Триумфатор

   Лазарь Сергеевич Лисинак дотошно, как исследователь в микроскоп, разглядывал свое лицо. Выбритые, даже выскобленные щеки горели нежным румянцем. Нос, подозрительно указывавший избранное происхождение, был в меру припудрен, губы привычно складывались в умные черты. Мимика лица выдала три необходимых выражения – интеллигентной задумчивости, искреннего расположения и снисходительного добродушия. Последнее – для репортеров.
   Оставшись довольным лицезрением, Лазарь Сергеевич отправился пить кофе. До его чествования оставалось три часа. Торжественная часть, объявление его лауреатом, аплодисменты, поцелуи, интервью… До банкета далековато.
   Надин Карповна Лисинак, ровесница и жена Лазаря Сергеевича, толстеющая дама с усиками над верхней губой, с затаенным гневом смотрела на плешивый затылок суженого и его кривляния перед зеркалом. Надин Карповна не то, что не желала супругу лауреатства, как практичная женщина она была не прочь покрасоваться славой мужа, дающей и материальный доход и открывающий двери многих завлекательных и престижных домов. Но как наблюдательная жена она подозревала писателя Лазаря Лисинака в неверности, питательной средой которой была как раз слава мужа, ибо вряд ли кто позарился бы на не первой свежести мужика да еще с ростом в метр с половиной просто так.
    Эти молодые гиены в период всеобщего разложения нравов и бедности знают как существовать за счет вот таких творцов. Ну и тем тоже хочется юных ласок дабы ощутить себя еще не трухлявым пнем, а горным муфлоном. Ну и еще причина – по опыту Надин Карповна знала, что с таких вот званых вечеров, банкетов, творческих встреч и конференций в лучшем случае драгоценный Лазарь являлся на бреющем полете в состоянии полной атрофии конечностей с порога, а в худшем, его помятого, вытершего все попадавшиеся стены и ступеньки, сопливого и булькающего притаскивали таксисты и требовали за услугу круглую сумму.
   Последний раз Надин Карповна отказала в мзде и взбешенный таксист уронил никакого Лазаря, точно мешок с дерьмом, в парадной. Надин тоже хлопнула дверью. Через час в дверь позвонили соседи и попросили убрать мужа и то, что возле. Бледная от позора гордая Надин половой тряпкой вытирала вонючие остатки пира, вырвавшиеся на волю, а потом тыкала ею в умильные полузакрытые глазки муженька, блаженно просюсюкавшего – Лю-лю-сечч-ка. На другой день растрепанный Лазарь бегал в трусах по квартире и втолковывал своей мегере, что Люсенька, это название его нового романа, который он собирается завтра сесть писать. И не более. И вообще он посвятит его любимой Надин. На резонный вопрос, почему сразу не назвать будущего бестселлера – Надин, писатель обозвал жену дурой. Кобыла может быть источником вдохновения, но натурой никогда. Правда, даже раскалывающейся с похмелья балдой, Лазарь сообразил, что эту истину высказывать прямолинейно рискованно и наплел такой ахинеи, что Надин Карповна плюнула в сердцах, и всю неделю литератор Лисинак просидел на полуфабрикатах, из которых готовил сам. И не уразуметь ей, что единственная неоригинальность мужа состояла по его мнению в том, что до второго стакана он любил жену, а после второго – всех остальных женщин.
    Вообще творческих людей нужно уметь прощать. Тем более, что оргии мужа происходили все реже. Раз в месяц в среднем. И причиной тому стала тающая популярность. Новые времена требовали новых героев. И если таланта Лазаря Сергеевича хватало, что выцеживать сюжет за сюжетом из застолбленной им темы производственной мелодрамы, то его не хватило, чтобы найти и оседлать другую, на которой бы росли заказы издательств, гонорары и толпы поклонниц. Может потому и напивался Лисинак – с горя и от сознания того, что в разряд бессмертных он не попадет.
    По большому счету написанное им не тянуло на переиздание. И его все же переиздавали, даже в некоторых школах рекомендовали к внеклассному чтению. Лазарь Сергеевич четко ловил все дуновения ветра, и именно в том заключался его талант. Впрочем, сам писатель с отвращением относился к понятию конъюнктура. И на всех трибунах и сценах уверял, приложив руку к сердцу, что пишет этой рукой и этим сердцем. Это нравилось.
   Перестройка перестроила и его. С той же искренностью как он хвалил бывшую власть, он также ее ненавидел. И вместо гулких цехов и кабинетов в его романах появились биржи и офисы. Герои вместо стамесок и кронциркулей бредили калькуляторами и компьютерами. Не менялось главное – любовный тругольник, сволочь и ретроград директор/шеф, умный министр, правильная политика власти и хэппи энд. И так же, как раньше, издательства получали указания печатать Лазаря Лисинака из обкомов а то и ЦК, так нынче неведомые спонсоры из администраций, а то и с Красной площади щедро оплачивали труды писателя. Он умел ввернуть в сюжет пару страничек, вскользь но проникновенно описывающих конкретного государственного деятеля, мудрого и энергичного, озабоченного судьбами страны.
    И вот закономерный итог – лауреатство. Все честно и справедливо. И нужно было готовить свою ответную речь. Подобные речи стереотипны и не вызывали в Лазаре Сергеевиче напряжения мысли.
    Но вдруг.
    На мероприятии будут товарищи из самого Кремля. А может и Сам? Ходили слухи. Кто его знает, Сам вон какой непредсказуемый, мало что ему взбредет на ум.
    Лазарь Сергеевич растерянно сел на стул. Черт возьми! Нужно найти одно-единственное слово, которым огорошить публику, размазать завистников, возвеличить и очаровать Самого. А если того не будет, то ему передадут.
    Какое слово? Надо ж, чтобы оно запало в душу, запомнилось хлесткостью, верностью и точностью.
    Товарищ, господин, создатель, народник, апологет, вождь, кормчий, гигант… - забарабанило в мозгах. Господи, это не ново, это уже говорили, и он сам говорил. Нет, надо найти свежее, как утренний огурец, хрустящее и красивое слово. Незатасканное, неговоренное, бьющее в десятку!
    Любимый, единственный, неповторимый, справедливый, солнцеподобный, трезвый… тьфу. Не то, чем-то верноподданическим и восточным отдает. И опять же говорилось, ну говорилось же.
    Лазарь Сергеевич вскочил и стал бубнить под нос, кружась по комнате. Надин, по глупости зашедшая выяснить почему Лазарь никогда и особенно сегодня не берет ее на такие события, запнулась на пороге.
    - Ты что, окончательно спятил?
    … Гений, отец, вершина, строитель, ведущий, Моисей, а, чтоб тебя разорвало, - Лазарь скривился на супруженицу. – Отстань.
    - Нет, вы поглядите на него. Как полоумный топает из угла в угол и еще отстань. Может тебе уже в Кащенко пора, а не на церемонию. И ответь, почему ты никогда не берешь меня с собой.
    - Да отстань же. Не до тебя. Герой, сокол, добродетель, правдолюб, антикоммунист…
    - Точно рехнулся!
    - А-а, злыдня, змея, Гоморра, канифоль, короста, язва, опечатка, - взвыл Лазарь. Ни хрена ты не понимаешь. У меня лебединая песня. Поняла? Нет? Ну и уйди ради Бога.
    - За змею сейчас как двину по уху, тебе вместо лаврового венка бандаж на черепе налепят. А ну стой!
    - Да как я могу взять тебя с собой. Глянь в зеркало. Вот же бестолочь. Хватит, что я тебя терплю. Тут такое дело, а она с глупостями.
    Надин несколько раз хлебнула воздух, потрясла руками на потолок, взвыла натуральной бабой и бросилась вон. Согласно закону физики о поглощении большим телом меньшего, она могла бы просто расплющить беспардонного Лазаря, как кит улитку, но внедренное в мозги многовековое и национальное чувство подчиненности жены, а также осознанность, что этот мужлан – добытчик средств к существованию и без него она вообще кому к черту нужна, могли сподвигнуть ее только на истерику и на надежду, что любимый спохватится и попросит прощения.
    Но тот не спохватился. Явившаяся некстати мысль осела занозой и саднила с каждой минутой все острее. Верно, в этом искомом слове, которое, будучи произнесенным, вряд ли достигло бы даже половины ушей зевающей и ждущей дармового банкета публики, заключалось такое, что несло в себе великий смысл, идею, колорит, степень таланта и значимости Лазаря Лисинака.
   …  Титан, гигант, громовержец, кронион, Прометей, Атлант, Одиссей, Посейдон, - заскакала фантазия по мифологии. Нет не то. Еще бы ляпнуть – Гомер. Не поймут, не оценят. Каждому второму дятлу придется потом пояснять, а что он имел в виду. Еще припишут, что подразумевал гнусного оборотня Протея. Хотя, какой там болван вообще что-либо слышал о греческих богах.
   Лазарь Сергеевич с тоскливым сердцем посмотрел на часы. Время неумолимо сужало возможность выбора настоящего слова. Это все проклятущая Надин, с ненавистью подумал он. Сбила, стерва, с толку. И хоть бы хны. Ревет там, за дверью, корова коровой, а тут расползайся интеллектом. 
    … Решительный, смелый, развенчивающий, рассекающий, борющийся, впередсмотрящий, храбрый, искушенный, непревзойденный, эт-ты, это уже на миноносцы потянуло, - топнул ножкой Лисинак.
    Надо же, чего раньше старались, козлы, все дифирамбы без разбору прежним царям наклеили, попробуй  теперь отыскать свежий, нецелованный. Бабахнешь сдуру штампом, и найдутся, ей же ей, найдутся сволочи, надуют кому надо или в прессу, что, мол, обленился или истаскался писатель Лазарь Сергеевич, пройденными метафорами кидается, да еще с апломбом. Завидущие особи, тычущиеся свиньями к теплой кормушке! А что прикажешь делать. Время такое: бойся конкурента не талантливого, а всепролезающего. Я бы их как ревтрибунал, инквизиция, палач, гильотина… У-ух. 
    Писатель вспотел, пошел в ванную утерся мокрым полотенцем и начал одеваться. Спокойнее. Первый, прима, супер, пионер, покоритель… Ближе, но туманно. Властелин, держава, цезарь … тпру! – это уж точно не пойдет, не пахнет демократией. И на кой ляд из него демократа вытачивали, он такой же демократ, как я – нобелевский кандидат. Лазарь Сергеевич чуть не подавился – его злоба осмелилась коснуться Самого. Искушение, чтоб они все сдохли, - пожелал мысленно писатель не зная кому он такое пожелал.
   Надо сосредоточиться. Взять за основу хотя бы одно дело, которое он сделал, и отсюда вести. Как в романе – заголовок вытекает из сюжета. Так, что он сделал такого, что вся страна вздрогнула? Как специально на ум приходило всякое такое, от чего та вздрогнула и не раз, но это никак не вязалось с хорошим ярким словом. Напротив, все представало двусмысленным. Назови, к примеру, железным, какой-нибудь чудила шепнет соседу о рельсах Опять же – реформатором, сочтут за ругательство. И пошло поехало. Вот же угораздило всех нас, взъярился наконец Лазарь Сергеевич. Толкового слова не придумать.
   Так, давай вспоминать прозвища предшественников. Великий, тишайший, грозный, кровавый – опять стоп! Не в тему. За словари бы засесть да времени нету.
   Да что же я за писатель, не могу определить одним словом Самого. На помойку! Лисинак и сам испугался того, что он подумал. Какой-то бес заржал ему в ухо – самокритичен. Лазарь Сергеевич даже башкой мотнул так, что шейные позвонки скрипнули. До ручки можно додуматься эдак, и впрямь в Кащенко загреметь.
   Надин Карповна демонстративно не вышла провожать супруга на трепещущее событие в его осенней жизни. И ладно, обойдется. Оправится, когда соратницей лауреата окажется. Не о ней пока мысли, а о главном. Лучше будет, если скромно – дорогой Вы наш. Нет, только – дорогой. Нет. Просто – имя и отчество. Пусть видят все, что он не прогибается, а воспринимает награду как данность, как само собой разумеющееся. Выйдет на трибуну и… болван, растяпа, никчема, бездарь, тупица, фанфарон, ноль.
    Осточертевший самому себе Лазарь Сергеевич выкатился из парадной к ожидавшей его машине. В иное время ему нравилось выходить гордой самоуверенной походкой, которая так нервировала глупых соседей. Не за каждым приезжает лимузин с затемненными стеклами. А если еще с мигалкой и соответствующими номерами! Но теперь расстроенный Лазарь Сергеевич отказал себе в удовольствии прошествовать. А всего лишь суетливо заскочил, как обыкновенный мещанин в такси.
    - Чем от вас пахнет, приторным, не разберу? – сморщил орлиный клюв Лисинак, когда машина выкатила на Тверскую.
    - А что вам не нравится? – вежливо ответил вышколенный водитель.
    - Да так, - вяло ответил писатель.
    - Обалденная вещь, моим нравится и начальству тоже, - пожал плечами водитель. – “Триумф” называется. Париж.
    - Как? – подскочил с заднего сиденья Лазарь Сергеевич и больно ударился лбом о верх машины.
    - “Триумф”.
    - Солнечный мой, - затрясся от счастья Лисинак. – Какой же ты умница. И, достав речь, размашисто написал в ее начале – триумфатор. И ощущая себя таковым же, победно посмотрел на звезды башен приближающегося Кремля.