Миниатюрные мемуары

Время итожить жизнь. Это не займет много времени. Говорят, что в миг смертельной опасности все пережитое пробегает перед глазами. Ничего удивительного - ну сколько этого по-настоящему пережитого? Для кого и зачем? Ну, хотя бы несколько читателей у этих заметок будет. А мне интересно: что может получиться из подобной затеи без ясного плана и внятной перспективы. Так ведь и жизнь такая же: одно мгновение сменяется другим, и не факт, что между ними есть необходимая связь. Только потом прояснится – в последний миг. Может быть.

Моя бабушка – ровесница 20 века, большевичка, стахановка, прожила на редкость наполненную жизнь: две мировые войны, революция, голодомор. Переболела холерой, тифом, испанкой, подняла пятерых детей. Когда-то, еще до второй войны, решила описать свою жизнь и название для мемуара придумала – «Мало прожито – много пережито». Исписала толстую тетрадь, а потом сожгла. На  вопрос почему, ответила просто: «Никому это не нужно». Может она поняла, что жизнь важнее всех ее описаний, что главного не опишешь. Не знаю. Я вот еще не понял – пишу.

Приснился сад без ограды. Только ее чугунные остатки и яблони с красными яблоками. Кто-то говорит, что они отравлены. Почему-то  мне кажется, что это райский сад. И еще идет дождь.

Не могу заснуть из-за обилия воспоминаний, толпящихся у игольного ушка моего «писательского дара». Обрывки снов, судьбоносные события, лица случайных попутчиков. Все, что осталось от рассыпанного во времени человека. Вспомнил слова школьного приятеля об энтропии: «Это когда все рассыпается». Он недавно умер – рассыпался. Ну да - энтропия.

Все чаще повторяется один и тот же сон. Схожу с поезда, который уходит, оставляя меня на незнакомом полустанке.  Решил перехитрить судьбу – ухватился за вагонные поручни и не отпускал их, пока не услышал за спиной гудок уходящего поезда. Поезд опять ушел без меня, судорожно вцепившегося в ручку перронного магазина на привычно незнакомом полустанке.  Видно пора привыкать к жизни на полустанке и вспоминать тех кто был в поезде. Или мог быть. Главное, ничего не выдумывать.

Дед был чекистом. Старшая тетка говорила, что палачом. А бабушка, что ему приходилось расстреливать людей. Звучит не так страшно.  Может, он деда моей жены расстрелял. Тот священником был, в коммунизм не верил. Пришлось расстрелять.

Бабушка, когда революцию вспоминала, говорила: «Сколько крови пролито, и все зря». Это она про то, что справедливое общество не построили. А если бы построили? Не зря?

В детстве смотрел фильмы про революцию. Когда титры сообщали: «Шел 1910 год», жалел людей, которым еще семь лет страдать. Дочка сказала, что ей знакомо это чувство. Она тоже жалела людей, которым семь лет нормальной жизни осталось.

Знакомый ветеран развернулся всеми орденами и спросил зло: «Может ты и про Сталина расскажешь? Ты же лучше меня знаешь». Я тогда ответил: «Не лучше, но иначе».  Хороший ответ, но думаю, что дело не в знании, а в вере. Я верю иначе. И не в Сталина, конечно.

Моя вера от бабушки. Член партии с дореволюционным стажем, она учила меня молиться, а по праздникам водила в церковь. Она была добрая. Не помню, чтобы она кого-нибудь осуждала, даже деда, который бросил ее после войны с кучей детей. Став пионером, я доказывал бабушке, что Бога нет. Она только посмеивалась: «Подожди, Бог палкой не бьет. Еще поверишь».

Когда бабушка умерла, я написал стихотворение
В этом мире все тлен и конечность.
Смертны люди и их имена.
Бесконечна одна только вечность,
И источник ее – доброта.
Не «Река времен», конечно, но от души.

В выпускном классе приснился сон. Продираюсь сквозь праздничную демонстрацию. Толпа прошла, оставив позади захламленную улицу. Ветер дует в спину уходящей колонны, гонит по булыжной мостовой пластиковые пакеты, воздушные шарики, бумажный мусор. Музыка оркестра стихает, явственно слышится плеск волн. На берегу моря храм в романском стиле, подпираемый мощными контрфорсами. Его двери отворены, в черной глубине горит золотом висящее в воздухе распятие. Прохожу мимо и долго иду к горизонту по мелководью. Оглядываюсь, но ни храма, ни берега: со всех сторон море. Самое страшное - начинаю проваливаться в песок, все глубже и глубже погружаясь в воду. До сих пор не знаю: может, зря в храм не зашел?

Знакомый кришнаит сказал  про этот сон: «Все просто. Атман соединился с Брахманом». Уж чего проще, но я-то тут при чем?

У Борхеса есть рассказ: человек обрел бессмертие, обессмыслившее все, что делало его человеком. Вся надежда на  возможность смерти, которая может вернуть утраченный смысл жизни. Для меня это главная проблема религии: человек чает бессмертия, но боюсь, что оно не имеет к его смертному, а значит  личному началу, никакого отношения.

 Как странно выглядят буколические картинки Тысячелетнего царства, которые предлагают прохожим миссионеры Апокалипсиса.  Глянцевые лица бессмертных, горы невиданной снеди. Все это на фоне аляповатых райских пейзажей. Вспоминаются иллюстрации к «Незнайке в Солнечном городе». Такая же незнайка, но для взрослых.

Однажды в автобусе с паломниками слушал вразумление местной начальницы.  Она спрашивала подчиненных сотрудниц о назначении личного ангела хранителя. «Хранить?» -  робко предположила одна из слушательниц. «Нет. Записывать все, что мы  говорим и думаем, чтобы на Страшном суде никто не мог отрицать имевшие место факты». «Было бы страшно оказаться в раю для чиновников», - подумал я.  Ангел- осведомитель  сделал очередную запись.

Ложь - главное орудие зла. Если научиться лгать самому себе, можно мучить людей и верить, что любишь их. Зло не обязательно пахнет серой. В случае надобности оно цитирует священные тексты и перебирает четки.  А еще зло – великий филолог. Оно с легкостью превращает двуличие в многогранность, предательство в самоотречение,
 а палачество вменяет в долг. Чему удивляться: что там у нас в начале?

Приснилось, что я черный таракан. Бегаю внутри эмалированной ванны, а кто-то невидимый поливает меня из шланга, пытаясь смыть в сливное отверстие. Из последних сил цепляюсь за крестовину, но водяной водоворот отрывает от спасительной пластмассы все шесть ножек.  Просыпаюсь от сознавая собственной погибели. Потом прочитал, что тараканы могут задерживать дыхание на сорок минут. Слабо утешает, что кафкианский Замза не подумал, что может летать.

В другой раз я видел своего убийцу. Это был военный сон. Я вылез из подвала разрушенного дома. Потом прилетел вертолет. Из него вышел человек в костюме химзащиты и ранцевыми опрыскивателем за спиной. Он приблизился ко мне, прицелился направляющей трубкой и обдал липкой жидкостью. Его стальные глаза ничего не выражали. Он выполнял свой долг.

Еще сон. Солнце бьет в оконное стекло, подсвечивая золотом банку меда на столе. В банке ложка, которая  помешивает мед. Меня это не удивляет. Я знаю, что ложку держит девушка, которую когда-то любил и люблю.  Хочу подойти и прикоснуться к невидимой руке, чтобы девушка из прошлого почувствовала мое прикосновение. Но понимаю, что это невозможно, что она в другом - уже недостижимом измерении. Подхожу к двери, в последний раз оглядываюсь на комнату полную света и просыпаюсь с сердечной болью.

Полностью счастливым я могу быть только во сне: там  все еще живы те, кого я люблю.

В детстве я мечтал построить общий дом для близких людей, чтобы они жили вместе и были от этого счастливы. Потом понял, что это никому не нужно. Надо было мечтать о городе, чтобы близкие не жили вместе, а приходили друг к другу в гости.

Сегодня опять приснилась война. Проводник, который мог вывести меня из зоны боев, оказался ангелом. При встрече он протянул правое крыло для крылопожатия. Мы долго шли через сон. Потом начался бой и я сбежал в явь. Наверное ангел тоже проснулся или улетел.

В детстве, когда мы играли в войну, я вызвался быть командиром потому, что у меня был план. Противники - мальчишки с соседнего двора всегда выдавали себя ликованием, когда «убивали» нашего. Я поставил четырехлетнего солдата охранять трансформаторную будку – самое заметное сооружение во дворе.  Остальных разместил в засадном кустарнике. Враги так радовались, когда «сняли»  гордо вышагивающего у липового склада часового, что не заметили засаду. Была победа, а  радости не было.

К остановке подходит странный автобус. В нем нет сидений. На полу  прикрытые рогожкой  огромные туши ощипанных кур. Слышу хруст вгрызающегося в яблоко водителя. Он медленно прожевывает откушенный кусок и говорит, брызгая соком: «Пришлось много поработать". В этот момент в передней части автобуса раскрывается ящик,из из него выкатываются большущие красные яблоки. Они рассыпаются по полу автобуса, застревая в тушах.

Номер в гостинице. Окно  выходят на мощеную булыжником улицу. Множество людей с чемоданами перегоняют друг друга, чтобы успеть снять гостиничный номер. Скоро все эти люди заполнят мою комнату, стены исчезнут, а кровать, превратится в  черную могильную плиту на зеленом газоне. Это могила моей бабушки.  Возле могилы останавливается женщина и начинает молиться. "Вы знали мою бабушку?"- спрашиваю я, но она не отвечает. Жизнь прошла. Просто прошла жизнь.

Знакомый пошутил: «Если судить по твоим заметкам, перед смертью будешь созерцать только свои сны». Я не против. Что Шекспир говорил? Наша жизнь создана из того же материала, что и наши сны. Из того же! Тогда какая разница что созерцать?