Сердечные нити

роман о Сергее Суханове

Продолжение, предыдущий отрывок см  http://www.proza.ru/2017/05/25/385

 *   *   *   *
 
От сессии до сессии живут студенты весело, а сессия – всего два раза в год. Причем одними из постоянных отрицательных ощущений в студенчестве является сонливость, которую надо то и дело преодолевать, и чувство голода, а положительных – естественно, утоление последнего и глубокий качественный сон.
Выйдя из столовой, Герман потянулся:
- Все не так уж и плохо…
- А то! – хмыкнул Вениамин, двигаясь следом. – Жизнь-то налаживается!
В следующий момент перед ними затормозила «волга» с шашечками на дверцах, из-за опущенного стекла улыбнулась давно не бритая физиономия:
- Привет, парни, куда направляемся?
- Автандил Мамиевич, приятно-та как! – обрадовался Герман. - Какими судьбами? На физику направляешься, небось?
- Садитесь, подвезу, - Авто кивнул на задние сиденья. – Так и быть, заскочу на физику, хотя еще минуту назад это в мои планы не входило.
Если все студенты-медики в анкете при поступлении бесхитростно писали, что хотят лечить людей, кто-то - быть хирургом, кто-то педиатром, кто-то – акушером-гинекологом, то Автандил Цомая заявил на первом же капустнике, что хочет стать главным врачом и никаким другим. И, забегая вперед, отметим, что дальнейшее его поведение странным образом соответствовало выбранному курсу, он не спеша двигался к намеченной цели. В течение семестра семинары и практические занятия посещал через одно, на лекции не ходил вовсе. За неделю до сессии из Сухуми приезжала его мама, навещала деканат, и… Автандил странным образом ликвидировал все задолженности, сдавал зачеты. В самый последний момент выходил в сессию и сдавал ее на «удовлетворительно».
Правда, сколько веревочке ни виться… Уверенно следовавший  надежным фарватером фрегат Автандила Цомая на четвертом курсе неожиданно налетел на риф под названием «Военная кафедра». Ни приезд мамочки, ни подключение других связей грузинской диаспоры – ничего не помогло. Авто был оставлен на второй год. Такая вот печальная история.
- Какая хоть тема по физике-то? – поинтересовался он, когда ребята уселись в такси.
- Электро-магнитная индукция, - проинформировал Вениамин.
- Ой, блин, это же учить надо! Вот невезуха-то! А меня в Хрустале сейчас ждут… У брата Гиви сын родился позавчера. Племянник мой! Почти четыре кило! Представляете?
Хрусталем студенты между собой звали самый популярный в городе ресторан «Горный хрусталь».
- Как назвали? – вяло спросил Герман.
- Кохабер, - гордо отрапортовал жмурившийся от солнца Авто. – Ожидают пятьдесят гостей, может, даже больше. Кстати, почему бы и вам не пойти? Приглашаю!
- Да кто мы такие, Авто? – отмахнулся Вениамин. – Мы никто и звать нас никак. Будут, небось, сплошь знаменитости.
Герман только качал головой. Так вышло, что к своим восемнадцати годам он ни разу не встречался близко с представителями кавказской национальности. Не доводилось. В Верхней Каленице их не было, не приживались как-то. Насаждаемые в детстве стереотипы не то, чтобы рушились – становились какими-то надуманными, смехотворными.
- Какие знаменитости, вы о чем? Вы – мои новые друзья, - принялся терпеливо разъяснять Автандил. - И вас приглашаю я. Ресторан «Горный хрусталь», начало в пять, сегодня… Слушай, где ты еще настоящий сациви попробуешь, а? А хинкали, хачапури, а? Про вино я вообще молчу. Ой, не обижай, а!
Он так аппетитно целовал, причмокивая, кончики своих пальцев, что сытые Герман с Вениамином проглотили слюну и переглянулись. Обидеть однокурсника точно не входило в их планы. Но принять его приглашение означало не подготовиться к зачету по английскому, к тому же после дежурства у Германа слипались глаза, и, если бы не раскатистый голос однокурсника-грузина, он давно бы в салоне уснул.
- Вы извинитесь за меня перед физиком, - доверительно попросил Авто, глядя на часы. – Никак не успеваю. Сейчас вас в теорку  заброшу, а потом в «Хрусталь». Короче, в пять жду обоих, как договорились.
- Мы разве договорились? – растерянно спросил Вениамин, когда такси с однокурсником затерялось в потоке транспорта. – Что-то я не понял.
- Похоже, до… договорились, - протянул Герман.
- Ты вообще спишь, - раздраженно схватил его друг за рукав. – Как ты можешь о чем-то договариваться? У тебя мама из Сухуми перед сессией не приедет и тебя не отмажет! И ты не хочешь быть в будущем главврачом.
- Насчет главврача надо подумать. Что касается остального… Понимаешь, у человека радость: племяш родился. Вот у тебя есть племянники? – заметив, как Вениамин мотнул отрицательно головой, он продолжил: - И у меня нет. А у него есть... второй день как. И он этой радостью хочет с нами поделиться, чтобы мы ее разделили, сечешь?
- Да разделим мы ее, разделим… Все будет чики-пуки. На одной чашке весов, значит, его радость, бьющая через край, на другой – зачет по английскому. Как считаешь, что перетянет? И равноценные ли это грузы?
Вениамин продолжал что-то раздраженно говорить, аргументируя и жестикулируя, но Герман его уже не слышал, так как они вошли в двери теоретического корпуса, и их подхватил студенческий поток, в котором главное было – не прозевать отворот сначала в раздевалку, а потом – в свою аудиторию.

*   *   *   *

Сациви оказалось обыкновенной жареной курицей, нашпигованной специями. Безумно аппетитной. Вначале Герман не на шутку комплексовал по поводу того, что не умеет пользоваться ножом и вилкой. Однако после двух фужеров Киндзмараули ему стало совершенно все равно, что про него подумают многочисленные гости.
Кстати, они ему понравились – достаточно простые и приветливые люди, а некоторые из стройных грузинок даже строили глазки незнакомым молодым студентам. Ради справедливости стоит отметить, что сопровождавшие их усатые горячие джигиты тут же подобные попытки пресекали, что весьма забавляло Германа.
- Да не ругайся ты, генацвале, - негромко, чтобы только Вениамин слышал, бубнил он, - не трону я твою Сулико. Здесь кроме нее хватает экспонатиков. Есть на кого глаз положить.
- Уж лучше не трогать, - понимающе твердил Ракитин, уплетая курицу за обе щеки. – Это не входит в нашу программу-минимум.
- Боишься, что вспыхнет межнациональный конфликт? Если вспыхнет -  точно зачет по английскому провалим.
- Да провалим мы его, провалим, не сомневайся, по твоей вине!
- Тебя сюда не на аркане тащили! – напомнил ему Герман.
- Ага, я буду зубрить, а ты бесплатно грузинское вино хлестать и с горными козочками танцевать! Это не по правилам!
- Тогда сиди и помалкивай, - Герман легонько стукнул кулаком по столу. – И не порти чудесный вечер. А еще лучше иди и танцуй… С любой из козочек. Радуйся жизни, короче.
Зал ресторана был полностью снят под торжество. Ансамбль переливчато переходил с одной мелодии на другую. Больше всех Германа поразил тамада. Он мог несколько минут произносить очередной тост по-грузински, но когда наступал черед русской транскрипции, выдавал коротко:
- За нашего маленького Гоберидзе!
Возможно, он планировал дальше что-то сказать, но ему не давали, звенели фужеры, звучали аплодисменты.
Поначалу Вениамин сидел, напрягшись, но вино сделало свое дело, и вскоре однокурсник периодически начал толкать Германа по привычке локтем в бок при появлении на горизонте той или иной привлекательной особы.
- Глянь, как тебе этот нераскрывшийся бутон, а? Через три человека вправо от Авто, считай скорей! Все при ней, чики-пуки… Да не туда смотришь! А, что с тобой говорить!
В ушах стояла какофония из гортанных звуков, доносившихся с разных концов длинного стола. И вот, словно из глубины этой какофонии, до Германа донеслось:
- А сейчас Авто хочет представить нам своих русских друзей, это студенты медики Герман и Вениамин… Вместе с Автандилом они постигают азы медицинской науки, и кто знает, может перед нами…
Друг по привычке воткнул локоть Герману в ребра:
- С тебя тост! Ты всегда был спец по части импровизации.
- Угу, - поперхнувшись от неожиданности, ответил Сухановский. – По части женщин я, по части импровизации я. А ты у нас по какой части? Может, пора брать ответственность на себя?
Тамада тем временем продолжал:
-… может, перед нами будущие Боткины, Амосовы, Пироговы. Попросим их сказать пару слов.
Герман почувствовал, как между лопаток вниз словно скатываются несколько капель холодного шампанского. Кто их ему туда плеснул, спрашивается? Незнакомые руки наполнили его фужер, он взял его, поднялся, еще не представляя, что будет говорить…
- Дорогие родители! Теперь частичка вас обоих существует отдельно от вас….
Тамада начал переводить сказанное, а Герман перевел дух, почувствовав, как во рту все пересохло. Но глоток сделать было нельзя – тост не закончен!
- Теперь у вас есть судья построже, чем мнение окружающих…
Во вторую паузу до него донесся шепот Вениамина:
- Кончай трепаться, Андроников!
- Теперь каждый из вас может сказать: "Всё, что не смог сделать я в этой жизни, может быть сделано моим ребёнком".
В затравленном взгляде Вениамина он без труда прочитал: «Да закончишь ты когда-нибудь или нет?!»
- Поздравляю вас с рождением первенца, с новыми заботами и новыми радостями!
То, что случилось после перевода тамады, едва не снесло его с ног. Под гром аплодисментов с ним хотели не только чокнуться, но и пожать его настоящую мужскую руку. Горячие джигиты вскакивали с мест и направлялись к нему с разных концов стола, считая это делом чести. А грузинки просто смотрели во все глаза, не отрываясь.
Когда все более-менее устаканилось, Вениамин шепнул:
- После того, что я сейчас услышал, точно буду знать, кого предлагать в комсорги группы. А, может, и всего потока. Начало есть, конец будет!
- Только попробуй! Я тогда скажу, что это ты мне тост придумал и на бумажке записал.
- Да попробую я, попробую, не сомневайся! – улыбаясь, цедил сквозь зубы однокурсник. - Колись, ты готовился, да? Ведь готовился?
- Когда готовиться-то? – Герман повернулся к другу. – Сам посуди - Авто пригласил нас в такси. Потом была физика, потом времени впритык, только переодеться… В общагу заскочили, то, сё…
- Действительно. Ничего не понимаю.
В самый разгар праздника к ним подошел Цомая, обнял за плечи:
- Ну, как, парни? Нравится? Как кухня? Как вино? Может, что-то не так? Какие-то пожелания?
- Все замечательно, Авто, кухня, гости, хозяева… все – по высшему классу, спасибо, - начал издалека Вениамин. - Но мы, пожалуй, пойдем, а то еще подготовиться надо к английскому…
- И пропустите самое интересное! – предупредил однокурсник.
- Как? – вяло поинтересовался Герман. – Разве еще не все? И что нас ждет впереди?
- Варьете! – сообщил небритый однокурсник и загадочно подмигнул. – Очень рекомендую, друзья! Не пожалеете.
Услышав неожиданное слово, парни насторожились. Однако Цомая  больше ничего не сказал, направился дальше.
- В таком случае, могу себе позволить заплыв в тихую гавань, - Герман поднялся, поправив галстук, - где меня уже заждались.
У Ракитина в эту минуту рот был забит салатом, поэтому никак отреагировать он не смог. Не успел. Когда прожевал, было уже поздно. Герман направлялся к самой жгучей грузинке вечера – знойной брюнетке по имени Маринэ.
«Ну, и что, что она с другом…  Или с женихом, неважно, подумаешь, - стучало в разгоряченном мозгу Германа. - Если не хочет со мной танцевать, пусть сама об этом скажет. Иначе - зачем тогда весь вечер на меня пялиться?! У меня сердце не камень!»
- Разрешите вас пригласить?
Несколько пар глаз тут же впились в наглого студентишку, а ухажер Маринэ, чем-то напоминающий Остапа Бендера из «Золотого теленка» в исполнении Сергея Юрского, даже вскочил со своего места:
- У нас сначала принято спрашивать разрешение у мужчины!
- А мне почему-то больше нравятся женщины, - невозмутимо отреагировал Герман, рука которого в этот момент уже страстно сжимала элегантную кисть грузинки. – Так как, сударыня, вы согласны?
- Пожалуй, да, - ответила девушка на чистейшем русском, поднимаясь. Своему ухажеру она бросила напоследок несколько резких слов по-грузински.
 За время танца Герман несколько раз встречался глазами с Вениамином, на которого было жалко смотреть. Однокурсник уже предвкушал, какие проблемы их ждут по окончании вечера, как их будут бить и что сломают; возможно, успел прикинуть – сколько дней учебы придется пропустить по справке.
Уловил Сухановский и суету в стане горячих джигитов: Автандил отчаянно жестикулировал, что-то возбужденно объясняя ухажеру Маринэ. Самое странное, что Герману было абсолютно все равно, какие последствия будет иметь его поступок. В его объятиях трепетало тело настоящей женщины, он впервые чувствовал это и наслаждался, забывая обо всем.
Игра однозначно стоила свеч.
- Ты соображаешь, что отчебучил?! – прошипел Вениамин, едва Герман вернулся после танца, проводив партнершу. – Как домой поедем?
- Если бы ты похвалил меня, как мужик мужика, мне бы было приятно. А ты несешь то, что я и без тебя знаю, ты становишься предсказуемым.
- Я-то, может, и предсказуем, - затараторил Ракитин так, что стало слышно окружающим. - А ты… типичный бабник, думающий не тем местом, которым принято соображать. Мало того, что ты пригласил, не спросив разрешения у молодого горячего джигита, так ты еще и ответил ему… провоцирующе. Я же видел, он аж вспыхнул.
- Как вспыхнул, так и погаснет, - сдержанно ответил Герман, не отрывая глаз от Маринэ. – А сам не погаснет, так мы погасим.
Один танец следовал за другим, пустые винные бутылки на столах исчезали, вместо них появлялись наполненные. В голове Германа кружились лица, платья, зажигательные мелодии, в какой-то момент ему показалось, что он начал понимать гортанную импульсивную речь, и даже сам стал немного изъясняться…
Но это было лишь до тех пор, пока не объявили варьете.
Когда объявили, он понял, что все предыдущие номера – лишь подготовка, прелюдия. Не более.
Он увидел ее. Только теперь без халатика, в серебристом купальнике и с диадемой на голове. Она танцевала тот самый танец, который репетировала ночью в хирургической клинике. Только лучше, ярче, страстней.
Вениамин что-то еще болтал, но Герман словно частично оглох, до него не доходил смысл сказанного однокурсником. Он слышал голос, но не понимал ни слова, весь будучи там, на сцене, где творилось невообразимое. Точеная фигурка выделывала такое, что мужчины повскакивали с мест, забыв на какое-то время о своих спутницах.
Надо ли говорить, что грузинка была начисто вытеснена из студенческого сознания  новым образом. Он больше не посмотрел на ту сторону стола за весь оставшийся вечер ни разу.
Танец страсти внезапно кончился. Как показалось Герману, непростительно рано. Словно у не совсем вышедшего из наркоза больного после операции вдруг выдернули из трахеи дыхательную трубку. Он стал задыхаться, ему не хватало воздуха.
Огненная Люси – именно так представил танцовщицу конферансье – сделала несколько танцевальных па на бис. Ее засыпали цветами, Герман увидел, как один из гостей упал на одно колено и начал в чем-то признаваться. Впрочем, догадаться было не трудно – в чем именно.
Вдруг он обнаружил, что и сам стоит в шаговой доступности от Люси, вернее, Людочки-медсестры, и смотрит, не отрываясь, на нее. Самым парадоксальным и необъяснимым было то, что и она, стоя с охапкой цветов на сцене, смотрела на него. Они смотрели друг на друга. Все остальные гости исчезли, растворились, оставив только Германа и на сцене - Огненную Люси.

*   *   *   *

- Извини, я видел, как ты танцевала ночью в клинике.
- Что? Ты подсматривал?
- Зачем подсматривал? – скопировал он разговорную манеру  Цомая. - Просто залюбовался. Ночью вышел из ординаторской, а в коридоре ты, такая вся…
- Какая? Ну, договаривай!
- Стройная, даже худенькая… В голубом свете.
Они шли по вечернему городу, он нес две ее сумки, а она – самый красивый из подаренных букетов. Остальные цветы пришлось оставить в ресторане. Авто, которому ценой неимоверных усилий удалось потушить разгорающийся конфликт, предлагал заказать такси, но Людочка отказалась.
Кстати, на такси, в конце концов, уехал Вениамин.
- Что ты ночью делал в областной больнице?
- Дежурил, ассистировал на операциях…
- Так уж и ассистировал? – она остановилась и, недоверчиво прищурившись, взглянула на него. Ему захотелось ущипнуть себя: не снится ли происходящее, как сегодня утром на лекции по Истории КПСС. – Ты еще такой молодой, а уже ассистируешь?
- Я студент, еще почти ничего не умею… но учусь. Я обязательно научусь. А ты, значит, работаешь и танцуешь? Слушай, расскажи о себе, а…
Как причудливо порой сплетаются обстоятельства! Она шла рядом, и он готов был прыгать и орать на всю улицу Крупской, что это не сон! Во сне ведь не запрыгаешь и не заорешь!
- Живу с мамой и младшей сестренкой. Сестренка еще школьница, а у мамы порок сердца, она на второй группе инвалидности. Мне приходится их кормить, кто-то должен зарабатывать. Когда-то в детстве мечтала стать врачом, но в институт не прошла по конкурсу, решила, что сначала неплохо окончить медучилище.
- Да, девчонкам поступить в институт сложней, - он чуть приотстал и стал незаметно коситься на ее ножки. Она не замечала этого, так как была увлечена разговором. - Слушай, а почему твою маму не прооперируют?
- У нее какое-то нарушение ритма. В общем, шансов на успех очень мало. К тому же надо оперироваться в Свердловске или в Горьком… Я подходила к зав отделением, но… он ничем помочь не может. Везде очереди. Таких с пороками – знаешь, сколько!
- Догадываюсь, - он решил сменить тему, но вскоре пожалел об этом. – Ты еще и танцуешь. Об этом тоже мечтала с детства?
- О чем? – насторожилась она.
- О танцах, - растерялся Герман.
- Танцы, это… - она посмотрела по сторонам, будто подыскивая, с чем бы ей сравнить свое увлечение танцами. – Танцы… так, для самоуспокоения. Когда настроение паршивое, когда никого не хочешь видеть, когда выть хочется. Тогда - самое время танцевать. Что еще остается?
От ее былой увлеченности разговором не осталось и следа. В голосе появилась раздражительность. Он-то думал, что с танцами может быть связаны лишь приятные воспоминания, но, похоже, ошибался.
- И часто тебе… выть хочется?
- Вот мы и пришли! – вздохнула Людочка с облегчением. – Спасибо, что проводил.
Она как-то изловчилась забрать у него сумки и уже направилась к подъезду, возле которого они неожиданно оказались.
- Ты торопишься? – он неуклюже развел руками, словно пытаясь найти потерянное равновесие. – Даже не поговорим?
- Уже поговорили. Маме надо укол делать, сестренку спать укладывать. Ее, если не уложишь вовремя, завтра не разбудишь в школу. Еще раз спасибо, что проводил. В клинике встретимся и поговорим, если… будет время. Пока! Спокойной ночи.
Она послала ему воздушный поцелуй, это получилось как-то кокетливо, по-киношному, в ответ он успел только сказать «Пока». В следующую секунду дверь хлопнула, и девушки не стало.
А на что ты рассчитывал на первом свидании, Ромео? Понятно, что на большее, но его, этого свидания, могло вообще не быть! Поддайся ты уговорам Вениамина, и - никакого ресторана, никакого варьете... Так бы и продолжала сниться на лекциях, не более того.
Рассуждая сам с собой, он покачивался в полупустом троллейбусе. Скорее всего, Вениамин всем в общаге растреплет об увлечении Германа. Полезут с расспросами, подколами, шутками…  И пусть! И черт с ними! В конце концов, по-другому не бывает. Здесь главное – не обращать внимания, посплетничают – и прекратят.
Кстати, надо будет расспросить Автандила про Маринэ. Где живет, учится или работает, телефончик, опять же…

*   *   *   *

Институт – череда удивлений и разочарований.
О том, чего больше, чего меньше – говорить пока рано. Но, к примеру, анатомия, совершенно точно – сплошное разочарование. Один запах чего стоит. Ты еще не снял куртку в раздевалке, а твое чуткое обоняние уже улавливает знакомые оттенки, перед глазами, как ежик из тумана, появляется труп, с которого содрали кожу, убрали весь жир, внутренности, оставив лишь кости, мышцы и связки. Его почистили, как рыбу перед обжаркой… Осталось только лук порезать да зелень покрошить.
Ты в халате движешься по коридору, чувствуя, как нарастает вокруг концентрация формалина, проникая в уши, нос, за воротник, в волосы. Ты пропитываешься кафедрой, как торт «прага» - коньяком или ромом, и этот запах начинает сопровождать тебя повсюду.
Что еще хуже – он становится твоим вторым «я».
В троллейбусе отодвинулась девушка – сидела рядом, потом вдруг вскочила, но выходить на остановке не торопится. Наверняка унюхала  трупный аромат, ты же с анатомии. А ты, возможно, планировал с ней познакомиться, подбирал предлоги, репетировал какие-то слова, фразы…
Может, она тебя уже сочла ожившим трупом?
Привыкай, земеля, то ли еще будет! У тебя что, есть выбор?
Решил стать хирургом, стало быть, эта кафедра для тебя – как мать родна. Помнишь ключевой философский вопрос становления пролетарского движения в России? С чего начать?
Начать надо с усвоения нормального расположения в организме костей, мышц, связок и всех внутренних органов. Ты должен ориентироваться во всем этом, как в своем собственном кармане, впрочем, даже лучше. На чем тренироваться лучше? Конечно, на трупе! Ведь тут все один в один, как на операции. Разве что только кровь не хлещет, нет масок, перчаток, бахил, аппаратуры разной. В остальном – копия.
Выходит, не объехать эту кафедру, не перепрыгнуть. С запахом надо свыкнуться и постараться не замечать. А то, что перед тобой труп, о котором в детстве, может, не один десяток страшилок слышал, так мало ли чем в детстве нас пугали. Здесь мы все материалисты, движимые одной-единственной целью: как можно глубже изучить строение человеческого тела, чтобы грамотно потом его лечить.
Однако все продвигалось со скрипом: аналитический мозг Сухановского бунтовал, пытаясь выпрыгнуть из тесной черепушки. Как ни крути, получалось, надо тупо зубрить. Никаких логических цепочек, разных зависимостей, закономерностей, ассоциаций…
В школе было в тысячу раз интересней: за одну ниточку потянешь – и один за другим все узелки выберутся наружу. Дедукция, как в романах А.Конан-Дойла… Кстати, писатель был врачом!!!
Не потому ли он стал детективщиком, что в основной – врачебной - профессии ему катастрофически недоставало логики! Не встреть он Шерлока Холмса в своей жизни, нашел бы другой способ просочиться в любимый жанр, где правят бал дедукция, расчет, логика, динамика…
В анатомии никакой дедукции не просматривалось на пушечный выстрел. Ты либо знаешь полусухожильную мышцу бедра, например, и можешь ее показать на трупе, либо не знаешь. Третьего, как говорится, не дано.
На втором или третьем занятии в анатомичке староста группы – Ирина Заварина упала в обморок. Все бы ничего, если бы не ее рост. С каблуками вместе выходило под метр девяносто. Удар черепа о кафельную плитку напомнил Герману почему-то фильм «Новые приключения неуловимых», где очкарик Валерка со штабс-капитаном Овечкиным много играли на бильярде.
Неужто нельзя обойтись без противного запаха, отвратительного внешнего вида, не перешагнуть через это…  Требуется именно преодолеть. Другого пути нет?
Не раз и не два потом приходилось именно преодолевать, где-то глубоко пряча брезгливость, природную естественную рефлексию. И всякий раз Герман вспоминал эти первые занятия по анатомии.
Не боги горшки обжигают. Подавил в себе, выключил на время все, что мешает, и – в бой. Никакая другая специальность на земле так не обнажает первородную сущность жизни, ни в какой другой так вплотную не соприкасаешься с ее обреченностью, с неотвратимостью трагической развязки. Более прагматичной профессии не существует. И не будет никогда.
- Как вы стоите?! Где колпаки? Ой, непричесанные, как из курятника, честное слово… - отчитывала группу, кое-как успевшую перекусить бутербродами с кофе после контрольной по органической химии, доцент кафедры Шлиповская. – Вы стоите перед мертвым человеком, поимейте совесть, товарищи! И это передо мной будущие врачи, смех!

Зато латынь удивила.
Герман отлично помнил, какие рецепты выписывала ему участковая врачиха, когда он валялся с температурой. Без ста грамм, как говаривал еще его дед, в каракулях на рецептурном бланке разобраться было невозможно. Помнится, он немало удивился, когда в аптеке ему выдали именно тот антибиотик, название которого он слышал из уст врачихи.
Как им удалось разобраться в этой филькиной грамоте? Не только он – вся семья потом удивлялась.
И тут вдруг «Да талес дозис нумером…».
Вот оно как, оказывается! Целая наука, иерархия! Каждая буква, каждая строчка - на своем месте.
И хотя группа в основном спустя рукава относилась к латинскому, дескать, экзамена по нему нет, а зачет как-нибудь с горем пополам получим, Герман не на шутку раздражался, когда что-то не мог расслышать из-за постоянного гула в аудитории.
Врачиха, каракулями выписывавшая рецепт, наверняка также шумела в свое время на занятиях, толком науку не усвоила…
Сейчас в это с трудом верится, но именно таким идеалистом он пришел в вуз. Кем из него вышел – другой вопрос, но вошел в него именно таким. Страшно подумать, во что превратился его каллиграфический почерк!
Вершины, которые казались недосягаемыми, с грохотом рухнули, на их месте выросли новые, о существовании которых раньше даже не задумывался.
Биология запомнилась тем, что студентам подробно разжевали, как надо одеваться, направляясь в весенний лес, чтобы клещ не присосался туда, откуда его потом и вытащишь с трудом, и свое черное дело он все равно успеет выполнить. Не раз и не два данное знание его потом выручало в жизни. Кстати, благодаря лекциям профессора Сидельникова, Герман теперь мог отличить данного паразита от любого другого.
Что касается органической химии, то, сколько бы он потом ни задумывался, какое практическое значение для него, как для хирурга, возымело знание таких химических вершин, как Цикл Кребса, глюконеогенез, ацетил-коэнзимов всяких, так ни к чему, более-менее вразумительному, и не пришел. Наверное, если бы он стал биохимиком в дальнейшем, остался бы на кафедре, защитился…
Тогда бы эти знания ему пригодились. Возможно.

Продолжение следует http://www.proza.ru/2019/04/29/979