Ангелочек

           Кира Найтли он ее звал. И похожа, и как будто пламя всегда вокруг. Шальная, бедовая, люди говорили, а ему нравилось. Скулы, глаза, пуговицы на блузке расстегнуты, чтобы ложбинка между грудями была видна. А уж ложбинка там – будь здоров какая. Вроде, он как будто лыжник, а это трасса скоростного спуска. Нет, не в этом смысле. Хотя, бывало и в этом.
           Рыжье ей покупал, так у них называлось. Золото, значит. Люди приметливы, Сима Гальке в магазине кивала на очередную обновку на шее Киры. Галька понимающе делала глазами. И Кира делала.
           Вообще, всеобщее понимание людей поражает.
           И непонимание тоже.
           На любой праздник, и просто так. У него калымов много. Климат, машины ломаются часто. Нарубит бабла – купит цепочку, еще заработает – кольцо, еще – опять цепочку, но уже с кулоном, такой ангелок, раскинув крылья, летит в самую суть жизни. Но это только дома видно, кулон, в смысле, так-то, нет.
           В лавке выбор не особенно большой.
           Это зимой, а летом покупал серебро. Она его научила. Сказала, что предпочитает носить по сезону. Зима – золото, лето – серебро, мол, оно остужает ее, а золото наоборот греет.
           А куда ее еще больше греть?
           Ну вот.
           Поселок у них большой, но, понятно, что маленький, трудно скрыть что-либо. Но если постараться, конечно, то можно. И потом, порядочные люди всех по себе судят. Наверное, и непорядочные тоже. Только последние всегда в выигрыше. Удобно жить, считая всех вокруг мошенниками, никто не обманет, а порядочным хуже, они всех вокруг считают чистыми, как вода в ручье. А какие у нас ручьи. И холод, опять же, как на Луне ночью.
           Плюнешь – пока до земли летит, замерзает. Это к слову.
           И еще повсеместно люди страдают.
           С них и началось.
           С пострадавших. То есть с погорельцев. Зашли неделю назад четверо, все разные – дети белесые, родители – чернявые, а собака совсем синяя. Попросили, подайте, чего можете, помогите, люди добрые, сгорели мы подчистую, любому подарку будем рады. И смотрят так ненагло, как бы исподволь, но настойчиво. Она и отдала старые резиновые сапоги. Высокие. Когда-то черные, но уже выгоревшие какие-то. От времени, не от лета. Еще и порванные на голенище немного.
           В сапогах в двойном целлофановом пакете – все золотые запасы семьи. Как, удручается, угораздило, непонятно, чисто затмение нашло. Или напустили. Глаза у этого погорельца волшебные, страшные, цыганские, не иначе он тут отвел, там напустил, и привет запасам. Невосполнимый фонд, в некотором смысле. Какое там, он отвечает, невосполнимый фонд, это сама знаешь что. Это если, не дай бог, случится непоправимое. Ах, оставь свои солдафонские штучки, отмахивается Кира. Тогда уж лагерные, ржет. Простой парень, чего говорить. Плюнь, еще купим.
           А она взяла и ушла.
           Любовь у нее, как раз, случилась.
           По переписке. Заочница. Но страсти – нешуточные. Особенно с той стороны. Искренние очень и правильные, как в кино. Женская душа чуткая – тут же откликнулась на чувство. То все места себе не находила, аж пламя из красного стало синим, а то сосредоточилась и ушла в одном направлении. В верном, надо полагать. 
           Ах, как нехорошо получилось, сказал матом друг Серега… ты что, до сих пор не врубаешься? Во что? Во что? Серега даже отодвинулся, чтобы лучше можно было разглядеть. В гараже сидели, выпивали. Гараж от предприятия – отапливаемый. С тепловой защитой над воротами. Правда, сломанной. Во что? Серега как будто попробовал вопрос на вкус. Во что..?
           В то, что рыжуху она этому скинула.
           Нет, ответил он, никогда.
           Нет?
           Нет.
           Да все знают.
           Нет.
           Да какие погорельцы? Где? Кто? Кого? О чем ты вообще? Очнись. Цыгане здесь?! Табором?! Где?! Ты что?!
           Нет.
           Нет?
           Нет.
           Ну как знаешь.
           Да.
           Что да?
           Да – как знаю.
           А-а… ну, наливай тогда.
           Он и налил.