Новый Лаокоон

               


                1

Третий год подряд в свой день рождения генеральный директор воронежской корпорации «Стройка века» Виталий Николаевич Стрельцов (на фирменном сленге «папа»), стал куда-то странно исчезать: в офисе не появлялся, на звонки не отвечал. Все это тревожило и приводило в уныние коллектив, который и без того последнее время находился в состоянии смутной тревоги: прошел слух, что некие таинственные рейдеры, уже поменявшие беспечных собственников многих российских предприятий и фирм, положили глаз на воронежскую провинцию. В первую очередь – на папину необъятную собственность.   
Однако никто не знал (кроме его первого зама Морозова, начальника службы безопасности Федотова и топ-менеджера Копытина), что три года назад у Стрельцова при непроясненных обстоятельствах «ушел из дома и не вернулся» сын: с тех пор всякое торжество и даже банальное товарищеское застолье стали для Виталия Николаевича спусковым крючком депрессухи. Он теперь под любым предлогом избегал публичности.
Личная жизнь Стрельцова всегда была закрытой темой и для работников корпорации, и для ее учредителей. Но исчезновение Серафима засекретили особенно тщательно, чтобы не дать повод для суетных размышлений о будущем наследнике стрельцовских капиталов. Информацию захлопнули столь успешно, что даже Леонид Хазаров, ведущий эксперт-аналитик газеты «ЧК» (Честно, Конфиденциально), который специализировался на расследованиях личной жизни воронежской элиты, никак не откликнулся по этому поводу.      
Более того, агентура Федотова умело подбросила в массы легенду, будто Серафим уехал учиться в первоклассный Гарвардский универ. Ничего необычного в этом для Воронежа в те годы уже не было. Так, сын местного мучного магната Вячеслава Коровина (того самого, который последние годы негласно и безуспешно конкурировал со Стрельцовым в смысле первенства в местном списке а ля «Форбс»), как раз тогда только что вернулся на родину из Парижа с престижным дипломом факультета управления и менеджмента классического Сорбонновского вуза имени Рене Декарта.
Кстати, он сразу же попал под журналистский пресс Хазарова: из статьи «Не падайте духом, поручик К» город узнал, что у господина Коровина банальный конфликт с сыном.  Ибо последний, вместо того чтобы энергично и задиристо стать со свежими европейскими управленческими идеями по правую руку в бизнесе отца, начал все чаще появляться в компании с добрыми казаками недавно возрожденного в здешних краях императорского 18-го Донского казачьего полка. Володю теперь нередко видели и в стенах вновь созданного Кадетского корпуса имени Великого князя Михаила Павловича. При этом на его статной, хотя несколько суховатой фигуре неизменно была  полевая пехотная форма с погонами поручика  и бело-сине-красным шевроном Добровольческой Армии на левом рукаве. Однако до отъезда в Сорбонну Володя ни в каких политических симпатиях соответствующими органами и «чекистом» Хазаровым замечен не был, если не считать участие в самостийном кадетском кружке любителей поэзии расстрелянного большевиками Николая Гумилева.
Оказывается, как выяснил Хазаров, Коровин-младший вместо прилежного обогащения в Париже бизнес-наниями и обретению так нужных задыхающемуся воронежскому бюджету предпринимательских связей в среде могущественных транснациональных корпораций корпел в знаменитой библиотеке Сорбонны над архивными материалами по Белому движению или вкушал чаи в семье Марии Антоновны Деникиной. В итоге дочь покойного генерала эстафетно передала ему особое отцовское и свое духовное понимание будущего Отечества. Ничего удивительного, что восприимчивому молодому человеку по возвращению захотелось хотя бы частично реализовать вдохновившие его идеи. Слава Богу, пока  лишь в масштабах отдельно взятого Воронежа.
Одним словом, Володя первой своей и сотоварищей задачей определил: а) в сквере у бывшего Дома политпросвещения обкома КПСС возле гранитного памятника жертвам белого террора поставить точно такой же жертвам террора красного; б) наряду с монументом освободителю Воронежа от фашистов генералу советской армии Ивану Даниловичу Черняховскому поставить монумент в честь освободителя этого же града от большевиков белогвардейскому генералу Антону Ивановичу Деникину, который Россию не менее первого любил.
Наметив цели, младший Коровин наивно попросил отца не только продавить такое решение через местную Думу, но и сполна ее профинансировать. Кстати, надеясь убедить родителя в правоте своих намерений, Володя решил достучаться до того знаменитыми словами Врангеля о том, что Белая борьба – это честное возмущение русского человека против наглого насилия над всем для него святым – Верой, Родиной, вековыми устоями государства, семьи. Однако эффект получился обратный. Младший Коровин в результате патологически напугал старшего Коровина, невольно напомнив ему о недавнем крахе его номенклатурной карьеры из–за деревенского казачьего атамана-монархиста.
В свое время нынешний олигарх Вячеслав Михайлович Коровин возглавлял в обкоме КПСС отдел пропаганды, но в годы перестройки остался не у дел, так как не пожелал сжечь свой партбилет и растворить старую коммунистическую закваску в либерально–демократических ценностях. Именно из-за этой остаточной марксистско-ленинской ортодоксальности, приведшей его в итоге на трибуны зюгановской КПРФ, никаких постов в новой администрации он не получил. Однако когда спикер областного парламента Семен Морозов, его односельчанин, смог организовать к пятидесятилетию Коровина поздравительную телеграмму за подписью Ельцина, тому так-таки доверили пост в областной избирательной комиссии. У Вячеслава Михайловича появился некоторый шанс вернуться в номенклатуру. Но надо же было как раз тогда казачьему атаману из Терновского района Александру Дегтяреву дерзко выдвинуть себя на выборах в Думу именно от христианско-монархического союза. Вячеслав Михайлович документы от него не мог не принять, но как потом над ним за эту слабину матерно тешился глава области, как ногами на него убойно топал. С тех пор Коровин навсегда понял, что у власти, будь то коммунисты или западной ориентации либеральные демократы, равностойкая аллергия на людей, для которых вовсе не пустой звук такие слова как «Русь», «Православие», «Держава», «Земство». И хотя Коровин сделал все, чтобы Дегтярев в своем округе не смог победить, Вячеслава Михайловича из администрации за недогляд бдительно выставили. Правда, на прощание ему брезгливо-снисходительно предложили должность директора окраинного кинотеатра, ставшего последнее время разве что санаторием для местных крыс. На это Вячеслав Михайлович угрюмо показал благодетелям пару тяжеловесных мужицких кукишей.
Однако вскоре и Морозов, его оплот, на раз слетел со спикерского шестка, неосторожно намекнув прессе в лице «чекиста» Хазарова, будто намерен идти с открытым забралом на очередные губернаторские выборы.
Тогда они на пару с Коровиным попытались повернуться лицом к большому бизнесу. Однажды после королевской охоты в заповеднике, приняв серьезную дозу водки «Смирноff», которая так правильно оттеняет вкус жареной оленины, Морозов вдохновил Коровина прибрать к рукам один из задыхающихся в долгах цементных заводов. Через старые связи, задарма. Правда, и этим их намерениям не суждено было воплотиться в жизнь. Уже через день завод опережающе приобрел некий Виталий Стрельцов. Кстати, этот человек заодно сделал предложение бывшему спикеру стать замом в только что зарегистрированной фирме «Стройка века». Коровина в это ООО ни на какую должность не позвали.
Отринутый всеми, Вячеслав Михайлович вскоре коленопреклоненно покаялся в своих грехах на ковре в масштабном кабинете губернатора и выпросил назад обещанную ему некогда должность директора кинотеатра. Через полгода он на чьи-то тайные средства перепрофилировал этот практически иссякший и духовно загрязненный источник самого массового искусства в гигантский мукомольный завод с итальянским оборудованием, а заодно прикупил в пригороде бывший колхоз-передовик, чтобы не кланяться по чужим углам за сомнительного качества спекулятивно дорогим зерном.
Не удивительно, отметил «чекист» Хазаров, что господин поручик получил в итоге от родителя бешеный отказ по всем идеологическим позициям. Это вызвало не только уход младшего Коровина из дома, но перед тем будто бы по-мальчишески наивное, но яростное требование немедленно выделить долю наследства, которую он тотчас всю до копейки передаст Кадетскому корпусу. Кончилось все опять-таки уже известными кукишами Вячеслава Михайловича. Он показал их сыну с глухим бессвязным хрипом. Кукиши смотрелись внушительно: при малом росте Коровина кулаки у него были, несмотря на буреновскую фамилию, как копыта породистого бугая-производителя.
  Под занавес статьи Леонид Хазаров тревожно резюмировал, что очень большие деньги Вячеслава Михайловича на учебу сына в Сорбонне оказались потрачены зря. Лучше бы, провозгласил журналист, эти живоносные средства пошли на ремонт местных дорог, витаминную подкормку детдомовцев или хотя бы пополнение библиотеки местного СИЗО глянцевыми эротическими журналами.
В постскриптуме автор умно и холодно посетовал: одни сегодня провинциально играют в казаков или рыцарей, другие в революционеров, третьи – белогвардейцев. Комплекс ряженых на чужой свадьбе? Нет. Банальнее и страшней: патологическая любовь к политтрупам, эдакая социальная некрофилия, духовное бегство в прошлое, вернее – в никуда. Оттого младший Коровин со своим упорным и вдохновенным желанием привнести в день сегодняшний все лучшее, что имелось в Белом движении, превратил дом отца под лозунгом идей доблести и чести в настоящую психушку. А ведь его обитателей и без того раздирали суровые проблемы рыночной борьбы: всем известно, что бизнес господина Коровина (бородатого, как Дед Мороз, обаятельного крепыша-коротышки, мецената, любимца «простого» народа) день ото дня садистски-медленно поглощает экономическая черная дыра господина Стрельцова (не менее обаятельного, не менее щедрого, но ведущего предельно закрытый образ жизни, что, возможно, связано с его болезнью после участия в ликвидации пожара на Чернобыльской станции). Одним словом, покой этим людям только снится. Хотя для города и области такая необъявленная и, слава Богу, пока без трупов война vip-титанов нового мира очень даже на пользу. Скажем, если мэр позвонит господину Коровину и попросит денег на ремонт больницы или школы и при этом опытно-изящно намекнет, что господин Стрельцов уже раскошелился на энную сумму, то мучной магнат немедленно выложит сумму дерзко большую, чем дал Виталий Николаевич. И, соответственно, наоборот. 
Кстати, не сговариваясь (они никогда лично не общались, тем более что состояли в разных политических партиях – Стрельцов в «Единой России», а Коровин, как известно, в КПРФ), оба вознамерились подать в суд на желтую как осиновый осенний лист газету «ЧК» и в дополнение обанкротить ее вместе с хозяином. Кстати, нажившим свое состояние с помощью бомжей-копателей с главной воронежской свалки, на которой под кучей мусора те как-то даже паровоз нашли.
Адвокаты олигархов несколько раз встретились и имели друг с другом содержательные беседы. Но тем и ограничилось.

                2

          Итак, когда в позапрошлом году Виталий Николаевич впервые не появился на фирме в день своего рождения, коллектив простодушно решил, что он забыл за делами об этом событии: назревала очень выгодная сделка в контру все тому же Коровину и при том на чужих деньгах. А это, как все знали на фирме, особенно вдохновенно кружило голову генеральному. К тому же тогда Виталия Николаевича достаточно скоро удалось найти (где – тайна, известная лишь узкому кругу лиц) и традиционно показать на минуту-другую празднично настроенным работникам.
Когда через год генеральному исполнилось сорок, история с его исчезновением повторилась. Только с той разницей, что на этот раз Стрельцова так и не нашли и на фирму не доставили. Никакие усилия не помогли установить точные координаты его местонахождения. В конце концов у Григория Федотова, начальника службы безопасности, как ни пытался он со всей своей былой ментовской верткостью выдерживать служебно-спокойное, самоуверенное выражение лица, все же в напряжении скул к вечеру заметно проявилось лютое перенапряжение.
         В общем, цветы и подарки для Стрельцова пришлось оставить в секретариате, но и на этот раз никто не дерзнул строить самодельные предположения или иронизировать, ибо все сознавали – есть такая суровая мужская традиция-оберег, чтобы ни под каким видом не отмечать сороковой день рождения. Табу на него полнейшее. Во избежание  неприятностей и бед крутого замеса. Поэтому випы областной и городской власти вместе с тайными учредителями «Стройки века», поняв где-то после девяти вечера, что им не дождаться виновника торжества, самостоятельно отметили вновь собравшее их вместе событие.
       Кстати, на фирме день рождения Стрельцова всегда был выходным днем и заканчивался эксклюзивным многомиллионным фейерверком. Его устраивали французские пиротехники, которых доставляли специальным рейсом из Парижа. Между прочим, ни мэрия, ни даже мучной магнат близко не могли соперничать с роскошным звездопадом в честь Виталия Николаевича. Так что салют в честь рождения папы давно стал явлением общегородского масштаба. Весь Воронеж знал и любил эту праздничную осеннюю дату. Когда она наступала, люди загодя семьями ехали и шли вечером туда, где стоял стрельцовский дом,  в просторечии «замок». Оттуда возносились в небо под народные аплодисменты, визги и крики огненные шары, сполохи и вихри, напоминавшие разве что Большой взрыв, некогда родивший Вселенную. Отдельные горожане отчаивались залезать на хищно зубчатые стены «замка», но в этот день охрана крайне дружелюбно встречала смельчаков: им раздавали деньги и наливали без меры чего душа пожелает. Как никак город десятый год переживал строительный бум, а корпорация «Стройка века» по масштабам своей созидательной деятельности его достойно возглавляла: она кварталами возводила дома в лучших местах города по самым передовым технологиям; и пусть ее квадратные метры были наиболее дороги, зато у «вековцев» любые криминальные риски, известные в этой сфере, напрочь исключались.
      На этот раз «вековцы» с особым напряжением ждали тот срединный октябрьский день, когда сорок один год назад в Милавке, славной на все Черноземье рассыпчатым картофелем и мочеными яблоками (их держали в бочках под донским льдом), у покойного ныне механизатора Героя Соцтруда Николая Стрельцова и учительницы литературы Таисии Ивановны появился на свет Виталик, последушек.
      Утром в день рождения генерального топ-менеджер фирмы Геннадий Копытин вышел из лифта так празднично-напористо и мощно, как только подобает человеку с объемами профессионального борца сумо. Ко всему его победно-сокрушительная фигура была дерзко одета в блистательный дневной хвостатый фрак индивидуального пошива из специальной английской шерсти. Кстати, к крупногабаритным размерам Геннадия тот, как ни странно, очень шел. Большая белая крупнолопастная бабочка, похожая на пропеллер авиамодели, и переливчато сиявшая перламутром жестко накрахмаленная манишка в сочетании с неадертальским рельефом массивно-грубого копытинского лица создавали диковатую, но своеобразно привлекательную и внушительную контрастность.   
  – Ну что, гарем, Виталька здесь?! – гыкнул Копытин в сторону застекленного секретарского аквариума, пахнущего девичьим потом и шампанским.
– Папы пока нет!            
– Когда будет?             
– Не говорил…      
– Плохо. Вы должны все о нем знать. Чего он сам о себе не знает и знать не будет!            
– Вы скажете!               
Геннадий потянулся, схватил одну из секретариатских див за тонко сплетенные по-африкански черные косички, будто зажал в кулаке клубок змей, и в одно касание поцеловал ее в губы, как на вкус попробовал. Вкус, кажется, его устроил. Он удовлетворенно вздохнул: – Вот что, дева: чаю мне в кабинет…               
– С лимоном?   
– С собой, дура!
– А что на это скажет ваша жена?
– Она не узнает.
– А дочь Виталия Николаевича? Ей обязательно доложат!
– Она простит. Татьяна Витальевна – моя любимая женщина! Дама сердца. А вы – инструмент для мимолетной утехи златокудрого Феба!
– Ох, скажите! Да у вас уже лысина в полголовы!
– Это чтобы жизнь светлей казалась! – самозабвенно улыбнулся Копытин. – И вообще хватит лакать шампунь, юные алкоголички!
– Так ведь сегодня выходной!
– Сейчас же напишу приказ и к чертовой матери отменю этот дохлый либерализм!      
– А вы права не имеете! Мы на вас Виталию Николаевичу пожалуемся.
– Вы еще не врубились, кто здесь яйцо?!               
– Ой, мы все так вас любим, Геннадий Иванович!  – в один голос сексуально простонал секретариат.
Копытина, о котором, как о бизнес-таране, в здешних vip-кругах ходили легенды, генеральный перекупил четыре года назад за сто тысяч долларов у одной транснациональной корпорации, активно строившей в черноземной глубинке свои масштабные оптовые магазины, похожие на фантастические лунные поселения.   
С выбором нового менеджера Виталий Николаевич не ошибся. Если прежний, подняв в центре города пару образцово-показательных высоток, более рисковать не стал и сосредоточился на индивидуальных коттеджах, то Геннадий попер буром, как выпущенный на поле с запасной скамьи свежий игрок. У него была генетическая склонность к инновациям, вкус к риску, игре, новым подходам, но более всего –  выраженная предпринимательская жилка. Он оказался в работе по-хорошему амбициозен, азартен. Страх перед риском был ему неведом. В том числе и чинопочитание. Он за месяц вывел «Стройку века» на новый глобалистский уровень: совместно с итальянцами они заложили фундамент крупнейшего в Европе маслозавода, а когда Геннадий добился разрешения на вырубку трети вековых дубов в старом окраинном парке, там на  штатовские инвестиции началось строительство элитного жилого микрорайона «Тридцать три богатыря».
Виталий Николаевич с Копытиным достаточно быстро и неформально сблизились: как никак в свое время оба старлеевские погоны носили. Геннадий одно время служил комроты в стройбате и построил в Подмосковье дачи половине тамошних генералов, между делом осчастливив полноценным сексом всех их жен. Стрельцов был тогда начальником пожарного караула Чернобыльской СВПЧ. К тому же приятельство Копытина и Виталия Николаевича зиждилось еще и на том, что Геннадий оказался исключительно изобретательным мастером офицерского застолья (видимо, сказалась близость к господам генералам и их женам), а Виталий Николаевич как начал двадцать лет назад после взрыва реактора четвертого блока вымывать из себя рентгены спиртосодержащими жидкостями, так все еще методично продолжал эту процедуру: внутренний счетчик Гейгера по-прежнему тревожно пощелкивал в нем.
Одним словом, Копытин быстро стал тем единственным человеком, который мог входить в кабинет генерального без предварительной записи в любое время. Таким карт-бланшем не обладал даже первый заместитель Виталия Николаевича Семен Морозов. Был Геннадий допущен и на праздничные посиделки Стрельцова с тайными учредителями и первыми лицами местной власти. Более того, генеральный, переложил со службы безопасности на Геннадия эксклюзивное право доставлять домой свое мертвецки пьяное тело, а также сопровождать себя в секретных поездах к питерским и столичным бандитам, которые соперничали между собой за право контролировать его строительный бизнес и цементные заводы. Причина была вовсе не в том, что Копытин производил впечатление человека, от которого отскакивают пули. Просто редко кто с первой минуты общения с ним охотно не подчинялся его воле. И хотя сам Стрельцов нередко бронебойными матюгами вышибал Копытина из своего кабинета, а года два назад так и вообще на неделю отстранил от работы, тем не менее нельзя было утверждать однозначно, что он, в свою очередь, не подпал под копытинскую энергетику. «Вековцами» давно было подмечено: генеральный лишь с теми людьми общается предупредительно вежливо и корректно, кто чужд ему по духу и неприятен, а отборная ругань – для своих в доску. Почти как в той поговорке: если бьет, значит любит. 
Кстати, только начальник службы безопасности тайно знал настоящую причину той краткосрочной ссылки Копытина: генеральный по каким-то своим каналам узнал, что его дорогостоящий топ-менеджер между делом прикупил на стороне фирму и стал ее директором. «Мне стрёмно такое двуличие!» – объявил он Геннадию. Тот попытался оправдаться тем, что его здешнее положение, несмотря на все привилегии, довольно-таки непрочно и зависит не столько от рыночной конъюнктуры, сколько от неведомых никому метаний стрельцовской души.
– Чем занимается твоя левая фирма? – вздохнул генеральный.
– Всякая чепуха. Говорить стыдно.
– Тебе знакомо такое чувство?
– Это я к слову.   
– Если ты нечаянно покраснеешь, я сделаю вид, что ничего не заметил. Идет?
– Папа, я, между прочим, сам собирался тебе все рассказать.
– Молодец. Я оценил это. Но, пожалуйста, конкретней.
– Моя фирма никакого отношения к твоему делу не имеет. То есть я никак не конкурирую у тебя за спиной. Так, забава одна… Называется оно очень мило, почти по–детски: «Игрок». Одним словом, элитный досуг для местных вип–персон.            
– Ты, сволочь, связался с проституцией?!       
– Избави Бог! – Геннадий раскинул руки так сильно, что воздух свистнул у него между пальцев. – У меня клиенты солидные. Абы чем их не совратишь. Так что мои менеджеры организуют им психологические игры: стать на день-другой нищими, шпионами, сумасшедшими или, извини, самоубийцами! Все мы в детстве во что-нибудь да не наигрались…               
– Дурь полнейшая! – жестко сказал генеральный. – Ты мыслишь как безбашенный тинэйджер!             
– Спрос есть… К тому же помогает нужные связи нарабатывать. Я, например, стал свой человек в областном суде. Они теперь без меня по вечерам даже не садятся расписывать свою традиционную пульку. Подай им Копытина – и все тут!– аккуратно, но, тем не менее, достаточно нагло сказал Геннадий. 
– Гори оно все синим пламенем! – выкрикнул Виталий. – И даже не брыкайся! Тебе придется свой карнавальный бизнес закрыть или продать. Чем быстрее, тем лучше… В моей свите массовик-затейник не нужен. Проваливай!

Ко дню рождения «папы» на фирме его замы как всегда подготовились основательно. Во-первых, серьезно продумали подарки – скифский меч от черных копателей, антикварный пятизарядный «зауэр», далее сорокаодноградусная, соответственно годам генерального, водка «Стрельцовка», эксклюзивной партией выпущенная на местном ликероводочном заводе. Во-вторых, для праздничного поздравления организовали хор кладовщиц, экспедиторов и коммерческих агентов и одели их в народные костюмы из запасников местного этнического музея. Чуть ли не месяц ряженые репетировали на временно приостановленной стройке «Аквапарка» песню о жизненном пути «папы». Ее написал первый поэт города. Кстати, за очень скромные деньги. На поэте главные режиссеры праздника Копытин и Морозов явно сэкономили.

Утренний чай Геннадию подала сама Екатерина Дмитриевна, личный секретарь генерального. Она держала аккуратный серебряный поднос так, что казалось, будто ультрамариновая чашечка саксонского фарфора парит в воздухе. Возможно, Екатерина Дмитриевна, в самом деле, обладала способностью к телекинезу. Как бы там ни было, но она вошла в копытинский кабинет с таким сосредоточенно-значительным видом, словно совершала эзотерический ритуал. Ее шею чувственно облепила черная бархатная лента с золотым крестиком – она не только элегантно скрывала дряблость кожи, но и как бы подчеркивала особую магию происходящего. 
Геннадий был единственный человек на фирме, которому Екатерина Дмитриевна делала такое исключение: нести чай в кабинет с элегантностью гейши. Вернее, не могла не делать. Копытин чаеподношению с ее стороны придавал слишком серьезное значение. В его глазах оно, как ни что другое, подчеркивало особую близость Геннадия к генеральному и особые права на фирме. Началось все с того, что он как-то раз-другой, подарив Екатерине Дмитриевне то букетик, то шоколадку, смиренно выпросил «чашечку вашего божественного напитка с лимончиком» для утреннего поправления здоровья. Затем такие просьбы стали повторяться и уже без галантных предварительных подарков, чаще по внутреннему телефону. Наконец это как бы само собой вошло в новые обязанности Екатерины Дмитриевны. Генеральный однажды заметил такую дополнительную нагрузку на нее и выговорил Копытину, что тот злоупотребляет душевностью и исполнительностью его личного секретаря. «Да ей это по кайфу! – снисходительно сказал Геннадий и распустил во все свое немалое лицо большую многоступенчатую улыбку, так что оно заметно распухло. – Баба есть баба! Мне тридцать семь, ей сорок семь! Она вся эротически вибрирует, когда приближается ко мне со своей чашкой! Другое дело, если бы ты ее пользовал! Но папа у нас кроме своей Маргариты Петровны никого не видит! Между прочим, твоя жена что-то заметно потускнела за последнее время. Может быть, ты и ее уже не трогаешь? Пойми, я на этот счет без всякой издевки. Ты же у нас герой-чернобылец…» – «Ты сучий потрох!» – сказал генеральный, и разговор прекратился, но без каких–либо последствий для новых взаимоотношений Геннадия и Екатерины Дмитриевны.
Прежде чем мягко приземлить поднос на холмистый из-за невероятного количества бумаг стол Копытина, она опытным взглядом выбрала посадочную площадку – единственное свободное от завалов место за телефоном. Своего рода поляну среди бумажной тайги.
Геннадий мощно вдохнул аромат чая и сильно, небрежно обнял Екатерину Дмитриевну.
– А ты еще ничего! Надо бы нам с тобой переспать!
– У меня последнее время бессонница, – вздохнула Екатерина Дмитриевна.
– Ты, Катюша, не дуркуй. Считай, что я положил на тебя глаз.
– Спасибо, барин. Между прочим, у девочек в бухгалтерии целыми днями один разговор – о ваших необыкновенных сексуальных способностях.   
– Здоров я, здоров! – всхохотнул Геннадий. – Ладно, сговоримся. А сейчас зови ко мне деда Мороза и Федорино горе.

Войдя, первый зам Стрельцова и начальник службы безопасности как споткнулись у порога, усиленно затрясли головами: здесь была самая настоящая стужа. Геннадий где-то прочитал, что низкая температура в помещении положительно влияет на потенцию и продолжительность жизни. С тех пор у него кабинете работали на полную мощность два кондиционера, овевая крутым холодом копытинское большое полнокровное тело. Вообще он последнее время стал как-то с бдительной озабоченностью относиться к своему здоровью: не жалел денег на регулярный профосмотр в бывшей спецполиклинике для партийно-советской элиты  и настороженно следил, чтобы самые высокоэффективные быстродействующие таблетки, скажем нитроглицерин или адельфан, всегда находились у него под рукой. В итоге портфель и ящики стола Копытина превратились в тайную аптеку.
Была, правда, и еще одна причина, по которой он поддерживал у себя в кабинете температуру ледникового периода: к нему теперь редко заходили, а, войдя, долго не задерживались.

Дыша кисейным паром, Копытин расставил на подоконнике коньяк, рюмки и свою любимую закуску – соленые черно-фиолетовые грузди, похожие на маленьких электрических скатов, а также тарелки с бело-розовыми пластами сочной сладковатой грудинки.
– Атмосфера у тебя напоминает вытрезвитель для белых медведей! – знобко всхохотнул Семен Морозов.
– Сейчас согреемся! –  с удовольствием улыбнулся Копытин.
Федотов поежился:
– Не рано пьянку пьянствовать?..
– Гришуня, масштабы грядущего события вполне позволяют! – усмехнулся Геннадий. – Лично я начал отмечать папин день рождения еще вчера вечером! Тем более что мы и на этот раз будем гудеть без государева всевидящего ока. Кстати, что по этому поводу думает товарищ Федотов?               
– Он ничего не думает. У него голова не для этого… – помрачнел начальник службы безопасности.
– А товарищ Морозов?
– Хватит прикалываться! – поморщился Семен. – Откуда мне знать? Это ты у нас особа, приближенная к императору.
– То–то! – мускулисто напрягся Копытин и выпил один подряд две рюмки. – Итак, vip-слуги, сообщаю под большим секретом волю вашего хозяина! Его действительно опять не будет с нами, но дабы протокол священного праздника не нарушался, папа согласился с моей идеей подменить его на это время двойником. Тот вместо Стрельцова произнесет перед народом речь, пообещает поэтапное повышение зарплаты и примет поцелуи.
– И ты справился с таким заданием? – несколько ревниво сказал Федотов.
– Легко.
– Кто же рискнул исполнить роль папы?
– Один мой знакомый актеришка. Из театра кукол. Игорешка Бесфамильный. Кстати, когда пару лет назад его за пьянку бросила жена, она одно время пыталась с тоски подпить клинья под нашего папу. Как я уже сказал, Стрельцов и ее муж – вылитые близнецы.
– Почему я оказался не в курсе дворцовых тайн?! – угрюмо вскрикнул Морозов. –  В конце концов мой статус на фирме обязывает к опережающему знанию подобных заморочек. И вообще, господа… Сугубо между нами... Понятно, что у человека пропал сын. И чего тут лукавить, тешить себя пустыми надеждами. Конечно, парень явно покончил жизнь самоубийством. Это горе, горе... Но папины депрессивные исчезновения в день рождения, теперь эта более чем странная выдумка с двойником уже на грани патологии! Нельзя так перегибать палку. Разговоры разные пойдут! Работники начнут нервничать, акции продавать. А рейдерам только того и надо! Говорят, они уже положили на нас свой глаз...   
– Ты, Семенушка, рассуждаешь как самый настоящий завистник, – строго вздохнул Федотов. – Не напрягайся. Кресло генерального тебе ни при каких рейдерах не светит. Рожей не вышел. 
– Господин бывший мент, с начальством следует аккуратнее разговаривать… – с нервозной ласковостью заметил Морозов. – Как никак я первый зам, а ты  пес сторожевой.          
– Не возникай… – уныло улыбнулся Федотов. – Хорошо, ты – первый, но тебе, например, известно, где сейчас папа? А вот я все знаю про него, про тебя, про твоих малолетних любовниц... Рассказать подробности? Скажем, как ты трясешься от возбуждения, когда открываешь шампанское в их интимные места?
– Сволочь…
– Не дергайся, Морозов! Разговор у нас серьезный. Без понтов. Так ты, Гриша, реально следишь за самим папой? – усмехнулся Копытин.
– А что мне остается делать? Он должен быть всегда под моим приглядом. Даже в постели с Маргаритой Петровной.
– Ты рискуешь головой.
– Черт с ней. А вот вы рискуете всем, если мы потеряем его.
– Свято место пусто не бывает, – тихо, но внятно сказал Копытин. – Но это лирика. Итак, короче, Склифосовский, где сейчас наш работодатель?
Федотов со вкусом улыбнулся:
– Все вы знаете, что полгода назад папа купил «Хаммер». Пока что такой мастодонт у нас в городе и области в единственном экземпляре. Поэтому для гаишников отследить его перемещения не составляет труда.
Федотов выгреб из кармана мобильник, приложил к уху, словно ракушку. 
Послышался чей–то быстрый, по–армейски четкий голос.
– Благодарю за службу, мужики! – внимательно выслушал его Федотов и вздохнул. – Докладываю, господа: вчера рано утром папин «Хаммер» покинул гараж. В семь часов машина была в Медовском районе, а еще через час въехала в вымирающее, если уже не умершее село Медвежье. Сейчас она стоит там возле какого-то полуразвалившегося бревенчатого дома.
– Ошибки нет? – строго уточнил Морозов. –  Я знаю эти места. Богом забытая дыра! Что Витальке там делать?
– А может быть, папа, наконец, одумался и завел себе бабу? – чуть ли не уважительно заметил Копытин.
– Бабу–Ягу?.. – усмехнулся Морозов. – Других там давно нет!
– В любом случае, я предлагаю его навестить… – сдержанно сказал Федотов.
– Ей Богу, страшновато…Ведь напрочь запретил! – поморщился Морозов. – Не скажешь ему, что, мол, мимо случайно ехали!
– Сошлемся на волю обеспокоенного рейдерскими планами народа! – постановил Копытин.
– С огнем играем! Может быть он все же сам вернется к банкету?.. Серьезные люди званы…
– Тихо, мужики! – вдруг напрягся Федотов. – По-моему кто-то вскрикнул в коридоре!
– Это бесятся секретутки! – расслабленно вздохнул Копытин. – Они еще с утра начали праздник праздновать!
– Какой–то нехороший голос был… – построжел Федотов.    
– Значит, перебрали девки! – повеселел Копытин.
– В любом случае, я должен вас ненадолго покинуть…
– Хлопочи. Такая у тебя работа.
– Самая что ни на есть собачья!
Он вернулся через минуту с раздраженно-энергичным выражением на лице:
– Господа, срочно едем к папе… Объявилась причина незамедлительно навестить его! Очень веская! Более чем веская!! Скорее, ужасная! – подчеркнуто внятно и жестко сказал Федотов. – Полчаса назад возле Центрального рынка в автомобильной аварии разбилась его дочь Татьяна!
– Насмерть?.. – всхрипнул Морозов.
– Кажется, да…
– Как это случилось?! – ухватил его Копытин, потянул на себя.
– Тихо, тихо…– поморщился Федотов. – Я еще ничего толком не знаю. Кажется, ее машина на большой скорости врезалась в светофорный столб.
– Ах, дуреха, ах, что же она натворила! На всю жизнь отцу день рождения днем траура заделала! – вскрикнул Морозов. – То сын, то дочь… Кранты мужику!..
– Нечего сопли жевать, махнули еще по рюмке  и вперед!.. –  глухо рыкнул Копытин. 
 
3

Яблочный спас в саду яблок припас.
В нынешнем году эта поговорка втройне оправдалась. Повинуясь своим неведомым законам, сады в вымирающем Медвежьем наперекор обморочно жаркому, иссушливому лету повсеместно наплодили россыпи отменных, матерых яблок. С конца августа они горели огненно-оранжевыми и темно-карминовыми красками. Бодрый яблоневый дух отдавал карамелью, орехами и миндалем. А в сентябре отовсюду потянуло кисловатой гнилью – падалица плотно легла по траве: везти урожай в город уже было некому да и не на чем: при нынешних ценах на бензин автобусы давно перестали заглядывать сюда. Перекупщики тоже забыли об этих краях.
Виталий Николаевич выехал на свою новую «тайную» дачу рано утром еще при солнце лениво-теплом в лучших традициях позднего бабьего лета, а когда добрался, небо низко осело под тяжестью сплошной сырой поволоки такого мрачного цвета, словно его наспех заасфальтировали.
Вскоре наскочил дождь, и сразу стало понятно, где ему сегодня придется ночевать. И только ли сегодня? От Медвежьего до трассы километра три по проселочной дороге. Под дождем она в считанные минуты становится непреодолимой. Таково свойство нашего чернозема. Тот в два счета прихватит своими густого замеса склизкими хлябями колеса даже такой машины как «хаммер». Если дождь затянется, последним медвежинцам пенсии до морозов не дождаться. Почтальонова кобыла, если и не сдохла еще, так все равно сюда и треть пути не осилит.            
Дождь еще поднапрягся. Он грубо и сильно плескал по саду, то и дело сшибая листья как щелчками. Мокрые, они не летели, а точно бы капали.
Вообще этот октябрьский бодрый хлестун ему явно нравился. Осень хорошо, как следует раздождилась.
На веранде у Виталия Николаевича еще от прежних хозяев запас сухих дров: и на розжиг, какие полегче, и на топку, какие помясистей. Они аккуратными стопками разложены у стены по сортам: грушевые, яблоневые, сосновые. Есть тут и березовые чурочки, и дубовые.  Когда они у тебя под рукой, дождь только в радость. Печь в доме как мать родная. 
Пока он укладывал в топку и возжигал поленца, ливень вовсю старался выглядеть настоящим хлестуном. Само собой откуда-то из детства напомнилось, пришло милое, бабушкино слово – «дожжик».
Наконец печь заработала, взялась крепким, живым, огнем. Он сипел, хлопал и азартно вздыхал. Пресно пахнущее сонное тепло повалило по комнатам.
Дождь приударил еще. Мало того, к нему присоединился склизкий снег. Осень качала права.
«Земля же была безвидна и пуста…»
Виталий Николаевич чувствовал себя в этой безлюдной сиротской деревеньке… Адамом. Во-первых, они оба садовники, во-вторых, он здесь также одинок, как и Адам в раю, пока Бог не дал тому помощницу. Правда, в отличие от вселенского одиночества Адама, его собственное можно было легко разрушить с помощью мобильника, но Стрельцов не хотел и думать сейчас об этом.
Виталий Николаевич составил густо пахнущий чай с мятой, добавил шершавые малиновые листья и тонко настругал яблоко, восково-золотистое «гало» с черно-красным диким румянцем, по-восточному пахнущее мускатом, медом и ананасами.
Желание исчезнуть с глаз долой у Стрельцова впервые включилось в позапрошлом году накануне тридцать девятого дня рождения. Виталий Николаевич тогда однозначно почувствовал: с подобострастной мистерией корпоративного праздника никак не состыковывается все то, что пало ему на душу после исчезновения Серафима.
Он уехал в Милавку. А под вечер там на берегу Дона его нашел Федотов. Вернее, в тот раз главный секьюрити «вековцев» даже и не искал «папу». Он сразу отправился сюда, полагаясь на свое чутье бывшего опера. Ведь именно тут три месяца назад местные рыбаки натолкнулись на аккуратно сложенную одежду Серафима и записку, в которой было всего одно слово: «Прости». Отчетливые следы босых ног на топком темно-сером иле вели к быстрой воде, силу которой Виталий Николаевич знал с детства. Эмчээсовские водолазы могли и не говорить ему, что если подтвердятся самые худшие предположения, то вероятность найти тело при таком напористом течении ничтожна мала. Дон у Милавки с крутого поворота разворачивается широко, вольготно и гонит свои тяжелые большие воды с нахрапистой силой. При ветре на гребнях волн курчавится пена, словно на губах коня, несущегося во весь опор.
Стрельцов никак не ожидал подобного поступка от сына: Виталий Николаевич не только не поддерживал дома казарменную дисциплину и никогда не строил своих близких, но до поры до времени был спокойно уверен, что Серафим гордится им, уважает его, а с годами уверенно перехватит инициативу из рук отца. Хозяйство Стрельцова прирастало: кроме цементных заводов, он взял под себя ЖБИ, начал осваивать добычу глины для кирпича. Виталий Николаевич самозабвенно считал себя трудоголиком. К деньгам относился уважительно, строго. Он был принципиально аскетичен в расходах. Хотя однажды, когда в Воронеж незадолго до ареста зачем-то приезжал Ходорковский, Виталий Николаевич не сдержался и после встречи с ним с судорожной усмешкой заметил жене: «У меня денег не намного меньше, чем у Миши…». Однако ели они всегда очень просто: каша какая-нибудь, вплоть до «кирзухи», потом же макароны, колбаса или картофельная толченка с котлетами; супы, изредка борщ с мозговой косточкой и салом. И никаких изысков, если не считать Маргаритины пироги с малиной и новогоднюю утку с яблоками, делать которую Виталия Николаевича еще до начала холодной войны с мучным магнатом научила коровинская жена Светуля. Из рыб Маргарите очень нравился жареный минтай, а Стрельцову – камбала, правда, сбрызнутая лимонным соком для присадки ее специфического и не очень-то благородного запашка. То есть никаких стерлядей, осетров или форели вкупе с устрицами. Пили они обычную сырую воду из-под крана, хотя даже для офиса по договору каждый день шустрые мальчики привозили в бутылях горную, талую, сверхчистую. И всего этого Стрельцовы держались не из экономии, а потому что так всю жизнь ели и пили. Деньги их вкусов изменить не смогли. Кстати, оба до сих пор любили пирожки с «котятами», стоившие в годы их молодости каких-то четыре копейки. И все же Стрельцовы недавно наняли повара и прислугу, но не для деликатесов или аристократического флера. Однажды на благотворительном балу Светуля прилюдно назвала Маргариту Петровну «кухаркой» за привязанность к плите и половой тряпке. Маргарита и без того переживала, что ушла из академии искусств, где преподавала историю театра. В общем, она  настолько серьезно обиделась на эти слова, что потребовала от мужа вольную.
Кстати, нынешний повар Стрельцовых Илья Сергеевич, бывший кок атомной субмарины «Воронеж», не сорил хозяйскими деньгами и затаривался продуктами только в оптовых магазинах, где цены несколько ниже розничных. Если он что-то брал на рынке, то всегда уперто торговался и однажды  ударил в грудь несговорчивого продавца, который никак не хотел на пять рублей снизить цену за селедку. Когда Маргарита недавно заметила мужу, что пора бы купить Татьяне приличную шубу вместо искусственной, так как дочь стала «Мисс краса Черноземья» и теперь она на виду у прессы, Виталий Николаевич машинально сжал кулаки: «А ты знаешь, сколько мне надо ради какого-нибудь аристократического манто из шиншиллы продать цемента пятисотой марки?.. Перебьется!! Хотя бы еще полгода… Лучше – год!». При этом он считал, что очень любит дочь и сына и делает все для их перспективного будущего. Во многих семьях у детей есть ласковые прозвища. Стрельцов в свою очередь с усмешкой называл Серафима и Татьяну «детьми Чернобыля». Виталий Николаевич и Маргарита в свое время отчаянно отмахнулись от предупреждения медиков: дочь у них родилась через год после взрыва реактора, сын через два. 
Однако даже самому себе Стрельцов никогда бы не признался, что его фанатичная работоспособность и сдержанность в расходах есть на самом деле неосознанное вытеснение страха перед недавней неустроенностью и злокачественной бедностью. У него на этой почве даже особый пунктик объявился. Миллиардер Стрельцов посейчас со скрытым напряжением бдительно отслеживал как нечто для него жизненно существенное: есть ли в доме хлеб?..      
Может быть оттого он до сих пор так отчетливо помнил во всех деталях четырнадцатилетней давности майский вечер, когда его жизнь одномоментно повернулась. Уволенный тогда со службы по инвалидности и вынужденный без всякой перспективы несколько лет работать то дворником, то сторожем, то ночным приемщиком товара в продмаге, Стрельцов вдруг стал меняться на глазах: однажды мать Маргариты, у которой они жили, увидела, как зять пьет с бомжами в развалинах какого-то частного дома, потом застала его за игрой в карты с дворовыми малолетками.
Старший брат Виталия Николаевича Алексей, как только узнал об этом, так сразу приехал и объявил младшему в хорошо понятном тому приказном тоне: «Немедленно в бизнес! Больше ты нигде и никому ни сегодня, ни завтра не будешь нужен!». «Я – офицер и самопальной водкой торговать или менялой шестерить не смогу…» – побледнел Стрельцов-младший. «Успокойся, огнеборец. Никто тебя этого делать и не заставляет. Есть более технологичные способы быстрого обогащения на волнах дикой инфляции. Или детишек вконец уморить хочешь? Тогда лучше сразу отправь их обоих на панель», –  усмехнулся Алексей, который  знал, что говорил: он недавно стал заместителем главы областной администрации по экономике.
И гора пошла к Магомету. Уже через неделю, когда Виталий Николаевич, ожидая ночью в магазине машину с товаром, изучал бизнес-план стартовой сделки, он получил по пейджеру сообщение от брата. Тот писал,  что Сбербанк дает ЧП Стрельцову льготный кредит под строительство жилого комплекса в элитном районе, а некто из горадминистрации за достаточно скромный откат поможет получить там лучшие места. 
До сих пор всякая подробность того поворотного в его жизни вечера казалась младшему Стрельцову наполненной особых тайных знаков свыше. Виталий Николаевич любил вспоминать, как он по-пацански кинул тогда пейджер в небо, словно хотел забросить его на Луну, медитирующую над соседней крышей:
– Ты слышишь, камень?!! Я – богат!! Да здравствует жизнь без долгов до зарплаты!!
– Дядька, не ори... И без тебя голова чумная. Лучше на пиво дай, – сказала смазливая, но неряшливая и почему-то босая девчонка в джинсовых облохмоченных шортах. Еще и с черно-зеленой татуировкой дракона на щеке, похожей в темноте на головастика-переростка.
– Сколько?.. – блаженно вздохнул Виталий Николаевич.
– Сколько не жалко!  – Она судорожно-хитро оглянулась в сторону порушенного детского садика в конце двора. Там, в  развалинах, ее, кажется, с нетерпением ждали.
– Как тебя зовут?
– Нинка…
– Извини, Нинка, но у меня сейчас ни копейки. Хочешь, «тормозок» с сарделькой дам? 
– Сам ты тормоз тупой! – рыкнула она. – Ищи бабки! А то ребзо осерчают! Тогда тебе мало не покажется! Они знаешь как накумарились! 
– Понял. Не дурак. Только денег все равно йок… Пока, правда… – чуть ли не виновато улыбнулся Виталий Николаевич. – А давай мы вот как с тобой поступим: завтра ночью в это же время снова встретимся здесь у магазина!
– Стар ты для меня, козел. Не западай.
– Я не в том смысле. Ты придешь, и я дам тебе денег.  Гораздо больше, чем ты сейчас просишь. Сто тысяч устроит? Нет, двести!! Даже триста, черт возьми! 
В эту ночь он был, наверное, единственным миллиардером страны, который железным крюком таскал в склад из фургонов дежурных машин ящики с молоком, кефиром и ряженкой, а также складировал рядами колесные лотки с горячим хлебом, на весь двор самогонно пахнущие дрожжами.

4

Однако Нинка ни завтра, ни позже не объявилась. 
С этого времени Виталий Николаевич стал с затаенной раздражительностью относиться к тем людям, особенно женщинам, которые не испытывали пиетета перед его масштабными деньгами и бизнесом. Он все время невольно ждал от них какого-то подвоха. Особенно это усилилось в нем, когда Татьяна, блестяще, экстерном окончив «Плехановку», тем не менее пойти к отцу на фирму напрочь отказалась. Да еще с каким-то равнодушно-злобным скандалом. Она, видите ли, решила стать фотографом-портретистом и устроилась в затрапезное ателье «Улыбка по-воронежски» снимать в подвале с утра до вечера, в основном для паспортов и медицинских справок, безликие физиономии. Он тогда едва не ударил Таню, но точно Бог руку отвел. В конце концов, Виталий Николаевич никогда не рассчитывал увидеть дочь во главе своего бизнеса. Ее отказ работать в одной команде не разрушил его планы. Он лишь удивил дурацкой безбашенностью и бабской самоуверенностью, как и недавнее участие Тани в конкурсе красоты. Однако Стрельцов смог достаточно скоро заставить себя простить дочь и в чем-то даже понять. В итоге Виталий Николаевич предложил Татьяне vip-мировую. Более того, он пообещал, что в ближайшее время  купит для нее в центре самое лучшее здание, какое только ей придется по душе. И оборудует в нем по последнему слову техники единственный в городе «Дворец фото». Она же станет его всевластной хозяйкой.
Тем не менее Татьяна и от этого предложения отказалась. Как-то даже судорожно, со страданием. «Ну и сучка!..  – уныло подумал Виталий Николаевич и сдержанно поцеловал дочь в лоб. – У тебя случайно не температура?..». «Я вся горю от твоей глупости! Ты разве до сих пор  не понял: я хочу жить так, как я хочу! И не рассчитывай сделать из меня бизнес–леди!.. – глухо вскрикнула Татьяна. – Прибереги это звание для своей будущей молодой жены». «Ты же знаешь, что кроме вас с мамой и Серафимом мне никто не нужен, – строго вздохнул Виталий Николаевич. – Так уж меня воспитали…». «Сам не решишься бросить нас, так умные люди тебе помогут! Подсунут, кого полагается провинциальному олигарху. Удивляюсь, как они тебя вообще до сих пор не охомутали!?» – строго усмехнулась Татьяна. «Да гори все это синим пламенем!» – засмеялся Виталий Николаевич и, примирительно обняв ее, нежно подумал: «Совсем ты, крохотулька, издергалась! Увы, конфликт отцов и детей стар как мир! Если учесть яблочный бунт садовника Адама и Евы протии воли Бога…».
Одним словом, Стрельцов достаточно философски отнесся к этому девичьему бзику. Будущее бессмертие своего капитала он реально связывал только с сыном. Виталий Николаевич с малолетства усадил Серафима за бизнес-игры, поощрял с его стороны разные формы купли-продажи, пусть даже если это была банальная торговля фантиками с компаньонами по детсадовскому горшку. Повзрослев, Серафим вместо компьютерных «стрелялок» часами просиживал с отцом у монитора, по которому стремительно бежали шизофренические потоки цифр: Виталий Николаевич учил сына играть акциями на Нью-Йоркской бирже. И уже вскоре Серафим, наперекор всем прогнозам о падении цен на нефть, предугадал их внезапный стихийный рывок и за каких-то двадцать минут взял пять тысяч долларов. На радостях Виталий Николаевич неделю пил, уединившись с Копытиным. После возвращения в жизнь он вместе с Серафимом полетел в Париж, чтобы сын лично убедился  – выигранные деньги не виртуальной природы, а конкретно упали на его счет, открытый в здешнем депозитном Национально банке. Само собой, с тех пор Серафим ни в обычную школу, ни в элитную уже ни дня не ходил: преподаватели стали заниматься с ним на дому. Конечно, это была когорта лучших. Ко всему Виталий Николаевич договорился, что два раза в месяц к сыну на эксклюзивных условиях будет прилетать из Москвы западный спец по рыночной экономике. Один из тех американских советников, что в свое время обучали азам капитализма команду Ельцина. Он, правда, по сей день задержался в России: на его тренинги по специфике российского бизнеса и российскому менталитету все еще оставался определенный спрос.
Однако уже после первой лекции оказалось, что они с Серафимом форс-мажорно не нашли общего языка. «Кажется, мои познания не нужны твоему сыну… – тоскливо промямлил спец Виталию Николаевичу. «Ты думаешь, он уже настолько продвинут? Ты делаешь мне комплимент, Джеймс!» – «Ничего подобного, Виталий. Разве ты не в курсе, что Серафим не хочет быть в своей будущей жизни бизнесменом?» – «Он тебе так и заявил?» – «Самым что ни на есть открытым текстом. Как только я начал вводную лекцию о наших демократических ценностях!» – «Ты, наверное, не так понял моего парня. Возможно, он хотел тебе объяснить, что не собирается быть заурядным предпринимателем, а только самым продвинутым! Скажем, русским Биллом Гейтсом». – «Во-первых, для вас такой уровень недостижим, – строго усмехнулся Джеймс. – Во-вторых, Серафим ясно выразился: он хочет после окончания школы учиться на православного деревенского священника…» – «Это какая-то фигня, Джеймс. Не бери в голову. Наверняка прикалывается, засранец. Так теперь принято у наших тинейджеров! Что ни слово – эпатаж», – несколько напряженно засмеялся Стрельцов.
Между тем он последнее время тоже стал замечать за Серафимом некоторые странности, но старался не придавать им особого значения. Скажем, Виталий Николаевич время от времени приглашал сына на фирму, чтобы тот то в одном отделе посидел, то в другом, и тем самым обвыкал в бизнесе, а со временем, может, и какие-то свежие идеи начал бы подавать, пусть поначалу самые бредовые. Само собой, для  работников эти дни становились злобной нервотрепкой. Хотя Виталий Николаевич выбирал отделы самые сильные, продвинутые, но все же придирчиво отслеживал перед приходом сына, чтобы воздух в офисах был свежим, чтобы сотрудники выглядели как манекены в Доме моделей, а на столах не валялись чашки, лишние бумаги, незаточенные карандаши или скрепки, приготовленные для прочистки ушей. За нарушения взыскивал, то есть накладывал на отдел штраф, и немалый. Только Серафим, к радости работников, ни в одном отделе долго не засиживался. Придя проведать его, Виталий Николаевич раз от раза обнаруживал, что сын уже давно сидит или в комнате у шоферов, или в бытовке у строителей, а чаще всего он находил его в дворницкой у Алевтины Демьяновны. Кстати, о ней ему уже не раз докладывали люди Федотова, что она в свободное время при Никольской церкви в служках обретается. Стрельцов всегда сурово изгонял с фирмы людей, которых замечали в каких-то деловых связях на стороне. Все же для Алевтины Демьяновны Виталий Николаевич, пусть и с внутренним напрягом, но сделал исключение: во-первых, он ей самое малое втрое недоплачивал, как, в общем-то, и всем остальным работникам, во-вторых, и эти малые деньги она получала в конверте, то есть они шли мимо ее будущей пенсии, но самое главное, – эта пожилая женщина с лицом по-девичьи чистым, свежим и нежно счастливым напоминала ему покойную мать.
Когда гостя повезли в аэропорт, Стрельцов велел Маргарите позвать сына в переговорный зал. «Я не ослышалась?» – удивилась она. «Не задавай дурацких вопросов!» – поморщился Виталий Николаевич.
Дело в том, что Серафим еще ни разу не был в этой vip-комнате на третьем этаже. Как, кстати, и сама Маргарита, и охрана, и прислуга. Кто наводил там порядок, оставалось неизвестным. Здесь Стрельцов встречался с теми людьми, которых никто не должен был видеть. Отдельный ход вел прямо с улицы в этот овальный зал с подчеркнуто роскошной ампирной обстановкой, в которой, однако, присутствовали и античные мотивы (колонны, бюсты, спартанские мечи и щиты). Стрельцов вообще-то мечтал пригласить сюда сына, когда настанет час причислить того к лику учредителей корпорации. Их первая встреча в переговорном зале должна была пройти как обряд тайного посвящения.
Виталий Николаевич сел на свое привычное место в пальмовом сумраке возле фонтана, резво кидавшего вверх комкастые ошметки воды. Среди струй в центре мраморный Лаокоон и двое его сыновей, осыпанные дробной россыпью ртутных брызг, обреченно боролись со змеями, некогда насланными Афиной на троянского жреца. Эта скульптура была неплохой «фишкой» переговорного зала, в котором решался исход самых дерзких сделок на высшем уровне. Она как бы намекала заинтересованным сторонам, что не следует идти по стопам Лаокоона против воли небес. Если Афина решила, чтобы лохи-троянцы вкатили к себе в город деревянного коня, оставленного у ворот ахейцами, то так тому и быть. Не стоило Лаокоону рвать тунику на груди и доказывать землякам, как их коварно собираются подставить. К тому же ему и без того было чем заняться: он с сыновьями собирался приготовить жертву Посейдону, но замешкался. В итоге морской бог не подумал помешать матерым змеям выйти на сушу и напасть на упертого старика. Они без особого напряга задушили Лаокоона, а его сыновей растерзали.  Вообще в этой истории много чего было подспудно намешано для дня сегодняшнего. Скажем, хотя Лаокоон являлся жрецом самого бога Солнца Аполлона, который, кстати, и покровительствовал в войне троянцам, последний, как и Посейдон, дипломатично не стал обострять из–за слишком проницательного старика отношения со своей сестрицей Афиной. Он пальцем не пошевелил, чтобы остановить реализацию ее кровожадного замысла мести собственному любимому жрецу. Одним словом, дети Зевса однозначно показали людям, что боги всегда договорятся между собой, а тем смертным лучше не высовываться, когда не просят. Хотя, может быть, старый Лаокоон уже просто надоел Аполлону  и тот решил заменить его у жреческого огнища каким-нибудь юношей с нежным девичьим телом, словно у златокудрого Кипариса. Или же Лаокоон стал не очень изобретателен в кулинарии алтарного жертвоприношения. Этого боги, знавшие толк в еде и веселящих напитках, не могли потерпеть.
Кстати, второй после папы местный олигарх Вячеслав Коровин, прослышав про эту скульптуру в знаменитом стрельцовском переговорном зале, для своего домашнего фонтана в пику повелел водрузить в его центре именно Афину Палладу. Ведь это как раз она наслала змеев на упертого Лаокоона. Одним словом, знай наших!
Однако по неизвестной причине олигарх номер два в самый последний момент вдруг отказался от такой интеллектуально-эрудированной подножки противнику и распорядился украсить свой фонтан нейтральной копией знаменитого писающего мальчика. Этот факт тотчас объявился в «чекистской» газете с комментариями Хазарова. Суть их сводилась к тому, что сорбонновец Володя Коровин, прибывший в Воронеж на каникулы, будто бы вышел из себя, когда увидел эскизы скульптурной Афины. Он рассмотрел в ней явное сходство с дочерью Стрельцова Татьяной, что было вовсе не случайностью, а целенаправленной частью задорно-дерзкого коровинского замысла. В связи с этим у Володи будто бы состоялся с отцом нервный разговор и вовсе не об античных мифах. Хазаров так даже оригинально предположил по этому поводу, что  не исключена вовсе вероятность взаимной симпатии детей враждующих воронежских Монтекки и Капулетти в лице Коровина со Стрельцовым. На этот раз эксперт-аналитик столь живо и ассоциативно блестяще разыгрался на тему провинциальных Ромео и Джульетты эпохи экстези и эсэмэсок, что даже подписал статью с восторженной наивной претенциозностью – Вильям Шекспир.
«Чем не устроил тебя Джеймс?..» – с педагогической бдительностью сказал Стрельцов, когда Серафим осторожно заглянул в переговорный зал. «Почему? Нормальный дядька. Правда, очень хочет, чтобы его взгляды как можно скорей стали моими», – покраснел Серафим. «Он лучший знаток законов рынка. Ты должен жадно внимать каждому его слову». – «Со мной Джеймс говорил только о грядущем распаде России и крахе Православия». – «Поэтому ты в отместку запулил ему, будто собираешься стать попом?». Серафим нахмурился: «Нет». «Что нет?» – «Я сказал правду... Чтобы он со мной зря не напрягался». – «Я никак не въеду… Ты действительно хочешь напялить на себя рясу?»  – «Вначале я хочу окончить семинарию». – «Так ведь ты некрещеный! Я в свое время на корню пресек все поползновения со стороны твоей мамочки окунуть тебя в церковную купель». – «Тебе не стоило так напрягаться, – побледнел Серафим. – Дедушка и бабушка давно все сами сделали… Когда вы иногда бывали у них в гостях, то любили утром поспать подольше. Только они всегда до свету вставали. А церковь там, как ты помнишь, через дорогу. И однажды мы отправились туда втроем…».
Виталий Николаевич неожиданно ощутил во рту памятный металлический привкус. Чернобыльская метка. Мутная, головокружительная тошнота напрягла грудь. Как в ту апрельскую ночь двадцатилетней давности, когда сразу после взрыва где-то в половине второго ночи они со ствольщиками, наспех натянув бесполезные брезентовые робы и обвязавшись спасательными веревками, гасили огонь на раскаленной, местами пробитой насквозь, кровле машинного зала четвертого энергоблока. Из-за густой жары битум разжижился, и сапоги намертво влипали в него. Один за другим теряя сознание, бойцы падали ничком в расплавленную, тягучую массу. Они были словно грешники в аду с кипящей смолой. А когда пламя наконец удалось сбить, те из них, кто еще держался на ногах, вдруг увидели внизу в центральном зале через проломы странное, мерцающее сполохами свечение над «пятаком» реактора. Точно сияющие ангелы сонмом слетелись над ним сквозь пробитую крышу и тревожно зависли, охранительно прикрыв его своими крылами, как щитом.

Виталий Николаевич очнулся в больнице: белые халаты, капельница с чужой кровью, впившийся в вену шприц. Все почти как в тот раз  двадцать лет назад, когда товарищи буквально на руках сняли их с крыши и уложили в машины «скорой помощи». Он тогда по дороге в госпиталь так и не смог узнать никого из своих бойцов: все одинаково грязные, обожженные, с перекошенными физиономиями.
Сегодня Стрельцов не сразу узнал Серафима. Он вообще поначалу увидел над собой лишь чьи-то глаза, которые словно сами по себе зависли над ним. И такая пронзительная, неземная, строгая тревога была в них… 
«Папа, прости…» – смутно услышал Стрельцов голос сына и понял: это он склонился над ним, это его глаза. Такие взрослые, покаянные. «Ты еще не передумал?..» – сдавленно усмехнулся Виталий Николаевич. «О чем ты?» – «Насчет рясы…» Серафим не ответил, только еще ниже нагнулся и тыкнулся губами в отцовскую щеку, желтую, как перезревший огурец. «А ведь я хотел… тебя… короновать… Еще не поздно… Слышишь?.. Будь мужиком…».

Через две недели врачи восстановили Стрельцова и, не подгадывая, успели как раз к тому дню, когда Серафиму должны были вручить аттестат зрелости. Правда, на выпускной вечер сын не пошел, отговорился, как ни настаивали Виталий Николаевич с Маргаритой. И устал будто бы, и отвык за годы домашней учебы от поколения, которое выбирает «пепси», к тому же танцы ужасно не любит…
На праздничном семейном ужине Стрельцов покровительственно разрешил Серафиму впервые пригубить шампанское, но тот и от такой привилегии отказался.
Виталий Николаевич сдержанно усмехнулся: «Что ж, давай поговорим о твоем будущем. Сегодня самый подходящий день для такой темы. Итак, твои жизненные планы не изменились? Только не говори мне снова «прости». Хорошо?». «Хорошо, папа», – покраснел Серафим. «Я вижу, что мой бизнес тебе по-прежнему не в кайф! Тане он тоже чужд, если даже не отвратен! Может быть вы в самом деле умнее отца и я просто не вижу того, что так ясно и однозначно открыто вам?» – напрягся Виталий Николаевич. «Отец, не обижайся!.. – нервно засмеялась Татьяна. – Мы просто другие! Для бизнеса тоже надо родиться, надо особое призвание… Честное слово, мы с Серафимкой подарим тебе толпу внуков, и среди них обязательно окажется финансовый гений, о котором ты так мечтаешь!». «Мерси…– приобнял ее Виталий Николаевич. – А у тебя уже есть принц на белом коне?» – «Даже не знаю…» – «А Володька Коровин?» – «Папа, это моя личная проблема. И давай ее не обсуждать! Особенно когда ты с таким аппетитом ешь котлету…» – «Значит, Хазаров прав… –  дернулся Стрельцов. – Танюша, родная, неужели мне придется породниться с его папашей? Мы же как два медведя в одной берлоге! И вообще он чудак на букву «м».  Говорят, что старший Коровин, когда напьется, достает из тайника свой партбилет члена КПСС и плачет над ним как брошенная беременная молодуха! Извини, доча, но его Володька тоже с прибамбахом! Когда недавно приезжал из Парижа на каникулы, так щеголял по Проспекту в белогвардейской форме!» – «Папа, можно мне пойти к себе?.. Голова что-то кружится», – жемчужно побледнела Татьяна. «Оставь ты эти бабские увертки! Не терплю!» – накатом поднял голос Стрельцов. «Славочка, Таня последнее время действительно стала жаловаться на сердце!», – вскрикнула Маргарита Петровна. «Круговая порука…» – отрешенно сказал Виталий Николаевич. «Родители, ладно я на лето в Милавку уеду? Может быть даже завтра?..» – осторожно подал голос Серафим. «И ты решил сбежать от меня? – поморщился Виталий Николаевич. – Хотя это, наверное, даже к лучшему! Побудь наедине с собой, пораскинь мозгами… А с каким водителем ты хочешь поехать?» – «Ладно, я на поезде?.. Мне так больше нравится!». Виталий Николаевич отмахнулся: «Как скажешь. При вашей-то самостоятельности! Кстати, знаете, что я сейчас вспомнил? Только без обид. Когда после взрыва нас из Припяти привезли в московскую клинику, то меня там лечила замечательная женщина, профессор. Звали ее Ангелина Константиновна. Так вот перед выпиской она сказала мне: «Жить будешь долго. Однако насчет потомства тебе лучше воздержаться». Как в воду глядела… – Виталий Николаевич приобнял судорожно напрягшегося сына. – Ну, ну… Я это так... Эх, вы, дети Чернобыля…» – «Прости…» – поблек Серафим. «Я же предупреждал тебя, что ненавижу это слово! – круто вскрикнул Виталий Николаевич. – Никогда больше не повторяй его при мне! Оно из словаря людей слабых, униженных и пришибленных, черт возьми!».
Назавтра после отъезда сына Стрельцов закрылся в переговорном зале и позвонил в Милавку директору тамошней сельхозартели «Заря перестройки» Зубахину: «Юрий Михайлович! Это Стрельцов. Мой младший утром будет у тебя. Ты его хорошо знаешь: парень тихий, замкнутый, целомудренный! Однако у меня эксклюзивная просьба: я считаю, что пора вдохнуть в Серафима реальную жизнь... Устрой все как полагается. Аккуратно, ненавязчиво, но со вкусом. Рыбалка, много хорошего вина, много плотской любви. В общем, ни дня без девочек на сеновале! За расходы не переживай. Кстати, я сегодня же распоряжусь перечислить тебе деньги на солярку к уборочной».
Виталий Николаевич достал из холодильника водку, потряс ее в руке с такой злой силой, что она взвихрилась  внутри, как маленькое торнадо. Словно там ожил джин, почувствовав, что его хотят выпустить из бутылки. Виталий Николаевич пил из горла долго и как-то равнодушно, точно заливал аккумулятор дистиллировкой.
Фонтан почему-то сегодня не работал. Сухой Лаокоон казался особенно трагичен в своем предельном напряжении. Стрельцов только сейчас вдруг заметил, что испуганные, растерянные дети жреца не столько помогают ему спасти себя и их, сколько мешают стряхнуть змеиные кольца.
«Вот этот, правый, чем-то на Серафима похож! Такое же несчастно-покорное лицо!» – раздраженно подумал Виталий Николаевич.
Стрельцов близко подошел к скульптуре и судорожно поднял кулак: «А ты, старик, зубами этих гадов, зубами! Кстати, выпить не желаешь? Может сил прибавится?!»…
…Через две недели на берегу Дона нашли одежду Серафима.

5

Услышав глухой, с посвистом стрекот винтов, Стрельцов вышел во двор. Он не сразу увидел вертолет за склизким вертким дождеснегом. Рыская и неуклюже подергиваясь, брюхатая машина несколько раз пролетела над селом, пока с него не заметили «хаммер» Стрельцова и не сориентировались: вертолет свалился на поляну за соседним, давно заколоченным домом. Мокрые лопасти сутуло провисли.
Поначалу Федотов и Морозов шли по улице как по минному полю, прицельно выбирая в грязи место для каждого шага. Первым с этой бесполезной щепетильностью покончил начальник охраны и сразу наддал ходу. Поодаль за ними осторожно-вежливо подвигались вдоль забора последние медвежинцы: кто из чистого любопытства, кто с надеждой пожаловаться хоть кому-то на безысходные беды, а были и такие, которые душевно надеялись, – это вверху спохватились, что сюда давно перестала заезжать автолавка, вот и решили на первое время хотя бы по воздуху доставить людям хлебца, крупицы да соли. Тем более что Морозов действительно нес перед собой большую корзину, переполненную пакетами со всякой жрачкой.
«Бойтесь данайцев, дары приносящих…» – машинально подумал Виталий Николаевич. Фраза как фраза. Классика. Расхожая. А изначально она принадлежала вроде как Лаокоону. Жрец увековечил это выражение, произнеся его принародно, когда попытался убедить ошалевших от привалившей халявы троянцев не волочить в город деревянного коня, как оказалось позже брюхатого греческими воинами.
– Черт возьми, господа! – крикнул Стрельцов. – Я же русским языком вам объяснил: хочу сегодня побыть один! Или вы так быстро соскучились по мне? Так я у вас «папа» или «мамка»?
Морозов и Федотов медленно, но уперто плыли к нему по грязи. Виталий Николаевич машинально вспомнил расплавленный, склизкий битум крыши четвертого блока. В этот момент главный секъюрити «вековцев» едва успел перехватить корзину у Морозова: оскользнувшись, первый зам судорожно взбрыкнул и упал в густую жижицу у ног Стрельцова. Но вставать не поспешил, вообще не дернулся, затих: вконец заморочился человек за последний час. Так что в грязи полежать ему после вертолетной лихой тряски показалось сейчас чуть ли не во благость. К тому же никак не хотелось самому докладывать о том, с чем они прибыли. Потому не исключено, что принятие грязевых ванн бывший спикер вдохновенно срежиссировал: сказался опыт политического прошлого.
– Виталий, – вдруг запросто, по имени, обратился Федотов к Стрельцову, – ты мужик настоящий… Крым-рым прошел, медные трубы и Чернобыль… В общем, понимаешь, что просто так мы к тебе сюда в такую погоду не сунулись бы.
– Неужели двойник настолько вошел в роль, что решил навсегда занять мое место на фирме?.. – усмехнулся Стрельцов.
Федотов поморщился: 
– Папа, двойник в драбадан пьяный давно валяется у себя дома в коридоре. Дальше не понесли.
– Артист есть артист. Богема! Все нормально, мужики.
Федотов торопливо, накосо махнул перед собой рукой: это он так перекрестился, словно в прорубь собрался шагнуть:
– Нормально-то оно, может, и нормально, да только вот Татьяна Витальевна в больнице…
– Моя дочь? – строго сказал Стрельцов.
– Да… Машина, в которой она ехала, в столб врезалась. Возле Центрального рынка.
– Дальше! Что с Таней?!
– Ничего хорошего.
– Интонация у тебя какая-то лакейски-хитрая. Наверное, все гораздо опасней, чем ты лопочешь?!
– Копытин только что звонил нам: увы, врачи настроены далеко не оптимистично.
– Точнее!!
– У Тани повреждения, несовместимые с жизнью...
– Скорее, у этих докторов головы, несовместимые с туловищем! – взрыкнул Стрельцов. – Ох, если они или вы что упустили, вовремя не сделали… Какие конкретные меры предприняты? Доложить!!! Первый зам!..
Морозов задавленно вздохнул: мокрый, грязный и тоскливо озябший. С того дня, когда преданные ему депутаты по указанию свыше на раз съели своего спикера, он час от часу стал нервозно ощущать себя человеком, который опасно теряет позиции по жизни, свой статусный вес, точно его поразил некий социальный рак. Были мысли перебежать к Коровину, были мысли нырнуть в глухомань к одной полусумасшедшей, но говорят очень сильной бабке насчет снятия порчи.
– Там Копытин всем занимается… – тихо, раздраженно и многозначительно сказал Морозов, как донес, то бишь, настучал.
Вертолетчик запустил мотор, чтобы поторопить пассажиров: погода однозначно ухудшалась. Старая машина, когда-то принимавшая участие еще в поисках гагаринского «Востока», загрохотала с подвывом, задымила, напустив вокруг себя керосиновой вонищи. Винты лениво размахнулись, словно пробуя воздух на ощупь.
Медвежинцы молча смотрели, как вертолет вгрызается в небо, как он неуклюже накренился и соскользнул в сторону далекого Воронежа, точно сорока, которую на лету откинуло сильным ветром.
– Гуляют люди! – строго вздохнул дед Белоус, бывший здешний баньщик.
– На такой технике и гробануться недолго! – усмехнулся его сосед старик Витька-Царица.
Женское прозвище прилепилось к нему в ту пору, когда Хрущев полвека назад приезжал в Воронеж. Горожане встретили его неласково. Тогда никаких демократических понятий в смысле свободы демонстраций и разных там пикетов еще не было, но народ после недавней военной победы был еще в настроении гордом, правдолюбивом, себе цену знающим. Никите Сергеевичу на торжественном митинге на центральной площади они говорить толком не дали и скоро начали глушить перестуком ложек по пустым бидонам: молоко и масло тогда «временно» подорожало. Кое у кого нашлись тухлые помидоры. Обкомовцы после такой катавасии все как один ждали своей неминуемой страшной гибели, но кто-то из партийцев-пенсионеров хитро подсказал срочно повезти Хрущева в образцово-показательный Медовский район и там между делом дать ему испить тамошнего непревзойденного самогона. А уж эта радостно-отменное творение более чем искусных рук своей натуральной силой само собой враз успокоит душу первопроходимца коммунизма. Было ему известно, что Хрущев на отдыхе с большим уважением относился к первачу и втайне считал его выдающимся произведением народного творчества. 
Правда, тут другая головная боль неожиданно объявилась. С уборкой кукурузы медовцы той осенью опрометчиво затянули, надеясь, что ее золоченые початки успеют набрать дополнительный рекордный вес, о котором будет не стыдно к очередной годовщине Октябрьской революции отрапортовать в ЦК КПСС. А так как все знали особое отношение Никиты Сергеевича к «царице полей», то первый секретарь райкома сообразил, какую реакцию вызовет у Хрущева вид неубранных кукурузных полей. Одним словом, чтобы не расстаться с партийным билетом и головой, он велел  председателям хозяйств от греха подальше немедленно вдоль трассы повалить рельсами всю кукурузу. Особо тогда в ударности аврального низложения коронованной сельхозкультуры отличился медвежинский дембель Витька. Чтобы придать себе куражного азарта, он не только принял на грудь приятную дозу здешнего задушевного самогона, но еще на своем тракторе написал с пафосом бывшего редактора батальонного «Боевого листка», каковым являлся долгих три года: «Даешь царицу полей!!!». Изначально за этими словами Витькой подразумевалась непобедимая родная пехота-матушка, служба в которой все еще продолжала бередить его память и подталкивать на подвиги самого разного характера. Однако в связи с тем, что в те годы с легкой руки журналистов кукуруза тоже была, в свою очередь, провозглашена «царицей полей», то произошла фразеологическая путаница. В итоге она стоила ему пожизненного женского прозвища: сначала оно бытовало между трактористами, затем перескочило на язык всем медвежинцам.   
Когда вертолет просел за горизонт, Царица потрогал ногой забытую то ли в суете, то ли по ненадобности корзину.
Принюхался:
– Мужики, проверено старшим сержантом Советской Армии! Мин нет!
– А похавать там чего имеется?
– Что–то лежит.
– Наверное, устрицы. И шампанское французское. «Вдова Клико»! – значительно усмехнулся дед Белоус, который когда-то работал сторожем районной библиотеки, а потом охранником занявшего ее место казино «Вулкан». – Как-никак люди конкретные прилетали! 
– А по-моему тут сало, водка и соленые огурцы! – прицельно нагнулся над корзиной Царица.
Медвежинцы душевно улыбнулись.
– А как ты думаешь, вернутся они за корзинкой?
Царица удовлетворенно и бодро, по старшесержантски засмеялся:
– Нет, конечно!
– Может, кого пришлют?
– Они о ней уже забыли! Вы что, не видели, эти люди рванули в город? Наверное, какие-нибудь акции срочно скупать. Или продавать. В общем, содержимое корзины поступает на общак. Будем коллективно оприходовать ее содержимое. Не пропадать же добру!   
Мужики сдержанно, застенчиво вздохнули.

Вертолет проскочил под самым носом у тяжелого, грязного облачного вала осенней грозы, похожего на селевой поток, сорвавшийся с гор.
Когда садились в больничный двор, Стрельцов увидел внизу Копытина. Тот махал им руками с таким остервенением, будто пытался взлететь навстречу. Или отбивался от внезапного рухнувшего дождя.
Первыми к вертолету подбежали санитары с носилками. Волнение главного врача в связи с прилетом главного спонсора, передалось всему коллективу: и тогда мистически сработал принцип испорченного телефона. Кто-то что-то не так сказал, кто-то что-то не так понял. В итоге санитары не сразу врубились и успели переругаться с пилотом и пассажирами, включая спонсора.
– Мы за покойником! – прокричал через высвист вертолетных лопастей пожилой, задохнувшийся от бега санитар.
– Это какая-то ошибка…– побледнел Морозов. – Все на борту, слава Богу, живы-здоровы.
– Господа, на таком дожде нам не до шуток! – задиристо подал голос молодой санитар с рыжим ирокезом на бритой голове. – Есть распоряжение главного врача, и мы обязаны его выполнить! Зарплата у нас смешная, но отрабатывать ее надо! Это дело принципа.   
– Да вы, наглецы, знаете, кто я?!! – грохотнул Стрельцов с той убойной злобой, которая время от времени внезапно и ошеломительно для всех прорывается в людях обычно сдержанных, более того, сурово замкнутых.
– Нам это до булды! Мы при морге... Выше нас только сами знаете кто. Выдавайте покойника!
– Стоп, мужики! – поморщился Федотов и с особой милицейской интонацией значительно добавил. – Чего раздухарились?! С перепою ошалели?
Старший санитар, Юрий Петрович, опытно насторожился:
– Наверное, наш патологоанатом, Давыдыч, извините, Давидыч, опять чего-то перепутал!.. С ним порой бывает. Он как вышел очумелый от главного врача, так сразу нас с Антонио позвал и дал команду немедленно бежать к вертолету. Мол, на нем в больницу из района персонально доставили vip-тело российских масштабов! Будто наш спонсор на даче умер! Мы еще переспросили его: «Не тот ли это олигарх, который каждый год в свой день рождения фейерверк над Воронежем устраивает?». Он подтвердил. Царствие ему Небесное! Или чего-то все равно не сходится?
– Все сходится… Очень даже… – сказал Стрельцов, пытаясь что-то рассмотреть сквозь быстрый, вдрызг разбивающийся дождь. – Гриша, а какое там впереди свечение появилось только что?..
– Не вижу, Виталий Николаевич. Где?.. – насторожился Федотов.
– В углу парка. Присмотрись лучше!
– Там наш морг… – вздохнул старший санитар. – Наверное, мы с Антонио лампочку в каморке забыли выключить. Только сейчас туда свежую покойницу прикатили. Между прочим, очень красивая девушка. Какая-то Татьяна Стрельцова.
– До лучших времен, господа хозяева жизни! – петушино тряхнул мокрым ирокезом Антонио и машинально утерся рукавом, как обнюхал его.   
– Стойте, хароны! – вдруг зло вскрикнул Федотов. – Тащите назад носилки! Ваш Давыдыч-Давидыч как в воду глядел... Папе, кажется, плохо!
– А что, нормальное у него погоняло! – усмехнулся Антонио. – Слышь, Юрий Петрович, а хочешь, я тебя тоже стану «папой» называть? Как настоящего мафиози!
Старший санитар зябко поморщился. Он вспомнил, как еще недавно работал мастером на экскаваторном заводе, получал сносную зарплату и ему обещали должность начальника сборочного цеха, но потом предприятие кто-то стал усиленно рвать на части. Не помогли ни жалобы рабочих в администрацию, ни суды, ничего не дали демонстрации и сухие голодовки. В морге он до сих пор не обвык. По ночам ему часто снятся покойники, вытворяющие всякие безобразия, и Юрий Петрович как ребенок судорожно и пронзительно, с песьим подвывом стонет во сне. И тогда соседи по подъезду, которых пугают эти жутковатые мистические звуки, в страхе стучат кулаками ему в стены, бьют швабрами в потолок или отчаянно топают ногами по полу, точно давят гадину.    

6

Стрельцов очнулся в палате с ощущением мутным и странным: словно он состоял из множества мелких холодных кусочков, которые неуклюже, методом тыка, слепо искали друг друга и медленно собирались в то целое, которым он еще недавно был. Это напоминало возрождение из хаоса броуновского движения. Кстати, оно когда-то  поразило воображение Виталика Стрельцова на уроке физики своей первородной значимостью гораздо больше, нежели классическая невообразимость бесконечности Вселенной. Может быть, оттого, что Вселенная и есть высшее выражение броуновского хаоса?.. 
  Стрельцов попытался повернуть голову, но это оказалось также мучительно невыполнимо, как попытка пошевелить затекшей рукой.
 – Я здесь один?.. – неприятно чужим и как бы искусственным голосом тупо сказал он.
Виталий Николаевич услышал, как кто-то рядом заполошно дернулся, точно солдат, которого командир застал дремлющим на посту.
– Нет…
– Ясно...Вы сосед по палате?
– У меня никогда не будет денег на такие апартаменты! Я всего лишь дежурный врач при вашей особе, – последовал ответ с полусонной детски-капризной раздражительностью.
– Жаль, что вы не господь Бог…
– Зачем он вам?
– Подкорректировать жизнь.
– Вы еще совсем недавно были рядом с ним. Следовало воспользоваться случаем.
– К сожалению, он не принял меня…
– Это наша Ларская постаралась. Вернула вас буквально с того света.
– Я слышал, что она замечательный хирург.
– Не то слово!
– Меня оперировали?
– Пока нет. У вас предположительно опухоль мозга. Доброкачественная, но быстро растущая.
– И какие прогнозы?..
– Это вы с лечащим врачом выясняйте.
– Гори оно все синим пламенем!.. А проститься с дочерью, надеюсь, мне разрешат?
– Ее похоронили неделю назад... Все это время вы находились в коме. Поначалу у вас даже подозревали смерть мозга. А потом совершенно случайно выяснилось, что просто-напросто неисправен осциллограф. Кстати, импортный. Вами для нас купленный. 
– Который час?.. – глухо сказал Стрельцов.
– Четыре утра.
– Я хочу видеть жену.
– Это без проблем. Она прикорнула в ординаторской. До сих пор ни минуты не спала.
Когда Маргарита вбежала, на ходу пытаясь судорожно пригладить волосы растопыренными пальцами, Стрельцов снова отключился.
Маргарита до рассвета, сутулясь, постанывая, просидела рядом с ним, бережно придерживая голову мужа на тот случай, если внезапно начнутся судороги. Время от времени она марлевым тампоном промокала слезы на лице Виталия Николаевича.
На этот раз уже через сутки удалось вытащить Стрельцова из беспамятства, и эта длительная напряженная процедура чем-то напоминала подъем водолаза с запредельно большой глубины.
  – Папа!.. С возвращением в бренный мир… – бережно принагнулся над ним Копытин.
 Гена…– судорожно выдохнул Стрельцов.
– Как твое ничего?
– Я сейчас вроде Лаокоона… Слышали про такого? Его с детьми змеюги задушили, а вот меня меня выхухоль намерена прикончить… Прет как на дрожжах.
Никто не решился поправить оговорившегося Виталия Николаевича.
Он поморщился:
– Что вам удалось надыбать?
– Доложу коротко… – строго вздохнул Федотов. – Нам врачи только минуту дали. Итак, Таня откуда-то ехала домой на авто часа в два ночи. Установить владельца машины пока не удается. Неизвестные увезли тачку с места происшествия раньше, чем туда прибыли гаишники. Неслась Таня по городу где-то под сто шестьдесят. На перекрестке возле Центрального рынка ее машина будто бы попыталась увернуться от троллейбуса – и в столб…
– Какая-то чушь…– поморщился Виталий Николаевич.
– Я тоже чую своим ментовским нутром, что это грубо состряпанная легенда. Явная деза, которую кто-то в своих интересах подкинул нам… –  мрачно сказал Федотов. – На самом деле все, наверняка, происходило не так.
– А водителя троллейбуса допросили? Пассажиров?
– Машина ехала в депо и была пуста. Водитель исчезла неизвестно куда и опять-таки раньше, чем мы успели с ней встретиться. Ее начальство объясняет такое поведение стрессом. Баба совсем ошалела после голодовки: недавно некая фирма попыталась обанкротить их депо. Водители на десять дней отказались от еды в знак протеста. 
– Копайте, ребята, копайте!.. – погрозил Виталий Николаевич. – На всякий случай осторожно проверьте возможную причастность Коровина ко всем этим событиям. Вдруг он наконец созрел для решительных действий?..

Когда генералитет «Стройки века» печально удалился, Стрельцов вновь почувствовал, что его сознание сейчас опять захлопнется. Он попытался закричать, но было поздно. Виталий Николаевич упустил решающий миг. Вместо крика он лишь глухо, судорожно захрипел и тут на каком-то запредельном от сознания уровне, словно оценивая происходящее откуда-то со стороны, облегченно понял, что это просто-напросто на него наваливается сон. 
Только был тот не из обычных. После Чернобыля у Стрельцова объявились какие-то странные, время от времени повторяющиеся ночные видения с одним сюжетом. Так, ему никогда не снилась ни огненная крыша четвертого блока, ни его бойцы, падавшие ничком в расплавленную, адски воскипающую смолу; таким докучным сном стала поездка в Милавку.
Раз от раза одно и тоже: вначале пустой, похожий на послевоенные  развалины железнодорожный вокзал, и он мечется по перрону в темноте, никак не может вспомнить, где останавливается электричка на Милавку. В конце концов Стрельцов находит ее, но с самыми невероятными, нелепыми трудностями: лезет через какую-то крышу, блукает в странных подземельях с людьми-тенями, которые с криком, заполошно шарахаются от него.
Однако самая странная, жуткая, до визга в ночи доводившая его часть сна начинается в родном селе: приехав, он будто бы выкапывает на кладбище тела покойных отца и матери, по очереди приносит их на спине в дом, кормит и поит, вечером читает им вслух газеты, телевизор настраивает, чтобы новости посмотрели, но все это старикам скоро надоедает. Через день-другой они начинают ворчливо проситься назад: «Повидались, почеломкались, пора и честь знать. Назад хотим, сынок, терпежу нет!». Уговоры не помогают. И тогда Стрельцов покорно тащит их обратно, бережно укладывает по гробам, осторожно засыпает землей. При этом Виталий Николаевич слышит, как в могильной глубине мать и отец с облегчением глухо поют в два голоса свою любимую песню:
Выходил на поля молодой агроном,
Говорил, что земля вся в наряде цветном,
Хороша ты земля, мой край дорогой,
Люблю тебя я всей русской душой!
А недавно Виталию Николаевичу приснилось, что отец, прежде чем отправиться обратно в могилу, сделал в сарае гроб. «Для кого это, батя? – усмехнулся Стрельцов. – Или твой уже подгнивать начал?». «Мой два века пролежит целехонек. Доска знатная, отборная. А это для Юрки домовина, Зубахина», – строго вздохнул Николай Пантелеймонович.
Недели через две Федотов на планерке доложил Стрельцову, что в Милавке убит директор сельхозартели «Заря перестройки». Причина смерти Зубахина – криминальная. Некая пришлая фирма «Агролайф Плюс» позарилась на земельные паи сельхозартельщиков, только цену за них предложила в десять раз меньше рыночной. Зубахин объявил на вечер собрание, чтобы своих крестьян просветить,  какова  реальная стоимость их земли, но его упредили десятью ножевыми ранениями, каждое из которых оказалось смертельным. Пришел человек в обеденный перерыв домой борща с салом поесть да своей свинюшке высыпать из мешка ворох ширицы, обрата плеснуть, а его в закуте и прирезали самого как поросенка. Говорили, что пока Юрия Михайловича не нашли, свинюшка, изжевав нежно-ворсистую травку, успела на десерт обглодать руку хозяина, которую тот, падая, уронил рядом со щелястой дверкой.
«Черт знает что! Беспредельщики!» – бешено подумал тогда Стрельцов и заявил, что берет это преступление под свой контроль. Он распорядился службе безопасности оказать следственным органам всяческую поддержку, а бухгалтерии выдать семье покойного из «черной кассы» достойную компенсацию. Все поняли, о какой сумме идет речь: сто тысяч долларов. Держатель кассы Морозов тоскливо усмехнулся: «На настоящее время у нас там голый вассер! Никто из коммерсантов не заботится как следует о ее пополнении. В сейфе только двадцать тысяч четыреста долларов…». Стрельцов с замаха от души врезал кулаком по столу: «Семен!! Потрох! Пополнение кассы на твоей совести! Или тебя надо учить, как это делается? Если через неделю там не будет нужной суммы, я отниму у тебя все, включая дом в Черногории. Или ты наивно думаешь, будто я не в курсе этой якобы тайной покупки?!». «Папа!..»  – трепетно-нежно привзвизгнул Морозов.
Сегодня на больничной койке Стрельцову повторился тягостный сон с поездкой в Милавку, но был тот на этот раз самым изматывающим. Виталий Николаевич как никогда долго и безрезультатно искал электричку, а когда все-таки добрался до села, матери в могиле не оказалось. «Сынок, не волнуйся! На тебе просто лица нет! Ничего не случилось! Просто она с Танюшкой пошла погулять к реке!» – засмеялся отец, когда Стрельцов откопал его. Виталий Николаевич отдышался и взвалил Николая Пантелеймоновича на спину: «Есть хочешь, батя? Я тебе твои любимые сосиски привез. Те, тоненькие. «Аппетитные» называются. А еще семги, и сыр очень хороший, английский». «Спасибо, детка! Жрать хочу как из пушки. И выпил бы немного. Пивца». «Все сейчас организую как в лучших домах!» – засмеялся Стрельцов. «Ты не спеши, – построжел отец. – Харч еще заработать надо. Так что я в сарае чуток погоняю рубанок. Мне опять домовину заказали, но не простую, фасонистую. Уже и материал завезли. Красное дерево, царский бархат. Я, ребятенок ты мой, на том свете модным мастером стал. Неровен час, свою фирму открою и тебя тогда переплюну». «Под кого гроб?» – сказал Виталий Николаевич, осторожно, боком спускаясь по косогору в сторону села: здешний клевер да спорыш холодно припотели пупырышками утренней придонной росы. «Сам толком не знаю… Будто у какого-–то олигарха вроде тебя любимый сын погиб...» – осторожно проговорил Николай Пантелеймонович и вдруг отчего-то неожиданно притих, напряженно припечалился, бережно погладил сына по голове. «В Чечне?» – усмехнулся Стрельцов. «Не остри тупым местом. Этого не ведаю. Да мало ли теперь в России мест, где человека погибель ждет?..».
Проснувшись, Виталий Николаевич, насколько позволяли опутавшие его провода, трубки и пластиковый хомут на шее, огляделся по сторонам, словно еще надеясь увидеть отца поблизости. Увидел обморочно спящую на тахте Маргариту и спящую ничком на широком подоконнике медсестру, будто она мечтательно загляделась в ночное мертвенное окно, в глубине которого потаенно набухало серое точечное свечение, похожее на предчувствие утра. Стрельцов вновь вспомнил тревожный серебристо-голубоватый ореол над реактором четвертого блока…
 
7

Его выписали из больницы на сороковины Татьяны.
На Коминтерновское кладбище, бывшую номенклатурную усыпальницу, для исполнения чина поминальной панихиды Маргарита Петровна привезла из города самого отца Иоанна, о чудодейственной молитвенной силе которого последнее время говорил весь город, и славного своим басом, а также строгой красотой службы иеродиакона Петра. Когда служили панихиду, тот размашисто, грозно взбрасывал перед собой кадило с багряно тлевшими угольями. Цепь колокольчато трепетно звенела. Молитвы и пение в этот позднеосенний четкий день с густо прочервленным небом, казалось, напрямую шли к Богу. Когда раздалось вширь над могилами и всплеснуло над кладбищенскими гренадерскими соснами «Со святыми упокой-ой-ой!», Виталий Николаевич как задохнулся.    
Татьяну похоронили на Аллее Славы напротив памятника Троепольскому, и Гавриил Николаевич со строгим прищуром глядел сейчас с могильной плиты на нынешнюю бизнес-элиту, которую Стрельцов примирительно пригласил на поминки без дележа на своих и чужих. Получился в прямом смысле слова vip-парад с демонстрацией внушительной финансово-политической силы. Явка оказалась практически стопроцентной, как в годы КПСС на отчетно-выборное партсобрание. Длинной вальяжно-степенной вереницей шли к папе хорошо питающиеся, великолепно отдыхающие и развлекающиеся люди. Волевым усилием сгоняя со своих образцово свежих лиц выражение глубокого удовлетворения собственной услужливой судьбой, они аккуратно припадали ими к небритой, неврастенически бледной щеке Виталия Николаевича; следом выполнялась процедура сдержанно-строгого целования Маргаритиной руки.
К мучному «червю» Коровину Стрельцов, учитывая нешибкий рост этого бородача, несколько принагнулся. Тем самым он словно бы дал Вячеславу Михайловичу некое право заговорить с собой. И тот этим торопливо и взволнованно воспользовался:
– Прими мое искреннее соболезнование!.. – мальчишеским баском сказал Коровин и печально наморщил свой лоб, большой, как нависшее над лицом забрало.
Стрельцов холодно кивнул.
– От всего сердца!
– Как твой бизнес, Слава?
– Что-то не очень. Чую, рейдеры под мое дело роют. Конфликт провоцируют. В лучшем случае готовят «недружественное поглощение».
– Будь внимателен. Береги бороду. Силовой захват с их стороны вероятнее всего.
– А мы так и будем каждый по себе, как удельные князья перед татарами?
– Силой их не сломить. Законом не перешибить.
– Лично я буду драться за свой бизнес как за родной дом! – чуть ли не притопнул Коровин.
– Бог в помощь.

Для поминок арендовали в центре города старинный академический театр, в кулуарах которого срочно все фотографии спектаклей поменяли на Татьянины снимки, некоторые из которых оказались очень неплохими, особенно ее монастырская фотосессия из Дивногорья.
Виталий Николаевич, несмотря на свое не лучшее состояние, первые полчаса так-таки высидел за столом. Более того, как все и ожидали, заглавное слово о дочери сказал он. Говорил тихо, медленно, но слов не искал. Даже его больничная глубокая бледность на некоторое время уступила место хилому румянцу напряженного волнения. Когда Стрельцов сел, многие женщины еще долго продолжали аккуратно убирать с лица слезы. Мэр приобнял его и трижды бережно поцеловал.
По завершению поминального вечера Маргарита Петровна наметила коллективное прослушивание арий Татьяны, Евгения Онегина и Ленского, но это мероприятие не состоялось. В зал пришло (ввалилось) не более пяти человек (Вячеслав Коровин с депутатами), да и то они, кажется, забрели сюда случайно и не очень интересовались происходящим на сцене. По крайней мере, классическую фразу «Куда-куда вы удалились?..» Коровин, усиленно пытавшийся самостоятельно найти выход из зала, однозначно понял неправильно. Он не только начал громко извиняться перед актерами, но почему-то еще и заплакал.
Уходя, олигарх номер два одной рукой вдруг ухватил в дверях за портупею федотовского охранника, другой сунул ему под нос свою знаменитую шишковатую дулю:
– Как стоишь перед офицером, собака?! Брюхо подбери!
Когда его аккуратно, с вежливой поспешностью несли к машине, Вячеслав Коровин продолжал покрикивать с уже закрытыми глазами:
– Доложи командиру!.. Вызываю его на дуэль... Чтобы дураков на первый пост не ставил. Драться на саблях! До смерти!..

То ли на Маргариту так подействовала аура старинного театра, то ли под воздействием ее любимого абсента сказались годы преподавания в академии искусств, но в машине она стала на колени перед мужем и, заломив руки как провинциальная актриса позапрошлого века, хрипло вскрикнула:
– Дорогой!.. Наши дети отданы на заклание Злу как агнцы Божьи! На твой бизнес замахнулись какие-то пиратские роджеры!
– Рейдеры … – уныло поправил Стрельцов. 
Маргарита напряженно, сильно сжала глаза, словно пытаясь выдавить слезы. 
– Молчи, мать…
– Только я знаю, как тебе больно!
– Честное слово, смени пластинку…
– Нам больше не для чего и не для кого жить!
– Прошу тебя, Маргарита, покури.
– Я хочу успеть спасти хотя бы тебя! Милый! Кто-то с очень сильной черной энергетикой навел порчу на нас! Может быть даже наложил вечное проклятие! Необходимо срочно найти знающую деревенскую бабку! Лишь ей будет по силам справиться с этим злом!
– Могу дать наводку! – бодренько сказал Морозов из вальяжно сумрачной глубины лимузина. Носик блескучий высунул из-за кресла, похожего на разверзнутую пасть гиппопотама, и ласково прыснул.  – Извините за невольный каламбур: на водку дать, на чай… Но если серьезно, мне такая продвинутая старушенция известна! По всем отзывам Ванге до нее далеко! Зовут Анна Григорьевна. Село Медвежье. Говорят, сам Ельцин тайно ее навещал, прежде чем решился уйти из Кремля. И вообще к ней со всей страны едут.
– Отъездились… – жестко заметил Федотов.
– Налоговики добрались?
– Чушь не неси. Денег она ни с кого не брала.
– Так что же случилось?
– Тебя это напрягает?
– Что-то вроде этого. Я хотел к ней поехать на следующей неделе. Знаешь, наметил себе такой душеспасительный духовный Бермудский треугольник: вначале в Задонск припасть к мощам Тихона, затем в калмыцкие степи к буддистам медитировать, а оттуда к Анне Григорьевне сглаз снять.
– Она две недели как умерла.
– Стоп-стоп! Не надо меня понтировать! С какой стати я должен тебе верить?
– Я ее сын, Семенушка. Как говорили у нас в селе – сын ведьмы…
Стрельцов нащупал руку Федотова:
– Гриша, а я об этом ничего не знал, не ведал... Минус мне. Просвети благодетеля поподробней…
– Стоит ли о грустном, папа? Тем более сегодня…Тебе и без того тошно. Да и рассказывать, собственно говоря, нечего. Банальная история о том, как сволочь сын отказался от матери якобы из передовых идейных соображений ...  – смутно проговорил Федотов. – Из детства до сих пор хорошо помню толпу приезжих людей у нас во дворе... Каких только болячек не насмотрелся я тогда. Мать и рожу заговаривала, и волос, порчу отливала. Это было страшнее всего видеть. Я всегда куда-нибудь прятался, когда она начинала шептать над водой и при этом раз за разом судорожно зевать. Да как потом плеснет заговоренную воду в лицо порченному или порченной: тех так и отбросит от нее, словно после мужицкого удара. Некоторые падали в обморок мертвее мертвого. В общем, выскочит у человека душа, а мать затем долго стоит возле тела на коленях и одними ей известными словами зовет, грешную, обратно. Чего говорить: соседи матери сторонились, да и я стыдился ее. Когда однажды на уроке литературы учительница велела нам написать сочинение о родителях, я свое так и назвал: «Моя мать – ведьма». А позже меня в комсомол отказались принять из-за нее. Вот тогда я и удрал жить к двоюродной тетке в Воронеж. Отслужил армию, пошел на шинный сборщиком. Там меня в партию продвинули, в милицию рекомендовали… А с родительницей я с тех пор не виделся ни разу. Да и на похороны не поехал… Как заклинило. Себе такой сволочизм красиво объяснил служебной занятостью.
– Дурак…– поморщился Стрельцов.
– Знаю...
– Чтобы завтра же рыдал на могиле матери!
– А расследование?
– Толку от тебя.
– Бедный Гриша! – Маргарита потянулась и коротко поцеловала Федотова. – Скажи, а тебе, случайно, не передался дар Анны Григорьевны?
– Никогда, Маргарита Петровна, над этим не задумывался. В голову не приходило. И потом, какой это дар? Скорее наказание Божье…
– Не скажи, не скажи… А давай проведем один маленький эксперимент. Вот ты уже какую неделю землю роешь в поисках человека, который управлял машиной, на которой наша Танечка погибла. А результат хотя бы маломальский есть?
– Нет, Маргарита Петровна, нет... Голый вассер!
– Тогда закрой, пожалуйста, глаза. Представь ту страшную ночь, тот автомобиль. Ты будто бы тоже в нем, на заднем сидении. А кто за рулем?! Быстро, Григорий, быстро! Не думать! Говори первое, что придет в голову!!
– Ничто не приходит…
– Включи фантазию! На полную катушку! Анна Григорьевна сейчас тебе, непутевому, поможет…
– Не помогает…
– Маргарита Петровна! Надо дать Грише кусочек сахара! – усмехнулся Копытин. – По крайней мере, Ванге такая сладкая хитрость всегда помогала разбудить пророческий нюх!
– Да пошел ты! – бухнул Федотов и осторожно погладил голое холодное плечо Маргариты Петровны. – Не плачьте… Вам это не идет. И вообще по правде я секунду назад действительно кое-что увидел. Одна странная картинка… Даже говорить неловко…
– Только попробуй отмолчаться!
– Знаете, будто какая-то река. Очень большая. Ветер, волна. В лодке вы, Таня, Царствие ей Небесное и ты, Копытин. А на берегу сын Коровина Володька. Кричит вам что-то.
– Я же говорила!.. – привзвизгнула Маргарита. – Господа, Григорий только что смог мысленно проникнуть в прошлое!
– Короче, сын ведьмы, тебя в самом деле чем-то озарило как обухом по голове или ты моей тоскующей жене в темноте зубы заговариваешь?.. – тихо, истраченно сказал Виталий Николаевич.
– Ни то и ни другое, папа…
– Понятно…– сухо отозвался Стрельцов.
– Извини…– уныло вздохнул Федотов. – Это я так, с дуру ума. Завелся как мальчишка.
– Ладно,  плесни джина. Да пополней.
 Он взял стакан, но пить не стал.
– Вот что, сын ведьмы… Твое видение разве что на какую-то неуклюжую выдумку тянет. Скорее всего ты его сам на ходу сейчас сочинил. Но зачем? В любом случае я тебе благодарен. Насчет Володьки Коровина ты мне неплохую мысль подал. Как я только про этого молодца сразу не вспомнил? Не на пустом же месте его и Танюшу эта сволочь Хазаров под видом Ромео и Джульетты изобразил в своей убогой статейке. Мне кажется, тут есть что копать. Итак, приказываю немедленно выяснить, где в день гибели Тани обретался наш господин поручик. И в каких краях он теперь? – Стрельцов неестественно резко улыбнулся и вдруг бросил стакан в окно. Звон стекла никто не услышал: они ехали слишком быстро.
Федотов судорожно напрягся:
– Задание понял. Разреши тормознуть машину возле телефона–автомата?
– Мобильник разрядился? Возьми мой.
– Не стоит. Я буду звонить своей коровинской агентуре. Нужен незасвеченный аппарат.
Стрельцов наклонил голову и снизу, из-под плеча поглядел на начальника службы безопасности:
– А ты еще тот рыбачек! Сети свои вон где умудрился расставить! Выношу высочайшую благодарность.
– Рад стараться, ваш бродь… – усмехнулся Федотов и азартно вскрикнул в самолетную глубину лимузина. – Колян, осади за мостом!
Однако Коляну пришлось еще раза три «осаживать» в разных местах города: или трубки оказывались оторваны или вовсе телефоны с корнем выкорчеваны. Только возле железнодорожного вокзала Федотов наконец ссутулился под пластиковым козырьком, словно надел на голову огромный мотоциклетный шлем. Бросив внимательный взгляд на цыганок, порывисто прошуршавших мимо своими многослойными классически блескучими юбками,  он заговорил с кем-то нарочито громким, весело-наглым голосом. Со стороны это телефонное общение казалось обычным трепом двух приятелей, и только Виталий Николаевич понимал, что за тем скрывается особый агентурный язык.
Назад к машине Федотов шел резво, с прискоком, точно коня оседлал.
– Папа, ты гений сыска!
– Просто гений, сынок.
 – В тот вечер, когда Таня погибла, младшего Коровина видели с ней на выставке художника Криворучко «Русь Православная», а на следующий день он подозрительно срочно вылетел в Париж якобы на какой-то симпозиум по истории Русской Армии.
Стрельцов болезненно поморщился:
 Я хочу как можно скорей увидеть перед собой этого деникинца. Или корниловца?
– Папа, такое исключительное задание приятно щекочет мою ментовскую плоть! – усмехнулся Федотов. – Дед у меня был известный чекист! После гражданской войны не раз участвовал в уничтожении белогвардейской сволочи непосредственно в ее эмигрантском логове. Обещаю: выкрадем из Парижа младшего Коровина чище чистого. Недели две даешь на операцию «Поручик»?
– И одной за глаза хватит, – сказал Виталий Николаевич и неожиданно жестко объявил водителю. – Кольча, я хочу выйти!
Николай ловко вынырнул из машины, открыл ему дверь красивым, выверенным жестом, точно жестяную банку с оливками за кольцо откупорил.
– Руку дай.
– Папа, ты далеко собрался? Уже второй час ночи, – бдительно напрягся Федотов.
– Прогуляться по вокзалу, Гриша. Да будет тебе известно, что его аура лучше всего прочего стимулирует мое мышление.
– Извини, но я с тобой.
– Только на десять шагов позади.
Стрельцов вошел в ночной вокзал, как погрузился в тот свой серийный сон, в котором раз от раза порывался поехать в Милавку, но никак не мог найти свою электричку.
Вокзал будто ждал его. Тяжелые длинные люстры в духе сталинского классицизма изливались торжественно-мощным светом. По-военному строгий мрамор стен и пола сиял парадным блеском. Недоставало разве что духового оркестра. Именно отсюда под звуки «Прощания славянки» свежеиспеченного лейтенанта Стрельцова, выпускника местного пожарно-технического училища, покатил в свое время киевский поезд в чернобыльском направлении.
Виталий Николаевич набрал на пульте автомата станцию Милавка и четко увидел давно забытые им цифры времени отправления и прибытия электрички. Прошло столько лет, но они не изменились ни на минуту, хотя часы истории уже давно повернули стрелки на своем циферблате в обратную сторону. Что-то знаковое было в факте такого постоянства.
Время замкнулось.
На выходе с вокзала Виталий Николаевич увидел на длинных ступенях стайку цыганок, напомнивших ему разноцветьем юбок золотистых щурков из милавского детства, которые оспинно дырявили гнездами высокий правый берег Дона. Только ни одна из них сейчас не вспорхнула с быстрым крикливым говором, навязываясь сказать всю правду «дорогому и бесценному». Более того, все они точно попрятались по своим норкам.
«Неужели ромалэ дадут мне уйти просто так?.. – усмехнулся Стрельцов. – Небывалое явление!». 
Ближе всех к нему сидела, утомленно разведя под юбками острые колени, старая толстоносая цыганка с дерзко-гордым и печальным взглядом.
– Что же ты не предлагаешь мне погадать? – усмехнулся Виталий Николаевич.
– Не умею, хороший… – в сторону глуховато отозвалась старуха.
– А кто из твоих товарок умеет?
– Никто.
– Деньги упускаете. Вашему барону не понравится.
 Над нами ничьей власти нет. Мы люди вольные…  – Старуха строго лязгнула тяжелыми вызолоченными зубами и брезгливо отвернулась.
Уже садясь в машину, Виталий Николаевич вдруг услышал как она тихо сказала точно себе под нос:
– Сердце твое скоро успокоится…
Стрельцов обернулся с неопределенной усмешкой:
– Спасибо, бабушка. Однако как тебя понять: я что, в ящик сыграю?..
– Не все так плохо, как тебе кажется, мил человек! Вот возьми стакан. Бери, бери смелей, – насмешливо улыбнулась старуха. – Не бойся, не отравлю. Когда тебя домой привезут, налей в него воды и поставь на подоконник. Если вода наутро покраснеет, значит, вскоре все будет так, как я тебе, любезный, сказала.
– Старый наивный фокус! – уныло поморщился Стрельцов, и сдержанно кивнул Федотову. – Ладно, возьми, сын ведьмы. Чем черт не шутит.
– На анализ?
– Отдашь повару. Пусть все сделает, как сказано.
– Он меня и слушать не станет.
– Что за ерунда?
– А ты разве не замечал? Илюха уже давно считает себя на фирме самым главным после генерального. К нему на драной козе не подъедешь. Когда он привозит в офис обед для тебя и нас, твоих замов, то наши порции день ото дня нагло уменьшает порции. Даже на хлебе по кусочку, но экономит!
– Надо будет объявить Илье Сергеевичу благодарность! А может быть и повысить в должности? Эх вы, слабаки! – впервые за долгие месяцы расхохотался Стрельцов.

                8    
         
Само собой, вода в цыганском стакане к назначенному сроку приобрела бледно-розовый оттенок. Илья Сергеевич так и доложил наутро папе.
– А что если действительно в моей жизни произойдет некое чудо? – усмехнулся Виталий Николаевич.
– Даже стыдно, что вы во всякую ерунду готовы поверить. Перед вами просто-напросто раствор марганцовки! – твердо прокомментировал повар цыганский эксперимент. – Дурят нашего брата! Во всем и все! Жратва сплошь продукты-мутанты, лекарства фальшивые, на эстраде бездарные придурки поют электронными голосами! Мир перевернулся!
Виталию Николаевичу показалось, что бывший кок сейчас распалится так, что или плеснет ему в лицо из цыганского стакана, как Жириновский Немцову, или влепит с размаха кулаком в грудь, как гоношистому продавцу селедки на рынке.
– Ну, ну, сбавь обороты народного гнева… И вообще давай считать, что мы проехали эту тему, –  сказал Стрельцов. – Ты тоже хорош! Порции моим замам в обед раз от раза занижаешь. Хлеба не докладываешь! Может, и на мне с Маргаритой ты экономишь? – всхохотнул Стрельцов.   
Илья Сергеевич самоуглубленно улыбнулся:
– Я, Виталий Николаевич, как человек в прошлом с суровой морской закалкой, скажу прямо: интуиция подсказывает мне, что коровинская эскадра уже наступает нам на пятки. Поэтому нужен во всем сберегающий режим, как на подлодке, которая ввиду преимуществ противника временно легла на грунт и затаилась.
– То–то ты нас недавно целую неделю мясокомбинатовскими пирожками с «котятами» кормил!! – весело зажмурился Стрельцов. – А мне на уши лапшу вешал, будто санэпидстанция на тебя наехала!
– Увольняйте.
– Уволю. Нечего панические слухи про разных там рейдеров распускать! Им со мной тягаться стремно! Я в полной своей силе и ясном разуме! Что ты страхи попусту нагоняешь? Это пусть Коровин вибрирует. На его мучную империю сильные люди наехали, хотят оперативное управление перехватить и по частям его бизнес перепродать или переориентировать.
– У англичан, Виталий Николаевич, рейдерами назывались боевые корабли, которые действовали в одиночку. Уничтожали транспорты и торговые суда. А эти люди, наши, местные?
– Что ты, кок. У нас деятелей такой квалификации нет. По сути это братки, воры и спекулянты российского масштаба, но они настолько профессионально заглатывают собственность у таких как мы с Коровиным, что комар носа не подточит. Деловую этику эти авантюристы не соблюдают, но методы их чаще всего абсолютно законны. Так что не гони волну, не порть папе настроение. Я ведь как малый ребенок, как счастливый дурак душой воспрянул, когда вода в цыганском стакане покраснела... Даже на радостях хотел тебе предложить сегодня наше любимое дело исполнить! По всем моим расчетам самая пора.
– Картошку на зиму покупать?
– Помнишь!
– Момент серьезный.
– Ты же знаешь, это мой сдвиг по фазе. С одной стороны, оно мне нужно? Только глазом моргну, и нам закрома засыпят таким отборным картофелем, какой и в кремлевской столовой никогда не видывали. Но что–то милавское, родное каждый раз тянет меня по осени на базар: походить между мешков, прицениться, приглядеться. У нас в селе знатная бульба росла! Из Донбасса за ней ехали, из Харькова, с Кубани. Ее бы в Париже во Всемирной палате мер и весов водрузить на постамент рядом с воронежским кубом эталонного чернозема!
– Так что мы тогда расселись? Свистать всех наверх!
– Свистеть в доме – денег не будет!.. – Виталий Николаевич бодро наклонился к окну оценить погоду.
Кленовые листья ворохом лежали у забора, присыпанные пеплом изморози. Предзимье.    

Рынок от его дома отстоял в самой что ни на есть минутной близости. Хотя рынком его или, скажем, базаром в общепринятом ныне смысле слова назвать никак нельзя было: Виталий Николаевич не позволял залетным перекупщикам вблизи его дома диктовать свои условия. Здесь за прилавками и просто «с земли» предлагали свою продукцию только те, кто ее выращивал. С ними можно было и поторговаться, и поговорить о жизни, о видах на урожай или приближающихся выборах. И уж так на этом мини-рынке повелось, что все торгующие, независимо от возраста, всякому покупателю, если даже тому удавалось донельзя сломить цену, всегда от сердца раздушевно желали: «Кушайте на здоровье! Дай Бог вам всего хорошего!». На что большинство приобретателей родноземельной продукции с удовольствием и некоторым ласковым смущением, которое вызывает в нас принародное произнесение добрых слов, в свою очередь порывисто отзывались: «И вам, и вашим близким дай Бог того же!».
На свой рынок Стрельцов и Илья Сергеевич всегда одевались очень запросто. Как Пушкин на ярмарку. По теплу приходили в обычных спортивных костюмах, если холодало, бывший кок влезал в свою старенькую черную шинель, а папе отдавал бушлат. Форменную одежду Виталия Николаевича в свое время утилизировали как источник повышенного радиационного излучения. Между прочим, у него до сих пор оставалась ничем не доказанная и даже дозиметрическими показаниями стопроцентно опровергнутая убежденность, будто он внутри все еще нашпигован опасными даже для окружающих чернобыльскими рентгенами. Бывало не раз, что ночью он останавливался в темноте перед зеркалом и тревожно приглядывался к своему отражению. Иногда ему в самом деле казалось, что он зыбко, почти точечно светится, будто некто у него за спиной утаено держит запаленную тонкую свечечку.
По первому обходу рынка Виталий Николаевич обозревал общую картину и вызнавал расклад цен, но не у всех продавцов подряд, а только у тех, подойти к которым сама душа с уважением желала. Приглядит такого и остановится раздумчиво, со строгой хитринкой. Без улыбки на рынке делать нечего. По второму кругу Стрельцов уже ходит с видом придирчивым донельзя и бдительно высматривает картошку, сопоставляет. Ищет формой ровную, овально-округлую, с тонкой рябью сеточки, точно в паутинку завернутую. Обязательно попросит разрезать да еще и надкусит, под языком подержит, чтобы удостовериться в белизне наливной мякоти, вызнать ее сладость и сочность, а также способность вылежать до очередной соловьиной поры не сморщившись, не исчернев и коготки ростков не показав.
–  А не ты, миленький, только что у меня картохи целую сумку взял?.. – вдруг приподнялась с корточек навстречу Стрельцову какая-то резвая, верткая старуха в милицейской шинели.
– Я еще не выбрал, какую покупать! – засмеялся Виталий Николаевич. – А что касается твоей, так она мне не интересна. Сразу видно: чересчур шишковата.
– Сам ты шишковат не в том месте! Люди!! Этот дядька только что у меня десять килограммов отборной картошки насыпал и не оплатил! Забил бабке голову дурацкими разговорами! Охрана! – схватившись за голову, с удовольствием вскричала старуха.
– Что ты, бабушка. Ты ошиблась. Смотри: у меня в руках нет никакой сумки, – машинально покраснел Виталий Николаевич.
– Вас двое было хитрюг. И ты ее своему напарнику ловко передал. Вон тому, который у тебя за спиной торчит и бессовестно хохотом давится! Развели бабку, нехристи, и радуются! Между прочим, я даже кличку твою воровскую знаю! Ты – Папа… Мне внука про тебя говорил.
– Эй, Федоровна, глаза разуй, кто перед тобой стоит! – раздалось со всех сторон. – Не позорь нас! Выключи глотку! А то в самом деле охрану позовем! Пятнадцать суток схлопочешь только так за клевету. 
– Подводник!.. – с усмешкой обернулся Стрельцов к повару. – Дай бабушке сотни три. За моральный ущерб. Скорее всего кто-то ее действительно нагрел. А мы уходим. Настроение играть в базар-вокзал у меня пропало.
– Что ты, папа… Извини, Виталий Николаевич! Я там на углу у одной вдовушки такую отменную бульбу приглядел! Айда до нее! Не пожалеешь… – Илья Сергеевич отвел за спину руки с растопыренными пальцами, точно взлететь собрался.
Стрельцов взял его за ухо:
– Не дергайся. Понимай момент. За кого меня только не принимали в свое время. В Чернобыле однажды за директора атомной станции. В Москве как-то за актера Михайлова. В родной Милавке совсем недавно было так, что спутали с губернатором. Никто не ждал его! Такой переполох в правлении начался! Директор Зубахин, Царство ему Небесное, из столовой, где они пили с моим батей, через окно сиганул на улицу и как сохатый ломанулся в кусты: травить спирт вместе с котлетами. Вором меня посчитали впервые. Видно что-то реально кончилось во мне…
– Да ты, папа, еще в дикой силе! – заскрежетал зубами Илья Сергеевич. – Так что ухо отпусти. Оно у меня уже с полблина стало.

9

У Стрельцова было два основных офиса: первый он перекупил в начале девяностых у стагнирующей КПСС, второй ему достался с подачи дышавшего на ладан облисполкома. Советские чиновники, чувствуя, что они ускоренно идут на дно следом за КПСС, напоследок за цену горой не стояли и предпочитали журавлю в небе хотя бы перо синицы в руках. В итоге Виталий Николаевич за стоимость двух-трех подержанных иномарок стал хозяином элитной недвижимости со складскими помещениями на нескольких гектарах и железнодорожными подъездными путями.
Когда сегодня подъезжали к «Стройке века», Виталию Николаевичу ни с того ни с сего представилась одна нелепая, но, учитывая его сегодняшний «базарный» опыт, вполне возможная ситуация: сейчас на проходной охранник не узнает его и, тыча в лицо стволом автомата, потребует немедленно очистить помещение.
Стрельцов нервно усмехнулся. 
После того как за папой мощно закрылась на все засовы бронированная дверь кабинета, на телефон внутренней связи Екатерины Дмитриевны пошли быстрой чередой звонки замов и начальников отделов. И все с одним вопросом: «Как он?». Хотя Стрельцов прошел к себе так стремительно и как бы ото всего отключено, что она не успела даже поздороваться с ним, все же Екатерина Дмитриевна без колебаний четко отвечала каждому звонившему, если, правда, это был человек по негласной иерархии допущенный к знанию оттенков папиного настроения: «Господа, лучше лечь на дно…». Господа тотчас многозначительно усмехались, но по причине особой, к состоянию стрельцовских эмоций не имеющей никакого отношения: просто этим морским термином Екатерина Дмитриевна напоминала им о своих романтических и не только отношениях с бывшим коком атомной субмарины «Воронеж», которые она наивно считала их с Ильей Сергеевичем глубоководной тайной.
– Копыто ко мне! На раз-два! – смурно и достаточно неразборчиво объявил Виталий Николаевич по громкой связи.
Геннадий прошел в сторону папиного кабинета по алой ковровой дорожке четко и уверенно, как Гагарин после возвращения из Космоса шагал навстречу трибуне с Никитой Хрущевым.
– Выпьешь? – со строгой доброжелательностью встретил его Виталий Николаевич.
– А что у тебя?
– Текила. Ирландский джин. Отменный самогон на зверобое.
– С тобой буду что угодно.
– Я воздержусь.
– Что так?
– Поставил себя на профилактику.
– Врачи напугали?
– Душа пожелала...
– Надолго?
– Навсегда.
– Не прикалывайся.
– Хватит зубоскалить. Я пригласил тебя для серьезного разговора. Меня недавно из достоверных источников проинформировали, что я попал в сферу интересов питерской группы рейдеров.
– Не ты один… – сухо сказал Копытин.
– И об этом я тоже поставлен в известность. Только кого дерет чужое горе? А вот как мы с тобой персонально, Гена, будем выворачиваться?
Копытин равнодушно улыбнулся:
– Не мы, папа, а ты сам. Что с меня взять? Я наемный работник. Вон мой кореш на крупяной фабрике начальником отдела маркетинга сидит уже при третьем хозяине: вначале был свой, местный, потом питерский, теперь московский. Но все его ценят, холят. Спец, одно слово!
– Ты вот как-то говорил, что неплохо закорешился с судейскими. Мне сегодня стало известно, что рейдеры хотят заставить одного отморозка в мантии лишить меня права голосовать на собрании своим контрольным пакетом акций. Срочно останови вынесение такого определения… – наклонил голову Виталий Николаевич. – Время у тебя есть: сутки-двое. Судья будто бы запросил тридцать тысяч долларов, а они ломят его на двадцать. Найди мне этого человека. Я не глядя дам ему сорок тысяч отступных.
– В эту кухню меня не пустят. И брат твой, хоть он и в администрации Президента, уже не поможет. Рейдеры к «Сбербанку» и «Газпрому» подбираются!
– Голован! Вы все, стройбатовские, такие сообразительные?.. – резко усмехнулся Стрельцов.
– Я, между прочим, никогда в этой потехе не служил. Сними лапшу с ушей. Я был полковым снабженцем в Чечне. С Березовским одно время имел дела. Да только генерал Романов, который сейчас в коме, меня за мою коммерческую хватку невзлюбил. Пришлось снять погоны… – приулыбнулся Копытин. – Только разговор не о том! Я до сих пор помню как один бывший старлей года три назад в ресторане «Пушкин» со слезами умиления рассказывал мне о том идиотски-счастливом миге, когда узнал, что отныне в его руках несметные бабки. Полночь, огромная рожа Луны, а он ошалело потрясает кулаками  и вопит в небо на всю Вселенную титанические фразы типа: «Я – богат! Я чертовски богат!! Здравствуй, новая жизнь!!!».
– Было… Ну и что? – приглушенно сказал Стрельцов.
– А то, что я уже тогда печально промолчал по этому поводу.
– Припоминаю. Да, ты действительно в тот раз ничего не сказал.
– Но в душе тебя пожалел… – вальяжно вздохнул Копытин.  – Когда в эпоху шоковой терапии ты и тебе подобные наудили свои фантастические капиталы в мутной водице, то фанаберисто решили, будто вы отныне и навеки безраздельные хозяева мира. Основа его основ! Как ты страстно мечтал Серафима посадить на трон своей великой империи! Продлить свою власть на долгие века! А он умней тебя оказался. И Татьяна.
– Заткнись…– тихо сказал Виталий Николаевич.
– Потерпи, папа. Еще пару слов. Итак, ничто не вечно под Луной. Даже твои дети подсознательно чувствовали: корпорация «Стройка века» – калиф на час. К тому же ты нарушил один суровый космический принцип. Он звучит примерно так: «Не высовываться». Но папе очень захотелось! Засвербило в одном месте. Ты самонадеянно вытянул шею, и тебя кому надо заметили. Как паук жирную муху, которая басисто зажужжала в паутине. Если перефразировать одно знаменитое выражение, то оно сегодня прозвучит примерно так: «Гидра рыночной революции пожирает сама себя»!
– Король умер, да здравствует король?
– Примерно так. В свое время я на ласковых крылах моих любимых генеральш мог высоко взлететь и тоже стать хозяином твоего уровня, если не выше. Но вовремя понял, чем вся эта предпринимательская гонка по вертикали в итоге закончится. Одним словом, сейчас лучше быть наемным менеджером или мелким лавочником, чем крупным бизнесменом. Поэтому обналичивай все, что можно и поскорей ложись на дно. На обеспеченную старость тебе хватит. Плюс пенсия, чернобыльские льготы. В крайнем случае, открой на окраине ларек и торгуй себе на здоровье американскими окорочками. Рейдерам такой бизнес до фени, а тебе в карман денежка, пусть и скромная, будет регулярно капать…
– Дурдом! – коряво засмеялся Стрельцов.
– Пока ты будешь сжигать корабли, я тебя на пару месяцев могу прикрыть, – Копытин машинально потер свои уши. – Прости, папа, но я ослушался тебя и до сих пор не закрыл свою скромную фирмочку. Помнишь идею с двойником, который вместо тебя пятнадцатого октября нынешнего года принимал подарки и поцелуи от сотрудников? Так вот в древней Ассирии практиковался ритуал «подменного царя». Если астрологи видели угрозу жизни повелителя, то его на опасный период отправляли в загородную резиденцию. Для пущей правдоподобности к царю там относились как к низкородному земледельцу и во всем ограничивали. Только палками не били. А вот подменного правителя, напротив, наделяли атрибутами полной власти. Однако по прошествии опасного периода его убивали (должно же предсказание сбыться!), а истинный царь на белом коне возвращался во дворец. Одним словом, я предлагаю тебе стать на время главным действующим лицом примерно такого мистически-философского спектакля!
Стрельцов на эту историю никак не отреагировал. Точно она и не ему была рассказана. Он позвонил в секретариат, отвернулся к окну. Как бы отпустил свой взгляд на волю в предзимнюю строгую бирюзу. По крайней мере, так показалось Копытину.
Даже когда на звонок быстро и аккуратно вошла Екатерина Дмитриевна, Стрельцов не сразу повернулся к ней.
Она аккуратно вздохнула.
Виталий Николаевич вдруг вспомнил, что у нее год назад нелепо погиб муж Федор Петрович Иорданский, бывший командир атомной подлодки и, соответственно, командир кока Ильи Сергеевича. Уйдя в отставку, Федор Петрович устроился охранником в Сбербанк. Его пенсии им с Екатериной Дмитриевной стало не хватать: они взяли к себе двух близняшек ее племянника Святослава, который погиб в Беслане при освобождении заложников. Его жена тогда быстро, безвозвратно спилась и однажды в пьяной горячке шагнула с балкона. Хотя этаж был девятый, ее спасли, но с тех пор она в психоневрологическом диспансере. И это тоже требовало от Иорданских дополнительных расходов.
В тот свой последний вечер Федор Петрович шел на спортивной яхте с друзьями из Морского клуба по водохранилищу уже в темноте и при сильной волне. Когда резкий порыв ветер вдруг захлестнул парус, он полез на мачту расправить его. В это время судно подхватилось вверх,  и он неожиданно оказался вблизи просевшего из-за аварии провода высокого напряжения. Трескучий корявый разряд как змеи Лаокоона стиснул Федора Петровича и убил, чего не могли сделать за годы его службы ни штормы, ни пожар на атомном реакторе, ни тараны специальных американских субмарин, ни донные мины-рогачи Второй мировой, свои и чужие.
Это случайное воспоминание, не имеющее никакого отношения к тому, что напрягало сейчас Виталия Николаевича, при всем при том однозначно убедило его: в своем только что принятом решении он прав.
«Спасибо за помощь, капитан…» –  строго подумал Стрельцов и встал:
– Екатерина Дмитриевна, когда господин Копытин устраивался к нам, он в лучших кадровых традициях заранее написал заявление об увольнении по собственному желанию. Я тогда же его подписал. Оно хранится у вас в сейфе в целости-сохранности?
– Да, Виталий Николаевич. Принести его?
– Нет, Екатерина Дмитриевна. Поставьте на нем сегодняшнее число и передайте в отдел кадров для оформления. Проследите, чтобы приказ был вывешен на всех досках объявлений. Еще деталь: в нем обязательно должны быть слова, что я отныне объявляю господина Коровина своим личным врагом.
Копытин усмехнулся:
– Как Гитлер Маринеску? Папа, за что?
– Рожа мне твоя последнее время не нравится. Прощай, игрок. К сожалению, Федотов у нас в загранкомандировке, поэтому, пожалуйста, Екатерина Дмитриевна, не сочтите за труд и распорядитесь от моего имени, чтобы охрана больше не пропускала господина Копытина в наш офис.
– Мне страшно, папа. Ну, ты монстр! Уношу ноги! – мощно поднялся Копытин. 
– Виталий Николаевич, не знаю, кто вас и каким образом проинформировал насчет местонахождения начальника службы безопасности, но только Григорий и с ним еще какой-то симпатичный молодой офицер со шрамом на лице ждут в коридоре разрешения войти в ваш кабинет! – строго доложила Екатерина Дмитриевна и вдруг ойкнула, присела как девчонка. Это Копытин, уходя, неожиданно поцеловал ее в щеку.
Стрельцов сдержанно усмехнулся. Екатерина Дмитриевна накатом покраснела.
Виталий Николаевич подошел к ней и аккуратно положил руки на плечи:
– Дайте мне десять минут и зовите их. Хорошо, Катюша?
На этот раз Екатерина Дмитриевна побледнела.
– Ну, ну! Не хватало, чтобы вы еще и заплакали! – улыбнулся Стрельцов.
– Мне страшно…
– Кто-то имеет смелость запугивать вас?
– Нет, нет. Просто у нас на фирме с утра до вечера только и разговоров, что про всесильных рейдеров-невидимок, которые положили глаз на ваши предприятия. А у меня пятеро детей...
Виталий Николаевич поднял палец:
– Не забывайте, что я ваш папа. Вы же все так называете меня уже много лет. В конце концов я вошел в эту роль. Поэтому если даже случится самое плохое, обещаю: ваша семья не будет бедствовать. Естественно, при условии, что я останусь в живых в этой мясорубке. Идите.
– Можно я стану молиться за вас, Виталий Николаевич?! У меня дома старинная икона Иверской Богоматери. Знаете, она недавно в одну ночь обновилась! Так засияла к утру, милая! Каждая черточка прорисовалась…
– Молитесь за всех нас. И ступайте, пожалуйста, на свое место. Мне очень нужен Федотов.
– Да, да. Через десять минут. Я все помню. Но они, кажется, уже прошли? Извините, разговорилась как дура…
Екатерина Дмитриевна покивала и бережно пошла к двери, но только вдруг снова остановилась:
– А вчера вечером икона начала плакать... Честное слово, Виталий Николаевич! Такие крохотные живые слезки у Богоматери… Я сама раньше ни во что такое не верила. Мне даже не по себе стало. И наша дворник Алевтина Демьяновна говорит, что это плохой знак. А она женщина воцерковленная.
– Успокойтесь. Возьмите себя в руки. Пока я буду разговаривать с Гришей, вам необходимо договориться о моей встрече с губернатором.

10

– Господин Федотов, можете войти… – сказала в коридоре Екатерина Дмитриевна и сдавленно всхлипнула, будто чихнула в ладошку.
Начальник службы безопасности с подчеркнутой бодростью азартно пожал руку генерального:
– Я смотрю воздух Парижа как следует освежил тебя! – усмехнулся Стрельцов.
– А ты спроси меня: был я там?
– Спрашиваю.
– Отвечаю: нет.
– Пропил командировочные? – улыбнулся Виталий Николаевич.
– Почему ты так решил?
– Вид у тебя похмельно-задиристый.
– Я не в своей тарелке. Голова кругом идет от новостей. Я от них просто тупею, папа.
– Давай присядем и ты, наконец, скажешь мне что–то внятное.
– Я уже насиделся у твоих дверей. Итак, докладываю по делу: насчет Парижа нам кто-то дал ложный след. Младший Коровин и не думал выезжать за рубеж. Я нашел его возле Семилукского моста. Там наш подозреваемый плечом к плечу с казаками атамана Сергея Филипцова в поте лица устанавливал железный крест на братской могиле. В ней захоронена команда белого бронепоезда «Генерал Гусельщиков»». Ее в гражданскую большевики расстреляли. Далее при разговоре он приоткрыл мне такие факты, что я в этом деле просто-напросто умываю руки.
– Ты заговорил как Понтий Пилат.
Федотов уныло поморщился:
– Не знаю, какие понты разводил твой Пилат, но мы, папа, лоханулись по полной.
– Зови поручика, пораженец.
– Володька!..
Вошел младший Коровин в черных бриджах под хромовые высокие сапоги и черной гимнастерке с белыми кантами по кромкам карманов. На правом рукаве красно-черный шеврон ударных частей Добровольческой Армии. При сабле на портупее. Сдержанно, с достоинством, но отменно вежливо поклонился.
– Садись, – вздохнул Стрельцов.
– Благодарю.
– Володя, ты догадываешься, почему я тебя пригласил?
– Конечно.
– Извини, но я хочу знать, где ты был вечером в день гибели моей дочери?
– Виталий Николаевич, прежде всего я хочу сказать, что мы с Таней любим друг друга.
– Это уже не новость. Хазаров своей статьей просветил и меня, и весь Воронеж. Кстати, когда ты успел попасть Татьяне на крючок?
– Все у нас началось еще в девятом классе. Мы учились в одной школе.
Стрельцов напряженно потянулся в кресле:
– Итак, в тот вечер ты вез Таню домой...
– Я прекрасно управляюсь с конем, но за рулем автомобиля никогда не сидел.
– А тут вдруг отчаянно решил блеснуть перед любимой девушкой своей удалью!
– У Тани аллергия на такие формы проявления чувств.
– Но разве шрам у тебя на лице не после аварии?
– Это след сабли… – тихо сказал Коровин.
– Как же ты умудрился на нее напороться?
– Особый случай.
– Неужели поединок?
– Разрешите, я не стану отвечать.
– Понял. Но прежде всего я понял, что ты паришь мне мозги. Какие сегодня дуэли? Разве что через Интернет?
Федотов наклонился к Виталию Николаевичу:
– Для сведения. В Москве совсем недавно два казака после круга схлестнулись не на шутку на идеологической почве и пошли в лес выяснять отношения. Само собой, на саблях. И без секундантов, без врача. В итоге изранили друг друга так, что оба истекли кровью. Во время такой дуэли люди звереют и боли почти не чувствуют. Так, Володька?
Коровин не отозвался.
– Так, так… – усмехнулся Федотов. – Поверь мне, старому менту.
– Вы ошибаетесь, Григорий Семенович…– вдруг с каким-то мальчишеским надрывом в голосе заговорил Коровин. – Боль как раз нешуточная. Даже страшная. Но остановиться невозможно…
– Ясно…– нахмурился Стрельцов. – Но все же давай опять вернемся к тому вечеру…
– Вам недостаточно моего слова, что я не был с Таней?..  – несколько побледнел младший Коровин.
– Прости, нет. И давай не усложнять ситуацию. Хорошо, я верю тебе. Да, не был. Но где-то же ты был? Вот и поделись этим. Больше от тебя ничего не требуется.
– Не могу, Виталий Николаевич.
– Не ставь меня в идиотское положение.
– Извольте, но дайте честное слово, что сказанное останется сугубо между нами.
– Федотов, выйди… – поморщился Стрельцов.
– В любом случае никаких имен я называть не стану.
– Бог с ними. Слушаю тебя.
– Я был за городом. Скажем так, в одном близлежащем селе… Мы с казаками обсуждали возможность проведения четвертого ноября на площади Ленина траурного митинга. Памяти Александра Васильевича Колчака. Потом отстояли в храме панихиду. По всем убиенным в Гражданскую.
– Не суди да не судим будешь… – сдержанно усмехнулся Виталий Николаевич. – Будем считать, что истина с твоим местонахождением в день гибели Тани определена. Только один  штришок смущает меня. Совсем пустяшный. Возможно, я просто устарел. И тем не менее. Володя, как это понимать? Мне кажется, что ты для молодого человека, у которого недавно погибла девушка, удивительно спокоен и рассудителен. Или теперь принято любить хладнокровно? Так сказать, с виртуальной отстраненностью?
Младший Коровин нервно стиснул саблю:
– Ежели вам хочется, чтобы я вывернул душу, извольте: мы с вашей дочерью поклялись любить друг друга так, что если один из нас умрет прежде времени, другой сознательно уйдет из жизни вслед за ним.
– Круто, молодой человек! Ты меня заинтриговал…– Виталий Николаевич как никогда внимательно оглядел сына своего неформального конкурента и вдруг тихо, почти с угрозой произнес: – И все же она мертва, а ты вот как ни в чем не бывало сидишь передо мной, и мы с тобой почти светски состязаемся в интеллектуально-психологических подковырках. Вот и весь сказ, господин несостоявшийся Ромео…
Стрельцов приотвернулся:
–Ты свободен, поручик.
Коровин встал, клацнув об пол ножнами:
– Мы, кажется, не понимаем друг друга в главном.
– Именно так…
– В отличие от вас я не считаю, что Таня погибла… Фактов, которые бы могли доказать ее смерть, просто нет, – тихо, но как-то очень внятно, почти пронзительно проговорил Коровин.
Хорошо знакомое Стрельцову зыбкое серебристое марево вновь забрезжило у него перед глазами, надвинулось, как дым на пожаре.
Он заторможено, будто затекшей рукой, поманил Володю поближе к себе:
– Так что, по-твоему, Танюшка жива?..
– Я уверен в этом, Виталий Николаевич.
– А что же тогда вокруг меня происходит?.. – Стрельцов мучительно повел головой. Она была как чужая – Кто объяснит? Ох, полетят чьи-то бошки, если меня дурачили со смертью Тани!.. Вот почему вода в цыганском стакане покраснела: ты жива, девка, жива! Володя, дорогой, поверь, мое нутро с самого начала чуяло: в этой истории какая-то червоточина присутствует! Я как собака это понимал, но высказать не мог.
– Вы не найдете ни одного человека, который бы видел Таню в гробу… – с судорожной торопливостью проговорил Коровин. – Похороны прошли странно: тайком. Все узнали о них лишь задним числом. В милиции тоже финтят: то ли уголовное дело по факту гибели Тани возбуждено, то ли нет. Как я ни настаивал, со следователем встретиться мне ни разу не удалось. Всегда он на выезде или в командировке.
– Федотов, волчара!! Ко мне!!! – ударил во весь свой неслабый голос Виталий Николаевич. Только на этот раз у него вышло как никогда разяще. Кстати, через неделю после такой папиной генерации предельно жестких  убойных децибелов Екатерина Дмитриевна с ужасом заметила, что на подоконнике в его кабинете усохли все фиалки и бегонии. Никакими самыми передовыми цветоводческими мероприятиями реанимировать их не удалось.
Первой на крик в кабинет генерального вбежала именно она. И не потому, что отреагировала бдительней остальных. Просто Федотов с такой размашистой напористостью двинулся на зов папы, что Екатерина Дмитриевна, случайно оказавшись у него на пути, растерялась и не сообразила отшагнуть в сторону, а гипнотически бросилась бежать впереди начальника службы безопасности как заяц, который ночью вдруг попал на проселочной дороге под струю холодного пламени автомобильных фар.
Тем не менее вошел начальник службы безопасности крайне неторопливо, просто-таки заторможено, с уныло-покаянным лицом.
– Что морду воротишь, сын ведьмы?! – глухо рыкнул Виталий Николаевич. – Как я понимаю, ты в курсе того, что мне сейчас сказал Володя?
– Да, в полном объеме.
– Возьми человек десять самых крепких грузчиков, раздай каждому по лопате, и едем на кладбище…   
– Не дурак, понял… – напрягся Федотов. – Только прежде чем могилу Татьяны вскрывать, все же предлагаю заехать по пути в церковь и отстоять службу. От греха подальше.

11

Никольский храм-четверик в стиле провинциального барокко с восьмигранными сводами третий век стоит на одном из мысов берегового склона неподалеку от центра древнего Воронежа в местечке, которое некогда называлось по нынешним временам достаточно странно – Напрасной слободой.
Креститься и творить поклоны папины люди начали еще у ворот: нехристей среди них не было. Каждый знал, когда и куда поклониться и какую икону поцеловать перво-наперво, какую следующим подходом. С их появлением в суровом намоленном сумраке храма, почти опустевшего после завершения службы, в прямом смысле посветлело: каждый из вошедших зажег по несколько свечей – у икон Господа нашего, Пречистой Божьей Матери, обязательно у храмовой иконы Николая Угодника и далее всяк по собственному душевному усмотрению.
Крепкого мужицкого сложения отец Андрей (в миру Федор Бортников), с наслаждением облизав золоченую лжицу, с которой только что причащал сотни прихожан, теперь с высоты своего гренадерского роста нежно слушал возле амвона старушку, которая плаксиво жаловалась ему на свою невестку. Успокоив ее, он вознамерился уйти в алтарь через дьяконскую дверь. Тут Володя и Стрельцов поспешили к нему. При этом им невольно пришлось обходить двух прихожанок, которые, хотя отпуст уже давно прозвучал, все еще крестились и кланялись на коленях перед солеей напротив закрытых Царских Врат. Только эти коленопреклоненные мольбы ко Господу не набожностью их объяснялось, а тем, что отец Андрей сегодня на исповеди наложил на обеих епитимию, то есть усиленные молитвы и пост.
Эти женщины чем-то невольно выделялись среди остальных. Может быть потому, что были одеты без обычной церковной простоты (от них даже духами пахло). Как бы там ни было через несколько шагов Стрельцов машинально оглянулся в их сторону.
Однако они уже поднялись с колен и уходили. Женщин заботливо провожал из храма и о чем-то говорил с ними здешний диакон, уже сменивший свое богослужебное облачение – поручи, стихарь и ленту ораря на плече – на рясу.
На выходе из храма, как известно, полагается обернуться к иконостасу и осенить себя крестным знамением. Диакон и женщины так и сделали. Последние так даже вновь опустились на колени. Хоть и далеко было, и сумрак, потому что служки почти все свечи уже ощипали, однако Виталий Николаевич узнал жену, Татьяну и Серафима.
Он догнал их на паперти, молча обхватил детей.
– Прости нас…– заплакала Татьяна.
– Уже простил, доча…Только зачем вы так поступили со мной? Отец диакон? Как выглядит твой поступок с точки зрения христианской морали?
– Я покаялся и намерен принять монашеский постриг.
– А может быть подождешь с этим решением? Ишь, засуетились: один после воскрешения –  в келью, другая, наверное, замуж?
– А ты не будешь против? – аккуратно улыбнулась Татьяна.
– С какой стати?
– Ты же сам говорил: вы с Вячеславом Михайлович как Зевс с Порфирионом за Олимп боритесь!
– Увы, доча, я в этом реестре богов и гигантов не состою.
– А кто же ты?
– Всего лишь жрец Лаокоон. Которого пытаются достать гидры в образе рейдеров. Однако просвети отца, зачем тебе понадобился спектакль со своей смертью, и как это ты все смогла устроить так, что даже старый мент Федотов попался на твою удочку?
– Поверь, папа, я долго искала для нас с Володей какой–нибудь приемлемый выход... И однажды, дура, поделилась своей головной болью с Копытиным. А он, не долго думая, предложил мне умереть. Понарошку. Как шекспировский отец Лоренцо Джульетте. Только никакое снадобье я не пила. Генкина фирма все взяла на себя. В расчете, что мое последующее воскрешение с помощью экстрасенса Гробового растопит несказанной радостью твое ледяное олигархическое сердце.
Уже машину с грузчиками давно отправили назад, а Таня и Маргарита все еще плакали, обнимая Виталия Николаевича.
Наконец шофер Николай не выдержал:
– Господа хорошие, что-то жрать очень хочется…
– Верно! Вытерли глаза, высморкали носы. Домой, к столу! – поспешил утвердить Виталий Николаевич. – Сегодня на радостях устроим вселенский запой! 
Татьяна прижалась к отцу:
– А я слышала, ты бросил пить...
– Эх, горожанка ты моя… – весело поморщился Стрельцов. – Запоем у нас в Милавке называется такое событие, когда еще до свадьбы в дом невесты приходят сваты от жениха. И в ходе застолья выясняют у молодых, как те собираются семью строить, хозяйство содержать, новых родственников привечать да величать.
Из машины, не откладывая, Виталий Николаевич позвонил старшему Коровину:
– Вячеслав Михайлович, это Стрельцов. Кажется, мы с тобой первый раз по телефону разговариваем? Ты прав, эпохальное событие для Воронежа!  А я вот что хотел узнать: ты котировки своих акций на Нью-Йоркской бирже отслеживаешь? Не волнуйся! Рейдеры здесь ни при чем. Просто у меня есть все основания предполагать, что их стоимость скоро заметно вырастет. В связи с чем? Оказывается, нам с тобой предстоит стать единой семьей. Так наши дети за нас решили. Подробности предлагаю обсудить сегодня вечером за рюмкой чая.
На другой день в газете «ЧК» Хазаров оттянулся по полной.  В своей новой статье «Шекспир может отдыхать» он поведал о том, как молодой Коровин (сегодняшний вариант Ромео), уйдя из дома после ссоры с отцом, соответственно лишился беспрепятственного доступа к бездонному кошельку своего родителя. Однако, оставшись без средств, так необходимых ему, чтобы вести и дальше полюбившуюся жизнь-игру в маскарадной форме поручика Доброй армии, он решил не мелочиться и освоить «Клондайк» первого олигарха Воронежа господина Стрельцова. Экзальтированную дочь последнего Татьяну (сегодняшний вариант Джульетты) быстро очаровали его томно-печальные беседы о щепетильных понятиях личного достоинства, благородства и доблести, каковыми будто бы блистали в свое время лучшие представители царского офицерства и русской интеллигенции. Младшим Коровиным также использовалось в качестве нейролингвистического средства распевание под гитару белогвардейских песен типа «Там, вдали за рекой», «О, Боже Правый, изнывает под гнетом Русь…» и стихи Гумилева в большом количестве. В итоге Джульетта бездыханно пала к его хромовым сапогам со шпорами.
Где-то в полдень по винтовой лестнице редакции «чекистской» газеты легко взбежал молодой человек в фуражке с темно-зеленой тульей и шинели с полевыми звездочками на черных погонах с литерой «К». Закамуфляженный охранник с дубинкой не только не решился спросить у него документы, но будто бы даже отдал честь.
То ли по воле судьбы, то ли, напротив, наперекор ей или просто по чистой случайности «чекистская» газета в свое время приобрела свой офис как раз на улице Дзержинского и именно в том доме, в подвале которого в годы ГПУ-НКВД приводились в исполнение расстрельные приговоры врагам народа местного масштаба. До сих пор слесаря РЭПа, спускаясь по рабочей необходимости в его болотистые склизкие глубины, всякий раз испытывали жутковатое чувство. Не было ни одного из них, который бы перед тем, как полезть в подвал перекрыть задвижку, не перекрестился на всякий случай. На его стенах некоторые даже находили следы от пуль. Однако никто, даже сам Хазаров, не знал, что комендантом этого заведения и стрелком-исполнителем был прадед журналиста Герман Львович, бывший портной из Чижовской слободы. Жил он там в месте историческом, где Петр Первый самолично устроил сад, чтобы выращивать заморские фруктовые деревья и виноград. Однако, несмотря на царский пример, садовником Герман Львович не стал, а с детства помогал отцу обшивать офицеров здешних Романовских казарм, названных так в честь 300-летия царствующей фамилии, потом же купцов, фабрикантов, врачей и даже знаменитого математика Киселева, преподававшего в Кадетском корпусе. Когда отец ослеп, Герман Львович, несмотря на свой юный возраст, продолжил искусно одевать местную элиту, но уже теперь в лице советских и партийных работников. Общаясь с ними, он незаметно настолько проникся идеями мировой революции, что даже вступил в комсомол, а когда пришла пора служить в Красной Армии, он был направлен в органы НКВД, в которых только что прошла широкомасштабная расстрельная чистка. Вскоре Герман Львович перепортил кровью почти все некогда искусно пошитые им костюмы: день за днем комендант Хазаров прошибал в здешнем подвале револьверными пулями поседевшие затылки своих недавних заказчиков. Делал, кстати, это Герман Львович тоже мастерски, одним точным выстрелом, и мучаться лишнего никого из приговоренных ни разу не заставил.
Молодой человек энергично вошел в приемную главного редактора, снял фуражку с офицерской дореволюционной кокардой и учтиво поинтересовался у красивой, малоодетой девушки с бэйджем «Лора» как найти господина Хазарова. Увидев перед собой высокого сухопарого блондина с матовой патиной на волосах и романтически голубыми, точно самосветящимися глазами, она тотчас же почувствовала радостное желание предложить ему чаю или кофе на выбор. Однако взгляд этого человека с великолепной военной выправкой был так сосредоточенно строг, что Лора ограничилась тем, что лично привела его к хазаровскому кабинету. Но это была не любезность с ее стороны, а маленькая месть. Лора многоопытно знала, что по дороге неизбежно взволнует посетителя своими классными ногами, открытыми выше некуда – до смуглых полумесяцев ее привздернутых ягодиц. Только молодой человек всю дорогу шел так, точно был в коридоре один. «Голубой…– печально резюмировала его холодность Лора и, толкнув хазаровскую дверь с выцветшим лозунгом «Уходя, гасите всех!», чуть ли не брезгливо сказала: «Лео, по твою душу пришли…».
– Кто, Мефистофель?! Но я же на Фауст, черт возьми! –  интеллектуально разыгрался Хазаров, вдохновленный приходом Лоры, и потянулся через стол, чтобы сделать глоток адреналинового допинга, увидев самые сексуальные ноги «чекистской» газеты. Однако их заслоняли полы распахнутой шинели.
– Я Владимир Коровин. Один из персонажей вашей последней статьи, –  чуть ли не равнодушно проговорил молодой человек.
– Насчет «последней» ты круто! – озорно изморщинился Леонид. – Даст Бог, я еще чем-нибудь порадую моего читателя! Или ты собираешься мстительно прикончить последнего воронежского независимого журналиста?
– Увольте. Я здесь, чтобы вызвать вас на дуэль. Не более того. А там как Бог рассудит. Вы нанесли тяжелое оскорбление моей невесте и ее семье. Согласно дуэльному кодексу я выбираю оружие и назначаю расстояние. Будем драться на пистолетах с десяти шагов. Каждый выпустит по одной пуле. Первый выстрел за мной. Это самый гуманный и распространенный вариант.
– Господин Коровин, сейчас весь мир предпочитает штатовские стандарты! Даже в жратве. Я понимаю, ты, возможно, патриот Отечества, но может быть толерантности ради  рассмотрим правила дуэли по-американски?
– Ценю широту ваших познаний в такой специальной области… – сухо сказал Володя. – Только заокеанский способ не принесет нам морального удовлетворения. Судите сами: соперники получают оружие и расходятся по лесу. Затем начинается охота друг на друга. При этом допускаются как засады, так и выстрел в спину. 
Хазаров поскучнел:
– Извини, господин Коровин, но в каком веке мы с тобой живем?
– А вы полагаете, что понятия чести, благородства и долга способны устареть?
Хазаров поморщился:
– Скорее, трансформироваться! В реестре демократических ценностей они теперь числятся по разряду прав человека. А для защиты последних, как тебе известно, сегодня приняты иные способы. Скажем, нанимают дорогого адвоката и подают в суд вплоть до Страсбурга. Требуют многомиллионную компенсацию морального ущерба. В крайнем случае, если у тебя очень уж душа горит, найми профессионального киллера! Тот шлепнет меня так четко, что я ничего не успею увидеть и осознать. Таким образом, отмщение произойдет весьма гуманно для меня и для вас. 
– Нам потребуются секунданты? – сказал Коровин.
– Не жми на психику! – дернулся Хазаров. – Моего согласия на поединок еще нет!
– Отказ от дуэли без достаточной причины – натуральное самоубийство. Никто из порядочных людей более не подаст вам руки. Итак, согласно кодексу у вас двадцать четыре часа на размышление и ответ. Или принесите публичные извинения. Я буду этим удовлетворен.
– Никогда. Это не в моих правилах. А дуэли между нами все равно не будет! – Хазаров щелкнул себя по шишечке носа. – Именно ваш дурацкий дуэльный кодекс ее не допустит. Увы и ах, но я, господин поручик, благодаря достижениям нынешней хирургии уже второй месяц – женщина! Да еще с ярко выраженным лесбийским комплексом. Секретутка Лорочка моя любовница. Не хило?
Младший Коровин покраснел.
– Коли так…
– Так, пупсик, так. Может портки скинуть для пущей убедительности? А, ваш бродь? – Хазаров привстал.
– Честь имею… – сдержанно сказал Владимир.

Но вечером младший Коровин неожиданно получил на мобильный эсэмэску от Хазарова: «Извини, я газанул сгоряча. Операция по изменению пола назначена лишь на конец декабря. Готов под занавес своего мужского существования дать тебе сатисфакцию по всем правилам загадочной русской дуэли. Так сказать, хлопну напоследок дверью! И вообще спасибо тебе, поручик. Наша дуэль, наверное, будет моим единственным в жизни мужским поступком. Увы, и последним по любому: или смерть или нож хирурга скоро поставят на мне нынешнем жирную точку. Итак, завтра поутру в десять. Березовая роща. Поляна за Пионерской горкой».

12

Коровин приехал первым, но не слишком рано. На нем было белое, с перламутровым отливом пальто. Только успел Владимир нарезать ветки и обозначить на снегу барьеры, как появился Хазаров. Леонид был явно помят, зол и, кажется, совсем безразличен к тому, что могло с минуты на минуту произойти. Он не ночевал дома. Вчера Леонид с разрешения хозяина газеты устроил после работы в редакции что-то вроде прощального мальчишника. Между собой они интеллектуально называли такие мероприятия «шабашем».
Для разгона и шарма как всегда поначалу несколько раз плеснули по пластмассовым хрустящим стаканчикам достаточно дорогую для провинциальных журналистов водку «НемироF» с загогулистым багровым перчиком. Она и задала в дальнейшем общую тональность: от крикливых тостов о свободе прессы, общемировых правах человека и сексуальных меньшинств, редакционный пипл восторженно перешел к толерантным стенаниям по поводу всепланетной опасности русизма в лице введения в школах такого предмета как «Православная культура». Далее, когда принялись за дешевый портвейн «777» (на местном сленге – «очко»), то возникли первые импотентно-хихикающее предложения звонить «кискам, которые ждут гостей». В это время Леонид и счел нужным открыться о вызове на дуэль. Поднялся восторженный гвалт. Все почему-то бросились его целовать. У многих получилось очень слюняво. Опомнившись, господа журналисты стали делать ставки по такому эксклюзивному поводу. В итоге оказалось, что никто не выбрал Хазарова. «Сволочи!» – резюмировал тот и угрюмо заплакал. И тогда ответственный секретарь редакции, известный правозащитник и мистик торжественно исписал пару листов тайными знаками и вручил их Леониду: «В них смерть твоего визави. Я наложил на него огненную плеть!».

– Ты что не при форме, пор-ручик? – запросто-грубо, но как между товарищами, сказал Хазаров младшему Коровину.
– Вы же тоже в штатском. Для равности.
 – Нет, мне в лом так драться с тобой. Я дал себе слово прострелить твою кокарду на фуражке! Прикольно? Кстати, она действительно царская или новодел?
Коровин молча сел на поваленный молнией дуб, положил на колени плоский деревянный ящик и аккуратно открыл. На красном старом с матовой проседью бархате угрюмо лежали тяжелые дуэльные пистолеты с серебряными вензелями и массивными рукоятками.
– В музее напрокат взял? – усмехнулся Хазаров.
– Трофейные. Дед из Германии после войны привез, – просто сказал Коровин, взяв в их руки. – Кто заряжать будет? Секундантов нет. Может быть, вы?
– У меня руки дрожат после вчерашнего.
– А как стрелять станете?
– Лекарство приму… – Хазаров показал горлышко бутылки во внутреннем кармане куртки. – Смотри, поручик, когда палить начнешь, не разбей эту драгоценность.
Володя специальной ложечкой насыпал в шестигранные стволы порох, уложил пыжи и вкатил литые круглые свинцовые пули крупнее ружейной картечи, прилепил на курок пластилином золотисто-красные свежие капсюли.
Разошлись на тридцать шагов.
– Смотри, какая серьезная птичка летит! – вдруг задрал голову Хазаров с детским любопытством. – Сколько живу, ни разу не видел такую!
– Это ворон! – сказал Володя. – Между прочим, после потопа Ной именно его первым выпустил с ковчега. На разведку: ушла ли вода?
– Хорош, сволочь!
– Крлу… – сурово уронил ворон.
– За отсутствием распорядителя еще раз предлагаю вам публично отказаться от вашей оскорбительной статьи и тем кончить дело! – громко сказал Коровин.
– На фик…– поморщился Хазаров.
– Не рекомендую бравировать. Пули в пистолетах страшные. Я сам проверял оружие: деревянный брус их не останавливает.
– Мэмэнто мори, Володенька. Пали! – угрюмо отмахнулся Хазаров.
Медленно поднимая пистолет, Коровин пошел через поляну ровным сдержанным шагом. Под ногами стеклянно хрустел морозный наст. Вызывая Хазарова на дуэль, он поначалу решил стрелять в воздух. Однако как выяснилось на суде офицерской чести кодекс такое великодушие категорически запрещал для того, кто должен первым нажать спусковую скобу. Иначе поединок превращается в фарс.
Володя навел ствол чуть в сторону от головы журналиста и плавно пожал курок. Звук выстрела ударил азартно, бойко и разлетелся по поляне. Хазаров упал на колени.
Коровин остановился:
– Вы ранены?
– Не дождешься…
– Ясно. Значит, теперь ваш черед, господин Хазаров.
– Я не могу встать...  – глухо сказал тот. – Вот непруха…
– Тогда стреляйте лежа. Правилами дуэли это не возбраняется.
– Я плохо слышу… Твоя пуля оглушила меня. Так проверещала возле уха…
– За вами выстрел! Не тяните! Иначе потеряете право на него.
– Ладно, лови…– Хазаров облокотился одной рукой о снег, другую, с пистолетом, как через силу поднял вверх.
Через пару секунд громыхнуло. Кое-где с веток запорошило. Пуля заныла высоко над поляной.
Коровин вдруг судорожно отдернулся назад, отшагнул, неловко приседая, и неожиданно повалился в сугроб.
Когда Хазаров подбежал, он судорожно попытался приподняться и виновато улыбнулся, точно извиняясь, что это у него никак не получается. На белом пальто Володи на груди было немного капель крови.
– Я не стрелял в тебя! – крикнул Леонид.
– Знаю… Не переживай. Я видел кто…
– Кто?
– Он…
– Я не понял!
– Тебе и не надо…– прерывисто вздохнул Володя.
Хазаров по мобильному вызвал «Скорую». Он так рычал в трубку и грозил такими карами, что она действительно приехала очень быстро, но все равно поздно.

13

В то утро в переговорном зале Стрельцова вдруг развалилось на куски лаокооновское трио. Точно змеи, наконец, додавили его.
Услышав странный грохот, папа быстро поднялся в свой тайный приют и увидел в бассейне фонтана и вокруг на полу в лужах фрагменты бородатого жреца и его детей. Только никакой мистики в этом не было. Всего-навсего скульптор вместо обещанного высокопородного итальянского  мрамора, не долго думая, сделал фигуры копии из обычного шамота, покрытого имитирующей пленкой. Однако глину, торопясь выполнить выгодный заказ, подвергли недостаточному обжигу. И когда прорвало трубу, проходившую через них, напор воды разорвал Лаокоона. 
Вид раздробленных черепков обострил у Стрельцова нарастающее в нем последнее время ощущение своей ненужности в этой жизни. Оно появилось, как ни странно, не тогда, когда возникла реальная рейдерская угроза его бизнесу, а когда в доме началась счастливая подготовка к свадьбе. Словно бы все токи жизни замкнулись на Маргарите и Свете, жене Коровина. Он оказался в стороне и не при деле. Они засуматошились как в угаре: часто встречались, еще чаще перезванивались, куда-то вместе ехали, что-то покупали – и все это с заговорчески-мистическим и крайне серьезным видом, точно ими затевалось ни мало, ни много сотворение мира. Однако вся эта многозначительная суета (покупка колец, платья невесте и костюма жениху, составление списка гостей, договоренность со священником о венчании и так далее) совершалась, как ни странно, вовсе не ради будущих новобрачных. Она имела своей главной целью нечто большее: появление на свет новой жизни.
Почти следом за Стрельцовым в переговорный зал вошла Маргарита и, увидев кучу глиняных осколков, отрешенно опустилась на голову Лаокоона. Неосторожным движением она порезала руку, но даже не заметила этого. Виталий Николаевич аккуратно приобнял жену:
– Милая девушка, свадебное платье невесте не понравилось? Или Дворец бракосочетания сгорел?
– Что?..
– Я говорю, отчего высокая печаль во взоре?!
– Тише. Не кричи. Володя погиб…
– Какой Володя?
– Наш… Его убили на дуэли…
Стрельцов поморщился:
– Опять вы с Татьяной какие-то дурацкие игры затеяли? Ну-ка позови ее сюда!
– Что ты несешь! Танечка умерла-а-а…Только что… Прямо на глазах у меня. Я, дура, сказала ей про Володю. 
 – Где она?..
– На диване в гостиной…
– «Скорую» вызвала?!
– Уже поздно…– Маргарита погладила руку мужа. – Виталик, милый, ты такой влиятельный! Позвони митрополиту. Он тебе не откажет. Ты на всякий случай пообещай ему достроить Благовещенский собор!.. Только пусть наших детей хотя бы мертвых обвенчают…
– Маргарита, не неси чушь! – вскрикнул Стрельцов и вдруг невольно насторожился: какой-то чистый, ровный серебристый свет прошел сквозь него, как растворяя в себе…
Через несколько часов, когда из стрельцовского «замка» уехала следственная бригада, Николай отвез на папином «хаммере» в паталогоанатомическое отделение областной больницы  два черных мешка: в одном был Виталий Николаевич, в другом – Татьяна.
В больничном морге сегодня дежурил тот самый Антонио, но только сбривший свой воинственный гребень рыжего ирокеза. Он пошел на повышение и был назначен старшим санитаром после того, как Юрия Петровича недели две назад насмерть сбил троллейбус. Переходил человек улицу и вместо того, чтобы смотреть по сторонам, машинально задумался про свой родной экскаваторный завод, который до сих никак не могли поделить влиятельные люди.
Изучив сопроводительные документы, старший санитар Антонио трупы не принял, сославшись на то, что есть приказ Минздрава: их морг только для тех, кто умер в стенах больницы.
– Куда же мне теперь с ними?!! – взревел Николай.
– Куда хочешь! – весомо усмехнулся Антонио. – Только я не желаю по глупости терять должность! Я семью кормлю!
– Стрельцов – ваш главный спонсор!
– Хоть сам господь Бог.
Коля еще долго метался по городу, пока трупы наконец не нашли себе приют в суперхолодильниках недавно отстроенного морга областной судмедэкспертизы.
 
Хазарова сотрудники убойного отдела задержали на месте дуэли. Он ходил кругами по периметру поляны, словно кого-то искал в здешних заснеженных кустах. Неподалеку в лесу они обнаружили «Магнум», из которого был смертельно ранен младший Коровин. На револьвере каким-то образом оказались следы пальцев журналиста. Леонида отправили в райотделовский «обезьянник», а на другой день после решения суда отвезли в СИЗО на Заставе. Так он оказался в знаменитой камере, в которой до революции за тройное убийство сидел будущий батька Махно. Между прочим, Хазаров давно хотел написать об этом эпизоде, да не с руки все оказывалось. И теперь не довелось. Через неделю он удавился, стоя на коленях перед грядушкой кровати.
Говорили, что после недавнего общения с дорогим московским адвокатом, членом общественной палаты России, нанятым старшим Коровиным, Леонид вернулся в камеру как никогда в хорошем настроении. Он небрежно бросил на стол блок сигарет «Парламент», увесистый шмат калачеевской буженины и рогатую сниску бананов. Однако при этом по неосторожности, приоткрывшей его потаенно-трепетное женское начало, обратился к смотрящему камеры по кличке Утюг со следующими словами: «Кисуля, это я ото всей души для общака!».
С того дня Хазарова начали регулярно переводить из камеры в камеру. В них было немало правильных ребят, которые никак не хотели ждать, когда в декабре Леониду в голландской клинике сделают интимную операцию по долгожданному изменению пола.

14

Через несколько дней в центральный офис «Стройки века» празднично-напористо вошел Геннадий Копытин. Он был в уже знакомом многим блистательном дневном фраке индивидуального пошива из специальной английской шерсти. Кстати, к крупногабаритным размерам Геннадия тот очень даже шел.
Небрежно срывая по пути с досок объявлений размноженные приказы о его увольнении и объявлявшие Копытина «личным врагом» папы, он вступил, наконец, на алую ковровую дорожку, ведущую через коридор в бывший кабинет Стрельцова.
Однако открыть его дверь Геннадию удалось не сразу. То ли ключ исполнили не в полном соответствии с оригиналом, то ли, что достаточно трудно допустить, Копытин в последний момент несколько разволновался. 
– Куда вы!.. – спохватившись, вскрикнула Екатерина Дмитриевна.
Геннадий оглянулся на нее с каким-то особенным выражением на лице: легкая задумчивость, нервозное торжество и в самом деле некоторая растерянность:
– Катенька, чаю…
Екатерина Дмитриевна недоуменно пожала плечами. И все же она машинально начала готовить заварку, прогрела трижды кипятком тонкую как крыло бабочки чашку из саксонского фарфора, но только через минуту все оставила и решительно вошла в кабинет генерального с пустыми руками.
– Сахар закончился? Или лимона нет? – поспешил улыбнуться Копытин. – Кстати, распорядитесь, чтобы у меня срочно установили два дополнительных кондишена. Вы хорошо знаете, как я не переношу кабинетную духоту.
– Вон! Вон… Уходите отсюда!.. – лихорадочно проговорила Екатерина Дмитриевна и вдруг заплакала.
Копытин философски вздохнул, как человек, понимающий относительность всякой победы в этой жизни, в том числе и своей собственной.
– Поздно Рита пить пепси… – элегантно вздохнул он. – Будешь умничкой, и тебе не придется мыть подъезды, заплеванные наркоманами. Кстати, в отличие от тебя Федотов и Морозов не дергались и сразу предпочли играть по моим правилам.
Как бы там ни было, чай Копытин в тот день так и не дождался.  Екатерину Дмитриевну в бывшей «Стройке века» больше никогда не видели.
Однако сегодняшнее появление Геннадия в стенах «Стройки века» при роскошном стильном фраке с атласной ярко белой бабочкой нисколько не было связано с провинциально-вычурным стилем беспардонного проявления торжества победителя. Он оделся так из расчета, чтобы вечером не терять времени на переоблачение: в театре кукол предстояла общегородская презентация его фирмы «Игрок». 
Вечером в ее адрес прозвучало немало благосклонных здравниц от конкретных людей: чиновников, работников МВД и ФСБ, потом же страховщиков, психоаналитиков и даже правозащитников.
Затем запламенели все софиты и прожектора: малоизвестные, но все же столичные актеры левой ногой, но достаточно сносно, разыграли самые яркие отрывки из лучших сценариев фирмы – «Поцелуй свою смерть», «Любовница вампира» и «Ночь с Клеопатрой». Аплодисменты не заставляли себя ждать: в предвкушении vip-фуршета в японском стиле элитные зрители отрывались по полной и мазохистски истязали ладони.
Копытин сидел на сцене в дальнем углу, завуалированный флером матово-сиреневого театрального света и заставленный как могила на кладбищенской Аллее Славы роскошными бастионами дорогих цветочных корзин. Этот штрих замыслили  креативщики фирмы «Игрок». Цветы символически выступали в роли чеховского ружья, которое в начале спектакля висит на стене, а под занавес обязательно стреляет. 
Таким громовым залпом должно было стать сегодня представление новой психологически-оздоровительной игры «Умри и воскресни». В Воронеже она не имела аналогов и объявлялась впервые.
За театром кукол кладбищенские рабочие заранее приготовили могильную яму. После торжественной части перед фуршетом в нее опустят утепленный спецгроб. От других элитных моделей тот отличался как атомная субмарина от аккумуляторной «щуки»: перископ с телекамерой, плазменный телевизор, видик, два кондиционера и бортовой компьютер для слежения за температурой, влажностью и прочими параметрами.
Пионером погружения в бездну того света самоназначился господин Копытин, чтобы на личном примере продемонстрировать местным випам суть новейшего метода снятия стресса, омоложения организма и усиления мужской потенции. Длительность его смерти определили в три часа – как раз то время, которое организаторы презентации отвели под эксклюзивный фуршет.
Несмотря на испытание, с минуты на минуту предстоящее Копытину, все присутствующие в зале оценили то, как хорошо он держится: с наивной искренностью прислушивается к каждому слову с трибуны, по-девчоночьи умиляется и краснеет, наблюдая действо актеров, и время от времени обводит зал по-детски счастливым и застенчивым взглядом. При этом на его глазах время от времени взблескивают под лучами прожекторов радужные искренние слезинки.
Лишь когда после окончания официальной части Геннадий Копытин бодро направился ко гробу, у дверей зала с ним произошла странная несуразица: то ли короткий скандал, то ли самая настоящая кулачная стычка, которую умело и быстро погасили охранники «Игрока».
Только несколько человек стали свидетелями того, что произошло на самом деле. Уже внутренне приготовившись умереть и воскреснуть, словно Феникс из пепла, Геннадий Копытин на подходе к подиуму, на котором торжественно возвышался эксклюзивный гроб, неожиданно увидел актера Игоря Бесфамильного, двойника Стрельцова. Этот человек, у которого еще с утра не унялись внутри организма мучительно-изощренные проявления похмельного синдрома, с тоскливо-брезгливой сосредоточенностью спешил к фуршетному столу. Ему не было никакого дела до путешествия господина Копытина на тот свет.
Увидев этого человека, Геннадий вдруг судорожно напрягся, так что у него губы свело: Копытину мистически показалось, что он столкнулся лицом к лицу с самим папой.
Бесфамильный боковым зрением профессионально уловил такую нервозную реакцию. Он тотчас со свойственным ему похмельным раздражением грубо схватил Копытина за рукав фрака:
– Дай, дай копеечку…
– Свали, дурак… – сдавленно выдохнул Копытин.
– Что, мальчики кровавые в глазах? Эй, народ, не безмолвствуй! Кричите все: да здравствует царь Геннадий Первый! – Бесфамильный лихорадочно усмехнулся: – Что-то все как воды в рот набрали? Или рейтинг у тебя не тот? Так вели их зарезать, как ты зарезал младшего Коровина...
Копытин чуть было не сбил с ног кукловода, но опять его болезненно тормознуло невыносимо мучительное сходство того со Стрельцовым. Что-то пугающее вдруг приоткрылось Геннадию… В итоге он торопливо сунул Бесфамильному тысячную купюру и отпихнул его в сторону.
– Благодетель! – фальшиво вскрикнул Бесфамильный, падая на колени.
Так и стоял Игорешка, мучительно понурившись, пока гроб с Геннадием не утонул в могиле под звуки моцартовского реквиема. Присутствующие не без улыбки бросили в яму по горсти промороженной земли. Кое-кто по туристической привычке бросил еще и деньги. Шустро замахали, завжикали отточенные лопаты, взрезая песок и знаменитый воронежский чернозем вперемешку со снегом.

Когда пришло время поднимать Копытина на поверхность, уже никто из гостей не смог присутствовать при этой возвращенческой церемонии. На фуршете водку не дозировали и выдавали каждому столу по первому требованию, как снаряды к орудию во время напряженного боя.
Кладбищенские копачи сами отрыли гроб, включили автоподъемник:
– Вылезай, мужик! Спички есть? Мы из-за тебя до сих пор омерзительно трезвые, да еще вот и без огня остались!
Геннадий не отозвался. Они бдительно наклонились над ним, переглянулись: это был явный жмурик. Чего-чего, а такого добра копачи нагляделись. Им не надо было пульс щупать, зеркальце подставлять ко рту. Копытин лежал мертвее мертвого.
Следствие так и не смогло установить причину его смерти: воздух в гроб поступал исправно, следов яда или отравляющего газа не имелось. Одним словом, ничто не указывало на возможность такого исхода: даже видик в гробу исправно работал. Судя по кассете, Геннадий смотрел «на том свете» жесткое порно. В итоге следствие, обнаружив при обыске целую аптеку в рабочем столе Копытина, все списало на сердце покойного.
Там, у могилы, в которую величественно ушел высокотехнологичный гроб с большим сильным телом в отпадном фраке, Игорешке вдруг показалось, что яркий свет вдруг огненно полыхнул над ней, точно махнуло крылом северное сияние. Еще и щелчок раздался какой-то странный, будто разряд электрический ударил. А так как в здешних широтах такое полярное явление никогда не наблюдалось, Бесфамильный с мистической уверенностью решил, что это Ангел-хранитель сошел с неба, чтобы остановить его, Игорешку, на пути самопогубления. Ему стало страшно.
На фуршете Бесфамильного не было. Это, как ни удивительно, не стоило актеру ни малейших усилий. С тех пор он бросил пить, а недавно к нему вернулась жена.

15

Маргарита Петровна продала «замок» в микрорайоне Березовая роща –  единственное, что рейдеры не отняли у ее мужа, и теперь живет в однокомнатной «хрущевке». Она недавно завела себе собаку: на рынке к ней прилепилась бродячая дворняга. Только через несколько дней Маргарита Петровна поняла, что псина слепа, но она уже успела к ней привязаться. Потом появилась примерно таким же образом еще одна, с хромотой. Сейчас их у Маргариты Петровны три. Как бы там ни было, рядом с ними она чувствует себя спокойно. Когда Стрельцова гуляет с собаками по здешним заснеженным лесам и полям, они тянут ее за собой на поводках как лошади легкие санки. При этом собаки никому не дают к ней подойти: лай и хрип поднимают такой, что все шарахаются. Только для иеромонаха Николая псы делают исключение. Он часто навещает Маргариту Петровну. Как и полагается монашествующий священник каждый раз испрашивает на то благословение отца настоятеля Свято-Успенского Дивногорского мужского монастыря, где пребывает со дня принятия пострига в великую схиму.
Иеромонах Николай, в миру Серафим Стрельцов, любит рассказывать Маргарите Петровне, как живут в Больших Дивах монахи-молитвенники, какие там красивые меловые горы и хорошая рыба в чудной, еще не совсем умершей речке Тихая сосна, которая в этих местах неторопливо вбегает в Дон.
Она очень внимательно, но беспокойно слушает сына: Маргарита Петровна стесняется, что часто и беспричинно плачет даже там, где другой человек, напротив, только бы улыбался. Перед расставанием они часто вместе молятся у домашнего иконостаса.
Вячеслав Михайлович еще держит оборону. От прямого рейдерского захвата его офис денно и нощно охраняют казаки-донцы. В свободное время они готовят площадку для памятника жертвам красного террора. Его возведение недавно проспонсировал Вячеслав Михайлович. Кстати, Екатерина Дмитриевна сейчас работает у него: устроилась кладовщицей на мучной склад, но Коровин, узнав об этом, уговаривает ее стать офисным администратором. Кажется, она согласится.