Яма. Птица

I
С ранним солнцем просыпается мой организм зачастую недовольный. Хроническая «брошка» под названием – «недосыпание», досталась ему от отца, теперь он с ней неразлучен и чрезвычайно бережен. Помимо наследственного украшения, о коем я писал выше, так же есть безумно ценные запонки: красноречивое недоедание и грациозный насморк. Для чувства завершённости, я всегда надеваю или пиджак, или пальто, или плащ – гляжу по погоде. При этом всём, какой бы ни была верхняя одежда, она будет в каком-то смысле одна и та же – сутулость и остеохондроз. Итак, вооружившись достойным нарядом, отправляюсь на работу. И так каждое утро, не считая воскресенья и официально признанных праздников.
Город мой я люблю, высокие здания глядят на меня величественно, дороги распростёрли свои червиные туловища, цветные витрины и шумные аудио-рекламы, будто погремушка хвоста гремучей змеи, заманивающая добычу – завтрак, обед или ужин. Одно моё спасение – небо, и то, как ни гляну – однотонная серая масса, гипнотизирующая своей необъятностью.
Работник я неизменно верный начальству, поэтому пропуски работы – для меня дело недопустимое. Настолько казённый дом стал больной моей привычкой, что и несколько раз по выходным являлся я на трудовое место. Профессия моя требует математической сосредоточенности и дисциплины. Я инженер. Дело своё люблю два раза в неделю, один день – испытываю холод и ещё три – выношу с трудом и назревающей ненавистью. Родители мои родные хотели вырастить человека полезного, поэтому в предвыборный период будущей работы, пропагандировали именно инженерскую деятельность. Прислушиваться к людям я имею слабость, в следствии данной шалости, нахожусь сейчас на рабочем месте с постоянно сопровождающими мыслями (в любое время дня и ночи) о грядущем чертеже.
Друзей у меня не много, но зато никогда не подведут: качественная кровать после трудного дня – примет в свои тёплые объятья; громадная стопка бумаг, кажется, никогда не закончится, это лишь маленький намёк на то, что дружба может быть вечной; а также ручка с неиссякаемой пастой, которой может хватить для написания тома, объёмом в девятьсот страниц, как утверждали сотрудники, подарившие мне этого полезного канцелярского друга на мой тридцатилетний юбилей. Ещё у меня есть приятель – школьный друг. До сих пор поддерживаем связь (как ещё один пример долголетия дружбы) – раз в полгода созваниваемся на десять минут. Был период, когда контакт меж нами был чаще. Правда, тогда он проявлял инициативу: регулярно, раз в месяц, поступала просьба о желании одолжить средства до получки. Хорошие были времена, хотя и неудобная ситуация (для приятеля), но позволяла не забывать голос бывшего лучшего школьного друга.


II
Дорога тротуара от моего дома к близлежащей остановке достаточно ровна, хотя и не лишена стыдливых сколов, будь-то следы рабочих выполнивших свою работу с мнимым качеством, будь-то небывалые по обычаю стихийные бедствия, частично изувечившие дорожный покров. Тротуар же остановки, находящейся около здания, в котором я тружусь, имеет некие изменения, которые невооружённым глазом увидеть трудно. Я говорю сейчас о красноречивом расстоянии между бордюром и асфальтом, в которое как назло попадает моя, то правая, то левая ступня. Заметить цепочку, которой они следуют практически невозможно: я высчитывал по чётным и не чётным дням, по количеству совершённых попаданий то одной ногой, то второй в месяц, также испытывал всяческие прогрессии – всё зря. Механизм сей хаотичен.
Сколько не пытался я устранить эту катавасию, я человек упорный, никаких успехов не было. Наоборот, после моего сопротивления, судьба одаряла меня неприятностями в виде вывиха стопы и частичных спотыканий; плескавшийся башмак за компанию с носком, принявшим ванну из лужи – было событием обыкновенным.
Когда два дня назад директор в четвёртый раз за двадцать суток, наорал на своего ценного работника в обличии меня, за не перевыполненный план работы, та самая тротуарная яма застлала мне глаза. Я понял: более так продолжаться не имеет места. Обдумав сие в течение получаса, вмещающего на тот момент тридцать минут, я отправился в приёмную, не завязывая развязанный шнурок, покрытый, если приглядеться, смесью земли с водой. Наспех, но качественно, написал заявление об уходе, которое не тот час мне подписали. Невзирая на мелкий недочёт, я полной грудью вдыхал очищенный, свободный и безработный воздух. В этот раз, на обратном пути, мне показалось, что я лечу, а не иду. Обувь не была испачкана в болоте, а тучи на небе отстранились, отдавая законное место солнцу. Это был первый день, когда яма около бордюра не затащила ни одну из моих ног в свои объятья.
По приходу домой я отдался написанию прозы – слабости, которая преследует меня с зачатков юношеских дней. Вот уже как неделю я упиваюсь маленькими буквами, столь ёмкими, но много поясняющими запятыми и тире. В этом волшебном мире теперь я могу находиться хоть до смерти.


III
Поднялся с дивана, покрывало покрывает лишь одну вторую моей кровати, остальной своей частью, беспечно разлеглось на ковре. Методично с него брали пример прочие присутствующие вещи в комнате. Я дал себе слово, что после водных процедур и чашки зелёного чая, примусь за укрощение беспорядка с надеждой на успешное удаление кавардака в скором будущем. Далее же, предполагалось написание рассказа. Уже вторую неделю после увольнения, я изо дня в день занимался сочинительством, будто настоящий писатель. Я реализовывал на бумаге всё то, что зрело у меня в мыслях как минимум восемь лет. Припоминаю, как часто я работал над рассказами, повестями и романами у себя в голове. И почем мне не приходила идея запечатлеть мысли на листах, оформив их в материальные буквы, слова и предложения. И вот теперь, когда я могу вдоволь излагаться – момент терять не берусь. Но сейчас, впервые за две недели меня посетила грусть. Я вдруг осмыслил своё прошлое… Верно ли я поступал? Многих обидел? Много времени утерял? Я столько лет был занят профессией, совершенно мне чужой, неясной и удручающей все эти годы. Я мог бы написать уйму приличных литературных вещей, что приятно и на что можно жить. Может, мои работы кого-нибудь заставили б улыбнуться или вдохновили на что-то хорошее…


IV
Я остановился. Две минуты будто пребывал в небытие. Вошёл в кухню, обернулся, медленно переправился за кухонный стол. Ещё минута. Жёлтое солнце застилало мои глаза ярким светом, благо легонько колыхающееся от ветра дерево, кое-как спасало меня от этих ослепляющих лучей. Я поправил скатерть, положил локти на стол и подпёр подбородок кулаками, глядел на клетку, размещённую на подоконнике. Пение чижика лечило меня от печали. Через очередную прошедшую мимо минуту, стакан с водой, в который вонзались те же лучи света, что так старательно закрывали мои веки, был осушен. Хорошенько икнув, я поднялся со стула и отчалил к клетке. Около десяти минут глядел на столь полюбившуюся мне птицу. Давящая в череп мысль мне не давала покоя: птице нужна воля, так же как и человеку; заслужило ли это крошечное создание прозябать в клетке? Ведь я точно так был взаперти на работе; мною, как и тобой сейчас я, пользовались, в ответ, давая пищу и воду (зарплату).
Я поспешно открыл дверцу, с тоненько отделанными металлическими решёточками, чиж пригнул мне на костяшки. Он чирикал, озабоченно оглядываясь по сторонам. Окно было приоткрыто. Ещё минута и его уже не было рядом.