Ангел-Хранитель, дорога на запад

  Ехали медленно, постоянно стояли на разъездах, пропускали встречные составы с военной техникой и живой силой. Вся эта дорога в один путь, да к тому от частных бомбёжек рельсы не всегда укладывали точно, спешили. Другой железной дороги на восток не было. А ремонтировали нередко военнопленные, а им торопится некуда.
   Глубокой ночью я проснулась от гула самолётов, но это были не немецкие, а наши. А потом вой пикирующего бомбардировщика и взрыв впереди поезда. Машинист резко затормозил. В вагоне вещи и люди все  посыпались вперёд и как раз на нас. Я только успела повернуться к детям и накрыть их своим телом. Затем опять сильный взрыв, резкий толчок и скрежет вагонов.
  И началась беспрерывная атака бомбардировщиков на состав. Вначале шли несколько взрывов впереди наших вагонов, потом начался пожар в головных вагонах, да такой сильный, что всё стало видно вокруг. Послышались пулемётные очереди с самолётов. Дым подошёл даже к нашим вагонам, запахло сладковатым дымов горелого человеческого мяса. Некоторые наши женщины, у которых не было детей, начали выпрыгивать из вагона и куда-то бежать. Толи от страха или опасались, что и нас начнут бомбить.  Затем этот ад взрывов , воя самолётов и бомб перекинулся на хвост поезда. Где-то рядом, недалеко от нашего вагона раздался сильный взрыв. Падали бомбы и рядом с вагонами в поле. Осколки свистели и пробили несколько дырок и в нашем вагоне, но в верхней части.
    Наконец стихло. Самолёты улетели, но пожар бушевал и впереди и сзади наших вагонов. Слышались крики на немецком и на русском языках.
    Начался рассвет, на душе у всех было очень тревожно. Что будет дальше? Этот вопрос всех тревожил. Немцы не оставят нас в покое и ещё попытаются и нас обвинить в этой ужасной бомбардировке. Послышался гул машин и танков. Приехали немцы, их разговоры слышались везде, на весь состав. Мы все примолкли и сидели как мышки в мышеловке.
    Начали возвращаться женщины, которые убежали в поле. Они очень были напуганы и возбуждены и, буквально, попрыгали в вагоны. Одна из них сидела почти рядом со мной и её шёпотный  рассказ обрадовал и обеспокоил нас. Кроме меня её слушали ещё трое женщин с детьми.  «От всего состава уцелели только наши пять вагонов с беженцами. Паровоз и за ним три вагона с людьми все сгорели. Около них на поле лежат трупы немецких офицеров, некоторые из них, видимо, контужены и живые. При взрывах их выбросило из вагонов, поэтому может некоторые немцы уцелеют. Запах горелого мяса чуется в поле. А все остальные живьём сожжены. Все вагоны с техникой разрушены. Орудия, машины и танки разбиты и свалились с платформ и лежат на боку. Многие из них догорают. Но в пятый вагон попала бомба и он разворочен рядом с четвёртым вагоном. Из него мы слышали крики о помощи. Такие крики и стоны слышались и в четвёртом вагоне. Что там с ними, никто не знает. Даже те, которые выскочили из этих вагонов, боялись туда возвращаться».
    Мы все притихли и даже детям не разрешили говорить громко, только шёпотом. До темноты слышался напряжённый рёв танков, гул машин и гортанные приказы немцев. Слышим толчок вагона. Прицепили паровоз, прямо к нашему вагону. А где же остальные вагоны впереди нас? Значит их стащили танками в поле, но не увезли, потому что мы не слышали пыхтение паровоза.
    Привезли на соседнюю станцию и начали открывать нижние запоры наших вагонов. Смотрим около стенок образовался большой прогал и мы начали сползать вниз. Я только и успела подхватить Алёшку и развернулась ногами вниз. А Олечка сама догадалась всё это проделать. За нами посыпались все наши вещи. Разгрузились очень быстро. Я заметила, что пятого вагона нет с нами. Неужели беженцев бросили умирать в поле? Может раненых отвезли в больницы? С нами из пятого вагона были 8 или 10 человек, но они ничего не знали, т. к. не вернулись после бомбёжки в свой вагон. 
    Нас повели в пакгауз недалеко от состава. Отрыли двери и загнали внутрь. Задвинули двери и полная темнота. Ни одного окошка не было. Пакгауз большой и пустой. Всю ночь никто не спал. Немцы были озлоблены и мы боялись, что на нас они и отыграются за смерть их офицеров. Что нас ждёт завтра?
    Одна женщина рассказала о том, почему именно наш состав разбомбили ночью. Оказывается в пассажирских вагонах ехали подлечиться и на отдых в Германию высокопоставленные офицеры. А я вспомнила, что когда мы садились в эти железные вагоны, то пассажирские вагоны охраняли эссесовские офицеры. Значит среди наших беженцев или работников станции были наши разведчики и они сумели передать эти сведения нашему командованию . А ещё, сказала эта женщина, перед нашим приездом на станцию Курбатово, партизаны на сельской дороге недалеко от станции, расстреляли колонну немцев. Это же надо, даже в степной части нашей полосы, где нет лесов и негде укрыться, действуют партизаны — подумала я. Откуда у ней все эти сведения, я, конечно, не спросила, да и глупо задавать такие вопросы..
    Рано утром открыли двери и погнали нас на маленькую площадь перед станцией. Началась тщательная проверка документов, вытряхивали на землю все вещи и всё что-то искали. Даже обыскивали всех подряд, и мужчин, и женщин и детей. Это так было унизительно и противно, ощущать на теле эти мерзкие, жирные, противные ладони фашистов. Но никто не сопротивлялся, каждый понимал, что при малейшем неповиновении получишь пулю в лоб. Двоих мужчин увели и что с ними  будет можно только догадываться. Их документы немцы долго просматривали и что-то им не понравилось. 
    После досмотра немцы о нас почти забыли. Только остался один солдат, но он на нас не обращал внимания. Все кинулись к воде. На площади был кран и сразу выстроилась очередь. Я на маленьком базарчике сумела обменять на спички и иголки  20 варёных картошек, буханку немецкого хлеба и десяток яблок, а то у меня кроме сухарей уже ничего не осталось из продуктов. Ночевали здесь же, на площади. А ночи уже становились холодные. Я укрывала детей всем тёплым, что было у меня, а на землю стелили пальто.
    Посмотрела на детей и мне их так стало жалко, что защемило сердце. Они так похудели, что ручки и ножки у них стали как спички. Кожа на личиках серая, около переносицы залегли морщинки и смотрелись как маленькие старички. Они давно разучились улыбаться. Дети на войне очень быстро взрослеют. Они уже не просили есть как раньше, мало пили воду. Своими взрослыми, порой испуганными глазками часто смотрели на меня и молчали. Господи! За что я их подвергла таким испытаниям? В чём они виноваты? Почему я не уехала с заводом в Казахстанскую степь? Там, в любом случае, им бы не было так плохо как здесь. Что я наделала? И если мы останемся живыми, то простят ли они меня за все эти пытки, которым они сейчас подвергаются?
    Николай Угодник! Помоги нам выжить! Дай нам силы всё это перенести! - так я молилась про себя.
   Вечером нас погнали грузиться в 4 отрытых грузовых вагонов в виде платформ с низкими бортами. Прицепили их в хвосте грузового поезда и опять на запад. Через полтора суток высадили на станции Щигры. На площади перед вокзалом ещё была группа беженцев примерно, как и наша, из 100 человек. Нас объединили и пошли мы пешком на юг по сёлам. В каждом селе расселяли по 20-40 семей. Мы уже прошли четыре села, а моя очередь почему-то не подходила. Я просила меня оставить в любом селе, но мне отказывали. Уже пятый день мы шагаем по грязи.
    Начались дожди, мы мокрые, уставшие до изнеможения, медленно переставляли ноги. Я почти всё время Алёшку несла на плечах. Он мог стоять на ногах, но идти мог только максимум 100 м на прямой ноге. Она у него не сгибалась и наступать на неё ему было больно. Я думала, что я когда-нибудь упаду от усталости и встать не смогу. Но дети меня заставляли упорно двигаться, только ради них я ещё не села на дороге и будь, что будет, мне было всё равно. Но глаза ребят, их тоскливый взгляд, их просящий, умоляющий взгляд заставлял меня идти дальше.
   Прошли маленький городок Тим и за ним под горой остановилась последняя часть беженцев. Почему нас загнали так далеко? Или опять мстили за тот рейс, когда весь наш состав разбомбили? У меня была такая мысль. Вся обувь на ногах истрепалась, подошвы отстали, появились дырки. Ноги мокрые, сами грязные. Пальто всё в грязи. Вот в таком виде мы предстали перед хозяйкой, в дом которой нас поселили. Я уложила детей на полу голодных и уставших, легла рядом с ними и моментально провалилась в глубочайший сон.
    Проснулась через сутки. Дети играют, Олечка бегает по дому, хозяйка хлопочет около русской печки. В доме очень тепло. Наша одежда и обувь сушится около печки. Как хорошо!. Теперь мы останемся живыми — я подумала.