какой же обман... вся эта любовь

Без горизонта теряешь ориентацию в пространстве. И даже (непременно!) -- во времени.
Одна сплошная туманно-лиловая пелена, отдающая серебром, как фиалки. Город и небо, а глаз не видит разделения. Никаких, никаких направлений, никаких проложенных координатных сеток или векторов -- слегка тревожное и бесконечное пространство.
Как край мира -- только протяни руки. Река Стикс -- льется, плещется, шелестит. И даже лодка Харона -- тихо рассекает ленивую ночную воду. И туман все глубже, все гуще. Наползает. Стою в этом вязком тумане и думаю. О тебе, наверное. И о том, что могло бы случиться.
Луна -- медовая, красноватая, висит горбушкой в рваных черных облаках.
Совершенное ощущение нереальности этого мира. Потом все вернется на свое место. Потом...
Осень в Торжке -- она такая. Волнующая. Бархатная. То тут, то там -- рваные края, обнажающие другие -- по кромке -- миры.

Может быть, такие...

>>> Директор говорит: «Я каждое утро просыпаюсь, пью кофе, курю, а потом блюю. От нервяка. А ещё у нас наковальню с****или».

Наковальню и правда с****или. Большую, чугунную, неподъёмную – восемнадцатого века, музейный экспонат. Остались только следы на раскисшей от дождя дороге – видимо наковальню везло несколько человек на тачанке, а потом на внедорожнике. Шутка ли – про наши съёмки знает вся тверская область, любой местный бездомный в курсе, что у нас историческое кино про любовь, а снимает его Михалков. В главных ролях: Машков, Ди Каприо и Эвелина Бледанс, но сегодня не их смена. Что-что, а шутить наша группа умеет.
Режиссёр стоит, смотрит задумчиво на кузню, гладильню и прочие конюшни одной из наших декораций. И говорит: «Мы сегодня крайний день тут снимаем. Давайте скажем спасибо этому месту». Голос сзади, тихо: «И сожжём здесь всё к ****ям».

Летом режиссёр говорил: «Я в экспедиции, на съёмках - ощущаю себя, гораздо лучше, чем в Москве.». Тогда было жарко, светики приносили тоннами из местного магазина арбузы и мороженое, а девочки с площадки ходили в шортанах и майках. Ноги загорали, а место под шортами и майкой нет. Такой загар называется: «рукожопый». Тогда никто не придал большого значения фразе Режиссёра. Сейчас на Торжок опустилась осень, загар смылся, а на его место пришли колготки с начёсом. Мы всё ещё тут.

Рабочий Саша Большой уволился. Спустя время он вернулся, а потом опять уволился – ему предложили проект в Крыму. Опять спустя время, он появился на площадке. Слегка помятый, он увлечённо рассказывал: «На границе, как забрали документы, как завели в комнатку, потом приходят и говорят: «По решению суда, вам запрещено выезжать за границу». Мы поржали, Саша Большой снова с нами. И да, нам не важно, что Крым – это теперь не заграница. Не важно. Это магия кино не отпускает, да. И Торжок.

А на Торжок спустилась осень. У нас в первой сцене лето, а во второй – осень. Массовка в платьицах гуляет по мостовой Белоснежные кружевные зонты от солнца слегка защищают от октябрьского дождя, но не слишком сильно.

Рабочий Ваня, когда у нас появился, то он в основном стоял. Ну, то есть вот все сидят, или ходят, или что-то делают, а он просто молчал и стоял, уставившись в пол – 192 сантиметра молодого парня с глазами хиппаря. Дольщик Жека сказал, что это свой чувак. Правда, они в разных видимо отделениях лежали. Ване видимо Бэшечку дали, предполагает Жека. Дольщик Жека знал одну девочку с серыми глазами из Бэшечки. Он в неё сразу влюбился, как увидел. Но потом санитарки сказали ему с ней не общаться, потому что она буйная. А потом девочку с серыми глазами перевели в другое отделение, в котором привязывают к кровати и больше он её не видел. А Рабочий Ваня спустя время, ничего, оклемался. Теперь даже шутит и кокетничает. Я ему говорю: «Ну чо, Ванька, всё заебитлз?» А он такой: «Битлз? Не, я Модерн Токинг больше люблю.» И ржёт.

Если на площадке появляется незнакомая женщина с пакетом тёплых вещей и прищуренным взглядом, которым она строго сканирует всех девочек площадки – это значит к кому-то из наших парней жена приехала навестить. И, даже если ты ни в чём не виновата, всё равно чувствуешь себя неуютно и прекращаешь использовать солдатский юмор в отношении того, к кому приехали. Тот, к кому приехали, сразу держит осанку и примерно бежит со стаканчиком чая и сушкой для жены – через всю площадку. Она продолжает сканировать. Девочки на всякий случай отводят глаза. Наши парни говорят: «Золотое правило кинематографа – никогда не женись на киношнице». Ещё они говорят, что нужно уметь обладать жестокостью.

Долгая экспедиция – это, когда с тобой здороваются на улицах Торжка.
Долгая экспедиция – это, когда ты начинаешь говорить с белорусским акцентом (в конце фразы, интонация вверх, будто удивляешься), потому что треть группы – белорусские осветители, дольщики, механики.
Долгая экспедиция, это, когда вся группа снялась в вашем кино – ты стоишь на примерке в костюмерке, а за вешалами, рядом переодевается Начальник Площадки – из костюма жандарма в своё обычное. В трусах, но ещё не сняв портупею, он в рацию сурово говорит: «На связи». У него отклеился ус. И поэтому сурово в рацию получается говорить не очень чётко.

Это наковальню с****или. Это главный артист уезжает на обследование, а другой главный артист сломал ногу. Реквизит заболел всем цехом. Потому что нету никаких больше физических и моральных сил, говорят они. Хлопушка сидит на антидепрессантах. Директор блюёт. Кошка пришла в костюмерку и окотилась там. Летят листья и в воздухе пахнет корицей.

Оператор-Постановщик недоволен – дымы не ложатся так, как надо. Он говорит: «Обосрались, ****ь?!» Художник по костюму уточняет у Костюмера: «Обручальные кольца – это мы или реквизит?» Это реквизит. Костюм доволен. Реквизитор долго бежит по алее с обручальными кольцами для героев. Все молча наблюдают его бег сквозь не уложившиеся, как надо, дымы. Кольца не те, конечно же, что были в прошлых сценах. Группа начинает осматривать руки друг-друга. Актриса весело спрашивает у группы: «Кто женатый?» Женатые есть, но они не носят колец. Кольца есть у неженатых, но не те. У оператора Яши вместо кольца – подшипник на пальце. Наконец, нужные кольца приносят.

Актёр K и Актриса B изображают любовь на фоне осеннего леса. Для того, чтобы показать кружение за руки, Актрису усаживают на операторскую телегу. Она, улыбаясь, смотрит в камеру – будто в лицо любимого. Телегу кружат. Операторская группа бежит вокруг, Режиссёр бежит с ними – напевая мелодию из «Мой ласковый и нежный зверь», для настроения. Кабель постепенно окутывает телегу и актрису. Группа встаёт за дерево, друг за друга – чтобы было их не было видно во время этой съёмки. Потом наступает очередь Актёра K. Для реальности ощущений, ему кладут в руки части долли. Долли не то, решают повесить на руки по санбэгу – мешку с песком для стабилизации штатива. Тяжесть мешка – это тяжесть любимой, как бы. Телега вертится, Актёр K лучезарно смо ГЗтрит в камеру, группа бежит вокруг.

Мы с Костюмершей курим в кустах. Я говорю: «Какой же обман…»
Она завершает: «..вся эта любовь».
Я имела в виду всё это кино, но её окончание фразы мне тоже нравится. У Костюмерши намокли от дождя волосы и видны следы от туши на лице. Она в половину шестого утра красилась, а в половине шестого утра в Торжке, осенью, ещё темно.
Со стороны группа выглядит, как пациенты бэшечки. Они на съёмках ощущают себя лучше, чем везде.

(Настя Кузнецова 7 октября 2016)