Павлиний хвост. Глава 23. Лекшмозеро

После командировки в Чечню Витя Гриневич – молодой майор госбезопасности с позывным Грин – больше года провалялся в госпиталях. Осколочное ранение в голову, которое он получил в ходе боевых действий, оказалось серьезным. Сначала врачи долго бились за его жизнь, проведя подряд несколько сложнейших операций. Потом, когда состояние бойца Управления «А» Центра специального назначения ФСБ стабилизировалось и даже наметились признаки улучшения, они занялись его психикой. Но здесь успехи были не столь очевидны. Взрыв гранаты, брошенной каким-то бородатым чехом, наградил Витю не только глубокой зияющей раной, но и контузией головного мозга.

Несмотря на то, что спецназовец, быстро шел на поправку, память его блуждала где-то в мире грез и не собиралась возвращаться на бренную землю. Тридцатипятилетний офицер «Альфы» – так журналисты прозвали его подразделение, сделав известным на весь мир брендом, – не мог вспомнить ровным счетом ничего из того, что приключилось с ним после окончания десятилетки. Видимо, какой-то таинственный защитный механизм выключил его сознание, напрочь стерев воспоминания и о Высшей школе КГБ, которую он закончил с отличием, и о работе в Семерке – 7 Управлении КГБ СССР, – где новоиспеченный офицер госбезопасности, занимаясь оперативно-поисковой работой, впервые реально столкнулся с таким явлением как терроризм, и о его кипучей деятельности в горячих точках бывшего СССР. Похоже, не было у природы иного способа поставить парня на ноги. И он, как мог, встал.

Да, не повезло в жизни Гриневичу. Он был круглым сиротой. Родители его погибли в автокатастрофе, когда мальчику едва исполнилось двенадцать лет. А собственной семьей Витя обзавестись не успел. И потому, некому было о нем всплакнуть. Некому – утешить и поухаживать. Настоящих друзей у него почти не было, да и тех сильно поуменьшилось, пока он, борясь с последствиями ранения, грел больничные койки. У всех свои дела, свои заботы. Жизнь вокруг кипела, засасывая людей в свой безумный водоворот, и недавним боевым товарищам уже не было никакого дела до майора, тем более что ни одного из них он так и не сумел вспомнить. О дальнейшей службе можно было также смело забыть.

В общем, вскоре Витя Гриневич был отправлен на пенсию по инвалидности. Три года его ненавязчиво пасли бывшие коллеги из наружки, проверяя, не вернулась ли к сослуживцу память. Но потом, ввиду полной бесперспективности, и это прекратилось.

Еще полгода Витя безрадостно прокантовался в столице, занимаясь не пойми чем, а потом, не выдержав нахлынувших на него реалий новой жизни, в одночасье собрал манатки и тихо укатил куда-то на север. И больше его в Москве не видели.

Единственным человеком, не бросившим товарища на произвол судьбы, оказался Егор Жаров, который прямого отношения к «Альфе» не имел, но война, как говорится, сближает. В Чечне Грин, приметив смышленого пацана-контрактника, взял над ним шефство и во многом определил его дальнейшую судьбу, ведь именно из-за майора ЦСН, явившего молодому бойцу образец чести и мужества, Жар отправился учиться в Академию ФСБ, чтобы продолжить службу в госбезопасности.

Не смотря на то, что Витя упорно не узнавал соратника, Егор постоянно навещал молодого пенсионера, проводил с ним много времени, беседовал, рассказывал о прошлой жизни, о суровых фронтовых буднях, поддерживал материально. Не мог он вот так просто оставить учителя. Пришлось и познакомиться, и подружиться заново. К тому же чекистское чутье подсказывало Жару, что когда-нибудь Грин еще пригодится, и потому все контакты с ним осуществлял максимально скрыто, стараясь не привлекать постороннего внимания. И, выходит, не зря. Жизнь уже научила молодого человека быть осторожным, и Егор, получивший недавно капитанские погоны, прекрасно понимал, что контора очень неоднородна. Есть в ней множество кристально честных офицеров, но встречались и откровенные подонки, беззастенчиво ловившие рыбку в мутной воде. И эти две силы каким-то непостижимым образом умудрялись уживаться друг с другом в лоне их родной организации. С первыми можно было смело идти в разведку. Со вторыми, циничными и очень опасными, следовало держать ухо востро. Эх, уметь бы еще вовремя отличать одних от других…

Жар был единственным человеком из прошлой жизни Гриневича, который знал, где обосновался бывший майор спецназа, в какой тихой гавани бросил якорь. Даже от Цезаря, своего ближайшего друга, он скрыл эту информацию во избежание возможных недоразумений и эксцессов, потому как осторожность, как говорится, никогда не бывает лишней. Не верил Егор и в полную потерю памяти своего наставника. Ведь есть же, наверное, какие-нибудь упражнения, или особая терапия… Надо только действовать и не сдаваться, не опускать безвольно руки перед лицом трудностей. В глубине души молодой офицер надеялся, что память вернется к его боевому другу, и тогда они еще повоюют. А пока он потихоньку выправил Гриневичу новый паспорт, и тот под именем простого рыбака Виктора Кузьмича Пономарева растворился в глухих и диких пределах Архангельской области.

Жар приехал в деревню Морщихинскую, ранее именовавшуюся Лекшмозеро, после полудня. Деревня располагалась на полпути между Каргополем и Пудожем – километрах в пятидесяти от города на Онеге – и была по сути дела последним пунктом цивилизации перед необъятными просторами диких лесов и болотин. Когда-то через Морщихинскую проходил древний Пудожский тракт, и жизнь в этих краях кипела. Не то что ныне. Многие дома пустовали. Село, некогда живое и шумное, постепенно загибалось, как и множество соседних весей. Жители покидали его: кто по естественным причинам, отправляясь в мир иной по старости, кто просто уезжал, соблазнившись неверными посулами красивой жизни манящих своими огнями больших городов. Жизнь истончалась и выклинивалась, словно линза нефтеносного горизонта на геологическом разрезе. Целый пласт культуры исчезал в мареве миражей, медленно, но верно погружаясь в мутные воды Леты.

Впрочем, нельзя сказать, что Морщихинская совсем уж бедствовала. Будучи официальным центром Кенозерского национального природного парка-заповедника, поселение это как-то держалось на плаву на фоне всеобщего запустения и разрухи. Жили здесь в основном рыбаки да немногочисленные эко-туристы, искавшие уединения и слияния с девственно чистой природой русского севера. Временами здесь даже бывало людно, чего не скажешь о полностью вымерших деревеньках на другом берегу Лекшмозера. В селе Новосолово, например, насчитывалось несколько дворов. Дома крепкие, но безжизненные, давно заброшенные. Рядышком через распадок еще один двор – останец деревни Казариновской – где, собственно, и поселился отшельником бывший спецназовец, решивший сбежать от мира. А кругом – бескрайние леса и топи.

Старенький фольксваген, который Егор раздобыл еще в Вологде, чтобы не светиться на севере краснодарскими номерами, он решил оставить на подъездах к деревне. Занимаясь оперативной работой, Жар слишком часто видел, как люди, которых ему по долгу службы приходилось разыскивать, заваливались на мелочах. Поэтому по пути он менял машину трижды: один раз в Ельце, где припрятал свою бежевую шестерочку до момента возвращения на юг, второй – в Ярославле и третий раз – уже в городе, известному всей стране своими резными палисадами.

Спрятав автомобиль в густых зарослях ивняка у озера – километрах в двух от деревни, конспиратор пешим маршем бодро направился прямиком к центральной площади, где располагался сельсовет и неприметный магазинчик с покосившимся крылечком, а чуть поодаль почти на самом берегу озера возвышалась сильно побитая временем церковь Петра и Павла. У входа в лабаз на приземистой скамеечке восседали мужики – человек пять – и неторопливо переговаривались, дымя папиросами. Медитативная неспешность – это вообще визитная карточка северян, которые своим мелодичным распевным говором сами себя нередко характеризуют: мы-то, мол, маненько примороженные. Во всем течении местной жизни чувствовалась неторопливая основательность в сочетании с практически полным презрением к материальному. Здешним людям было почти все равно, как они выглядят, во что одеты, в каких домах живут, по каким дорогам ездят. Все это считалось наносным и малосущественным. Ценились лишь глубины человеческой души, природная правда и твердость характера.

Общаясь с приветливыми и открытыми местными мужиками, Егор сильно рисковал, но другого выхода у него не было, поскольку к убежищу Гриневича можно было попасть только отсюда, и только по воде, наняв лодочника. А предупредить друга о своем визите не представлялось возможным, поскольку тот жил с другой стороны широкого Лекшмозера, где не было ни электричества, ни прочих благ цивилизации, и никакие современные средства связи, естественно, не работали.

– Ты поможешь нам, Грин? – спросил Егор, закончив свой короткий рассказ о событиях последних дней.

Витя сидел за крепким дощатым столом в своей просторной избе с настоящей русской печкой и внимательно слушал друга. Сруб был крепким и надежным, сработанным из толстенных бревен вековых лиственниц, с высоким жилым этажом над холодной подклетью для скота, которого, впрочем, Виктор не держал, а также поветью с широким взъездом на сеновал и просторным двором. Кровля была из трехслойного осинового теса – старенького, но вполне еще крепкого. Венчалась же она мощным охлупнем со смешными пузатыми мезенскими лошадками, вырезанными прямо из комлей по обеим сторонам конькового бревна.

На севере часто строили из лиственницы – дерева твердого и благородного, не боящегося ни гнили, ни сырости. Венцы гладкие, ладно подогнанные, деревина живая, звучная. Ударь по бревну обухом топора и услышишь нежный звон, будто хрустальный, таящий в воздухе, как леденец. Подгнившая сосна-десятилетка или, скажем, рыхлая елка так не звенят. Музыка…

Осматривая жилище друга, Егор даже поймал себя не мысли: не попал ли он, часом, в музей древнерусского деревянного зодчества, как в Малых Корелах под Архангельском или в Кижах.

– А как иначе, брат? – чуть помедлив ответил Витя нараспев, видать, уже втянувшись в целебный ритм жизни в глухомани. – Чаю еще хочешь?

Жар кивнул, и хозяин потянулся к травяным веникам, висевшим на матице, чтобы сорвать несколько целебных былинок для душистого взвара.

– Морошки добавить? – поинтересовался Гриневич.

– Добавь, – согласился гость. – Кстати, как твоя память? Удалось вспомнить хоть что-нибудь?

Егор снабдил отставного майора кучей литературы по этому вопросу, к тому же отыскал где-то комплекс тибетских упражнений, восстанавливающих и тренирующих память. Втайне он надеялся, что время и упорные занятия произведут должный терапевтический эффект, и его друг полностью оклемается.

– Как в тумане, – неутешительно отозвался Витя. – Но временами я словно проваливаюсь в сон наяву. Это как вспышки. Вдруг возникают какие-то картинки, какие-то люди, будто видения, которые длятся одно короткое мгновение.

– Ну, это, наверное, хорошо, –  неуверенным голосом проговорил Жар. – Меня-то хоть помнишь?

Грин устало пожал плечами:

– Нет, брат. Хотя, кажется, твое лицо пару раз мелькало в моих снах.

– Вот видишь, дело идет на поправку. Еще немного, и память вернется, – обнадежил Егор.

Виктор промолчал и спустя некоторое время задумчиво прокряхтел, желая сменить тему:

– Надо бы тебе съездить в те места, где твой Паганель погиб. Самому все разведать, прикинуть что к чему, с людьми поговорить. Наверняка какие-то следы остались.

– Мысль дельная, – оживился гость. – Вот Асю к тебе привезу и махну.

– Хочешь, я с тобой сгоняю? – в глазах майора засверкал огонек. – Мало ли какие опасности тебя там подстерегают. Я, конечно, не помню ни хрена, но руки-то помнят. Пригожусь, если дело до драки дойдет.

– А кто будет девушку охранять в твоем медвежьем углу? – улыбнулся капитан. – Да и какие опасности? Я ж тихо, как мышь. Метнусь кабанчиком туда-сюда.

– Ну смотри, хозяин барин, – вздохнул Витя.

– Я серьезно, – Жар понизил голос. – Сбереги ее, Грин.

– Не боись, брат. Сберегу.

Начало темнеть. Витя зажег керосинку, и друзья еще долго сидели за столом и не могли наговориться.

Наутро Егор заторопился назад, не проведя в Казариновской и пары дней. Нельзя было оставлять Асю надолго без присмотра.

– Вот тебе мобила, брат, – сказал Егор напоследок.

– Да зачем она мне? – ухмыльнулся Виктор. – Тут и зарядить-то ее нечем. Генератор еле тянет.

 – Так надо, –  ответил Жар, не шутя. – Модель, конечно, швах, но батарея свежая, заряда на неделю хватит. Дня через три-четыре включай ненадолго по вечерам. Жди мое сообщение, и продуктов закупи, только осторожно, чтобы не вызывать подозрений у местных. Никто не должен догадываться, что мы здесь у тебя залегли. И почини генератор, нам эта тарахтелка еще понадобится.

Капитан достал из кармана немного денег и отдал товарищу. Гриневич молча принял и телефон, и деньги, а затем стал готовить лодку к отъезду. На своей моторке он сам отвез гостя на другую сторону Лекшмозера к ивняку, где тот припрятал автомобиль.

Прощание было коротким и деловым. Майор, рассекая волну, помчался обратно в свой скит, а Жар уже по дороге в Каргополь отбил Асе эсэмэску: «Все ОК. Скоро буду» и, выбросив использованную симку в открытое окно, прибавил газу.


Продолжение следует...

Глава 24 здесь http://www.proza.ru/2018/11/22/1236