Земной, желанный сердцу рай...

                «Земной, желанный сердцу рай…»
                (Прогулка по чернотропу)

Утро сегодня сумрачное. Ветер качает  ниспадающие ветви берез у окна моей квартиры сильнее обычного. По ним я определяю, во что сегодня одеть моего пса Жорку. Несмотря на кудрявую шерсть, он мерзнет и дрожит на ветру, как осиновый листочек.  В силу своей собачьей породы, он не может самостоятельно линять, и ему необходим тремминг, то есть, говоря по-русски, из него следует выщипывать старую щетину, чтобы выросла новая. Это процедура утомительная, занудливая, но Жорка с завидным спокойствием обычно возлежит на коленях у своей хозяйки, моей дочери, и только иногда взвизгивает, если ненароком прихватит она живую, молодую поросль в его подшерстке.
 После ощипывания Жорка, теряя  потешную симпатичность, выглядит аккуратным, строгим псом с франтоватыми усами и бородой.  Он больше похож на самодовольного хлыща, нежели на придуманную художником добродушную мягкую  игрушку, какие бывают в русских мультфильмах.
На ощипанного пса  я напяливаю  теплую курточку, теплее одеваюсь  сам, и мы без боязни продрогнуть  на ноябрьском ветру шелестим листвой на узкой дорожке к городскому дендрарию. Там ветра почти нет совсем: он застревает где-то в глубоком овраге и в густом сумрачном подлеске. А прозрачные ветви осин, берез качаются могуче,  метут по сумраку туч, опустившихся до оголившихся веток. Вверху  океанский гул, Внизу, на тропинке, тишина и неподвижность. Только  порхают, тихо перекликаясь, синицы. Они тонко, серебряно  позвякивают. Так звенят тронутые невзначай хрустальные рюмочки и бокальчики в старинном буфете, в доме, где живут какие-нибудь древние старички.
 Жорка настораживается, смотрит на меня, ждет моего разрешения, чтобы облаять птиц. Я молча, только глазами, предупреждаю, что нарушать устоявшийся порядок в лесу негоже. Пёс понимает и молчит, только прядает ушами, смешно выкатывая пуговки глаз  то на одно лесное событие, то на другое. И все они не ясны ему. Всё было бы понятнее, если бы полаять на них, вспугнуть, устрашить, а ему не позволяют этого сделать.
Мы с Жоркой, как это ни покажется странным, любим это время, в народе называемое ЧЕРНОТРОПОМ. Это время неспешных прогулок по осеннему лесу. Охотники определяли этот временной отрезок природной жизни как осенние холода до выпадения снега. Крестьяне же назвали так лесную или проселочную тропу, почерневшую от осенних  туманов  и сырости, еще не покрытую снегом.
В чаще лесной редко увидишь какого зверя. Вспоминается строчка из «Антоновских яблок» И.Бунина: «Зверь теперь в поле, на взметах, на чернотропе, а в лесу он боится, потому что в лесу ветер шуршит листвою…».
А ветер шуршит в лесу под ногами или на дубах. Дубы  не расстаются с помутневшей медной листвой до самых  яростных завирух, которые срывают  её с крепких веток порывами, превращая морозами в жестянку,  и топят её в глубоких лесных сугробах и намети. Но время снегов и бурь еще не пришло.
Идем с  Жоркой по чернотропу в том русском краю, который и такой может видеться раем, несмотря на то, что и окоченевшая земля звенит морозно под ногами. Она ждет не дождется того времени, когда белое покрывало ляжет  по лесу, и по его тропам; оно утИшит всё, что ни есть вокруг, податливой смиренностью и зимним упокоением.
 Почему-то в эту минуту на ум лезут почти несуразные, но хорошие поэтические строки Ф.Сологуба:
Земной, желанный сердцу рай
К тоскующим приник равнинам.
В моей земле не умирай,
Земной, желанный сердцу рай!
И запылает мглистый край.
Земной, желанный сердцу рай
К тоскующим приник равнинам.