Павлиний хвост. Глава 22. Цезарь

В кабинете Комарова было тихо. Старший лейтенант Савельев, вызванный для беседы уже несколько минут сидел за столом майора. Оба напряженно молчали, поджидая Колобка. И когда Павел Семенович, наконец, отворил дверь, офицеры, немного утомленные неопределенностью, вскочили и вытянулись в струну.

Герасимов невыразительно махнул рукой, мол, начинайте, и ни слова не говоря, по-хозяйски устроился на кожаном диванчике рядом с книжным шкафом, набитым пухлыми папками и гроссбухами, всем своим видом показывая, что в предстоящем допросе он предпочитает оставаться немым свидетелем.

Было начало одиннадцатого. Цезарь держался спокойно, демонстрируя готовность к сотрудничеству. За несколько часов, прошедших с момента его встречи с беглецами, он успел сгонять в Марьину Рощу, сделав все, о чем они договорились с Егором, быстро, чисто и профессионально – не подкопаешься.

– Ну что, приступим, пожалуй, – проговорил майор, встретившись взглядом с шефом. – Присаживайтесь, товарищ старший лейтенант.

Мужчины снова сели, и Комаров, выудив из стакана с письменными принадлежностями остро отточенный карандаш, приготовился записывать показания.

– Меня интересует ваш напарник капитан Жаров, – сказал он непринужденно.

– Егор? – удивился Савельев.

– Да, Егор, – конкретизировал майор. – Вы ведь с ним друзья?

Цезарь утвердительно кивнул:

– Да, еще с Чечни. Что именно вам хотелось бы знать? Спрашивайте.

– Вот что он за человек? – оживился майор, придвинувшись на локтях ближе к лицу Цезаря, демонстрируя своей позой, что полностью превратился в слух. – Расскажите поподробнее.

– Вас интересуют его личные качества, или профессиональные? – уточнил старлей голосом простака.

– Личные, разумеется, – серьезно заметил Комаров. – О профессиональных нам хорошо известно, хотя, сами понимаете, в нашем деле иногда трудно отличить одно от другого. Я вот, например, слышал, что у него очень неплохое чувство юмора. Это так?

Юра ответил не сразу, выдержав небольшую паузу, словно силился припомнить какой-нибудь из приколов друга:

– Пожалуй. Хотя, если быть до конца откровенным, он человек основательный, не любит шутить, особенно по пустякам, да и болтать не любит. Иногда из него слова лишнего не вытянешь. Не то что иные балагуры.

– Ну, а деловые качества?

– Это как? – Савельев откинулся немного назад и расширил глаза, изображая непонимание и удивление.

– Хитрость, смекалка, изворотливость, расчетливость… – расшифровал майор, подыграв Цезарю в его незатейливом спектакле.

«Они хотят прощупать, способен ли Жарик затеять свою собственную игру, или даже продаться конкурентам за бочку варенья и корзину печенья», – размышлял Юра, но вслух произнес:

– С этими качествами у Егора нормально. Без них в Чечне, например, никто долго не протянул бы. Тут, насколько я понимаю, важно, чтобы они поперек чести не встали, иначе можно в такие дебри уйти, из которых уже и не выкрутишься.

– А как у Егора с честью? – гнул свою линию Комаров.

– Все в порядке. Честь для него это все! Честь и справедливость…

– Он ведь на Кавказе родился? – майор решил слегка притормозить и повернуть допрос в другое русло.

– На русском Кавказе, точнее. Где-то в Краснодарском крае, – поправил Цезарь, ожидая нового витка про честь и совесть.

– Вы бывали там у него? – поинтересовался хозяин кабинета.

– Нет, не довелось.

– А говорит ли вам что-то фамилия Гущин?

– Нет, не говорит, – старлей насторожился.

«Странная какая-то логика: Кавказ и старинный дружбан Жарика Паганель, – подумал он. – Не вижу связи. Кажется, ловчая птица начала сужать круги… Да еще этот Колобок, сидящий над душой. Когда же будет его выход?»

– Макарский? – продолжал Комаров.

– Это, который ученый Макарский? – уточнил Цезарь, понимая, что в полную несознанку уходить опасно. – Что-то слышал краем уха. Не моя тема. Так что, увы.

– Мельникова, Анастасия?

– Нет, извините. Я не знаю никого их этих людей, – проговорил Савельев, чувствуя, что с каждым новым вопросом его показания звучат все менее убедительно и правдоподобно.

– Может быть, капитан Жаров хотя бы упоминал о ком-нибудь из них? – майор продолжал давить.

– Вот так навскидку не припомню, – на голубом глазу ответил Цезарь, и его неестественно фальшивая реакция не ускользнула от внимания Герасимова, который в этот момент пошевелился и едва слышно хмыкнул.

– Позывной «Паганель»? – настаивал Комаров.

– Паганель? – допрашиваемый на секунду задумался, словно прокручивая в своей памяти картинки недавнего прошлого. – Кажется, что-то слышал. Эм-м… Не могу вспомнить, с чем это было связано.

– Вам известно, что до работы в конторе Жаров некоторое время учился в МГУ? Совсем недолго, – подсказал дознаватель.

– А, да, верно! Вспомнил! – отпираться дальше было глупо и бессмысленно. – Паганель – это кто-то из его университетских друзей. По-моему, однокурсник с Геологического факультета. Точно не могу сказать.

– И что, вы больше ничего не знаете об этом Паганеле? Как же так? Что-то верится с трудом. Между прочим, он, как и вы, тоже принадлежит к числу лучших друзей нашего капитана.

– Извините, – замялся Цезарь. – Не имел удовольствия быть представленным.

И это была чистая правда. Жар часто рассказывал Юрику о Сереге Гущине, о первом университетском семестре, наполненном юношеским счастьем и абсолютной беспечностью, о той другой жизни, с которой его боевому товарищу пришлось навсегда расстаться из-за роковой встречи с Асей Мельниковой. Однако лично познакомиться за все эти годы не довелось. Паганель так и остался для Цезаря притчей во языцех, образцом бескорыстного служения высоким идеям, призраком чистоты и незамутненности, всякий раз возникавшим перед ним, когда речь у друзей-чекистов заходила о смысле жизни.

Колобок внимательно следил за ходом допроса и вдруг поймал себя на мысли, что в целом симпатизирует этим молодым офицерам, и даже где-то понимает их, ведь некогда и он был таким же юным, наивным и горячим. Но проходили годы, и голова взрослеющего энкавэдэшника потихоньку остыла, а руки окончательно очистились. «Они все еще воспринимают нашу работу как игру: опасную, но увлекательную, – думал генерал-лейтенант. – В них еще живы представления о чести, справедливости, мужской дружбе. Счастливые пацаны, бесстрашные и неподкупные. Наивные ребята! Что с вами сделает наша мясорубка лет через десять-пятнадцать? Если доживете, конечно».

– Вы часто видитесь с Жаровым вне службы? Может быть, отдыхаете вместе? Рыбалка, футбол, девочки? – Комаров продолжал допрос.

– Не то, чтобы часто, но бывает. Рыбалка да. Ездили как-то пару раз на природу. Пикничок, шашлычок… – охотно отозвался Савельев, а про себя подумал: «Крепко руль взялся за нашего Жарика. Ой, крепко».

– Коньячок, – завершил фразу майор. – Куда ездили? С кем?

– Да все наши ребята, – откровенничал Цезарь. – Отдыхали… А где? Ну, разок в Завидово – там мы всем отделом на день чекиста оттягивались – соревнования по подледному лову устраивали, потом на Оке рядом с Протвино, да мало ли где… На даче у Коли, например.

– У Коли Капустина?

– Так точно, – подтвердил старлей, осознавая, что чем чаще он будет соглашаться с репликами Комарова, ведшего беседу умело и даже в чем-то творчески, тем убедительнее будет казаться его нехитрая ложь главному зрителю и одновременно основному действующему лицу спектакля Колобку.

– Когда вы в последний раз с ним виделись? – поинтересовался майор.

– С Капустиным? – съязвил Цезарь, но тут же осекся, понимая, что заигрался.

– С капитаном Жаровым, – невозмутимо поправил Комаров, глянув на генерала, который при этом незаметно ухмыльнулся.

– Давненько. Несколько дней уж точно. Может даже неделю.

– Хорошо, – майор сделал пометку у себя в блокнотике. –  А скажите-ка мне, Егор любит музыку?

– Ну да. Джаз, рок-н-рол, немного классику, – стал перечислять старлей.

– А вы? – перебил его хозяин кабинета.

– Что я?

– Вы любите музыку?

– Люблю, – утвердительно кивнул Цезарь.

– У вас есть исполнители, которые нравятся вам обоим? – заплыв в область музыкальной культуры считался в конторе классикой, как впрочем, и любая другая отвлеченная тема из мира искусства, религии, философии или мировоззрения. С одной стороны, подобные вопросы сбивали допрашиваемого с толку, а с другой, – настраивали на откровенность, но самое главное, – вскрывали невидимые отмели его души, спрятанные за тоннами мутной водицы, которую подозреваемые обычно щедро льют цистернами, стараясь спрятать истину под толщей фуфла и дезинформации. Эти рифы и перекаты, умело помеченные буйками следователя, служат потом маячками для движения флагманского корабля дознания по сложному и опасному фарватеру души подозреваемого, своеобразными реперами в его психологическом портрете, индикаторами поведения.

– Группа Квин, Ян Андерсон, Боб Фрипп… – стал перебирать Юрик.

– А из наших? – настаивал Комаров, понимая, что этот перечень Савельев готов продолжать до бесконечности.

– Трудно сказать, может Гребень? – предположил Цезарь.

– Вы ходили с Егором на его концерты? – умелый дознаватель начал углублялся в тему.

– Нет… Я и без Егора-то не ходил. Люблю больше дома послушать в тишине, с хорошей стереосистемой, – отбился Цезарь, не пустив майора дальше порога.

Комаров продолжал возиться со старлеем, применяя все новые и новые психологические приемчики, чтобы без давления и устрашения докопаться до правды. Генерал же сначала смотрел представление с интересом, вникая в каждую деталь, всматриваясь в малейшие движения мимических мышц лица допрашиваемого, различая слабые нотки в его интонациях и дыхании, но потом отвлекся на что-то постороннее и вдруг почувствовал, как мысли плавно утекли в какое-то параллельное русло. Слушая разговор Комарова с Савельевым, Колобок погрузился в размышления о тех странностях, которые все чаще и чаще стали проявляться в его жизни, особенно в последние месяцы.

Это были какие-то навязчивые состояния сродни невнятным видениям, словно далекое беззаботное детство неуклюже прорывалось к его рассудку, пытаясь что-то сказать или дать почувствовать.

Даже сейчас, сидя на потертом диване, он глядел на себя как бы со стороны, и видел мальчика из давно минувшего прошлого, который точно также сидел в большом старинном – еще дореволюционном – кресле в отцовском кабинете, и, мечтая о чем-то, наслаждался мягкой прохладой гладкой кожаной обивки, ее тугим тихим скрипом и специфическим запахом. Детские ощущения проявились настолько отчетливо, что суровому генералу вдруг захотелось забраться на диван с ногами, вот только вместо пыльных поцарапанных сандаликов на нем уже красовались начищенные заграничные туфли, а вместо кургузых шортиков на лямочках – свободные брюки из дорогой ткани с широкими лампасами василькового цвета.

Такие же моменты иногда случались, когда Герасимов шел по городу, и вдруг понимал, что ни в коем случае нельзя наступать на трещинки на асфальте – была у них когда-то с мальчишками такая игра, – и все время нарочито сбивал ритм движения, стараясь перепрыгивать их.

«Видимо, старею я», – размышлял генерал, пытаясь объяснить природу этого странного явления. Детство врывалось в его жизнь, наполненную важными государственными делами, и оставляло после себя щемящее чувство далекого забытого счастья, которое обволакивало всесильного чекиста, и ничего с этим не поделать. Как будто это и ты, и не ты.

А бывало и так, словно ты – уже взрослый – едешь по каким-то привычным местам, хорошо знакомым с младых ногтей, и вспоминаешь, как это было в точно такой же миг, но тогда, в далеком прошлом, или фантазируешь, как могло бы быть, словно попадаешь в иную реальность, и весь мир вдруг начинает вращаться вокруг тебя, а потом удаляется, удаляется, удаляется… Фантастическая дверца между той вселенной и этой захлопывается, и ты сидишь, как мешком прибитый и, наконец, пробуждаешься.

А тут, понимаешь ли, тебя уже ждут неотложные дела: важные встречи, насущные проекты, хитросплетения рискованных взрослых игр, госбезопасность…

– А женщины? – майор Комаров попытался подобраться к Савельеву с другого боку.

Колобок окончательно вернулся на бренную землю и, сурово взглянув на подчиненного, который явно затянул с зондированием ситуации, приосанился и громко крякнул, не дав Цезарю ответить.

– Так, старлей! – вклинился он в допрос, понимая, что ходить вокруг да около, набрасывая штрихи к психологическому портрету Жарова, можно до бесконечности, тем более что клиент уже достаточно размяк, и можно посильнее сжать руки на горле, так сказать, взять быка за рога. – Давай-ка ближе к делу, парень. Анализируя ваш с Жаровым биллинг, спецы определили, что последние год-полтора, ты со своим Егором часто пасся в районе Сущевки и Стрелецких проездов. Ну-ка колись, что вы там делали?

Юра ждал этого вопроса.

– Дык, товарищ генерал-лейтенант, кукушка у нас там на пару с Жариком, – виновато проговорил он повернувшись лицом к Колобку.

– Какая такая кукушка? – вскипел генерал.

– Неофициальная, – Цезарь слегка вдавил голову в плечи, желая показать страх перед грозным начальником и одновременно раскаяние, – Мы с Егором сняли хату в Марьиной Роще для удобства ведения оперативной работы, чтобы казенные квартиры лишний раз не светить.

– Делишки там проворачивали? – Колобок распалился, искря глазами.

– Да что вы, товарищ генерал-лейтенант, какие делишки? Просто так удобно было.

– Кто еще знает о вашей кукушке? – Павел Семенович вцепился в старлея мертвой хваткой.

– Трудно так сразу сказать. Может, кто и догадывается, а так, в общем-то, никто, это же конспиративная квартира, – многозначительно ответил Савельев.

– Адрес! – прорычал Герасимов. – Живо!

Через два часа руководитель опергруппы, отправленной вместе с группой захвата на кукушку в Марьиной Роще, докладывал с точки по защищенной линии:

– Жаров с Мельниковой были здесь, товарищ генерал-лейтенант. Вне всяких сомнений. Еще сегодня утром. Но скрылись и вряд ли уже вернутся.

– И где их теперь искать? Экспресс-анализ сделали? Что говорят эксперты? – Колобок, рассчитывавший легко схватить беглецов еще тепленькими, не на шутку разволновался, его бросило в жар, и он почувствовал легкую слабость.

– По всем признакам на Украине.

– Вероятность ошибки? – Павел Семенович достал носовой платок и промокнул пот, проступивший на голове.

– Ноль целых, ноль десятых, – отрапортовал руководитель группы.

«Черт! – подумал Герасимов, лихорадочно соображая, как поступить дальше. – А Жаров-то не дурак! Хитер шельмец!»

СССР давно уже умер, а вместе с ним загнулась и некогда четко организованная система. От былой слаженности в действиях с региональными Управлениями КГБ не осталось и следа. В первую очередь это было справедливо в отношении Службы безопасности незалежной Украины. Проклятые хохлы, которых Павел Семенович искренне недолюбливал, все время старались выторговать себе какие-то особые условия. С ними было труднее всего. Даже прибалты, иной раз поражавшие своим чванливым высокомерием и европейским снобизмом, вели себя более сдержанно и покладисто, хотя и с ними проблем хватало.

«Значит, придется еще малость повозиться. Ну да ладно, – заключил генерал, окончательно приходя в себя, – в принципе, все решаемо. Разберемся».


Продолжение следует...

Глава 23 здесь http://www.proza.ru/2018/11/22/1226