Тоська молится

Дверь в прихожей захлопнулась. Тоська стремглав выскочила из комнаты, но поздно. Мать уже повернула ключ и теперь удалялась в неизвестность, оставив Тоську в квартире.
«Мама! – прокричала Тоська. – Мама, не уходи!»
Девочка в отчаянии прильнула к старому дерматину двери. Его теплая кожа гладила Тоськину щеку, легко, почти ласково; в груди быстро-быстро стучало сердце. «Не уходи!» - кричала Тоська. Где-то зарычал мотор лифта, унося мать. Теперь она уже не слышит Тоську.
Когда мать уходила из дома, хлопнув дверью, Тоська всегда боялась, что она никогда не вернется. Что какая-то страшная неведомая сила, живущая по ту сторону порога, заберет обиженную чем-то мать, и Тоська не сможет уже вымолить прощения, примкнуть к родным рукам, успокоить. И вечно будет виновата, что не уберегла мать, позволив ей уйти в чужой мир злой, а значит, беззащитной.
Спрятав нос в складках обивки двери, Тоська поскулила немного, делясь с пожалевшим её дерматином своей бедой, да вспомнила, что можно еще выйти на балкон и покричать матери оттуда.  Она побежала в залу, но балконная дверь оказалась закрыта на верхнюю щеколду, до которой Тоська дотянуться не могла.
Потоптавшись в раздумье возле запертого балкона, Тоська от слез и полного бессилья почти успокоилась и пошла к себе, украдкой заглянув в приоткрытую комнату сестры. Таня спиной к ней перебирала что-то в своём шкафу.

Вернувшись в комнату, Тоська села за стол у окна. Хотелось чем-то занять руки. Тоська повертела в руках карандаш, и стала бездумно рисовать на клочках бумажек, лежащих в беспорядке на столе. Линии, закорючки, зигзаги. Когда узор заполнил почти всю страницу, она погрызла кончик невкусного карандаша и стала прямо посреди своих каракуль выводить слова: «Господи, пожалуйста, пусть мама придёт домой… Я очень и очень переживаю за неё. Пусть она побыстрее вернётся…» Тоська ещё погрызла карандаш: «И пусть они помирятся с Таней, и у нас всё снова будет хорошо. Я люблю Тебя, Господи. Мне больше ничего-ничего не надо. Только это. Пусть мама придёт скорее. Я очень волнуюсь за неё, Господи… Пусть она вернётся, прошу Тебя!»
Тоська снова и снова писала одно и то же: «пусть придёт», «пусть помирятся», «прошу», «пожалуйста», пока на листе уже ничего нельзя было разобрать. Тогда она разжала карандаш, и опустила голову на руки, обессилев. Её вдруг стало клонить ко сну, но она, боясь заснуть и пропустить мать, заморгала глазами. Когда-то давно Танька  показала ей божию коровку. Она приставила ко лбу Тоси свой лоб, глаза свела вместе и быстро-быстро заморгала, жужжа. Получилось забавно,  даже весело. Тоська тихонько засмеялась, вспомнив ту, прежнюю Таньку и подняла голову с рук.
 Танька, её старшая сестра, была  красавица, светлая с длинными пепельными волосами и прозрачными слегка синими глазами, она всем нравилась. Когда Тане исполнилось семнадцать лет, к ним в гости пришли Танины одноклассники – человек пятнадцать юношей и девушек. И хотя среди приглашенных были девушки ярче, привлекательнее Тани, Тоська, оглядев всех, решила, что Татьяна всё равно всех лучше. Что-то в облике сестры было чистое и трогательное. Её лицо словно отображало свет первого снега или раннего морозного дня. И Тоське казалось, что все видят этот свет и всем хочется оттого быть к Тане ближе.
Мама рассказывала Тоське по ночам, что у каждого человека есть свой свет – своя аура.  Мама в темноте брала руку Тоси и смотрела на её ладонь. «Видишь?» - говорила она, не ожидая ответа. И Тоська не отвечала, пытаясь прорваться сквозь тьму. Но после таких разговоров Тоське почему-то становилось страшно за себя и за маму и она шептала тихонечко:Отче Наш.

Отче наш иже еси на небеси… да святиться Имя Твоё, да будет Воля Твоя… Отче Наш….

Тоська не могла вспомнить всей молитвы и путалась в словах, но все равно шептала, пока сон не забирал её из темноты. Этой молитве её научила бабушка после того, как Тоська крестилась.
Свои крестины Тоська помнила хорошо. Крестили её вместе с Таней в старой церквушке рядом с бабушкиным домом. Крещения Тоська ждала как чуда,как какое-то волшебство. Но все оказалось так обычно: усталый священник, чуть теплая купель желтого цвета, толпа крещаемых, плач младенцев. На Тоську батюшка и не взглянул, в привычном ритме выливая на очередную незнакомую девочку ковшом святую воду трикратно. Потом она, мокрая, стояла в новом синем платье в белый горошек, зябко ёжа от холода свои худенькие плечики. А батюшка что-то читал длинное и непонятное. Хотелось кушать. И только когда на Тоню одели простенький алюминевый крестик на белой веревочке, вдруг стало так радостно и хорошо, что Тоська забыла обо всем остальном – об обещанных бабушкой пирогах, холоде, и предстоящей ей операции.
После этого бабушка несколько раз водила Тоську с собой в храм, где Тоське было хоть и любопытно, но как-то неловко. А однажды, когда бабушка попросила: «Иди, встань в очередь, откроешь рот, и батюшка тебе даст ягодку!» Тоська ужасно испугалась, вцепилась рукою в лавочку, и наотрез отказалась куда-либо идти. И хоть сердобольные старушки пытались уговаривать пугливую девочку, она качала головой. Тоська ведь видела, что вовсе не ягодку дает батюшка людям, а что-то иное, что-то очень важное, и живое, но что Тоська пока не могла, не готова была  проглотить, чтобы вместить в себя.
После тех посещений храма в мамину ауру Тоська верить совсем перестала. И Танькин свет, знала Тося, был чем-то иным. Совсем иным.
Правда, Танька, когда закончила школу и поступила в институт, остригла волосы, стала совсем взрослой и модной, и свет её как-то сначала потускнел, померк, а потом и вовсе исчез.
Сегодня Танька пришла домой раньше обычного, с лицом смущенным и опрокинутым. Она юркнула к себе в комнату, но мама вошла за ней и закрыла перед носом у Тоськи дверь. Они о чем-то разговаривали, а потом мама закричала: «Дрянь!» и голос её был страшным, не добрым голосом. Так что Тоська, стоящая в коридоре, вбежала в Танину комнату.
- Дрянь! – кричала мать, ходя по комнате. Таня сидела на своей узкой кровати, закрыв лицо руками.
Мама не замечала Тоси, испуганно завертевшейся под ногами, и продолжала беспощадно: - я и не знала, что дочь моя шлюха.
Танька вздрогнула, отвела тонкие руки от бледного лица, которое враз окаменело и стало мрачным и сухим, так что Тоська задрожала, бегая от сестры к матери, желая что-то сделать и не зная, что же именно надо сейчас сделать, чтобы две горячо любимые ею женщины, стоявшие сейчас лицом к лицу словно враги, поняли и приняли друг друга. Танька выпрямилась и стала выше мамы.
- А ты-то сама… - бросила она с небрежной жестокостью, словно плюнула в самые глаза матери.
Мать сверкнула белками и отвесила Таньке весомую подщечину. Таня ахнула и, зажав пылающую щеку, села, враз поникнув и присмирев.
Тоська же завизжала.
- Дрянь! – еще раз сказала мать.
И вдруг заметила Тоську. – Ну-ка иди вон отсюда!
- Мама... – плакала Тося. – Мама, мамочка! Таня!
 Но мать грубо схватила младшую дочь за руку и выволокла из комнаты.
Тоська послушно ушла к себе, где между всхлипами испугано вслушивалась к звукам в квартире. Долгое время было тихо. А затем в прихожей хлопнула дверь.
Тоська легла калачиком на кресло. Сон волнами накатывал на девочку, словно слова сладкой колыбельной, которые пела мама, уносили её с собой. Мама пела и убаюкивала, желая, чтобы дочь заснула, а маленькая Тося всё хваталась и хваталась за эту реальность, не желая засыпать. Тоська клевала носом и иногда мотала головой, отгоняя навязчивый сон.
В комнату уже начали вползать сумерки, когда в замочной скважине загремели ключи. Мама зашла тихонько и включила в прихожей свет. Её лицо, немного усталое и такое родное, было покойно и даже ласково. Она кивнула оживившейся Тоське и громко вычурно бодрым голосом сказала: «Иди, ставь чайник! Я печенье купила!».
Они сидели в полутемной кухне и пили горячий чай – мама, Таня и Тоська. Курабье ломалось в руках и таяло во рту, «свежее наверное» - замечала мама. Танька от чая разрумянилась и сидела, странно отрешенная и снова прекрасная. Её лицо, подумала Тоська, опять светилось, но не прежним снежным светом, нет. Теперь оно горело словно свечечка – тепло и уютно.
-Ничего, - бормотала мама самой себе. – ничего, дочка, вырастим. Поднимем. Всё устроится… - и подливала себе в чай сладкий темно-вишневый сироп из маленькой скляночки. – Надо же, я буду бабушкой…
Тоська ничего не понимала и счастливо жмурилась.