Ночной визит

Был у меня в юности приятель Андрей, по прозвищу Ивашка. Фамилию его я никогда не знал, как и не припоминаю обстоятельств, при которых мы стали знакомы. Казалось, что мы знали друг друга всегда, но это, конечно, не так. Так вот. Приходит он как-то ко мне в три часа ночи, мятый, взъерошенный, неспокойный какой-то.
- Пустишь? - спрашивает. - У меня вот пакет спинок минтая  есть. Вяленые.
Впустил.
- Чего, - спрашиваю, - стряслось?
- Повидать тебя захотел. Спал уже, а тут проснулся и тоска такая, объяснить не могу. Думаю, к тебе зайду и разберусь.
- На секундочку, середина ночи, - говорю.
Он помолчал, посмотрел на холодильник как-то печально, а потом говорит, не отводя от него взгляда:
- Я, наверное, жениться хочу.
- Самое время, - говорю. - Есть на ком?
- Нет, - говорит. - Ощущение необходимости есть, томление есть, ожидание. А объекта нет.
- Вчера бухал?
- Не в этом дело. Понимаешь, чувствую, что живу зря.
- А если женишься, не зря станет?
- Тщетность бытия преследует, экзистенциальность.
- Тебе не ко мне надо было, Ивашка. Тебе к Перпетуму в самый раз. Вот он бы тебя выручил.
- Давай выпьем, а? У тебя есть что?
У меня оказалась только настойка прополиса, мерзкая, вонючая жидкость, которой моя бабушка мазала себе суставы. Но зато на хорошем спирту. Через полбутылки мне захотелось ему помочь по-настоящему.
- Собирайся, пошли, - говорю.
- Куда? Ночь на дворе.
- Скоро пять, самое время.
На углу Газетного и Серафимовича жила Эля "Зива", знакомая девушка, лет на пять старше нас. Фамилия у неё была Корнетская и она любила рассказывать басни про своё дворянское происхождение и про то, как её дедушка служил то Колчаку, то Деникину. Но я Ивашку повёл к ней не поэтому, а потому что грудь у неё была такая, что на бахче не часто встретишь и славилась она свободой нравов.
Дверь открыла сама Эля, такая же мятая, взъерошенная и слегка одетая.
- Вы, чего, чокнулись?! Ночь на дворе!
- Эля, Ивашка жениться хочет.
- Вы что пили, придурки?!
- Прополис, - отвечаю. И чувствую, что от нас пчёлами фонит сильнее, чем от улья.
- Много?
- Прилично, - отвечает Ивашка.
- Пустишь? - спрашиваю.
- Не могу. У меня Фимоз.
- У тебя его не может быть, ты не мужчина, - встревает Ивашка.
- Это брат её, - говорю, - его иногда из психушки выпускают погостить дома.
И тут выходит Фимоз, по имени Фима. Широкий, маленькоголовый дурак, у которого руки свисают почти до пола, в натянутых до подмышек серых трусах и волосатый, как береговая горилла.
Ивашка протрезвел от страха, а я знал Фиму и знал, что он совершенно безопасен для окружающих с его интеллектом пятилетнего ребёнка. Фима же не спеша подошёл к Ивашке и стал его нюхать. Ходил вокруг него и шумно втягивал воздух. Так продолжалось около минуты. Потом он ловко запрыгнул Ивашке на спину, свалил того на землю и стал кричать:
- Чёйка да мёду. Чёйка ти-ти и мёду.
Ивашка лежал почти мёртвый и даже стал неприятно пахнуть, но не от выпитого прополиса. Эля прикрикнула на сумасшедшего братца и он, смеясь, улетел в дом.
- Одни придурки вокруг! Пошли вон! - Эля громко захлопнула за собой дверь.
- Это она, - вдруг заговорил Ивашка, продолжая лежать на земле.
- Что, она?
- Моя женщина.
- Ты что, идиот?!
В общем, все подробности дальнейшей истории я не знаю, но когда я вернулся из армии, то у этой счастливой пары уже был сын, жутко похожий на своего дядю, и, по счастью, совершенно здоровый. Истории про свободу Элиных нравов оказались выдумкой и дворовыми мифами. А я вот думаю, что если бы Ивашка в ту ночь пришёл не ко мне, а правда к Перпетуму? Так бы и спился, наверное, от необъяснимой тоски в обществе непризнанного философа.
25 апреля 2018