Рубайят

 Стоял ноябрь стылый и промозглый — самый подходящий месяц для злодейств и революций. На насквозь прокуренном перроне под вывеской «Не курить» среди привокзального ора и грязи стоял Иннокентий, засунув глубоко руки в карманы длиннополого пальто, и обдумывал строки одной из рубайат великого Гиясатдина Абу-аль-Фатха ибн Ибрахима Омара Нишапурского более известного как Омар Хайям, книгу которого он по случаю приобрёл сегодня у букиниста.
 «Будь мягче к людям! Хочешь быть мудрей?- Не делай больно мудростью своей». Иннокентий, наконец, как ему показалось, нашёл причину своего одиночества. Слишком много людей он обидел, сам не желая того, просто фактом существования своих мыслей. «Мудрость как аромат розы не спрячешь, но почему моя мудрость всегда для них оскорбительна?»- опечалился Иннокентий. Чтение рубай великого мастера поэтического слова навевало мысли и образы возвышенные. Осенний ветер  залез за шиворот любителю восточной мудрости, заставил поёжиться и бесцеремонно вернул его в наш суровый и прагматичный мир.

 По перрону в поисках поживы рыскали цыганки. Большеносые, толстые, в пёстрых широких юбках женщины напоминали неряшливых кур в грязных перьях. «Боже, куда катится мир?- думал Иннокентий,- и это потомки вольных людей, воспетых Пушкин А. С. в одноимённой поэме. Даже сильно пьяным не могу себя представить рядом ни с одной из них».
 Более других его внимание привлекла цыганка в чёрной куртке из кожзаменителя поверх платья. За собой женщина таскала замурзанного мальчонку с зелёными соплями на верхней губе. Цыганка подходила к стоящим на перроне, старалась заглянуть в лицо, предлагала погадать по руке, но люди хмуро отворачивались, а одна женщина с вульгарной наружностью торговки даже оттолкнула её.

 «Пусть, одно из имманентных свойств работы её рабский характер, но легче с ним мириться, чем вот так в чужом, холодном городе выманивать деньги у равнодушных людей,- думал Иннокентий, - женщину жаль, хоть она сама выбрала свою презренную участь для себя и своих детей». Но живое воображение, помимо воли, уже поставило его на место вокзальной попрошайки.
 Вместе с брезгливостью Кеха испытал жалость и отдал бы легко рублей триста, но в кошельке, как на грех, мелких денег не было. Была какая-то мелочь и пятитысячная, которую вокзальный банкомат выдал одной бумажкой. Практичней иметь пять бумажек по тысяче. Осторожный и скуповатый Иннокентий избегал крупных купюр и был раздосадован, получив одну бумажку вместо пяти, но деньги назад в бездушный ящик не засунешь.

 Цыганка поймала на себе участливый взгляд и решительно направилась в сторону Иннокентия. Сопливый пацан покорно тащился следом. Его маленькое лицо ничего не выражало.
-Ай, дарагой, позолоти ручку, погадаю и всю правду расскажу,- завела цыганка поколениями выверенную песню. Была она не старая и не молодая, не худая и не толстая. Крепкая шея, вся в золотых цепочках, торчала из выреза куртки.
-Позолотил бы, но всё золото ты на шею собрала,- попытался отшутиться Иннокентий, вспомнив призыв старого поэта быть мягче к людям.
-А ты не гордись, не гордись, гордый какой,- продолжила гадалка, стараясь подойти как можно ближе. Иннокентий не любил, когда вторгались в его личное пространство, и сделал шаг назад.
 «И эта туда же. Не гордись, не гордись, и для неё я гордец, хоть из всех я один с ней заговорил. Ни один человек, из стоящих на перроне, не снизошёл даже слова тебе сказать, а гордец — я»,- мелькнула злая мысль. Он сердито дёрнул головой, но старался удержать улыбку. Гадкое от хмурого неба и грязи платформы настроение ещё больше испортилось.
-Вижу ждёт тебя дорога,- торопливо заговорила цыганка.
-Поразительная догадливость предсказывать человеку на железнодорожном перроне дорогу,- язвительно подумал Иннокентий.
-А на сердце у тебя камень,- продолжала цыганка,- дай руку, всю правду расскажу. Она быстрым движением вцепилась в руку Иннокентия. Кожа на пальцах у женщины оказались неожиданно гладкой и ухоженной. Цыганка склонилась к руке, будто хотела её клюнуть своим кривым, как клюв носом.
-Вижу рядом беду чёрную, много недоброжелателей вокруг, завистников. Веришь?- гадалка подняла голову и уставилась на Иннокентия круглыми птичьими глазами с желтыми белками, какие часто бывают у смуглых людей.

 Иннокентию стал быстро надоедать этот дешёвый спектакль. Он попытался отнять руку, хотел достать кошелёк и отдать цыганке всю мелочь, лишь бы скорее отделаться от неё, но гадалка не отпускала.
-Ой, беда, беда,- продолжала причитать она,- ясно вижу опасность подстерегает тех, кто рядом с тобой. Веришь? Хорошо, брильянтовый, ты меня встретил. Могу отвести денег потерю, болезни-несчастия, горе-злосчастие. Не отведу — плакать станешь, да поздно будет. Воздух огнём обернётся, вода - полынью горькой. Веришь?
 Сцена из неловкой, быстро оборачивалась тягостной. Иннокентий всё тянул из крепких пальцев цыганки свою руку, а она не выпускала. Он уже не улыбался и только молча кивал на всякое «Веришь» гадалки.
-Слово заветное знаю — беду от дорогих твоему сердцу отвлечь,- голос ворожеи становился то сильней, то опускался до шёпота,- Силу имею, прокляну - и скиснет кровь в жилах, уд рот откроет, и семя из него никогда не истечёт! Веришь?
-А занятно излагает,- думал Иннокентий, машинально кивая головой на требовательное «Веришь!» мошенницы. Та наверное решила, что достаточно заморочила клиента и настало время переходить к главной части своего спектакля.

-Дай мне монетку. Есть у тебя желтая? Надо что бы жёлтый металл был,- сказала она вкрадчивым голосом и наконец отпустила его руку. Иннокентий достал кошелёк из внутреннего кармана, высыпал из него на правую ладонь монеты и протянул их цыганке. Она отрицательно замотала головой, сказала: «Сам десятку дай». Левой рукой он неуклюжим движением протянул монету. Гадалка зажала увесистый десятирублёвик в кулаке и забормотала:«Призываю в свидетели распятого Бога, мать его Марию - непорочную деву! Слово моё твёрже железа, горячее огня, холоднее льда. Беда близкая, неминучая сгинь с пути раба божьего... Как тебя?»
 Получив ответ, вставила нужное имя и продолжила бормотать: «И пути людей дома его. Дева Мария заступись за раба божьего Иннокентия, укрой от беды своим покровом. А кто не верит словам моим, будет вечно проклинать злую долю свою, близкие покинут его, деньги утекут сквозь пальцы, всякая пища его будет гнилью, а уд никогда не встанет и ни одной женщине не доставит радости! Веришь?»
-Во как. Теперь она уже меня пугает безденежьем и импотенцией. Ловко повернула,- подумал Иннокентий, но головой кивнул.

 Привокзальный репродуктор строгим женским голосом возвестил о скором прибытии электропоезда. "Таким голосом о пришествии конца света возвещать,- мелькнула мысль,- где такие голоса находят?"
-Забери свою монету, заверни её только в бумажку. Есть у тебя бумажная денежка? Мне можешь ничего не давать,- сказала цыганка и сунула десятирублёвик Иннокентию в руки.
-Нет. Возьми эти деньги себе,- слабо запротестовал он, пытаясь всучить женщине свою мелочь.
-Не нужны мне твои деньги,- строгим голосом сказала гадалка,- ты только сейчас же заверни заговорённую монету, а то мне плохо станет!
 Сбитый с толку Иннокентий послушно достал из портмоне свою единственную пятитысячную купюру и стал неловко заворачивать в неё монету. Мелочь которую он продолжал держать в руке мешала.
-Дай помогу!-сказала цыганка. Она решительным и точным движением выхватила из его рук красную купюру с монетой внутри, расправила, ловко и умело упаковала её плотным свёртком.
Иннокентий был значительно сильнее женщины и ему казалось, что он контролирует ситуацию, но невольно напрягся.
-Веришь, что так и будет, как я сказала?- вновь завела свою уже надоевшую песню гадалка.
-Верю, верю!- рассердился Иннокентий и приготовился схватить гадалку за шиворот, что бы забрать деньги у мошенницы.

 Шум и движение на перроне на мгновенье отвлекло Иннокентия от рук цыганки. Подходил электропоезд. Пассажиры выстроились вдоль края платформы, лица у них были сосредоточены и суровы, как у пиратов перед абордажем судна. Иннокентий с тревогой обнаружил, что остался один в плотном окружении пёстрого цыганского курятника. Он решительно протянул руку за своими деньгами.
-Вот твои деньги,- сказала гадалка и протянула их Иннокентию. Плотный красный комочек женщина держала в правой руке между средним и большим пальцами. Иннокентий потянулся за деньгами.
-Держи!-выкрикнула цыганка и сделала быстрое, отточенное, оттого почти неуловимое, движение пальцами похожее на щелчок. Красный свёрточек мелькнул золотой рыбкой и скрылся во рту под замазанной зелёными соплями губой пацана. Жабий рот мальца широко открылся и стремительно захлопнулся, получив вожделенную добычу. Иннокентий схватил малого за руку. Пацан словно ожидал этого, готовно скривил губы, приготовился изобразить плач.

-Всё иди, иди отсюда христовенький, и верь — беду я отвела!-сказала цыганка.
 Похоже, она в самом деле поверила, что заморочила ему голову. До Иннокентия вдруг внезапно, но очень остро дошла вся нелепость ситуации в которую попал. С деньгами расставаться не хотелось, но он не был готов драться с ребёнком и женщиной, тащить их в полицию, терпеть насмешливые взгляды сотрудников, не готов болтаться ночь на вокзале, потому что электропоезд уйдёт без него. Прикасаться к замазанному соплями рту мальчишки было противно.

 Чувство стыда и обиды буквально парализовало его. Он пожалел женщину с ребёнком, а его обманули. Обманули примитивно, развели как лоха. Особенно обидно было, что обман был построен на хороших движениях его души — жалости. Он чувствовал, что цыганка вместо благодарности презирает его, и это обращение -«христовенький», и вся эта ситуация стала для него невыносимо постыдной и унизительной.

 Иннокентий понял, что лучше потеряет деньги, чем будет продолжать играть роль жертвы и выпустил руку мальчишки. Пацан так и не заревел. Лишнее внимание мошенникам тоже не было нужно, а может мешали деньги во рту. От обиды в ушах звенело. Денег было жаль. Иннокентий решительно шагнул к вагону, обернулся и поймал насмешливый взгляд гадалки. Презрение и жалость в этом взгляде были расплатой за чувство превосходства, которое он испытывал к ней вначале их разговора. «Так тебе и надо,- думал он, поднимаясь на подножку,- ты это заслужил, и в конце концов, пять тысяч не высокая плата за прощание с иллюзиями. Хорошо, билет уже купил».
 Всю обратную дорогу пытался себя утешить, перечитывая рубайаты великого Хайяма. Особенно понравились две строки. «Старайся принимать без ропота мученья, Не жалуйся на боль — вот лучшее леченье.»

 Прошло время. Потеря денег уже не огорчает Иннокентия, но с того случая он не любит цыганские песни и никогда не подаёт нищим.