Арам-дудук

Как прекрасно она звучала... Эта старая деревянная флейта в будке сапожника Арама. Худой, высокий, седой старик творил своим дыханием чудеса.  Я всегда приходил к нему в одно и то же время, около полудня, чтобы послушать эти завораживающие звуки. Мне нравилось бывать у него в мастерской, где пахло кожей, сапожным клеем, пылью странствий. Арам всегда угощал меня крепким, сладким чаем, какой я больше никогда не пил в своей жизни. Его аромат до сих пор, при каждом воспоминании, будит во мне странные чувства. Арам был весёлым человеком, но его музыка всегда была грустной, она будто передавала какую-то тоску. Заканчивая играть, он ронял маленькую слезинку из уголка глаза, которая неровно стекала по его морщинистой, заросшей щетиной щеке. С ним всегда играли трое его друзей. Имён их я никогда не знал. Один, невысокий, полный и приветливый, играл на большом звонком бубне; другой, с маленькими пухлыми пальцами - на маленьком барабане, выстукивая своими ладонями затейливый ритм; третий водил смычком по струнам скрипки, прислушиваясь к голосу флейты. Казалось, что все трое приходили в будку сапожника только для того, чтобы сыграть вместе с ним. Они рассаживались на подушки по краям мастерской, освобождая центр, и начинали играть. Иногда это заканчивалось скоро, а порой их игра продолжалась до самого вечера. Потом всегда они пили этот ароматный чай, с примесью бергамота. Впервые я услышал его флейту, когда мне было десять лет. Возвращаясь из школы, я проходил мимо его сапожной будки, находящейся недалеко от моего дома, по той же стороне улицы. Зачарованный услышанными звуками я остановился, а потом толкнул дверь мастерской и вошёл. Старик-сапожник взглянул на меня и, кивнув, улыбнулся. С того раза я стал приходить к нему каждый день. Мне стало казаться, что они играют только из-за меня, потому что, когда я однажды заболел, и мама не выпускала меня на улицу, я не слышал музыку из его мастерской. Арам очень обрадовался, когда я снова появился. Он разрезал кроваво-красный гранат и, улыбаясь, протянул его мне на своей большой, смуглой ладони.
У него никого не было. Я не знаю, что случилось с его семьёй, и была ли она у него когда-то? Арам жил один, прямо в своей будочке, среди ношенной обуви, где всегда пахло сапожным клеем и лимонами. Но когда он играл, его мастерская превращалась во дворец, в самый прекрасный
дворец на свете. Однажды, придя к Араму как обычно, я нашёл дверь запертой. Всматриваясь внутрь сквозь пыльное стекло окошка, я никого не увидел. Сердце подсказывало мне, что что-то случилось. Торгующая рядом семечками женщина, взглянув на меня, сказала, что Арама увезли ночью в больницу.
Сердце...
Весь день я искал его. В больнице мне разрешили ненадолго зайти в палату. Арам лежал на белой, больничной койке, рядом стояла капельница.
Увидев меня, Арам улыбнулся и взял мою руку своей морщинистой, смуглой ладонью. Молча он смотрел на меня, потом, сделав жест рукой в сторону двери, отвернул лицо к стене. Я понял, что он не хочет, чтобы я видел его таким и ушёл. Придя на следующий день, я его уже не застал. Арам умер. Я почувствовал глубокую тоску и боль, будто сердце моё разделилось на части, как спелый гранат. Я стоял посреди больничного коридора в одиночестве, а мимо меня сновали какие-то чужие люди. Одиночество, вот, что всегда говорила его флейта. И я заплакал.
Арама хоронили на старом армянском кладбище. Не было никого кроме трёх его друзей и меня. Когда уже закапывали могилу, тот, кто играл на скрипке, обнял меня и вложил в мою ладонь старый, потемневший дудук Арама.
- Он так хотел. У него никого кроме тебя не было. У нашего Арама...
Могильщики закончили свою работу, и мы стояли возле его свежей могилы, склонив головы. Я плакал, но от сжимающего горла плача ощущение тоски и горя только усиливалось. Я поднёс дудук к своим дрожащим, мокрым от слёз губам и начал играть. Мелодия рождалась сама собой, я просто вдыхал в дудук свою печаль и тоску. Все удивлённо взглянули на меня и молча слушали. Когда я закончил играть, мы разошлись. Никогда больше я не видел друзей Арама, как ни старался встретить. Никогда больше я не играл на дудуке. На этой хрупкой, абрикосовой дудочке, рождающей такие величественные звуки. Я просто иногда достаю его из чехла, который сам для него сделал, и вспоминаю Арама, его музыку... и тот ароматный, крепкий чай, который я больше никогда не пил в своей жизни.
2010 год