Эскиз к большой картине

— Если после десяти, тебе не рано?
— Нормально. Пиши адрес.
Он записал, Лиля объяснила троллейбусный маршрут, как пройти к дому, попрощалась. Волнение, даже какая-то досада мешали ей работать. Она вообще не любила оглядываться назад, на прожитую жизнь, не терпела сентиментальных воспоминаний… Но отказаться от встречи было слишком невежливо и странно, не было объяснения Телефонный звонок оторвал её от работы. Она досадливо дёрнула плечом и на полотне появился короткий мазок, проявивший вдруг нужный эффект движения. Лиля усмехнулась, неторопливо отложила кисть и нехотя пошла к столу, на котором надрывался её мобильник.
— Алло?
— А… можно услышать Лилию Сергеевну? – мужской голос был незнакомым.
— Слушайте  – это я.
— С вами говорит некий Анатолий Васильевич, не припомните ли такого? По фамилии Викторов…
— Да ну? Вот это да! Толик, ты? Из какой дали?
— Я здесь, в городе. Звоню из гостиницы. Не представляешь, как я нашёл твой телефон, расскажу потом. Очень хочу с тобой встретиться.
— Когда?
— Хорошо бы завтра утром. Сегодня с родственниками иду на кладбище: там дядя и тётя лежат уже полтора десятка лет… Вечером у Татьяны, сестры моей двоюродной,  застолье. Помнишь Таню?
— Конечно.
— А завтра в четыре я уезжаю. Ну как, встретимся? Может,  где-то в кафе…
— Ладно. Я одно дело отложу, приходи ко мне домой.
— Как домой? А твой муж? Он ведь…
—  Он умер, год прошёл. Во сколько ты хочешь встретиться?
такому отказу. Тем более что в прошлый его приезд, пятнадцать лет тому назад, когда хоронили его родных, её не было в городе, они с мужем и сыном жили всё лето в деревне на даче. Анатолий тогда забежал к её маме, поговорил с ней, оставил почтовый адрес, но Лиля ему не написала ни строчки. Отрезала. Мама подарила ему буклет с её персональной выставки, за что получила, пусть не строгий, но выговор.
Лиля не держала на бывшего мужа зла, просто не хотела никакой с ним связи. Алексей, второй муж, страшно ревновал к прошлому, просто изводился от душевных мук, чего она не могла допустить, так как любила глубоко и доверительно. Они подошли друг другу настолько, насколько в часовом механизме совпадают все детали, от чего хорошие часы идут годами без остановки. Что заводило этот механизм, не давало ему допустить перебои в действии? Постоянное внимание к чувствам друг друга. Лиля знала, муж  ревнив, это единственный серьёзный его недостаток, и она не подала за всю их совместную жизнь ни тени повода для ревности. Конечно, приходилось всегда быть начеку, строго реагировать на комплименты, внимание к себе мужчин, но у неё выработалось защитное качество, которое давало возможность не ссориться с нежелательными поклонниками: она отвечала на всякие признаки внимания к себе тонкой иронией, немного свысока. Сразу становилось понятно: все к ней «подкатывания» напрасны. Может быть, поэтому у неё теперь так много друзей, семейных мужчин и женщин, умеющих ценить её строгость и неспособность к коварству.
Она назначила встречу дома по двум причинам: во-первых, не хотела появляться на людях с мужчиной, чтобы в небольшом городке, где она человек довольно известный, не было пересудов, во-вторых, не желала, чтобы он тратился на неё, угощал в достаточно дорогом заведении. Ей было проще самой угостить гостя.
Не работалось, сменилось настроение, полезли в голову суетные мысли: убрать в квартире, купить продукты, одеться соответственно событию… Лиля стояла у окна, думала, вздыхала и видела обычный пейзаж: дворик мастерской, сегодня выкрашенный осенью в яркие, но гармоничные тона. Так красиво лежат на рыжей траве осыпавшиеся ягоды рябины, тёмно-коричневые ветки шиповника истекают каплями холодной ягодной крови, жёлтые листья клёна ещё держатся на ветках, изредка отпуская собрата покружиться в прозрачном, приправленном пряным запахом увядания, воздухе. Но долго любоваться погожим осенним днём было некогда.
Она купила продукты, кое-что приготовила вечером, совершенно не думая об Анатолии, но, погрузившись в тоску от того, что наступило это время, когда некому её ревновать, когда возможно вот так просто встретиться с мужчиной, теперь совсем чужим, у себя дома. Муж стоял перед глазами, слёзы падали на грудь то ли от резаного лука, то ли от грусти. Только раз вдруг стало неуютно от сознания, что, наверняка, она сильно постарела за полтора десятка лет, что придётся предъявить свои «руины», как она называла собственную старость. «Он, известный жуир, видимо прекрасно выглядит, не боится встречи…»
Так и было. На пороге стоял всё тот же красавчик Толик с цветами. Стройный, модно одетый, с этим его бодрым, всегда готовым к радости, выражением лица.
По его некоторому замешательству она поняла, что довольно значительно изменилась. «Конечно, не к лучшему», – как всегда иронично и жестковато подумала она, – «ну и ладно…»
— Ты меня узнаёшь? – он улыбался без тени сомнения.
—  Конечно! Ты всё красив и молод! Замечательно! Проходи. Дай цветы, поставлю в вазу.
— Ой, сколько ты наготовила! Зачем это? Я завтракал…
—  А ты во сколько уйдёшь, часа в два? Так надо же пообедать.
Он принёс шампанское и конфеты, первый тост за встречу завязал разговор. Он рассказал, что её телефон узнал у её мамы, не посмев назваться, представился художником из Москвы.  Лиля смотрела на свою первую любовь и думала, что вот, не привёл Бог им прожить вместе, что так было горько когда-то, так плохо, а теперь она благодарна судьбе за всё. Она чувствовала, что странно, не было желания нравиться своему гостю, не хотелось выставить себя в выгодном свете, а просто хотелось прочитать эту страницу жизни, как эпилог интересной книги.
— Ты знаешь, я так тебе благодарен за твой интерес к искусству, ты меня направила в жизни. Я много поездил, посмотрел музеи Парижа, Праги, Варшавы… Был на Востоке. Вот я по профессии строитель, но работа – способ жить, питаться, обеспечивать семью, а внутри, в душе, я всю жизнь стремлюсь к познанию прекрасного. Помнишь, когда мы жили у нас, в мамином доме? Ты расчёсывала свои длинные волосы, я смотрел, и улавливал их аромат, не мог дождаться, когда обниму тебя…
— Да? Ну-ну, не стоит об этом. Я прожила с мужем четверть века в любви. Сын у нас, в Германии работает, женат, внучка растёт. Там вся любовь теперь. Забыла я все былые чувства. Вот здесь и здесь, –  она прикоснулась к груди и ко лбу, – только память о муже.
— Но, помнится, он был ревнив!
— А я не подавала повода.
— Ни разу не изменила?
— Нет. Это ты у нас известный удалец!  А как в твоей семье? Всё хорошо?
—  Начну с последних радостей.  Вот фото внука, тоже Анатолия, три годика ему. Так люблю, что просто всё в душе переворачивается! Узнаю в нём себя: такой радостный, энергичный, живой! А это его мама, моя  дочка, Олечка. Нежная, добрая, – он помолчал, –  с женой прожили все эти годы плохо. Расходились, сходились… Дочка удержала, очень я, оказывается, детей люблю.
— Да, терпеть твои похождения ей, понятно, сложно. Ты ведь всё порхаешь?
— Не буду врать…  всё ещё… Но у меня почти не было случайных связей – были романы. Я благодарен судьбе за женщин, которых встретил. Без них жизнь была бы такой пресной!
—  Ну да, остренького хочется. Смотри, нутро сгорит. Как грехи-то, не точат душу? Молчишь. А в Бога веришь ли?
— Я… ну, скорее, на пути. Понимаю, чувствую, что есть высшие силы, но…
— Конечно, верить, значит, жить по заветам.
— А я и живу. Не убил, не украл, чту родителей…
— А блуд? А ложь? Это же смертные грехи.
— Но… у меня природа такая, меня Бог таким создал.
— А может, антихрист искушает? Вот, говоришь, с женой плохо почти жизнь прожили… Это ведь из-за твоих грехов, правда?
— Давай сменим тему. Я же не на исповедь пришёл, не в храм. Хотя, могли мы в жизни и не встретиться больше, а нам позволили. И, странно, мне хочется тебе исповедаться, хочется покаяться… Но ты строгий судья.
— Что ты! Я не сужу тебя, жалею.
— Вот как? Почему это?
— Потому что, во-первых, ты не узнал огромного пласта осмысленной и богатой глубинными  чувствами жизни –  истинной супружеской любви, а во-вторых, нам всем предстоит последний час, последний миг жизни, где рядом нужен верный, не брезгливый человек. Не тот, кто скажет вслед: наконец-то ушёл, мучитель.
— Ну, это ты слишком! У меня есть дочь и внук, да и жена не бросит. Нет в ней ненависти, злобы…
— А что есть? Обида? Разочарование? Оскорблённые, униженные чувства? А ещё, напомню, до смерти у мужчин бывает увядание. Тогда не станет романов, удальства, проявятся в характере новые качества, не всегда хорошие. Я знала капризных, нудных старых ловеласов, которых жёны кое-как дотерпевали, кололи упрёками. Я бы тебе пожелала наладить отношения с женой, пожалеть её.  И… себя.
Потом разговор перешёл на давних общих знакомых, пересматривались кипы чёрно-белых, пожелтевших фотографий. Он попросил буклеты с выставок её картин, долго рассматривал полотна, увешавшие стены квартиры, намекнул на желание побывать в мастерской, но она резко отказала: не хотела, чтобы люди видели её с красавчиком-мужчиной, боялась оскорбить память мужа.
На часах почти три. Он тяжело вздохнул и поднялся из кресла.
— Пора, родная. Спасибо тебе… за всё.
— И тебе спасибо, я рада встрече. Может, не увидимся больше, я могу уехать из страны.
— Да, понятно. А скажи всё-таки, чем была для тебя наша любовь?
— Ну… скорее всего, эскизом к большой картине. В эскиз вкладываешь главные мысли о будущем полотне, ищешь верную композицию, пробуешь цветовую гамму… Потом картина будет, может быть, во многом другой, но эскиз никогда не бывает напрасным.
— Вот как… эскиз. Всего лишь эскиз.
— Но случается, эскиз получился замечательный, а картина не удалась. Некоторые художники даже выставляют на персональных выставках свои эскизы…
— А наш? Он был удачным?
— Думаю, да. Но, не сердись, картина оказалась совсем другой и, прости, намного более содержательной и яркой.
— Что ж, твори, пиши. Прощай.
— Прощай.
Она видела в окно, как он почти бегом пересёк улицу и вскочил в маршрутку. Серенькое небо просеялось мелким, недолгим дождиком. Выглянуло солнце, и на оконном стекле проступили едва уловимые линии, кружки, фигуры… Словно природа рисовала свой вдохновенный эскиз к новой картине жизни.