Арифметика

Почти отмучилась осень на больничной кровати. Еще немного холодных инъекций ветра, и накроет ее остывающее тело добрый доктор белой простыней. Время сузило зрачки и смотрит на прибитую морозом к черному окоему мошкару звёзд. Ему нет дела до мечущейся в бреду осени и всей сопутствующей ей багряной чахотке. Оно – считает: пролетающих в затянутых веках неба птиц, объем вырывающегося из легких пара у случайных прохожих, количество подернутых льдом луж. Вечно оно считает, скривив губы и наморщив лоб, а всё вокруг умирает. И докторам уже не хватает простыней, они накрывают погибших сорванными занавесками, газетами, рассыпающейся в руках ветошью, отчаявшись – добрыми словами.

Лежат эти холмики молчаливыми запятыми в залитых обморочным светом пустых коридорах, а ноябрь медленно вытекает из жерла трубы теплоэлектростанции густым дымом. Картина умиротворенного отчаянья. Мне алчно хочется засунуть голову под поток седой гари и надышаться ею до одури, до помрачения сознания. Но остается довольствоваться только отрывками песни, вспышками памяти, болезненной недосказанностью, поставленными точками, которые почетной свитой преследуют любой из ноябрей.
 
И все навязчивей пахнет вокруг хлоркой и вареной капустой, все отчетливей слышны крадущиеся шаги за дверью, на секунду гаснет полоска жизни между ними и полом, приглушенный шепот двух голосов повторяет: «пора, пора, пора». Проворачивается в замке ключ, обступают кровать белые фигуры, и ты заворачиваешься в теплый, пахнущий жженым сахаром сугроб.

Вырвешься из него, а вокруг – лестницы и пролеты, перекрестки и пустынные шоссе, железнодорожные станции и тополя, вымоченные в формальдегиде пространства, скрепленные проволокой и фантазией таксидермиста под таким немыслимыми углами, что тело начинает бить крупная дрожь и в горле першит. Оглянешься с надеждой на сугроб, а вместо него – ямка, залитая багряной листвой. Оттуда приглушенно зазвучит навязчивая мелодия, очень знакомая, но почему-то вызывающая испуг. И ты пойдешь прочь, про себя начиная счёт каждой мелочи, что попадется на глаза. Девять тополей, шесть перекрестков, сорок два пролета, триста десять окон, двенадцать тысяч шагов. А сколько на небе звёзд? Поднимешь голову, а там – пустота.