Второe счастьe Саши Пятачковой

     Какой-то умный человек заметил: « Не обижайте людей узнаванием их до конца».
 
     Но в том-то и дело, что  многие мои герои, как правило, и  не   маскировались вовсе, уверенные в собственной непогрешимости, они добровольно   выставляли напоказ свое нутро. Ну, «везло» мне на   таких! Тут  никакой моей заслуги и нет вовсе. Я  их  потому и запомнил, что  они сами  заставили обратить на себя внимание

      Теперь  самое  время рассказать одну историю.

      Мы вышли  с летучки  и увидели, как по длинному  редакционному коридору, раскачиваясь из стороны в сторону, шла кляча.
      Ноги это существо передвигало, не сгибая в коленях, передние конечности  свисали плетьми впереди туловища, и оно точно  кувыркнулось  бы, если б не большой зад, который уравновешивал баланс между  верхом и  низом.
      Когда "Кляча"  проходила мимо меня,  я мельком разглядел  конопатое  лицо  молодой женщины, которое украшала миловидная улыбка и  услышал  как  она неожиданно звонким, словно  у дикторов «Пионерской зорьки», голосом  спросила   кого-то: « Как пройти к редактору?»

      Через  час  "Кляча"   сама  обошла   все кабинеты и представилась: 
     -Здравствуйте, я буду работать в корректуре подчитчиком, меня зовут  Саша Пятачкова.

      Прямо скажу, что фурора  она не произвела, наверное, из-за своего  вида. С  близкого расстояния   хорошо   были заметны  пигментные пятна на лице, землянистого  цвета  ворсистая кожа, выпирающие ключицы и  непропорционально  ее росту  худые руки. Впрочем, ярко накрашенные губы и сияющие глаза значительно скрашивали картинку.

      -Ишь, какая  бойкая!- заметил кто-то из мужской половины коллектива.
       Для первого рабочего дня  этим обсуждением и ограничились.

       Назавтра,  ближе к обеду,  раздался  стук в дверь моего кабинета и   Саша Пятачкова, извиняющимся тоном,  попросила разрешения позвонить.

     - Я буквально на минуточку. У нас в корректуре  аппараты без выхода в город, только внутренняя связь, а мне позарез необходимо  дозвониться до  соседки, узнать пришел ли мой сыночка из школы. Он еще маленький, в первом классе учится. Я ключ  в  квартире, что рядом, у приятельницы  оставляю, чтоб он не потерял его где-нибудь по дороге.

    
       Все это она выпалила на одном дыхании,  схватив телефонную трубку и набирая нужный номер, не дожидаясь разрешения.

       С тех пор каждый божий день "Кляча" заходила ко мне, уже как к знакомому, чтобы позвонить   и справиться  о ребенке.

      Примерно после третьего  или четвертого ее визита я узнал от Саши, что она "в разводе, муж-узбек ушел", оставив ей и сыну  квартиру.
      Вот это ее  «муж-узбек» меня, признаться, резануло, потому  как  сказано  было с каким-то негативным акцентом на слове « узбек». Но я не стал  тогда на этом акцентировать внимание.

      У нас с  "Пятачком", как прозвали ее в коллективе, за несколько рабочих  дней  установились вроде  бы доверительные отношения, насколько это возможно между малознакомыми людьми. Наверное, чтобы еще больше закрепить их, новенькая предложила  по утрам  вместе пить чай.
      Это ритуальное действо проходило в начале рабочего дня во всех  отделах редакции и потому  инициатива "Клячи" не была чем-то из ряда вон.
      От меня требовались «лишь  заварка, кипятильник, сахар, бокал."
     -А все остальное, - сказала Пятачкова,- я беру  на себя.
      Признаться, она заинтриговала: что же кроется под этим загадочным «все  остальное».
      Первая же наша совместная чайная церемония  дала ответ на этот вопрос. Под всем остальным  подчитчица  имела  в виду себя  любимую. 
      Барышня оказалась без комплексов.

      За первым же утренним чаем  «коллега» раскололась и поведала мне по секрету, что в корректуре она не намерена задерживаться надолго. Во-первых, потому что работа скучная, во-вторых, из-за  того, что  «там развернуться негде», а ей простор для творчества нужен, пора делать карьеру.
      Она так  дословно и сказала: «Пора делать карьеру».
      Я было  подумал, что Саша хочет побыстрее  перебраться в отдел и  начать писать. Но буквально на следующий же день  «чаевница» пояснила, что  ее цель -   «держать руку на пульсе редакции».

    - Вот Вы, к примеру, знаете, что старший корректор  имеет за плечами бурную молодость и даже лечилась от дурной болезни?- спросила  она меня.
      Я поперхнулся  чаем от неожиданности. 
     -А зачем тебе это знать? Да и откуда ты выкопала такие подробности?- спросил я в свою очередь
     -Говорю  же, что хочу держать руку на пульсе. Это ведь так интересно!
      Дура-баба,- подумал я тогда. Ведь  ничего из себя не  представляет, а туда же – руку на пульсе держать хочет!

      Амбиции ее, явно ничем не подкрепленные, меня покоробили. Девке  под  тридцать, ни  мужа, ни  профессии толком нет, ей  за  своим бы «пульсом» следить, а не собирать сплетни о  других. Не нашлось, видно, человека, который бы вовремя вправил ей мозги. Все у нее на уровне животных инстинктов: посмотреть, понюхать, попробовать на зуб.

       Правда, в материнском инстинкте ей нельзя было отказать. Я мог ежедневно наблюдать, как она тревожится за сынишку.  Сердце  ее  было не  на месте  до тех пор, пока   Саша не услышит, что мальчик  дома,  соседка накормила ребенка и проследила, чтоб он закрылся изнутри на ключ…

       Мне все это было понятно, потому как  в свое время я  сам был в роли  того пацаненка. А потом, уже будучи папой,  также тревожился за своих деток, пока они не подросли.

       Узнав  как-то от Саши, что   она, оказывается, уже  более двух лет  стоит "в очереди  на  телефон", я  позвонил  заместителю начальника городского телефонного узла связи, с которой по работе у меня сложились добрые отношения, и попросил  помочь  сотруднице редакции  с  установкой домашнего телефона.
       Уж не знаю, то ли действительно чиновница вошла в положение, то ли просто  не хотела «связываться с прессой», но через три дня вопрос   был  решен.
   
       Счастливая "Кляча" сообщила  мне об этом, как только пришла на работу, пытаясь в благодарность всучить бутылку водки, завернутую в газету и чмокнуть ярко накрашенными губами «в щечку».
       И  первого, и   второго способа  отблагодарить меня  я благополучно избежал. В свою  очередь попросил   обладательницу нового телефонного номера не распространяться о моем участии в решении этой проблемы.

     - Ты пойми,-  внушал   я  Саше,- это просто везение, что  нам  пошли навстречу. Ну, так  карты  легли. А ведь расскажешь кому – не поверят, подумают, что я цену себе набиваю.  Начнутся просьбы, обиды.

       Та внимательно слушала, выпучив глаза, а в конце моей тирады побожилась, что  никому и ни за что не выдаст  этой маленькой тайны, «чтобы не подвести  хорошего человека».
       Не  прошло и часа, как подходит ко мне  наш сотрудник Сережка Воронов с просьбой, помочь   ему на квартире телефон установить.
      -Да ты что!- начал  было я…
       Серега  сразу  же раскрыл все карты. 
     - Пятачок сказала, что у Вас на городской телефонной станции родная тетя  какой-то большой  начальник   и берет  по совести. Помогите, сделайте одолжение!
       Поскольку  одолжение я делать категорически отказался, Воронов ушел от меня обиженный в доску.

       К концу рабочего дня  уже и из другой редакции  поступила аналогичная просьба.
       По - видимому слух о моих «связях»  и о том, что «беру по совести», уже пошел гулять по всем этажам редакционного корпуса.

       Наутро  Саша без стука  вошла ко мне в кабинет и сообщила, как ни в  чем не бывало: 
      -Сейчас будем пить кофЭ! 
      «КофЭ» получилось у нее на редкость вульгарно. Или может я тогда просто придирался, так как был не расположен  распивать кофеек и общаться с  подлюгой, о чем сразу же и заявил ей.

       Теперь-то я понимаю, что это была моя ошибка, но  тогда я еще не знал про золотое  правило:« Не обижайте людей  узнаванием их  до конца!»

       Реакция Пятачковой была неожиданной. Улыбочка сразу же  стерлась. Глаза  перестали излучать лукавые искорки, взгляд стал злым и жестким, губы - тонкими, синими, как у утопленницы. Кожа, словно  у  хамелеона,  начала менять свой цвет, с пятнисто-белого на землянисто – серый. Волосы вздыбились.
       Она встала в косолапую стойку,  уперла руки в бока и  раскрыла рот.
       Перейдя вдруг на «ты», "Кляча" выстреливала по мне небольшими очередями  коротких  фраз:
      -Умный, да? Учить меня вздумал, да?  Ты еще не знаешь, с кем связался! Здесь я буду решать с кем мне иметь дело, что, когда и кому говорить. Понял, да! От тебя бы убыло разве, если бы  подыграл мне? Заодно  и сам заработал бы, и я бы очки  набрала. А, впрочем, я и так их набрала, а ты – в дерьме, чистоплюй несчастный!

       Излив на меня весь запас своего негодования, "Пятачок"  ушла, громко хлопнув дверью.
       Я ожидал, чего угодно,  но только не такой развязки. «За что?» - вот вопрос, который  не давал мне  тогда покоя…

       А  Саша, между тем, начала вести свои бои без правил.

       Через неделю уже  не было в здании человека, который бы не знал, что я  могу помочь «сделать телефон  за небольшие деньги».
       Ко мне потянулись  ходоки  из других  изданий. И, как нетрудно  догадаться, очень скоро я  услышал нелестные оценки о себе  от тех, кому пришлось отказать в их просьбах. 
       Кто ж любит, когда  отказывают!

       Вскоре  "Пятачок"  доказала, что  ее планы «делать карьеру»- не пустое прожектерство. Она  перешла из корректуры в отдел писем на должность учетчика поступающей в  редакцию корреспонденции.
       Поскольку полноводная некогда река писем в газету усохла до  небольшого  ручейка,  то   "Кляча"  могла сосредоточиться   на своей главной задаче, ну та, которая с пульсом.

       Делала  Саша   это своеобразно - сама распуская невероятные слухи о себе.
       Она пропадала  часами в местах для курения, и каждая  новая волна курильщиков передавала "Клячу" по эстафете друг другу, а та старательно « метала икру» в мутной воде табакозависимых.
      «Нерест», вопреки  законам природы, шел  ежедневно и в любое время года.
       Среди тонн словесной шелухи,  перемалываемой  любителями подымить,  "Кляча"  неожиданно   делала  вброс   информации  для  особо избранных.  С чувством глубокой ответственности перед собой, наша сказочница  сообщала  «по секрету», что…  находится в близких отношениях с редактором.

       Саша придумала шефу какое-то кошачье имя – "Люсик", и с утра до вечера вещала  о том, где  они с "Люсиком" встречаются после работы и как  здорово проводят время. Мол, ни одно решение "Люсик" не принимает, не посоветовавшись  предварительно  с ней.
       С помощью  своих баек  Пятачкова, видимо, росла в собственных глазах.

       Многие  «дамы»  внимали  «паскуде», как они прозвали  Сашу  между собой, открыв рот, аж слюни текли,   завидуя и презирая Клячу  одновременно.
       Затем «подробности» уже в их исполнении передавались дальше, обрастая новыми деталями, которые невозможно ни в сказке сказать, ни пером описать.
       Это был своего рода бразильский сериал, с закрученным сюжетом, главные герои которого - "Кляча" и "Люсик" – не могли дышать друг без друга и тандемом руководили  газетой.

       Наш  редактор, к слову сказать, был высочайший  профессионал, человек энциклопедических знаний и имел  отменный  вкус. А вкус и "Кляча" понятия несовместимые.
       Хотя, чем черт ни шутит! Все в редакции обратили внимание на то, что  Саша  вдруг демонстративно  стала ежедневно заходить к шефу  и  неприлично долго засиживаться, «решая производственные вопросы». Это учетчик-то писем!
       Теперь  некоторые сотрудники  старались при ней держать язык за зубами, опасаясь, что   "Пятак"  нашептывает шефу. А кое - кто даже  стал заискивать перед «фавориткой».

       Меня  во всей этой истории поражали глупость, циничность и  бесстыдство   "Пятачка", ее    наивная вера в то, что нахальство  и есть второе счастье.


       Я вспомнил , как в первом классе  учительница попросила нас, учеников, рассказать, кем работают родители. Ребята  с гордостью говорили  о  папах - архитекторах, конструкторах, военных, сварщиках, летчиках; мамах- врачах, артистках, портнихах, кондитерах, бухгалтерах.
       И вдруг, один  мальчишечка, когда  дошла до  него очередь, встал и  с вызовом сказал:
     - А у меня брат  в тюрьме сидит. Вот он скоро  выйдет и  порежет всех ваших  пап, будете тогда знать!

      Это был конец пятидесятых годов.  Прошло совсем немного после  "великой амнистии", когда  на свободу вместе с политическими  вышли сотни тысяч уголовников. Дух воровской романтики выплеснулся из зоны  наружу. В  моде у «конкретных пацанов» были  наколки, фиксы, кастеты, феня, кепки «а-ля Гаврош», широченные штаны, заправленные в «бурки» или сапоги, «Беломорина», зажатая в зубах.

      К ужасу преподавателя, откровения одноклассника  подействовали на  нас, школяров,   самым  неожиданным  образом - все мы  наперебой вдруг начали вспоминать о том, что и у нас  есть  родственники, соседи, друзья семьи, которые  «тянут срок» и  когда они «откинуться», то никому  из  наших обидчиков  мало не покажется.
      А те, у кого никто из близких или родных   не сидел, чтобы не казаться белыми воронами,  стали выдумывать  небылицы  про  прапрадедов, в стародавние  времена  слывших,  якобы, грозными  пиратами и разбойниками.
      Всем нам хотелось  быть поближе к  романтикам с большой дороги. Время было такое.
 

      Случай  этот всплыл в  памяти, когда узнал, как  наша  "Пятак"  безо всякого стеснения, а  наоборот, даже гордясь, вовсю тиражировала  свои  байки под общим названием « Я и "Люсик"».
      Мозгов у нее, видимо, было не больше, чем у  нас - первоклашек  конца пятидесятых. 
      Саша, судя по всему, уже повзрослев, все еще    грезила о сказочной жизни и  решила любой ценой сказку сделать былью. 
      Как могла, так и делала – трепала языком и  бестыже  демонстрировала  свое «особое положение» в газете. На большее просто мозгов не хватало.
      Правда, романтизмом здесь и не пахло, скорее это был голый реализм.

      Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Дура-"Пятачок" явно не понимала, что своим  поведением  позорила  прежде всего себя ну и, конечно же, нашего  редактора, которого все мы уважали.
      Она  нагло,  на словах, «приватизировала» его и пыталась заработать на этой «операции»  хоть какие-то дивиденды.
      Не зря  же   «благодарные слушательницы» нарекли  ее  за глаза «паскудой». Потому как издревле такие деяния иначе как паскудством в народе не называли.


      Где таких  Саш  делают, я не знаю, никогда не задумывался, потому,  как прежде  встречаться с ними не доводилось. А когда «посчастливилось», то никаких других чувств, кроме брезгливости  и  жалости  существо это у меня  не вызвало.

      Вся эта гремучая смесь  дурости, наглости, ничем не подкрепленных  амбиций,  желание любой ценой  показать  свой  норов, свою значимость  свойственны, как правило, людям  в чем-то ущербным, которые не видят  другой возможности  выделиться,  кроме как облаять или  укусить, лишь бы заставить говорить о себе.
      Кляча  была  в числе первых , но далеко не последней   Моськой, с которыми мне довелось затем встретиться в жизни. Наверное, потому и запомнилась.

      Самое удивительное, что карьеру  "Пятак" все же сделала. Правда, не в нашей газете, откуда она ушла обиженная, за то, что здесь не смогли оценить ее «талант».
      Но и на новом месте  методы ее «работы» оставались прежними. Она также пропадала часами в курилке и была в фаворе у начальства, хотя писала весьма и весьма посредственно…

      Саша-"Пятачок"  искренне верила в то, что  нахальство    есть  второе счастье.
      А она так хотела быть счастливой!