Повар ганс

      Напротив нашего дома, чуть наискосок, был большой сквер. Посаженные здесь когда-то деревья и кусты разрослись, превратив сквер в настоящую рощу. Для пацанов с нашего квартала там было настоящее раздолье. Целыми днями мы играли  в наши игры или просто лазали по деревьям, стараясь забраться как можно выше.


     Началась война. Она вскоре докатилась до нашего города. Наша армия отступала, и город был занят немецкими войсками. В сквере расположилась зенитная батарея. Немцы очень быстро обустроили территорию, соорудив блиндажи, траншеи, окопы и ходы сообщения между зенитными орудиями, которые располагались в углубленных укрытиях. По периметру сквер был обнесен колючей проволокой, а на его четырех углах располагались вышки, на которых круглосуточно находились часовые. В середине сквера была развернута большая палатка. Это была столовая, рядом с которой стояли две полевые кухни.


      Командовал здесь повар Ганс. Это был типичный немец. Рыжий с бледноголубыми глазами Ганс был необыкновенно толстым. На его добродушном лице, покрытом веснушками, играла улыбка. Несмотря на военный мундир, выглядывающий из-под халата, его трудно было представить вражеским солдатом, тем более фашистом.


     Каждое утро в нашем квартале появлялись два немецких солдата. Они шли по улице, стучали прикладами в ворота и кричали: "Матка, ком!" Так они собирали женщин. Когда их набиралось человек десять, солдаты вели их в сквер, где рядом с палаткой на земле был расстелен брезент, на который уже было высыпано два мешка отборного картофеля. Картофелины были удивительно ровными, одна к одной. Такого чуда в наших краях не водилось.Этот картофель женщины должны были быстро почистить.Ганс раздавал им ножи, а сам забирался на высокий табурет, наблюдая за работой, изредка лениво покрикивал: "Шнелер, шнелер". В левой руке он непременно держал ломоть белого хлеба с маслом, а в правой чашку с дымящимся кофе. Женщины жадно смотрели на хлеб, кофе их не интересовал. А вот хлеба они не ели давно, его просто не было. В центральной части города немцы открыли магазин, где хлеб можно было купить, но платить надо было только немецкими марками.


       По окончании чистки Ганс отпускал женщин. Он разрешал им унести с собой картофельные очистки.Дома женщины, пропустив их через мясорубку,готовили картофельные котлеты. Жарить приходилось на каком-то вонючем жире, масла не было. Не было ни керосина для примусов, ни дров или угля для печей. Единственным топливом был бурьян, росший на пустыре. Бурьян сгорал быстро, жару давал мало, поэтому котлеты получались полусырыми, но казались очень вкусными.


      Однажды, когда женщины собрались идти домой,Ганс ткнул пальцем в сторону матери и сказал: "Хальт!" Он подождал пока остальные женщины покинули сквер, оглянулся по сторонам и велел матери высыпать на землю собранные ею очистки. Взял ее сумку, извлек из-под халата буханку хлеба, положил  в сумку матери и велел укрыть ее очистками.Ганс проводил мать до выхода, где часовой мог проверить  содержимое сумки и только после этого вернулся назад.


      Немцы пробыли в нашем городе недолго. Вскоре он был освобожден, но война продолжалась. Она закончилась только через три года.


       Как сложилась дальнейшая судьба повара Ганса неизвестно, но она могла закончиться и таким образом.После войны Ганс вернулся в свой маленький городок на севере Германии. Городок лежал в руинах. Дом, в котором жила семья Ганса, был разрушен, жена и дети погибли при бомбежке. Ганс нашел на улице старенький матрас, притащил его в уцелевший подвал своего дома и устроил там свое жилище. Целыми днями он лежал на матрасе, чувствуя как угасает жизнь. Уже несколько дней он ничего не ел.

      Но умереть с голоду ему не дали. Вскоре недалеко от его подвала появилась полевая кухня, где развеселый молодой солдат раздавал стоявшим в длинной очереди немцам солдатскую кашу. Кое-как выстояв в очереди, Ганс получил свою порцию каши и кусочек хлеба. Хлеб был свежий, только что испеченный. Ганс долго не мог есть хлеб, он только вдыхал его запах, а перед глазами стояла та русская женщина, которой он когда-то дал буханку только что испеченного им самим хлеба. В голове у него был один вопрос: зачем была нужна эта война.