Шёлк

***

Не понимаю, как так вышло, но мы остались в этом городе лишь вдвоём: я и мой верный мопед по имени Мари. Несколько дней к ряду я разъезжал по стране, укрыв лицо платком, а глаза - пылезащитными очками. На каждой заправке, в каждом городе, в каждом придорожном мотеле я сталкивался с одним и тем же - с полным отсутствием людей, которое, как ни странно, не вызывало чувство одиночества. Странно, но я прекрасно себя чувствовал в этой безлюдной пустоши, ранее бывшей городами. Сквозь трещины асфальта пробивались злаки, парки превратились в леса, а каналы начали усиленно зарастать и наполнились карпами и бассами.

Мы с Мари разъезжали по городам с одной единственной целью: найти все зоопарки в городе и открыть клетки, чтобы животные могли спокойно заселять ранее отвоёванные у них людьми территории. Прежним мир уже не будет. Я ясно понимал это и делал всё возможное, чтобы изменить хоть что-то.

Я давно бы уже потерялся в днях и числах, если бы не имел привычку бриться строго раз в три дня. Это случилось в каком-то провинциальном городке в Индиане. Я сидел за столиком летнего кафе и деловито завтракал консервированными персиками. Только что гладко побрившись, я ощущал каждой клеточкой кожи легкий прохладный ноябрьский ветерок. Он шёл сюда с западного побережья, как и я, однако, добравшись до середины материка, успел изрядно поостыть. Рядом со мной в пепельнице тлела только что прикуренная сигарета. Я старался думать лишь о том, как прожить этот день, но увлечение натурфилософией в молодости упорно твердило, что стоит поразмыслить о чём-то более возвышенном. Я зажмурил глаза и крепко затянулся. Да, красный Lucky Strike - действительно бессмертная классика, раз может доставить мне удовольствие в такое, ничем не примечательное утро. Внезапно я ощутил на шее ласковое прикосновение руки, а на щеке отчётливо чувствовались шелковистые волосы. Прозвучал голос, которого я не слышал на яву вот уже пятнадцать лет.

-С днём рождения, Джуди.
-Не уходи пожалуйста, Мари.
-Прости.

Я открыл глаза и обнаружил, что рядом нет никого, лишь одинокий розовый мопед у ограды кафе и наполовину опустошённая банка персиков. Отчего-то я улыбнулся.

-Мы обязательно встретимся. Обещаю.
Не понимаю, как так вышло, но мы остались в этом городе лишь вдвоём: я и мой верный мопед по имени Мари. Несколько дней к ряду я разъезжал по стране, укрыв лицо платком, а глаза - пылезащитными очками. На каждой заправке, в каждом городе, в каждом придорожном мотеле я сталкивался с одним и тем же - с полным отсутствием людей, которое, как ни странно, не вызывало чувство одиночества. Странно, но я прекрасно себя чувствовал в этой безлюдной пустоши, ранее бывшей городами. Сквозь трещины асфальта пробивались злаки, парки превратились в леса, а каналы начали усиленно зарастать и наполнились карпами и бассами.

Мы с Мари разъезжали по городам с одной единственной целью: найти все зоопарки в городе и открыть клетки, чтобы животные могли спокойно заселять ранее отвоёванные у них людьми территории. Прежним мир уже не будет. Я ясно понимал это и делал всё возможное, чтобы изменить хоть что-то.

Я давно бы уже потерялся в днях и числах, если бы не имел привычку бриться строго раз в три дня. Это случилось в каком-то провинциальном городке в Индиане. Я сидел за столиком летнего кафе и деловито завтракал консервированными персиками. Только что гладко побрившись, я ощущал каждой клеточкой кожи легкий прохладный ноябрьский ветерок. Он шёл сюда с западного побережья, как и я, однако, добравшись до середины материка, успел изрядно поостыть. Рядом со мной в пепельнице тлела только что прикуренная сигарета. Я старался думать лишь о том, как прожить этот день, но увлечение натурфилософией в молодости упорно твердило, что стоит поразмыслить о чём-то более возвышенном. Я зажмурил глаза и крепко затянулся. Да, красный лаки страйк - действительно бессмертная классика, раз может доставить мне удовольствие в такое, ничем не примечательное утро. Внезапно я ощутил на шее ласковое прикосновение руки, а на щеке отчётливо чувствовались шелковистые волосы. Прозвучал голос, которого я не слышал наяву вот уже пятнадцать лет.

-С днём рождения, Джуди.
-Не уходи пожалуйста, Мари.
-Прости.

Я открыл глаза и обнаружил, что рядом нет никого, лишь одинокий розовый мопед у ограды кафе и наполовину опустошённая банка персиков. Отчего-то я улыбнулся.

-Мы обязательно встретимся. Обещаю.

***

Вот уж несколько лет я путешествую от штата до штата на своём верном мопеде цвета нежного заката. Я уже упоминал, что все люди куда-то запропастились, словно наш мир - это чей-то рисунок карандашом, и этот кто-то основательно прошёлся ластиком. Не имею ни малейшего понятия, каким образом я смог избежать карающего исправления картины, но я здесь и я жив, в отличие от других. Если выражаться точнее, то я существую. Моё тело испытывает голод, у меня то и дело возникают какие-то желания. А может, это моя кара, и все остальные вознеслись на небо, а я в свойственной мне манере проспал судный день. В любом случае, то, что нельзя проверить опытом, остаётся на совести такой абстрактной сущности, как вера.

Раньше я занимался тем, что освобождал из зоопарков животных, давая им возможность забрать свою территорию назад. Со временем я понял всю безрезультатность этого процесса. Зверь, привыкший, что каждый день в девять утра и шесть вечера ему в клетку приносят мясо, уже не станет охотиться. Поэтому я решил осесть на время в одном из хвалёных городков, приютившихся среди еловых лесов, подобно мху, покрывающему лежащие в зарослях сныти камни. В конечном итоге я взял с собой винтажный плёночный фотоаппарат, облачился в парку цвета маренго и отправился колесить по округе в поисках хороших кадров и, как мне казалось, себя. Забавные существа, всё же, люди. Мир опустел, а я задаюсь всё тем же глупым вопросом, что и последние пятнадцать лет моей жизни. Кто я и зачем существую?

Как ни странно, поселиться я решил в небольшом домике, ужавшемся между рекой и густым еловым лесом. В мансарде на втором этаже я оборудовал уютную фотолабараторию. Красный свет приятно окрашивал её стены, а запах реагентов вызывал в памяти множество приятных воспоминаний.

***

Я тогда работал преподавателем на химическом факультете. Знаете, как это бывает, когда ты молод, студентки то и дело флиртуют и заигрывают с тобой. В силу своей врождённой робости и скромности, я не мог уразуметь, шутят они или серьёзно находят молодого преподавателя в белом халате и очках привлекательным. Теперь то я знаю истину, или думаю, что знаю. Там-то я и встретил её. Как-то после занятия ко мне подошла миниатюрная девушка с выкрашенным в голубой каре и очками в розовой роговой оправе на переносице. Было что-то наивно-детское в её красоте. Казалось, что она и сама до конца не осознала насколько прекрасна, из-за чего и одевалась не с целью подчеркнуть свои лучшие стороны, но для собственного удовольствия. Чего только стоил её полосатый шарф неизвестной длины. Она протёрла очки, надела их снова и с очаровательным смущением произнесла:


-Профессор Лэнгли, я проспала половину занятия. Не могли бы вы мне объяснить снова методы определения концентрации веществ?

Я не сразу понял, наглость это или искреннее желание, но всё же устроил для неё консультацию, потом ещё одну и ещё. Её звали Мари, и она была тем самым спасительным кругом, который помог мне выбраться из моря цинизма и дурных мыслей. О них, возможно, читатель узнает позже.

***

И вот после очередного дня скитания по горам, вдоль поймы Патомака, наперерез всевозможным лесным тропам я наконец оказался на веранде захваченного мной домика с чашкой чёрного кофе и неизменно-крепкой сигаретой. Мне в лицо подул лёгкий ветерок, принёсший аромат цветущих гиацинтов и рододендронов. Давно не было со мной такого, что, отбросив гордость фотографа, просто снял расцвевшие кусты на фоне угрюмых пихт. Закончив с кофе, я отправился проявлять снимки.

Развешивая ещё мокрые фотографии, я совсем забыл про последний кадр, проявляющийся в ванночке с раствором. Быстро подскочив, я вытащил карточку и встряхнул пару раз. В комнате ощутился неуверенный запах, похожий на аромат духов. Сердце начало колотиться быстрее,и я закрыл глаза. Ошибки быть не могло - это сандал. Я снова ясно услышал этот голос - голос, который я мечтал слушать вечно:

- Твои фотографии скучны. Прояви лучше свои чувства.

Лёгкое прикосновение нежных губ, осторожный поцелуй, ощущение щекой касания ладони - всё это было слишком реально, чтобы быть наваждением.

Однако, открыв глаза, я увидел перед собой лишь фотографию. На ней прекрасная девушка в очках вдыхала аромат рододендрона.

***

В поисках смысла своего нахождения в относительно здравом уме и крепком теле я задумывался над наваливающимися на меня наваждениями. Каждый мой день был наполнен бесполезными наслаждениями, будь то крепкий жасминовый чай, прогулки по дремучим лесам, поездки к супермаркету или просто любимые крепкие сигареты. Вечерами я проявлял отснятые фотографии, попивая горячий чай и наполняя вязкую тишину музыкой, написанной исчезнувшими из этого мира людьми.

После этого ежедневного ритуала я зарывался в колючий шерстяной плед и рассматривал фотографию Мари с рододендроном до тех пор, пока сон не принимал меня в свои крепкие объятия. Во сне мы снова были вместе. Меня переполняло блаженство, и я упорно утверждал, что мои сны куда более реальные и куда дороже моей реальной пластмассовой жизни. Мир грёз показался мне тем самым пресловутым смыслом жизни. Я жил от ночи к ночи, через силу проживая дни. Это было похоже на муху, попавшую в зазор между двойными стёклами. Она мечтает вырваться из порочного круга, набивая шишки о стёкла, за которыми виден выход. Я же отличался от неё лишь тем, что мои окна закрасил неродивый маляр. Каждый день проходил одинаково. Спал я больше обычного, а, проснувшись после полудня, посвящал остатки светлого времени суток самому стойкому из человеческих пороков - праздности. С наступлением вечера я оглядывался в прошлое, вспоминая любимые эпизоды из того отрезка своей жизни, когда моему взору ещё открывался пылающий во тьме маяк.

***

Провалившаяся в щель монетка звонким щелчком давала понять, что путь к стаканчику с похожим на дёготь, но бодрящим кофе открыт. Указательный палец с изображённым на третьей фаланге полумесяцем с лёгким тремором подносится к кнопке "эспрессо", как вдруг раздаётся новый щелчок. "Напиток #8 готовится". Это не эспрессо, а горячий шоколад. На кнопке с восьмёркой я замечаю крохотную изящную руку с розовым стеклянным кольцом на большом пальце. Нежно-голубой лак на ногтях, секунда раздумий - и мозг выходит из ступора.

- Шоко лад, - прямо в ухе прозвучал приглушённый шёпот справа.
- Доброе утро, - только и получается у меня выдавить.
- Охайо! - торжественно воскликает Мари.
- Охайо.
- Мы можем продолжать это до вечера, Джуди, - произносит она, забирая из автомата стаканчик с горячим шоколадом, - глупая машина, снова весло не даёт.
- Весло?
- Ага, ага. По мне и не скажешь, но я умелая рыбачка. С шести лет каждое утро я выходила на шхуне в открытое море, чтобы наловить макрели! Только так я и могла прокормить свою семью.
- Мари, ты из Иллинойса, что ты несёшь?
- Зато я знаю, что такое любовь, - спокойно произносит она, наградив моё нечеловеческое терпение поцелуем.
- Как у тебя получается быть такой бодрой с утра?
- Потому что сплю с десяти до шести. Здоровый сон - залог моего успеха... Ну и утренние репетиции. Ты не стесняйся, угощайся, - с чуть заметной улыбкой она протягивает мне стаканчик. Эта улыбка показалась мне самой хрупкой вещью на свете. Словно порыв ветра, раздевающий одуванчик. Раз - и нет ничего, и не было никогда, и никогда уже не будет. Появится новая когда-нибудь, а эта растворится в звенящей суете утра, не оставшись нигде, кроме моей памяти.

-Я вот что хотела сказать. Мы сегодня выступаем с оркестром вечером. Ты придёшь? В шесть,в концертном зале. Придёшь же? - со скоростью мчащегося к добыче канюка выпалила она, пока мы усаживались на скамейку.
- Конечно, а что играть будете?
- Сущее бесстыдство. Воздушная и полная жизни. В ней столько огня, что Герострат бы облизнулся. Ты точно придёшь? Обещаешь? - голос её звучал взволнованно.
- Обещаю, - тихо сказал я и, придвинувшись поближе, обнял её за талию.
- Спасибо,- еле слышно ответила она, подарив мне лёгкий поцелуй.

Сказать, что тот день выдался нелёгким, было бы большим приуменьшением. Сравнение с белкой в колесе было бы неполным, если не упомянуть, что клетка чрезвычайно тесная, и в ней томятся две белки. Я же был той белкой, которая лишается радости пользования заветным тренажёром, я бегал на колесе сверху, подстраиваясь под ритм своего гиперактивного соседа. Закончил с бумагами я только к вечеру и, взглянув на циферблат часов, во весь опор помчался к концертному залу.

Случай всегда несправедлив к людям. Если ты едешь со своими родными в больницу, где тебя ожидает сложная операция, все светофоры непременно будут лучиться зелёным светом вопреки желанию побыть чуть дольше с семьёй. Моя поездка запомнилась мне обилием красных сигналов, словно судьба давала мне знак. Кто-то там сверху явно не хотел, чтобы я был счастлив с Мари. Что ещё хуже, время тянулось неумолимо медленно. Минута на каждом перекрёстке казалась вечностью, сердце то бешено колотилось, то замирало, проваливаясь куда-то за горизонт моего спокойствия. Даже ранее бодрая музыка замедляла свой темп, и истеричная гитара воспринималась как неспешная игра пьяного блюзмэна, то и дело останавливающегося, чтобы потянуть ещё виски. Наконец я припарковал машину и отстегнул ремень, как почувствовал в кармане пиджака вибрацию. Всё такой же истрёпанный телефон с всё так же разбитым экраном показывал половину седьмого. Я опоздал. Опоздал, хотя мог придти вовремя, хотя мог отложить дела, хотя мог попросить помощи у коллег. Но нет, всё сложилось так, а не иначе. Я оказался слишком честолюбив, чтобы сделать всё правильно.

На телефоне было новое сообщение. Я сразу понял, от кого оно, но боялся открыть. Опустив окно, я закурил, вернее только поджёг сигарету, а сам уткнулся лицом в сложенные на руле руки. Через некоторое время сигарета истлела. Решившись узнать любую горькую правду, я открыл сообщение. Там было одно единственное слово "дурак".

Конечно же, она меня простила. Конечно же, на следующий день мы снова вели наши бесконечные разговоры, совмещая их с внезапными приступами неконтролируемой глупости. Вспоминая о том вечере, Мари театрально надувала губы и говорила, что это трагедия всей её жизни. Я знал, кого она цитировала, хоть и всегда утверждала, что книгу эту не читала. Всё было, как обычно, но я навсегда усвоил этот урок, а на плечи лёг многотонный груз очередного сожаления, коими полнилась моя жизнь с юности.

***

И тут, как бы сказал один давно нарисованный персонаж, я многое понял. Человек, утопающий в жалости к себе, копошась в прошлом, не имеет права называться человеком. Представим коалу. В целом и общем, я люблю природу и отношусь к ней сочувственно, но коал нахожу омерзительными. Животное целыми днями сидит на ветке, поглощая килограммами листья эвкалипта. Чем не эталон праздности? Так и люди, обладающие хотя бы зачатками интеллекта, подвержены излишним самокопаниям. Посмею процитировать прекрасного писателя: барахтанье в дерьме не лучший способ самоочищения. Не стоит тут же относить меня к лицемерам. Я и сам прекрасно понимаю, что вы прочли чуть выше по течению повествования. Есть такие люди, которые впадают в сезонные приступы праздности. Это такая болезнь, причём неизлечимая, а самообличительные речи идеально купируют её симптомы, возвращая себе душевное равновесие. Воспринимайте же это как механизм саморегуляции в самой сложной экосистемы в мире в мире – человеческой душе.
Намотав плед на манер мантии – с детства так делал, воображая себя жрецом мёртвого бога с непроизносимым именем – я вышел на крыльцо и закурил. Вокруг лампы кружили мотыльки, мошкара, комары и прочий сброд. У них был смысл существования, его цель, хоть они и не знали, что сгорели бы, не будь перед их богом стекла. Я тоже нашёл смысл, и это наполнило меня теплом тысячи горящих свечей. Выдохнув тонкую струю дыма, я улыбнулся во весь тридцать один зуб и произнёс в темноту:
– Я обязательно приду, Мари. Обещаю, – в шелесте пихт мне послышалось слово «спасибо», но, видимо, я излишне романтизирую.

Утром я умылся, сбрил бороду, которая за месяц стала похожа на осыпавшиеся с рождественской ели иголки, и до отказа наполнил бак своего верного розового мопеда бензином. Ещё одну канистру я взял с собой. В заплечную сумку я отправил потёртый томик Мисимы, фотографию, любимую опасную бритву и термос жасминового чая да бутерброды с ветчиной. Остальное содержимое холодильника я вывалил на стол, предварительно избавив от упаковок, а, отходя, распахнул дверь, зафиксировав её камнем. Пусть еноты потрапезничают. Что я изверг?

Свой путь на мопеде я преодолел за три дня. На мотоцикле или машине я добрался бы намного быстрее, но свой мопед я любил. И вообще никому я не обязан отчитываться, почему я выбрал её, в смысле мопед. Чтобы было чуть менее размыто, стоит сказать, что я вернулся в свой родной город. Я покинул его не от того, что он был мне чужим, скорее слишком многое связывало меня с ним. Взрослея, я следил, как оседают здания. Казалось, они становятся ниже, словно их засасывают зыбучие пески. Я видел, как на аллеях каштанов загорались свечи соцветий. Здесь я узнал жизнь такой, какой её знаю, и стал таким, какой я есть. Самое главное - здесь я встретил Мари. Именно здесь я узнал о силе любви, способной вытянуть из любого болота.

Мопед я оставил на парковке перед кафе "Блинная Стейси". Когда-то там заправляла милейшая старушка. Это и была Стейси. Но в один прекрасный день этим кораблём стала править её внучка, жуткая стерва, надо сказать.В масштабах Вселенной ничего особенно не поменялось, но с тех пор блинчики с кленовым сиропом я ел строго дома. По похожей на тоннель аллее вязов, неспешно попивая виски из двухсотграммовой бутылки, я добрался до концертного зала. Только в родном городе я понял, что, несмотря на отсутствие ухода, здания казались такими же, как и прежде - ничего не обветшало, даже, казалось, окна стали чище.

Я занял место в первом ряду зала. На часах было уже шесть. В это время улицы полнились бы людьми, будь это один из обычных дней, но нет - на тротуарах не было ни души, все машины ютились на парковках и в гаражах, а детские площадки вызывали животный страх из-за своей постоянной пустоты. В этот момент зазвучала музыка, а именно труба. Я сидел с закрытыми глазами и с волнением слушал. Это было соло из "Танца молодой луны" Намия Хорикавы. В этих звуках одновременно уместились бесконечная любовь и бездонная тоска. Так звучала сама жизнь. В этих переливах уместились все мелкие неловкости, все чувства собственной неуместности, все совместно проведённые минуты. Возникало чувство, что прекрасная луна спустилась с небес, чтобы станцевать с человечеством медленный танец. Когда мелодия угасла, я открыл глаза и зааплодировал. На сцене стояла Мари, небывало серьёзная, в строгом чёрном платье и с яркой сияющей золотом трубой в руках. Единственным пятном абсурда в её образе был голубой галстук-бабочка на белом воротничке её платья.

- А где мои цветы? Я тут ради тебя всё-таки старалась, - с едва уловимой улыбкой произнесла она и исчезла, оставив в воздухе лишь столп светящейся пыли.