Брокен. Перышко и снег. гл 2

Около полуночи скрипнула калитка и затем что-то зацарапало в дверь. Свет луны струился мягкими шелковыми волнами.
-Оленка дверь открой!- сердитый, грубый мужской голос по ту сторону уюта и темноты.
-Павло, ты ли это? Я же тебя похоронила утром.
-Глупости. Чего не впускаешь мужа?
Женщина перекрестилась, потянулась было к замку, да так и замерла. Уж больно неправдоподобным казалось ей все это: неверный свет луны, голос мужа, которому она самолично подвязала челюсть.
-Что-то худо мне. Открывай же!
-Но ты же умер, Павло. Ганчики тебя обмыли, похоронили тебя за холмом.
Шорох усилился. Кто-то яростно топтал палую листву.
-Открой стерва!
Оленка выглядывает в маленькое окно. Луна целует бледное лицо Павло, его спутанные лохмы и бороду. Из-под густых бровей сверкают злые глаза.
Утром, с первыми криками петухов, пока спит Оленка, Павло уходит за холм, туда, где еще свежа земля. Следующей ночью все повторяется.
Деревенские судачат уже каждый вечер: мертвый муж возвращается к жене, спит с нею а если не впускают его сразу, бранится и колотит в дверь.
А у соседки, бабы Ганны, все время скисает молоко. У ее молодухи-невестки, что живет через три дома, появился третий сосок. Он саднит и болит так, что нет мочи. Знахарь варит ей мазь из похожих на вилочки костей лягушек, но сосок продолжает набухать и тянуть.  Старики шепотом твердят, что женщина кормит нечистого или змея, потому сосок все растет.
Те, кому особенно страшно, не выходят вечером даже задать корма скотине, не смотрят, как ранее бывало, на главное развлечение пятницы- драку в семье Шакальских. А Шакальские-сыновья, напившись бормотухи, вытаскивают на дорогу свою старую мать, Ангелку по прозвищу Топтан Рот. Там она и валяется, с задранной кверху юбкой, выставляя напоказ старые, латаные желто-бурые панталоны до колен, вся заблеванная, со стойким запахом перегара. Шакальская-мать пьет все семь дней в неделю, и часами лежит  на дороге.
А еще в деревне видели Оно. Оно не высок, не покрыт перьями или чешуей, но очень страшен.
Оно ходит по деревне, подставляя спину лунному свету, пьет воду из поганого колодца. Оно похоже на человека: у него две руки, две ноги и голова, вот только совершенно нет кожи. Мясной человек, ободранный и не издающий никаких звуков непонятно как появился в деревне. Самые храбые пытаются устраивать засады на ободранного , но бесполезно- словно бы будучи в курсе всех новостей, он появляется только тогда, когда деревня спит.  Самые осторожные запирают двери на все затворы , вешают у входа чеснок. Днем они просят помощи у приезжего, которого все почему-то считают священником, путешествующим в мирском платье.
Приезжий всегда спокоен, бледен и строг, носит черную и серую одежду. В руке у него маленький молитвослов. Он только качает головой и советует всем сидеть вечерами дома. Да, многие ситаеют, что этот человек священник, или, возможно, бывший священник. Частенько его видят у Крапьего озера. Он сидит на упавшей ели, неотрывно смотря на озеро, и словно бы не замечает ничего вокруг. Пухлощекая дочка трактирщика, что за две монеты стирает его одежду, говорит, что их постоялец натуральный святой. Либо он стоит у окна, смотря куда-то вдаль, и верно, молясь, шевелит губами, либо любуется природой, не расставаясь со своей карманной библией ни на минуту. Тело его переломано, и одно плечо заметно выше другого, а под левую пятку он кладет старую серебряную монету чтобы не хромать при ходьбе. Со всеми- от старосты и до последнего побирушки- он ласков, приветлив и внимателен.
*****
Когда она расстегивает корсаж и снимает пять верхних юбок и панталоны, оставаясь в одних черных чулках с красными стрелками и широком поясе, ложится на спину, раздвигая длинные стройные ноги, что берут начало из нежной точно грушка попы, он отводит взгляд от окна, прекращая наблюдать за свечением далекого Крапьего озера и принимается долго и тщательно трахать грудастую дочку трактирщика приспустив черные из грубого хлопка брюки с вышитыми на задних карманах желтыми узорами в виде закорючек и полукругов, вставляет в ее склизкое отверстие твердый как говяжья кость член.
В эти минуты она думает, что постоялец, комнату которого они используют для встреч, не может не быть священником, пусть и расстригой, как кажется ей- ибо столько благодати за свои двадцать лет она не встречала. Черное распятие лежит на подоконнике, темно-загорелая кожа, что обтягивает цепкие как корневища пальцы и черные ресницы, темней, верно, того Ада, о котором обычно говорят все такие как он. Отец Эпплгейт еще ни разу не заставал их, или, может быть, что-то и видел, но он очень тактичен.
Отец Эпплгейт не говорит слишком много- он молчит большую часть светового дня, часто уходит на прогулку, чтобы вернуться успокоенным и усталым, чтобы позвать ее отца и послушать деревенские новости. Отец уверен, что его послали тайком с какой-то миссией, и уж конечно же он не подозревает, чем занимается преподобный Эпплгейт на берегу Крапьего озера, уверенный, что за ним не наблюдает никто.
А меж тем в деревне вечером закрываются все калитки и ставни, пока какая-то тварь стоит под дверью Оленки и скребется, прикидываясь ее убитым во время сенокоса мужем. Муж-возвращенец ничего не ест, но с нею спит и до рассвета сбегает обратно. Все попытки освятить своими силами его могилу ничего не дают. Настоящего пастора ни в одной деревне нет, поэтому тут такой рассадник суеверия и нечистой силы.
Также, несколько недель назад в деревне видели ведьмины стопы- стопы без ног, без хозяина, что гуляют сами по себе. Когда они лежат пальчиками вверх, издали может показаться, что кто-то босой лежит на поле, вытянув немытые ноги. Сами по себе стопы не вредят, но пугают похлеще непрошенных ночных гостей.
*****
Михель на той прогулке рассказал Злате легенду о чудище, что много лет жило в Нунахских горах, на отшибе, под личиною обычного мужика, заманивало к себе женщин из северных краев, да завладев их добром и печенкою, убивало, сталкивая с горной тропы или топя в Крапьем озере.  Потом Перышко ей погадал на картах, рассказав в общих чертах про ее семью, а затем с какой-то грустью признался в том, что он ведьмовин.
-Я поняла твое беспокойство.- ответила Злата.-Но я выросла рядом с ведьмовином и потому нисколько не боюсь людей магии.
Перышко после этих слов как будто успокоился. Начало темнеть и он проводил ее до поселка, а затем Злата его- до дороги, и он ее снова. На пятый раз Злата рассмеялась, топнула ножкой и сказала, что дойти сможет сама- тут меньше километра, и она о нем беспокоиться не будет, если Михель позволит его проводить. Так и расстались, крепко обнявшись, пожелав друг другу спокойной ночи. Злата оборачивалась, оборачивался и Михель- осторожно, украдкой. Он никогда бы не смог признаться ей в том, что зажглось в нем в тот вечер, как в поезде он увидел ее светлое личико. Он никогда бы не смог признаться ей в том, кто он такой.
*****
Ночью Крапье озеро горело рыжим или красным. Иногда с его берегов тянулся душный, приятный запах дыма, но никто не жег костров, не жарил рыбы, лишь горела запаленная непогашенным окурком сухая трава.
Он смотрел из окна, из той точки, откуда ни один смертный увидеть не сможет , но все же он смотрел и видел все это. У него были зрачки как подзорные трубы и двойные веки, за которыми было ничего не видать тем, кто хотел бы увидеть его, всего и полностью.
Он то сидел у окна, попивая горький теплый чай, то погружал пальцы в волосы, притворяясь самым обычным человеком.
Под узелком его густых темно-каштановых волос, там, где у всех обычных людей кости черепа срастаются по шву, был скрыт остаток ржавого гвоздя, что застрял в его голове, когда он упал в темную воду, погрузился на самое дно. Он помнил вечер, час, когда его сбросили в грязный канал, и именно воспоминания помогали ему верить в ту нелицеприятную правду о том, что он еще жив- с обломком гвоздя в голове и практически не спящий- не мертвый и не живой.
Он смотрел на озеро утром, гуляя вокруг, наступая на плоские камни, всматриваясь в его чистые, бирюзовые при дневном свете воды. Он следил за ним днем и вечером на развилке, когда у деревьев исчезали и появлялись тени. Он следил за ним ночью, зачарованный его янтарным свечением, силясь понять и никак не понимая, что же именно не так с этим озером, самой заурядной из местных достопримечательностей, да и со всей этой деревней, с этой глухоманью, где каждый третий друг другу сват, брат, сосед и враг.
Что именно поселилось в Крапьем озере? Раньше здесь не было никого, кроме редких туристов. Раньше он бывал здесь, хоть и очень давно, в попытках уйти ото всех и от себя самого. Он и правда всегда был аномалией особого рода- его организм почти не уставал, не требовал никакой еды кроме пары кексов. Он всегда видел все, что происходит в комнате даже в кромешной темноте, или же с закрытыми глазами. Он обладал удивительной способностью порой выглядеть как самый непримечательный человек и везение его было чертовским. Он был не стар и не молод по меркам колдуна, а ныне предоставлен самому себе.
*****
Оно потянулось ночью, когда наступил третий час, снова и снова силясь вспомнить, кем Оно было до того, как его так бесцеремонно разбудили, медленно обжаривая на осиновых поленьях. Оно помнило имя, похожее на скрежет и царапанье- Златана- а вот откуда именно пришло это имя, Оно не помнило.
Вчера Оно вновь сняло шкуру Перышка, мягкую удобную кожу с прорезями для глаз и носа, да вышло погреться в белом свете растущего месяца. И его тут же увидел местный забулдыга- дедок, перепутавший день с ночью. Старик ахнул и перекрестился. Оно только плечами пожало и залезло себе обратно, в окно гостиницы. Сегодня Оно снова пошло проветриться без кожи, рискуя быть замеченным.
Необходимо было все тщательнейшим образом обдумать: между ним и Златой начинает намечаться роман, а меж тем она может увидеть когда-нибудь, как он снимает и выворачивает наизнанку кожу, может подсмотреть его маленький секрет.
А в поселке уже вовсю ходят страшные истории о чудовище, что все целиком мясное, красное, да вдобавок душит коз.
 Но это приукрашенные слухи, ведь коза погибла всего одна, и то случайно: запуталась в веревке, которой ее привязала к забору нерадивая хозяйка, что забыла на ночь загнать козу в сарай, задушилась, как ни пытался Оно ее, глупую перепуганную козу освободить.
Оно, в шкуре Перышка, разумеется, поражался безграничной человеческой фантазии, слушая в трактирах, как слухи о мясном чудище обрастают невероятными подробностями, причудливыми и такими жуткими, что не будь Оно участником упоминаемых событий, имея инстинкт самосохранения не стал бы выходить вечерами из гостиницы.
 А ничего такого особенного не произошло- какая-то бабка в колодезь упала, выйдя до ветру, увидев Оно. Так он сам же ее и вытащил, живую и невредимую, только несколько шишек поди и осталось. Пара пьяниц видела, как он прогуливался на кукурузном поле. С каждым днем мясной человек становился страшилкой. И, конечно же, Злата, до которой эти слухи доносились, предполагает, что там ходит какое-то опасное чудовище.
 Вчера днем они были на рынке, где девушка приобрела себе маленький складной нож и мешочек освященной соли- вдруг припозднится как-нибудь, тогда ей будет чем защититься. Перышко бессмысленность этих покупок опровергнуть не спешил- от соли у Него и впрямь была чесотка. Злата упомянула, что читала когда-то давным-давно справочник различных чудищ, но не может вспомнить никого подходящего под описание мясного человека.
Злата понимала, что ее знания о чудовищах и аномалиях исчерпываются лишь энциклопедией, но от раздумий ее отвлек условный сигнал- два удара в раму окна.
То был Перышко, и Злата, открыв форточку, услышала знакомое насвистывание. Он как-то по-особенному был привязан к ней, словно бы они были давным-давно знакомы, ранее, возможно в другой жизни, и это было так заметно. Он то запинался вдруг, то замолкал, когда выяснялось неожиданно, что у них со Златой находятся общие знания о тех вещах и местах, о которых ни простой ведьмовин, ни самая обычная женщина земли знать не могут.
Недавно Перышко рассказал ей о впечатлении, что произвел на него новый парк в Карфаксе, парк Трехсотлетия обитания людей магии в родном княжестве Златы. Кромочка берега у холодного залива, с его ветрами, да огромная островерхая синяя башня, в которой начали сдаваться помещения под конторы- образцы союза инженерной мысли и непоколебимой природы. Злата видела все это, и рассказала Перышку, что несколько раз ходила на берег, будучи туристкой в Карфаксе, просто полюбоваться величественным видом, послушать шелест вод и ветра, тишину, да рассеять свою меланхолию. Парк Трехсотлетия ее успокоил. Ведь она прикасалась к культуре людей, чья непостижимая природа была так привлекательна для нее. Хотя Перышко на это ответил, что отдельные элементы культуры тех людей, которыми она восхищается, сводятся лишь к созерцанию работы заплечных дел мастера, да различным ритуалам вокруг этих немудреных действ. Словом, нечему тут восхищаться- они просто другие, хоть и схожие в деталях. И никакого чрезмерного подобострастия к тем, кто щелчком пальца возводит стены и взмахом ресниц режет колбасу питать не стоит.
Словно бы услышав Михеля, какой-то брюнет в темно-сером костюме да идеально отутюженной рубашке обернулся и, оглядев их со Златой, быстро ушел, прихрамывая и опираясь на тросточку.
-Это тот, кого местные считают священником?- спросила Златана.
-Он зарегистрировался как Мариус Эпплгейт. Живет здесь уже два месяца. Успел многим полюбиться. Люди полагают, что он священник.
-А ты? Как думаешь ты?
-А я думаю, что мне все равно, кем бы он ни был. Я отдыхаю, наслаждаюсь солнцем и покоем.
*******
Тем вечером, около восьми, старуха Ангелка выкатилась на дорогу, и, корчась, начала задирать свою разноцветную от заплаток и нелепых грязных узоров юбку, являя всему честному люду проношенные буро-коричневые панталоны до колен со следами засохшей мочи, крови и жидкого кала. Ругая и проклиная весь свет, Ангелка повторяла как безумная *Оно*, *Оно*, и никто не мог понять, что ее так напугало. Кроме священника, пана Эпплгейта, по мягкой улыбке которого Злата догадалась, что за Оно ввело в такой ужас Ангелку Шакальскую, которую даже белая горячка не доводила до прилюдной демонстрации исподнего. Пан Эпплгейт пресловутое Оно не боялся ничуть.
Бабку Шакальскую подняли взрослые, а дети начали перешептываться было, но тут и там стали раздаваться звуки отвешиваемых тумаков . Люди разошлись в итоге по делам, а у старого колодца остались только Златана и отец Эпплгейт, не произнесший ни слова более с того часа, как он прочитал заупокойную молитву над могилой чужестранца. Прошло уже двое суток, как Злата решила продолжить свой отпуск и как похоронили Михеля Перышко, найденного забитым до смерти в амбаре тетки Щучихи. После похорон отец Эпплгейт стал более задумчив, чем когда-либо: то ли потому, что ему пришлось по христианскому обряду отпеть на скорую руку самого настоящего ведьмовина, то ли потому, что согрешил против совести- по мнению Златы, твердо уверенной в том, что рукоположен этот человек с задумчивым взглядом не был никогда, пусть он хоть спит с молитвенником. Верующим без амбиций, не способным разуверить в заблуждении проживающих в глухих деревушках людей, бесстрашным и отзывчивым он был, а не казался. А еще довольно четко прослеживалось, сколь наивен был в вопросах быта отец Эпплгейт, уверенный, что полотенца его меняются и стираются раз в три дня. Возможно то, что селяне принимали за усердную и постоянную беззвучную молитву- собранные лодочкой руки с опущенным на них подбородком и блуждающий взгляд-было всего лишь позой для раздумий, в которую, не отдавая себе отчета, садился везде, где только можно тихий человек.
Эпплгейта, похоже, влюбленного в весь свет, легко было обвести вокруг пальца. Ведь именно к нему, трясясь от ужаса пришла две ночи назад Златана, стараясь специально быть увиденной кем-нибудь, и не прогадала.
Мягко пожурив, он встретил ее, почти незнакомую, без особого смущения, что пристало всем святошам и угостил чаем с вечерними булочками. Злата говорила что-то быстро-быстро, мыслями возвращаясь в тот темный, усыпанный гнилой соломой хлев, где старик Бруховик убил тем же вечером человека. И не просто убил, подкараулив вероломно, дождавшись пока уйдет его пышнотелая гулящая дочка, а избил широкой жердью, набросив на мужчину мешок, дабы тот не смог узнать напавшего.
Бил долго, от всей простецкой и обиженной крестьянской души.
Позже, когда старый Бруховик ушел, избитого до стонов, почти снявшего старый мешок, лопатой добила женщина, выместив на гулящем всю боль разбитого сердца, обманутых надежд и растоптанных чувств.
Женщина, а именно Златана, у которой разгорелся нешуточный роман с коварным изменником, на глазах ее совокупившимся с дочкой Бруховика, колотила Перышко пока не устали обе руки. И пока тело не перестало стонать и шевелиться.
Услышав шарканье снаружи, Злата скрылась за старой бочкой, служившей насестом для мелких грязно-серых кур, что еще недавно весело заливались здесь на разные голоса, в итоге угодив, как и было предначертано в жаркое и суп.
Бруховик вернулся, стянул мешок, посветил на окровавленное тело, и ушел, унося мешок, по цифрам с мельницы на боках которого его могли бы опознать. Злата шмыгнула из сарая, по дороге думая, что объяснить свое отсутствие, не упоминая Михеля Перышко, с которым ее видели несколько раз, будет довольно трудно. Она была соучастницей преступления, и, вероятно, убийства, так что алиби ей обеспечить было необходимо и безотлагательно.
Идея пришла скоро: она повторит шалость директора своей школы, наберет по дороге камешки и будет кидать ими в окно этого тихого и хромого мужчины, что вчера на рынке долго и пристально смотрел ей в спину, не отводя глаз, пока они с Мацалкой закупались продуктами. Злата примерно знала, где может быть его окно. Даже если она при этом перебудит весь дом, то будет к лучшему: больше свидетелей, крепче алиби. Как священник он ее хотя бы выслушает, что ж до пустого трепа, так этому ее научили на уроках истории христианства. А уж если он и вовсе расстрига, что ж, она женщина, чей затылок прожег его взгляд.
Так все и случилось: град камешков разбудил как отца Эпплгейта, отзывающегося на прелестное имя Мариус, так и обитателей соседних окошек. Пришлось бедняге спуститься в столовую и там выслушать сбивчивый, но очень красноречивый рассказ Златы, которая видела красноватое свечение в зарослях ивняка, да слышала какие-то жуткие душераздирающие крики, но вот откуда именно они неслись, и кто их издавал она и предположить не может.
Утром, в своем закрытом, как ей думалось, сарае старуха Шакальская, мать тетки Щучихи, нашла не бутылочку домашней бормотухи, что по-обыкновению ждала ее каждое утро, а окоченевший за ночь труп, в котором сбежавшиеся на крики соседи признали приезжего из соседнего села, постояльца дома Клубничка, нестарого мужчину, в вещах которого покопалась позже не одна любопытная кумушка. Староста не стал заморачиваться, лишь велел привести кое-как в порядок и закопать то, что менее суток назад еще дышало, смеялось, ело и какало за двоих, да послал выкопать могилу за холмом. Гробом Перышку послужил большой простой ящик. А усталый от заискиваний сельчан чужестранец в черном костюме и егерских ботинках взял да и прочитал заупокойную.
Пока убирали из освободившейся комнаты вещи убитого, Злата, наблюдательная более чем  все смертные, пользуясь прикрытием толпы аккуратно спрятала во внутренний карман кофты деньги и записную книжку Перышка, небольшую, размером не более женской ладони. Злате было страшно: ее могли разоблачить. Она решила подстраховаться: Перышко вел какие-то записи, и если среди вещей найдут что-то, где, упаси Всевышний, окажется ее имя, отпираться будет бессмысленно- хоть и не она это начала, а старикашка, но все же Златана соучастница убийства.
 Когда в первый раз ушел Бруховик, Перышко еше шевелился и бормотал что-то. Когда старик вернулся, Перышко этот мир покинул. Если ее видели, этого ей сейчас никак не надо.
Вот деньги ей пригодятся- отпуск она сама себе продлевает, с чем Мацала согласится конечно же- Злата всей семье полюбилась за веселый нрав и помощь в любом деле. Ведь значительная часть отпуска испорчена этим отвратительным лжецом и любителем позажимать в грязных сараях деревенских дебелых дурочек, поддразнивающим ее то и дело, насочинявшим ей многое, заикающимся и с волосатыми пальцами...ах да, он же умер. Он убит и частично ее руками, так разве стоит уже вспоминать его?
****
Злата в очередной раз кивнула, будто бы соглашаясь, подлила молока в кружку отца Эпплгейта. Он что-то бормотал ровным мягким голосом, во что именно Злата не вникала- чувствовалась нехватка ее образования- сделала заинтересованное лицо. Все эти два дня она не отставала от него, видя, как ровно в восемь утра появляется в трапезной его растрепанная голова, и в пять, на ратушной площади, среди разноцветных косынок, соломенных шляп и старомодных облезлых цилиндров она тоже его выискивала. Отец Эпплгейт стал ее алиби, и Злата, под ручку с хромым и обаятельным человеком ловила слухи о том, как приезжая подруга Мацалы увидев ночью в ракитнике сияющий лик Богородицы и ее золотые башмачки была настолько поражена, что сочла это явление знамением в честь неоспоримой святости скромного священника. Но больше было слухов конечно же банальных: девушка влюбилась в священника и тихо страдает  от того, что объект ее симпатии не интересуется ничем, кроме мудрости Всевышнего.
Злата была уверена: оба рода слухи ей только на пользу, а народ везде одинаково глуп- стоит только молодой незамужней женщине появиться в обществе холостого мужчины, все равно какого, косого или кривого, или перекошенного, как этот, рядом, глупые языки доплетут амурную постель. Дорисовала же фантазия Бруховикам как приезжий испортил их дочь, хотя та, по уверению Мацалы, ложилась вообще под любые мужские штаны.
В селе меж тем все начали приписывать убийство тому, о ком говорили Оно. Оно же, по словам отца Эпплгейта, попросившего Злату называть его Мариусом, просто белая горячка Шакальских и прочих пьющих людей. На возражения Златы, что дети тоже видели Оно, Мариус лишь смеялся.
А в записной книжечке Перышка Злата кроме картинок так ничего сколько-нибудь интересного не нашла. Какие-то треугольники, кружки и полоски. И все. Злата решила было, что это шифр, но ключа не прилагалось, да и какой-либо закономерности не наблюдалось. Злата даже Мариусу подсунула эту книжечку- если такой образованный, поди разбери- но он сказал, что это просто мазня и порча бумаги.
И чай они стали пить вместе- очень крепкий и с молоком. Отцу Эпплгейту было приятно пить чай со Златой, а особенно, когда Злата своими руками заваривала чай, накладывала еду.
*Так и вьешься вокруг кривульки!*- заметила ей Мацала.*Если тебе от него ничего не нужно, не давай ему надежду!*- добавила также. Злата отделывалась общими фразами. И правда, разве она что-то плохое делает? Они подружились похоже, общаются. Ну и что с того, что Мацала говорит, будто бы отец Эпплгейт влюбился в Злату как только увидел тогда, на рынке? Пусть себе любит сколько хочет, Злате такое совсем не мешает. А как компания он отличный.
*************
Вечером седьмого дня с похорон чужестранца в деревне увидели, как Оно шлепало по двору старухи Шакальской, и красная плоть его подсыхала на ветру. Шакалиха прямо на месте обмочилась, а с нею и Шпеханка Щучиха и сосед Арам, что пришел занять бураков для самогона и в очередной раз всунуть Ангелке Топтан Рот. Оно скрылся за новым курятником и  было ясно видно, что Оно это Он. Шуршала солома, кудахтали новые куры, а буро-желтая струйка мочи стекала в короткие галоши.
Ночью следующего дня кто-то видел, как человек в синих штанах в обтяжку и красно-белой клетчатой рубахе уходил за холм. Кто-то видел похороненного чужеземца на перекрестке, после рассвета. Он стоял и чесал ягодицы, мычал нечеловечески, мочился и вообще, словно бы не его закопали совсем недавно. Злату последние слухи приводили в ужас. Рядом с Эпплгейтом она чувствовала себя спокойно. Но ведь не пришьешь же себя к нему? Мариус Эпплгейт был при всей своей наивности достаточно проницателен, чтоб догадаться, что не симпатия к нему притягивает красивую брюнетку, чья семья живет в Мышьеграде.
А Оно всего лишь стягивало оболочку Михеля Перышка, выходя ночами в село. Ему было интересно, кто же хотел его убить. Днем Оно спало в гробу, ничуть не нуждалось в пище и компании, а поздними вечерами проходило мимо ворот дома, где жила Зл..Зла..та..Злата. Злата не уезжала, она нашла себе друга, с которым вчера стояла на площади, слушая, как лепечет старуха Шакальская о том, как чужеземец воскрес. Но Шакалихе никто не верит, так как она снова начала пить чаще, чем трижды в неделю. Иногда Шакальская допивается до того, что не помнит, как лежала на дороге, или как предлагала себя всем, кто проходил мимо ее покосившегося дома.
Злата держит за руку этого смешного кривулю, что не любит черных кошек и яблок, тот ее обнимает как самую большую драгоценность, гладит как рождественский пряничек. Злата улыбается, а ведь совсем недавно она также улыбалась на его, Михеля Перышка, шутки. Этот святоша вместо красных и хрупких как нежные сердечки яблок покупает ей шоколад в сине-серой фольге, гладит ее по голове, разделяя красивые кудри пробором, он  влюблен в нее страстно и все его шутки имеют успех.
Оно думает, кто же все-таки его убил, ведь сначала удары были не столь серьезны- намеревались просто отдубасить и обездвижить, били по ногам и спине. А затем, будто нарочно, будто специально большая часть их приходилась по голове Перышка, и кто б это ни был, это не человек, а жестокое животное, дикий зверь с человеческими руками.
Ах, эта смеющаяся Злата, в десяти шагах от него, скрытого плащом с капюшоном, ветреная красавица, чью макушку хромой Эпплгейт усыпает тихонько поцелуями, уверенный, что никто того не замечает. Ах эта злая красавица Злата, быстро забывшая о нем, Злата, Зла ...та. Зла та. Его Злата была как золотое осеннее яблоко, полное сладкого сока, солнечного сока, а эта, с губами, выкрашенными кроваво-черным и бархатным, как та роза в ее руках, что изредка касается ее аккуратных губ, зла та. Зла.
******
Как-то, в гостях у Мацалы, сидя в закутке, отведенном для Златы, Эпплгейт увидел среди безделушек и украшений черный, шелковый, украшенный перьями врана веер. Злата заметила его молчаливый интерес.
-Это подарок знакомого.- сказала девушка.
-Хорошего знакомого?
-Нет. Разочаровавшего меня.
-Тогда почему хранишь?
-Из глупости. Он также напоминает и о человеке, с которым я могла б быть знакома, по слухам выдающемся человеке. Тем более вещица полезна. А у тебя есть какие-либо памятные вещи?
-Молитвенник и четки.
-В семинарии дали?
-Мне их дал один рыбак, у которого я работал несколько лет назад. Я даже не помню, был ли когда-то в семинарии. Иногда сны приходят ко мне- яркие, четкие, но я не всегда могу вспомнить их целиком после пробуждения. А некоторые настолько ярки, что мне хочется их растолковать.
-Ты веришь снам?
-Иногда они мучительны или приятны.
-Мне в детстве запретили толковать сны или придавать им какой-то смысл.
-Мама не велела?
-Нет, не мама. Мой первый учитель. Большую часть детства и юность я провела в приюте, что под Мышьеградом. это было очень хорошее место- учителя, старый дом. Он успел помочь мне вырасти среди чудес. И сам он был чудесным.
-Был?
-Он умер. Давно. Его звали Август.
-Август.- повторил Эпплгейт.-Мне кажется, что в той жизни, о которой я не помню, я знал кого-то, кого звали Август.
-Он мог устроить снегопад в октябре. Или яблоко сорвать с ветки, лишь пальцем его поманив. Его прозвище в народе было Черный Август, хотя он даже брюнетом не был.
-Любопытно.-Эпплгейт отложил веер, что держал в руках. Деревянная ручка его, несмотря на тепло рук оставалась холодной как лед. Вместо бусинок его расшили птичьими позвонками.Перья врана же на две трети закрывали черный шелк. Веер был тяжелый, массивный. Такие сейчас встретишь разве что на цыганских ярмарках. Рухлядь. Абсолютное старье. Однако веер сохранился на диво хорошо.
-Ты знаешь, что такое черный август?- спросил вдруг Эпплгейт.
-Да. Событие вековой давности из истории Маланеи, соседнего королевства. Черный август тридцать шестого года ознаменовал собой закат людской княжеской династии Тау и начало чумы. Также в это время появилось несколько очагов крестьянского восстания. Еще сожгли легендарного колдуна Людовика из Карфакса.
-Или им казалось, что они сожгли того самого Людовика, ведь это была больше мифическая фигура, чем реальное лицо. Златана, скажи мне, откуда ты все это знаешь?
-Я работаю в Мышьеградской библиотеке. Точнее работала, а сейчас самовольно ушла оттуда. А ты откуда знаешь про Людовика из Карфакса?
-Я не могу это объяснить. Знания приходят откуда-то и исчезают также внезапно. я ничего не могу вспомнить: ни того, кем я был, пока не встретил Иисуса, ни был ли я в семинарии.
-Значит ты новообращенный христианин с амнезией, Мариус.
-Да. Но есть еще кое-что со мной, но я не уверен, что ты не испугаешься, поэтому я повременю пока.
-Мне кажется, я знаю, о чем ты.- улыбнулась Злата.- Ты чуть наклоняешь голову, слушая, как приближается кто-то. Ты можешь сказать, кто идет, не видя человека. Эта аномальная способность присуща лишь некоторым людям. И то, что ты кушаешь как птичка, и то, что тебя заинтересовала вещица, ранее принадлежащая колдунам говорит кое о чем.
-Ты не испугалась меня?
-Мне нет нужды бояться тебя. Ты теплый, как парное молочко. Все тебя любят- ты очень хороший человек, кем бы ты ни был, будь ты священник или колдун с амнезией.
-Мне иногда снятся сны, что я был охотником за нечистью. Иногда рядом со мной бывают люди. Я вижу старый дом, закопченный, как после пожара, и маленький садик. Иногда я вижу, как снег засыпает кладбище, на самом краю которого растет большая яблоня. Мне снится, как яблоки падают мне на голову, плечи, тяжелые. Они красные как кровь, зрелые, хотя кругом зима.
-Потому ты не любишь яблок. Тебя ими наверно ушибло.- усмехнулась Златана.-Что ж, может быть ты и был охотником за нечистью, как в сказках.
Эпплгейт погладил Злату по макушке.
-Ну ты же помнишь эту сказку, про Принцессу в хрустале. Или про полтергейста Полтика, которому совсем не нравилась его работа. Там тоже были охотники за нечистью.
-Я слышал эти сказки, но это было очень давно. Очень.
-А тебе было жалко Полтика?
-Возможно. Думаю, да. Охотник за нечистью инфернальная фигура. По сравнению с его действиями выходки полтергейста были лишь шутками.
-Почему во всех сказках охотники за нечистью такие жуткие?
-Они санитары мира- с жалостью как у простых людей им было бы трудно справиться с монстром.
-Но они ведь тоже были людьми.
-Люди магии как и люди земли бывают очень разными. Среди них могут быть как и гениальные комбинаторы, виртуозные преступники или изощренные маньяки, так и просто хорошие люди. Среди людей земли есть также те, кто работает палачами или на бойне. А сказки про злых колдунов, похищающих красавиц не появились из ниоткуда.
Злата улыбнулась.
-После ужина, похить меня пожалуйста, Мариус. Я хочу увидеть то, что видишь ты на берегу Крапьего озера.
-Златана.
-Я росла среди колдунов. Я читала книги о колдунах. Может быть, я ничего и не пойму, но вот обузой точно тебе не стану.