СтудЭнт

На перемене ко мне подошел староста и сказал:
- Срочно зайди в деканат.
- А что случилось? К чему такая спешка?
- Не знаю, но декан очень расстроен.

«Задолженностей у меня не было, с дисциплиной тоже все в порядке, может дома какие неприятности, но причем здесь декан», - размышлял я. Но только вошел в кабинет и увидел декана, то понял: случилось что-то серьезное. Он, не отвечая на приветствие сразу начал:

- У тебя как с головой? Все в порядке? Ты, что там ляпнул на семинаре?!
- Да ничего я не говорил такого, чтобы так расстраиваться, - улыбнулся я.
- Зря смеешься! Плакать будешь. Мне уже все доложили и пригласили на заседание политбюро университета. Будем разбирать твое персональное дело.
- Но я не коммунист и даже не комсомолец.
- Вот именно: даже не комсомолец, а пора бы определиться с политической платформой и твердо на ней стоять. За что ты ругал наше правительство? У меня вот докладная записка на тебя, в которой написано: что ты неуважительно отзываешься о нашем любимом правительстве. Говорил, что оно спаивает своих граждан, не думает о простых людях, которым тоже хорошо жить хочется.
- А что, не правда? Ведь рабочие кроме тяжелого физического труда ничего не видят. А из всех благ им доступен только алкоголь. Через 15-20 лет человек деградирует как личность и оставляет после себя больное потомство. К чему же мы идем: к коммунизму или вырождению; моральному и физическому?!
Декан уставился на меня так, будто видел впервые.
- Тебя кто этому научил?
- Никто. Сам все вижу.
- Я знаю, ты талантливый математик, верю, что станешь физиком – теоретиком.  Только выбрось политику из головы. Зачем тебе это надо? Ты – Физик, думай только о физике. Это же такой прекрасный мир, где каждый день можно делать все новые и новые открытия.
- Да не нужна мне эта политика. Просто она спросила – я ответил, что думаю по этому поводу.
- Кто это, она?
- Преподаватель по иностранному языку. Она начала семинар с упреков: «Вы молодые люди, совсем не интересуетесь политикой. У вас в голове все мысли о сексе, о чем бы ни говорили, но думаете лишь об одном: как удовлетворить свою низменную потребность». Я ей  возразил: «Это не совсем так, точнее совсем не так. О сексе не думаем – мы им занимаемся. А вот о политике думаем, потому что политикой не занимаемся». И рассказал ей все, что о политиках думаю: это приспособленцы и лицемеры, которые заботятся о своей карьере, а прикрываются заботой о государстве и людях…»
Декан прервал меня.
- Ты что «несешь»? И это ты говорил ей? Она же член партии, и обязана все рассказать товарищам по партии. А если учесть, что на ней висит строгий выговор за сожительство с первокурсником, то она «выложит» это в таком свете, что мало не покажется. Она рыдала на прошлом собрании, когда её хотели исключить из партии за аморальное поведение. Каялась и обещала искупить свою вину. Вот ты и попал «под трамвай». Она же специально завела этот разговор, чтобы выявить инакомыслящего и доложить о нем, «куда следует». Я сделаю все, что в моих силах, чтобы оставить тебя в университете, а ты иди подстригись, и не открывай больше рот, когда будут говорить о партии и правительстве. Иначе тебя вытурят с «волчьим билетом», и останешься ты, до конца дней своих, «вечным студентом».

Я конечно не придал серьезности беседы с деканом. Считал его взгляд на жизнь устаревшим, а страхи – пережитком репрессий 30-х годов. Мне было 19 лет, я не состоял в партии, но верил в построение коммунизма в стране Советов, и светлое будущее всего человечества. А то, что какая-то нечистоплотная особа может оклеветать меня, так умные люди разберутся и все поставят на свои места. Поэтому  не подстригся и продолжал «умничать» на семинарах раздражая своим внешним видом и «высказываниями» преподавателей, которые в большинстве своем состояли в партии коммунистов. Но не только коммунистов раздражала вольнодумствующая молодежь.

Это был конец 60-х и новое поколение, не видевшее войну, «стало на крыло» и хотело нового порядка: более свободного, более гуманного, более справедливого.  Так было не только в стране Советов, а во всем мире. И в странах демократии, и в странах с тоталитарным режимом. Вот только реакция была разная. Так в Великобритании на появление «Ливерпульской четверки» под названием «Битлз» реагировали без истерии. Хотя молодые ребята из рабочей среды пели протестные песни в стиле рок-н-ролл. Жадные капиталисты сообразили: зачем тратить силы и время на борьбу с «чуждой» идеологией, когда можно на ней заработать. Устои самого старого буржуазного государства не рухнут, а деньги лишними не бывают. Не стали стричь и одевать в цивильные костюмы бунтарей, а выпустили в свет таких, какие есть, явив миру пример демократии.
Франция, Италия и Германия пошли несколько иным путем. В 60-е годы ученые уже научно доказали воздействие гормонов на психику человека, и его поведение в социуме. Картина вырисовывалась ясная как день: надпочечники вырабатывают гормоны, гормоны действуют на почки, почки закрываются, и моча бьет в голову. Отсюда «дурь» и избыток энергии у молодых людей.Так каждый день:то моча,то гормоны и все по голове, вот они и протестуют по любому поводу. Решение напрашивалось само собой: надо нейтрализовать гормоны. Самый естественный и надежный способ нейтрализации гормонов – секс. Поэтому капиталисты Европы  «разрешили» сексуальную революцию. Это, конечно, аморально, но сексуальная революция менее опасна, чем социальная. Вместо того, чтобы выходить на баррикады и разбирать брусчатку, молодежи позволили «разобрать» моральные препоны и зажить"богатой" сексуальной жизнью. Но так было в капиталистическом лагере, а вот в социалистическом: не могли поступиться моралью и принципами, и пошли своим путем.

В Китае приболевший Мао Цзэдун вдруг почувствовал нарастающую силу протеста и колоссальную энергию молодых людей, и сообразил: можно объединить свой авторитет и энергию молодежи, чтобы расправиться с политическими противниками и отвлечь народ от текущих проблем. Так родилась «культурная революция» и её основная движущая сила – ХУНВЕЙБИНЫ. Энергию подростков направили в «нужное русло». От их рук пострадали 100 млн. человек. А когда оппозиция была разбита, убрали самих хунвейбинов: одних расстреляли, других посадили, а третьих сослали в деревни.

Но Россия и здесь пошла своим путем. Под предлогом борьбы с хулиганами в разы увеличили карающий штат МВД. Значительно ужесточив уголовную ответственность за хулиганство. Под хулиганство попадало все, что не соответствовало коммунистической морали: то есть иные взгляды на развитие общества и его социально-экономическое устройство. Пышным цветом расцвело доносительство, а «стукачей» возвели в ранг истинных патриотов родины. «Патриоты» писали  «куда следует» обо всем: в какой позе сосед с женой занимается «сношением» (секса у нас тогда не было), что говорил по пьянке о родной коммунистической партии и любимом Леониде Ильиче. Но это на бытовом уровне, а вот на «политическом» все было серьезнее. Стукачей называли сексотами (секретный сотрудник спецслужб КГБ). Они «работали» исключительно по политической части, т.е. выведывали нужную информацию у «друзей», у сослуживцев, у коллег по работе и учебе, и просто у случайных знакомых. А чтобы работа была более эффективной, им разрешалось многое: рассказывать запрещенные анекдоты, затевать провокационные разговоры, а когда клиент «созревал» по мнению хозяина, то провоцировали его, в нетрезвом состоянии, на драку или другие уголовно наказуемые действия, главное чтобы попал под статью хулиганство. Теперь «заклейменный хулиган» будет до конца дней своих вычеркнут из списка номенклатуры. Тем же, кто не отличался буйным нравом и никак не попадал под хулиганку, готовили другой «капкан»: под названием "психушка". Если это был публичный человек, а тем более любимец публики, то как-то «невзначай» появлялось МНЕНИЕ, что он в последнее время стал каким-то странным, много улыбается, рассказывает неприличные анекдоты и при этом не видит светлое будущее, хотя пристально смотрит  коммунистическую даль. Ему настоятельно «рекомендовали», посетить психиатра, а тот естественно находил у него "вялотекущую шизофрению". Из «благих побуждений» его помещали в психушку и давали справку: «Будьте осторожны, человек  неадекватен». Все эти нюансы политического сыска стали известны после краха коммунистической идеологии и распада СССР. Тогда – в 60 годы, - многие, и я в том числе, верили в светлое будущее и не видели подлого лицемерия – власть имущих.
 Со мной расправились легко и быстро. Состоялось собрание актива коммунистов университета, на котором зачитали докладную записку преподавателя, а она выступила лично: и от имени «патриотов всей страны» заклеймила «отщепенца» ловко проникшего в среду студентов.

- Стыдно, товарищи, очень стыдно за нашу слепоту и  доверчивость. Каюсь, и я не сразу увидела в нем того, кто он есть, но теперь маски сорваны: он сам изобличил себя в своём выступлении. В докладной записке я подробно описала его высказывание о нашем правительстве, и курсе партии. Как коммунист и патриот своей родины, заявляю: или он, или я!

Присутствующие притихли. Они явно не ожидали такого поворота событий и уже пожалели о том, что не исключили её из партии на прошлом собрании, а ограничились только строгим выговором. Но сожалеть было поздно, надо было что-то говорить. Слово взял старейший коммунист – комсомолец 30-х годов, преподаватель математики. Я «ходил» у него в любимцах. Он с гордостью говорил, что у него учится гениальный студент, который прославит университет и сделает не одно открытие в науке. Теперь, поднявшись, и по привычке «крякнув» три раза, вдруг с пафосом заявил: «Когда я был комсомольцем, то ходил в кожАнке и с наганом,а такую контру, как он, расстреливал на месте. А теперь мы нянчимся с ними, воспитываем, даем знания… Кому? И это в то время, когда его сверстники гибнут в Чехословакии, выполняя свой интернациональный долг. Я тоже не буду учить его!» Остальные молчали, то ли в знак согласия, то ли пытаясь понять абсурдность происходящего. Слово взял декан: «Товарищи, ведь мы отчисляем самого способного ученика, кого же учить? Да, мальчишка упрямый, несдержанный, порой грубый, но честный и справедливый, а то, что у него политическая слепота – так ему же всего 19. Повзрослеет – прозреет. Я предлагаю провести с ним серьезную беседу и оставить в университете до первого замечания». Большинство согласилось с деканом и меня оставили до первого замечания.

И замечание состоялось уже через 2,5 месяца. Меня не просто отчислили, а отчислили с «волчьим билетом», как и говорил декан. Но я не понимал трагизма случившегося и отнесся к этому как к нелепой случайности. Точно так, как и три года тому назад, когда учился в 10 классе...
 Девушка, с которой я дружил, пришла на свидание очень расстроенной: молчала, смотрела на меня испытывающим взглядом, не смеялась как обычно и даже не улыбалась.

- Что с тобой? Что-то случилось? Расскажи: нельзя же скрывать от любимого свои проблемы.
 - Нет у меня проблем, а вот у тебя они будут и очень скоро.
Я засмеялся.
- Кто же это может создать мне проблемы, не ты ли?
- Ты сам себе их создаешь и даже не видишь этого.
- Ты хочешь сказать, что я пилю сук, на котором сижу и не вижу этого?
- Нет, я хочу сказать, что сегодня узнала твою судьбу.
Это еще больше рассмешило меня.
- Так расскажи. Мне будет очень интересно узнать своё будущее.
- Ваш классный руководитель, Михаил Иванович, пришел в класс расстроенным. Мы поинтересовались, что случилось? Он говорит: «Опять мой «любимчик» наделал проблем, а мне разгребать».
- А кто такой?
- Да тот, которого все знают.
- Да мы многих знаем. А кто конкретно?
- Ну, тот, который «вечный студент».
- И тут весь класс хором произнес твою фамилию. Сначала все засмеялись, а потом замолчали и задумались. Учитель тоже молчал, а потом спросил: «А почему вы решили, что это он? Ведь его никто до этого так не называл».
- Да у него же на лбу это написано! – хором ответил класс. Вот я и решила, что это твоя судьба. Ведь, недаром говорят: судьба у человека на лбу написана.

Я опять засмеялся и сказал: «Ты же комсомолка, а веришь в судьбу. Это предрассудки – пережиток прошлого. Мы сами вершим свою судьбу».
- Вот именно: ты сам вершишь судьбу своими поступками.
- Но я не собираюсь поступать в институт. Я буду летчиком, а потом космонавтом.
- А если не возьмут в военное училище?
- Тогда буду шофером.

 Девушке не понравилась такая перспектива, и она оставила меня.
 Но юношеский оптимизм и вера в самое справедливое общество, вдохновляли меня и в то же время «ослепляли». Я видел только хорошее в окружающем мире и не замечал подлости, предательства, лицемерия, и тем более доносительства, хотя был «обвешен стукачами» как новогодняя елка игрушками.

Но если 3 года назад я только посмеялся над предостережением девушки, то теперь мне предстояло реально встретиться с проблемами, что выдала мне строгая судьба. Отчисление из ВУЗа было лишь прелюдией. Через 2 недели меня призвали в армию и направили в ВСО (Военно-строительные отряды), в просторечии: «стройбат». И это не так страшно, если бы не эксперимент. Впервые в армию стали брать, тех молодых людей,которые отсидели в тюрьме за хулиганку или мелкое воровство, а так же тех, у кого образование не превышало 8 классов, и политически неблагонадежных. Так я попал в категорию последних, которых именовали не иначе как «кулацкое отродье». Отношение к солдатам никогда не было образцовым, но к "стройбатовцам" вообще плевое. Чтобы выжить – нужен авторитет, а авторитет можно заработать только кулаками. Мне повезло: кулаки были обучены профессионально, а драться приходилось если не каждый день, то через день. Поэтому после карантина, кулаки опухли так, что пальцы не сгибались, а пястно-фаланговые суставы сплющились. Как держать кирку или лопату такими руками я не знал, тем более, что физически никогда не работал. Но солдаты стройбата, не служили, а работали. Поэтому первым делом командир роты спрашивал и записывал специальность солдата. Когда очередь дошла до меня, то капитан – Умаргаджиев спросил: «Ты кЭм работал на гражданке?» Я ответил: «Никем».
- Как никЭм? Ты что, тунеядец?
- Нет, я учился в университете.
- Но, а как тебя называли там?
- Называли - студент.

Тогда он позвал своего заместителя лейтенанта – Оганесяна, и спросил: «Вот солдата на гражданке студЭнтом звали, что писать в графе специальность?» Лейтенант посмотрел на меня и спросил: «А что ты умеешь делать?»

Я ответил, что могу преподавать в школе физику и математику. Лейтенант задумался, а потом сказал: «Нэт! В уставе такого нэт, чтобы солдат преподавал в школе».
- Так что писать в графе специальность? – допытывался капитан.

Лейтенант помолчал, потом махнул рукой и сказал: «ПЫшЫ, студЭнт». Капитан так и написал: «СтудЭнт». А потом, обращаясь ко мне, сказал: «Слушай, студЭнт, что ты тут будешь делать? Рабочей специальности у тебя нет, а если ты такой умный, что учиться можешь, так езжай домой и учись. Мы сейчас напишем рапорт, и тебя комиссуют. Скажи, что у тебя болит? Я показал изувеченные кулаки, он, обращаясь к лейтенанту, скомандовал: «Пиши, пальцы правой руки не сгибаются, курок нажать не может, к службе не пригоден». Обращаясь, ко мне добавил: «Езжай домой студЭнт и учись!»
Я слушал командиров и не мог поверить в реальность происходящего. «Как же так? – думал я, - один азербайджанец, другой армянин, не родственники мне и даже не земляки, но с такой доброжелательностью отнеслись ко мне и моей судьбе…

Кто же отравил нас, русских, напоив ядом: злобы, зависти и ненависти друг к другу. Что это: следствие перманентных революций или столетия крепостного права? Холуйство у нас в геноме: мы гнем спины и снимаем шапки при встрече с «крепостниками», а потом, презрев себя, хватаем топоры и рубим головы тем, перед которыми вчера еще пресмыкались»….

Я радовался торжеству справедливости, тому, что добрых людей больше чем злых. Через неделю оформят бумаги, и я еще успею поступить в институт. Но злой рок не хотел отпускать меня. Через неделю капитана Умаргаджиева перевели в Баку, а на его место поставили старлея по фамилии Дубовой. Он сразу отозвал рапорт, а мне сказал: «Тебя комиссуют, только через мой труп». На что я  ответил: «Труп будет, и очень скоро». Получил трое суток ареста и, под прозвищем «СтудЭнт», начал нелегкую службу в стройбате.