Телега на Млечном пути

В тот год по осени решила Александра Ивановна спилить в саду на дрова старые яблони и груши. Объявив об этом, она невольно всплакнула. Деревья еще в начале века сажал с работниками ее отец, тогдашний хозяин не только этой усадьбы, но и всех окрестных   земель, которые после революции навсегда стали соседскими.
Несмотря на свой почтенный возраст, эти изстаревшие кулацкие плодоносы оказались такой твердости, что мою кандидатуру дровосека Александра Ивановна быстро исключила из списка. Пилу у меня раз за разом зажевывало, а топор и вовсе при каждом ударе по жилистому стволу ошалело вылетал из рук, - я, как никак, был городским зятем. Правда, несмотря на все свои урбанистические недостатки, я мог кое с чем справится и на сельском подворье. При всем при том, Александра Ивановна каждый раз бдительно наставляла меня как держать лопату, как косить или пахать огород ручным плугом. Только он и помогал некоторой моей реабилитации в ее глазах: плуг я тянул за собой по мясистому чернозему напористо, если не сказать – резво. Одним словом, был я малый молодой, достаточно расторопный и, вообще, способный ломить за троих.
Но с садом задача стояла особая. Так что Александра Ивановна, оценив ее во всей сложности, объявила вердикт:
- Само не обломится. Надо идти к Сашке Клину.               
За три года в зятьях я уже имел достаточное представление о  колоритных здешних фигурах: таких, скажем, как дед Демоняка, бабка Пятилетка, конюх ветлечебницы Жорик Матрос или почтальон – Иван Корреспондент. Можно было припомнить и еще пару-тройку звучных имен. Положим, бывший завуч по прозвищу Дубняк, Юрка Кувшин…
Про Сашку Клина я услышал впервые. И почему-то невольно представил себе некую сокрушительную субстанцию с пугачевским топором за поясом.
- Клин Клином вышибают! – само собой вырвалось тогда у
меня.
При этом я был удостоен такого взгляда Александры Ивановны,
какой обычно ловил на себе, если, например, никак не мог зачерпнуть непотопляемым ведром воду из колодца или отрубить голову курице так, чтобы она потом в экстазе полчаса оглашено не носилась без нее по усадьбе.

Настроившись заполучить Сашку Клина, Александра Ивановна несколько раз ходила «до него». В конце концов, после всех этих многозначительных встреч они сговорились на следующую субботу.
Александра Ивановна порадовалась своей дипломатической победе по двум причинам: появилась возможность дело вовремя сделать, а также в глазах земляков подтвердился ее авторитет. Ведь в эту пору к Сашке Клину, как и к Жорику Матросу, пахавшему огороды, подступиться было непросто: с ними весной да осенью все здоровались через улицу. И отчество при этом ни разу не забывали.
Загодя Александра Ивановна рано утром по осенней, вялой темноте отправилась в райцентр на базар. Собирался он уже часов в шесть и скоро опустевал: работа торопила людей.
Казалось бы, все у Александры Ивановны для стола имелось свое, свойское: и в погребе припасено, и в сарае. На чердаке под крышей в марлевом коконе вялится тяжелый, подкопченный окорок, томится под прессом кишка сельдесона, а веранда увешана гирляндами луковых маковок, кулачками чеснока, словно обтянутого березовой корой. Здесь же и дубовая, вековая кадушка-бабушка с ржаным, мутно-матовым квасом, поверху затянутым склизкой зеленью мятных листьев. Карие глазки изюма вальяжно плавают в нем, украшая сочный квасной лик, как веснушки личико девушки.
Только кто у нас посадит работящего мужика за стол без мяса? Куры, окорока, сельдесон таковым не считались. Одним словом, русский стол, на котором нет знатных котлет,  - сирота. Это у нас такой же атрибут праздничного объедения, как у американцев индейка или карп у чехов.
Сил же держать теленка или свинью у Александры Ивановны уже не было. Вот и застучала ее березовая палочка в сторону базара, сторожко предупреждая окрестных собак.
В этом до свету хождении за пять километров в район на базар, расставлявшийся на большой луговой поляне, в особенной, значительной озабоченности Александры Ивановны тем, чтобы по-людски накормить званого работника, в ее настрое покупать только после честного, строгого торга, виделась едва ли не та же приготовленность души, с какой православный человек идет в церковь молитвенно стоять долгую, испытующую службу.

В субботу в назначенный час Александра Ивановна избегалась за калитку на взгорок высматривать Сашку…

Котлеты у нее вполне удались: смачно-пышные, мясные караваи, набухшие горячим, розоватым соком. Их дородная царственность подчеркивалась застольной свитой: матовыми, отварными картохами, сизо-мутным куриным холодцом с ножками и головами, запаянном поверху тягучим перламутровым жирком, и разными там бочковыми соленостями, включая знаменитые здешние моченые яблоки, - полупрозрачные, чуть ли не светящиеся изнутри, которые до февраля-марта выдерживают в бочках под донским льдом.
Известная норма Сашки Клина – полтора литра крепкого самогона, был наготове в массивном графине, облепленном по бокам шершавостью стеклянных виноградных кистей.

Вдруг Александра Ивановна осенила себя мелким, как бы потаенным, крестом, словно наложила его не на всю себя, а только на свою душу, и, опередив меня, бросилась разносить воротную изгородь.

В утреннем, напрягшемся от первого, как бы пробного морозца, затуманенном воздухе, как пересыпанном мерзлой мучицей все ближе слышался треск мотора.

Наконец во двор, скрипя и подрагивая, вкатилась своим ходом затрапезная, видавшая виды телега на резиновом ходу. Такое же впечатление могла разве что произвести печь, на которой сказочный Емеля разъезжал по щучьему велению.
На телеге, подстелив свежего сенца, рулил худой, морщинистый мужик лет сорока с коротким, будто подрезанным носом.
Он подал мне руку, не сходя со своей самобегающей телеги. Рука неожиданно оказалась ломовой, лесной силы.
За его спиной на задке судорожно трепыхался невесть из какого металлолома собранный движок. Там же торчала когтистая дисковая пила. Вид у нее был задиристый, даже нахальный.
Сашка Клин сбросил  рваную фуфайку, шустро подлез под телегу и начал там какие-то рычаги рассоединять и соединять, ловко перекидывая ключ из руки в руку.
Когда он пустил мотор, пила азартно рванулась.

Сашкина телега медленно накатилась на дерево и хватко, с захлебистым подвывом цапнула сталью по стволу. Яблоню проняла мелкая, знобкая дрожь. Тем временем пила уже напористо пошла через нее насквозь.
И вот уже первое дерево слетело, смертно треща сучьями. Пока я их отсекал, Клин завалили другое, третье…

К обеду сад сиротски поредел. Свежие мшистые пеньки омертвело торчали тут и там. Я поджег ворох сучьев, и пламя особенно яркое, кровянисто-живое среди осенней серой пожухлости, стало раз за разом взрывчато кидаться вверх, словно отчаянно порывалось куда-то улететь.
Клин с гордостью огляделся и, ни с того ни с сего, с неожиданным пафосом пропел: «И на Марсе будут яблони цвести!..»

Ел он на веранде. Сесть за стол в комнате он отказался. Его самоходную телегу многие заказывали, но ни у кого Сашка в дом не проходил: стеснялся своей неопрятности и будто бы грязной работы.
Он быстро управился с полуторалитровым графином, - нормой угощения, которую знали за ним во всех окрестных селах. Ел Сашка почему-то держа тарелку на коленях. В ход шли сало и лук. Специально приготовленные для него образцово-показательные котлеты остались нетронутыми.
После угощения Сашка Клин никогда за руль не садился. Спать он устроился здесь же на веранде на полу. Выпил, закусил и свалился под стол. Чуть погодя, когда сон уже крепко засосал его, Александра Ивановна положила Сашке под голову подушку и накрыла старым комкастым одеялом, каким в большие морозы укутывала сруб колодца, чтобы лед не так быстро матерел.

Уехал Клин под утро, затемно. Я еще спал. Бог его знает, как он впотьмах управлялся со своим агрегатом на истерзанной сельской дороге…

…А года через три я случайно узнал, что Сашка Клин погиб: поднесла ему чья-то дурья башка угощение сверх нормы, а утром ехать было по-над Доном по правому берегу такой высоты, словно земля здесь все свое нутро выставила наружу.
Телега, раздавив Сашку, летела с обрыва быстрей и быстрей, словно хотела набрать нужную скорость, чтобы отчаянно рвануть к небесам вслед за его душой.

С тех пор я ее ни разу не видел, и слышать о ней не слышал. Порой мне даже кажется, что она, в самом деле, догнала своего мастера и тарахтит сейчас с ним где-нибудь по столбовой дороге Млечного Пути. Может быть, для них нашлась работа в Райском Саду?..

Вскоре и Александра Ивановна умерла. На ее похоронах, на стене за иконой, будто бы объявилось зыбкой тенью видение Божьей Матери. Этому никто особенно не удивился, потому что судьба у Александры Ивановны была особая, трудная, но это уже отдельный разговор.

Тем не менее, в этой, казалось бы, простой истории, в этом времени осталось для меня что-то безответное, год от года все более важное, и не дает покоя, тревожит необъясненным смыслом особого, «клиновского» житья-бытья. Ищу его и не найду. И все-таки ищу.