По следам Грина

   Наверное, трудно найти даже в нынешнем поколении молодых людей кого-то, кто не слышал об Александре Грине. По крайней мере, об Алых парусах, ежегодно приплывающих на паруснике в Питер на грандиозное шоу своего имени, пожалуй, знают все. Если же говорить о старшем поколении, то имя Александра Степановича Грина они произносят не иначе, как с благоговением. Для многих этот писатель стал частью их жизни.
    В этом году мне несколько раз посчастливилось побывать в Крыму, где среди прочего, я посетил его дом-музей в Феодосии, в Старом Крыму, и побывал на месте его упокоения, о чем и хочу Вам рассказать.
    Все началось с портрета. Случайно, ковыряясь где то во всемирной паутине, я его увидел. Если бы я не прочитал под ним, что это Александр Грин, возможно, этих строк бы и не было. Но этот взгляд напуганного взрослого человека с детским выражением лица настолько диссонировал с тем миром счастья в его творчестве, который моя память вынесла из мной прочитанного в юности, что я не мог не зацепиться. Требовать от своей памяти всех подробностей сюжетов мною прочитанных его книг, через почти тридцать лет, было бы некорректно. Но ощущение светлого счастья было забыть невозможно. Фрези Грант, Ассоль, капитан Дюк, Грей — все это было таким чистым, добрым, справедливым, что вполне можно было предположить, что такое мог написать человек, который это все пережил, и является специалистом в этом вопросе. Слава Создателю, что библиотека у нас всегда теперь под рукой, и недолгие поиски в интернете выявили какую то безрадостную картину его жизни, особенно в последние годы. Оказалось, что советская власть его не любила (как впрочем, и он ее), что его не печатали и они с женой голодали, что супруга его, Нина Николаевна, десять лет провела в лагерях. Прочитанное настолько меня поразило,что глядя на его портрет, как то само написалось стихотворение:

Гляжу в печальный твой портрет,
Затравленного арестанта.
Как глубоко запрятан след,
Здесь Зурбагана коменданта.

Чудак, мечтатель, фантазёр,
Один из самых непрактичных,
В стране голодных и рабов,
На удивленье эластичных.

Ловлю испуганный твой взгляд,
Приговорённого младенца.
Холодной яростью объят,
Мой трезвый разум отщепенца.

Суровым ямбом как мечом,
Приговорю слуг конформизма.
Я буду Лильским палачом,
В стране житейского цинизма.

Пойду к тебе я рядовым,
Твоей стране нужны солдаты.
Ведь кто то должен защищать,
Твоих романтиков пенаты.

Для Зурбагана островов,
Пребудут паруса Ассоли,
Как при охоте на волков,
Загонными флажками злобе.

Плыви мой командор, плыви,
К своей невесте, как и прежде.
Бегущим по волнам к любви,
Под алым парусом надежды.

    Портрет работы Л.Я.Симкина можно увидеть ниже, после текста. Думаю, вы меня поймете. Но Грин — это эпоха. Это такая глыбища, такая песнь мечте, что в рамках Гринландии ей не удержаться, и она выплескивается везде, где только можно. На ежегодных песенных фестивалях, на литературных и поэтических чтениях, на кадрах кинофильмов и в театральных постановках. И вся страна мечтает побывать на фестивале Алые паруса в Санкт Петербурге, что каждый год завораживает нас феерическим зрелищем. Поэтому, когда Феодосия в начале этого лета предложила мне посетить дом музей Грина, на улице Галерейная, я совершенно не раздумывал.

    Феодосия — очаровательнейшее место на земле, основанная по преданию греками из Милета (его уже нет, он был на территории современной Турции) примерно в те времена, когда царство Израильское было завоевано ассирийцами, а Иудею покорил Навохудоносор, что было две с половиной тысячи лет назад примерно. Ее имя в переводе с греческого — Богом данная. Не зря Айвазовский прожил здесь всю свою жизнь, Крестился, женился и упокоен здесь, возле древней армянской церкви. Дом, где жил Грин, чуть выше, за галереей Айвазовского, по улице, что спускается к морю. Жизнь Александра Степановича к тому времени уже обрела смысл в лице его жены Нины Николаевны, которая была для него словно добрый ангел. Она и увезла его из Питера, полного для него искушений, в славный Крым, где надеялась обрести с ним покой и житейское счастье. Великий романтик кем только в своей жизни не был, и матросом, и нищим, и ссыльным арестантом, и состоявшимся признанным писателем и поэтом. Все это с шокирующей откровенностью он описывает в своей автобиографической повести. Здесь, в Феодосии, он напишет много чего, в том числе и Бегущую по волнам. Блуждая по его квартире, полной парусников всяческих форм и размеров, набитой штурвалами, якорями, его книгами и подробностями его биографии, поймал себя на мысли, что здесь он какой то мертвый. Его здесь так много, как и тех, кто на нем зарабатывает, что вместо живого командора, я увидел отлакированную ретушь, конечно же наполненную огромной любовью людей, создавших этот музей, но неживую. Эта квартира по большому счету фейк. Она воссоздана, и Грин здесь чем то напоминает барона Мюнхаузена из нашего кинофильма «Тот самый Мюнхаузен», в тот период, когда барон стал садовником. Грин здесь велик, но даже его величие напрочь затмевается его героями, которые живут совершенно не в том мире, что жил их отец. Здесь они прожили пять лет, и были вынуждены переехать в Старый Крым, где жизнь была подешевле. К тому времени его уже почти не печатали и с деньгами у них было скверно. Не вписывался он со своими романтическими героями Зурбагана в реалии советской действительности Чкалова, Стаханова и первых пятилеток с их коллективизацией и индустриализацией. В музее меня заинтересовала фотография, где писатель сфотографирован на открытии памятника Айвазовскому. Мы с женой как раз перед этим посетили его дом — галерею, просто поразившую воображение количеством морских пейзажей, и сфотографировались как раз у этого памятника художнику. В этом красивом месте как то не заметен тот Грин, с портрета, который меня поразил, но в полный рост стоит тот Грин, которого мы все знаем — пламенный революционер, борец за народное счастье, великий творец мечты для молодежи. Сказать, что я был разочарован — да нет. В месте, где люди счастливы, не должно быть места трагедии, а Феодосия — безусловно счастливое место. Но где то же он должен быть настоящий. Портрет врать не мог. Сотрудники музея, когда я им его показал, рассказали, что есть еще один дом-музей Грина в Старом Крыму. Подумав, что за сорок три года я первый раз побывал в Феодосии, предположил, что может быть годам к восьмидесяти я и навещу Старый Крым, но наверное Александр Степанович к тому времени меня уже волновать не будет. С такими мыслями мы и отправились в наш славный Темрюк.
    Но судьба, коли начала поднимать такие вопросы, решительно не успокаивалась, и когда в конце августа, благодаря нашей родне мы предприняли вояж по южному берегу Крыма, в один из дней ,она привела нас таки в этот древний городок. Для любознательного туриста Старый Крым интересен, конечно, не только Грином. Один только древний армянский монастырь чего стоит, а мечеть султана и хана Узбека, есть еще древняя церковь. Этот город когда то был столицей, резиденцией эмира Крыма и имя этого города дало название всему полуострову. Нас он встретил пасмурной погодой, провинциальной архитектурой еще Российской империи в сочетании с картинами в общем то небогатой жизни, красноречиво говорившими о том, что лучшие его времена уже миновали, но пока не вернулись.
    Музей Грина расположен на жутко провинциальной улице, но органично вписан в современную жизнь небольшого сельского городка. Дом писателя оказался маленьким, из двух небольших комнаток с тамбурочком посередине и маленькой кухонькой с печкой, что напомнило мне старые хатки родной Титаровки. Даже оконные рамы были привычного любимого голубого цвета. Это был единственный дом писателя в Крыму, который ему принадлежал. Нина Николаевна купила его, продав подаренную ей Грином драгоценность и скрыв этот факт от него. Потом, конечно сказала. Здесь писатель прожил недолго, будучи уже серьезно больным. Здесь он и скончался. После его смерти, Нина Николаевна жила здесь до того, как ее отправили в лагерь, сюда же и вернулась после десятилетней отсидки, отвоевала домик у председателя колхоза, жившего по соседству и превратившего его в курятник, здесь же в последствии и создала первый музей писателя. Мебель и предметы интерьера оригинальные. Вот здесь то я и почуял настоящего Грина.
    Посетителя у входа в комнату великого романтика встречает табличка с цитатой из Паустовского. Вообще между ними была какая то космическая связь. Паустовский, будучи лет на десять моложе Грина, очень любил его, и видимо, считал в некотором роде своим учителем. А ведь Паустовского считают эталоном русской литературы, именно русской, а не советской. Где то даже приходилось читать, что американцы изучают русский по Паустовскому. Кстати, здесь же неподалеку есть дом музей и Паустовского, где он останавливался во время приезда в Старый Крым, но там как то сумбурно всего понатыкано, что вроде Паустовский там и есть, но какой то надуманный. За ним, наверное, нужно ехать в Тарусу. Удивил меня тот факт, что Паустовский и Булгаков учились в одной гимназии в Киеве. Такая концентрация корифеев на единицу площади лишь подчеркивает качество образования в российских гимназиях, где им давали все, включая слово Божие и несколько языков, тем самым давая культурный код, охватывающий все человечество. Но давайте к Грину.
    Того портрета, с которого все началось, я здесь тоже не нашел, но есть похожий. Портрет человека, который никогда не улыбался, но оставил после себя столько радостных и светлых героев, что они совершенно затмили его настоящую жизнь. Именно в этом доме видно, что здесь он и обрел покой, как путешественник, покинувший отчий дом в далекой юности, и наконец, здесь обретший его под занавес жизни. Здесь хоть и пахнет печалью несбывшегося, но есть и аромат пристанища большого могучего духа, который хотел найти счастье, не нашел, но создал его в своем творчестве. Да так создал, что его тень по прежнему накрывает алыми парусами все, что связано со светлым и возвышенным, бросая эту тень и на прилавки с сувенирами, и на творчество многих людей. Это счастье накрывает жизнь нескольких поколений, и бросает свой якорь раз в год на Неве, озаряя все вокруг немыслимыми фейерверками.
    Другой вопрос, насколько это счастье реально? Как то писатель в своей автобиографической повести рассказал нам историю о том, как он написал разгромное сочинение о творчестве Майн Рида, будучи еще гимназистом. Тогда еще Саше Гриневскому, очень не понравилась излишняя романтизация приключений майнридовских героев, что приводило к массовым побегам всех мальчишек того времени из родительских домов прямо в Америку с острым желанием сражаться с индейцами. Он видел в этом опасность. Но сам превратился в такого же Майн Рида. Сколько Ассолей не дождались своего Грея? Кто нибудь считал? Сколько людей жили и до сих пор живут в идеализированном выдуманном мире, ничего общего не имеющим с реальностью? Сколько разочарования постигло людей, воспитанных на его книгах? И не был ли он сам жертвой юношеских мечтаний о морях и дальних странах, романтических красавицах, дружеских пирушках?
    Долго я думал так, сидя на скамейке у домика. Командор смотрел на меня глазницами своего памятника, и как будто ждал моего решения. В воздухе пахло надвигающимся летним дождем, а орех не пах вовсе. Тот самый орех, лекарственный запах которого учуял Паустовский. А может, это был другой орех. Работник музея, милая южнорусская девушка с косой, рассказала нам, как навестить могилу Грина. Со сложными чувствами в душе, мы туда и отправились.

Старокрымское кладбище, хоть и расположено возле трассы, но от шума не страдает. К могиле Грина вела тропинка с указателями. На одном из них с удивлением увидел фамилии Друниной и Каплера. Еще один осколок большого таланта и чувства здесь похоронен, оказывается. Сам Александр Степанович лежит не один, Нина Николаевна не оставила его, а согласно своему завещанию, пусть и не сразу, но была захоронена здесь же, как и ее мама. Против своих соседей место успокоения последнего романтика, конечно, выглядит прилично, но грязный мрамор и серый цвет камней так плохо сочетается с его светлыми и возвышенными героями, что невольно подумалось - если бы пушка с салютами в великом городе на Неве сделала на один выстрел меньше в день его «Алых парусов», то сэкономленных денег могло бы и хватить на белый мрамор, более соответствующий его светлым и чистым произведениям и героям, мечтающим о счастье. Я посмотрел в пустые глазницы Фрези Грант, стоящей на белом постаменте, на дерево, с повязанными ленточками его почитателей, и вдруг мне стало стыдно. Стыдно за те вопросы, которые были у меня там, во дворике его дома. Как можно судить кого то за прекрасное, за мечту, за эталон. Пусть реалии жизни и сегодня далеки от тех чистых и светлых образов, созданных писателем, но разве несовершенство нашей жизни должно отменять красоту и благородство? Прости меня Александр Степанович, что подумал так. Спасибо тебе за твою жизнь. Простите и вы меня, те, кто читает эти строки, вдруг я вас чем то задел.
На закуску — стихи:

Совсем уж Старый Крым дождём укутал,
И небо, и дорогу, и поля.
Татарин старый нас совсем запутал
На кладбище, в начале сентября.

Где Грин лежит? Здесь прямо, там налево.
Мне странно, неужели он читал?
От славы этой хоть краюху хлеба,
Ему б в те времена кто передал.

Проем в стене, тропинка, указатель.
Ого! Здесь Каплер с Друниной лежат.
И что такого спрятал здесь Создатель?..
Ведь не Ваганьково... а нарасхват!

Да, вот она, слепая Фрези Грант.
Да, вот и он, мечтательный романтик,
Певец несбывшегося, арестант,
Лежит с женой и тёщею в команде.

Смотри Ассоль, здесь папа твой лежит
В граните сером, окаймлен а бордюре.
В Гринландии земля ведь дефицит...
А ты жива в его литературе.

Как живы те, кто верит и влюблён,
Кто не боится правды прейскуранта,
Несёт любовь на этот пантеон
И помнит Зурбагана коменданта!


--
Андрей Бурдин