Моя нескучная жизнь

Я родился в Челябинске 30 марта в год, когда в космос полетел Юрий Гагарин. На пару недель мое появление на свет опередило Гагаринский полет и мои родители назвали меня Димой, как давно уже, еще в ее девичестве придумала моя мама. Кто знает, если бы я подзадержался с появлением, то на волне эйфории меня вполне могли бы назвать Юрочкой.

В тот год мои родители еще не имели собственного отдельного жилья и поначалу меня принесли из роддома в дедову квартиру, которая располагалась в большом доме номер 2 в Артиллерийском переулке. Из двора через арку был выход прямо на проспект Ленина метрах в ста от площади с танком. В квартире было две комнаты. Небольшая гостиная с клеенчатым диваном, зеркалом, круглым дубовым столом, посудной горкой и телевизором КВН. Телевизор имел малюсенький экранчик, перед которым крепилась здоровенная водяная линза. В промежутке между диваном и телевизором за бордовой плющевой портьерой пряталась дверь. Через неё был проход в маленькую спальню с двумя кроватями и шифоньером. Из коридора можно было попасть в маленькую кладовку, предназначенную для хранения угля и дров. Далее располагалась ванная комната, а в конце коридора ¬кухня. Газовые плиты еще не получили широкого распространения и у деда на кухне стояла довольно устрашающего вида плита, топившаяся углем и дровами.

За домом, метрах в ста, по насыпи проходила «разворотная» железнодорожная ветка, по которой гоняли составы, разворачивая их в необходимом на станции направлении. Часть ветки шла к Челябинскому Тракторному заводу. По этим путям каждые пять или десять минут ходили прокопченные паровозы. Обитателей дедовой квартиры не спасало даже то, что жили мы на пятом этаже и вроде бы несколько вдалеке от шумной железнодорожной суеты. Составы грохотали на частых стыках, машинисты беспрерывно гудели и свистели. Содом и Гоморра! Но в те годы люди были крепче нервами и благодарны судьбе за полученное от государства такое прекрасное жилье. Тем более, оно действительно было таким, особенно в сравнении с опостылевшими бараками, в которых люди ютились в войну.

Бабушка рассказывала, как однажды какому-то мужику на рельсах паровоз отрезал голову и бедная голова, подскакивая на неровностях, катилась по насыпи вниз. Машинист отчаянно гудел, увидев мужика на пути. Гудок и привлек бабушкино внимание к происшествию и его печальным последствиям.

Мой дед, Кашканов Борис Васильевич, работал на стройках города плотником. Зарабатывал хорошо и считался ценным работником. В молодости он выучился на столяра и умел делать красивую мебель. Стол, горка и зеркало были его изделиями. Мебель была обильно украшена резьбой с растительными мотивами - цветами, листьями и виноградными гроздьями. Спинка дивана тоже была украшена резной полочкой, на которой на кружевной салфетке стояли рядком обязательные в каждой тогдашней семье семь фарфоровых слоников.

Дед родился в 1906 году в башкирской деревне на берегах реки Белая. Выучился в ремесленном училище на столяра. Будучи еще совсем молодым, построил себе красивый большой дом. Надеялся жить в своей деревне, столярничать и растить детей в просторном доме. Революция внесла крутые коррективы в дедовы планы. По Уралу прогулялся Чапаев-герой, большевики взяли власть и стали устанавливать свои порядки. Дом моего деда приглянулся председателю сельсовета – мужичонке захудалому, бездельному, но обладавшему нахальством и пламенным взглядом истинного коммуниста. Однажды, он пришел к деду в гости, без обиняков, в качестве неоспоримого аргумента, выложил на стол наган и предложил отдать дом по-хорошему. Иначе, обещал расстрелять. На вопрос деда: «За что ж ты, Васька, меня расстреляешь?» Последовал честный пролетарский ответ: «Найдется за что. За контру, например, или за кулацкую пропаганду. Ну что отдашь?» «Отдам», ответил мой молодой дед и через неделю с женой и тещей уехал в Нижний Тагил.

Дедова теща Брязгина Анна Ефимовна родилась еще в девятнадцатом веке. Рано вышла замуж, нарожала детей и всю оставшуюся жизнь занималась воспитанием потомства и хлопотами по хозяйству. Детей подняла в Гражданскую, внуков растила в Отечественную. С правнуками, вроде, стало полегче. Лишь бы не было войны.
Но вот и самые младшие правнуки пошли в школу, живут сытно, в достатке, у всех дома холодильники, горячая вода и стиральные машины.

«Не нужна я скоро стану» - горестно думала Бабаня, - «Только хлеб зря ем».
Якобы заботясь о здоровье старушки и по случаю удачно освобождая несколько ценных квадратных метров в челябинской трехкомнатной "сталинке", моя тетка спровадила Бабаню в Ташкент - Поживите там, бабушка. Там тепло, фрукты и забот вам никаких у Лизы. А то у нас дети выросли, шумят, вам и не отдохнуть. Бабаня молча подчинилась принуждению ехать в ссылку на чужбину.

В Ташкенте она поначалу затосковала от вынужденного безделья.

- Мама, ты посиди, я сама полы вымою, - старалась освободить от работы Бабаню ее пожилая уже дочь, моя бабушка.

- Лиза, я ведь тоже могу, я крепкая еще, - защищалась Бабаня.

- Куда тебе, ведь за восемьдесят давно…

- Вот у тебя ноги больные, а у меня нигде не болит.

Сухонькая Бабаня брала тряпку, и сама потихоньку домывала полы. И так каждый день и по всякому поводу. Попробуй докажи молодым и сильным, что ты не зря по земле ходишь!

На какое-то время Бабаня нашла себе занятие по душе, живя в нашей коттеджной квартирке и присматривая за маленькой Ленкой. Но Ленка пошла в сад и Бабаня снова переехала жить к дочери Лизе.

Похожие друг на друга пустые дни тянулись нестерпимо. Делать ничего не давали, помощи ни в чем не просили.

Бабаня не выдержала бессмысленности такой жизни, вымолила у Бога прощение и выпала из окна третьего этажа. Бог простил ее, не позволил взять на душу грех самоубийства - Бабаня прожила еще три дня. Объяснила следователю, что никто ее не принуждал, ей самой жить надоело. Поблагодарила Бога за спасение души и тихо отошла.

В годы НЭПа появилась возможность открыть свое дело или просто заниматься мелкой спекуляцией. Дед новых властей опасался и большевикам не доверял, поэтому не стал связываться с основанием серьезного дела. Занялся мелкооптовой торговлей мануфактурой. К счастью, мануфактурного магната из него не получилось. Доходы частично съела инфляция, а остатки отобрала Советская власть. Дед не упирался. Отдавал. Чувствовал, что стоит только подпрыгнуть чуть выше дозволенного властью, то расстанешься не только с пестрыми бумажками, украшенными пролетарскими вождями, но и с собственной жизнью. А как только начали шельмовать нэпманов, бросил совсем свою торговлишку и пошел работать по специальности столяром-плотником.

Через некоторое время семья перебралась в Челябинск. Платили на новом месте немного лучше, но жить, как и в Тагиле, пришлось в бараке с фанерными стенками и удобствами во дворе.

В 1928 году родилась первая дочь, моя будущая тетя Валентина Борисовна, через три года на свет появился сын Виктор Борисович. В 1935 году моя бабушка родила двойню мальчиков. Один из мальчиков вскоре умер, а второй, Владимир Борисович, через 26 лет стал моим отцом.

Войну дед прошел рядовым. Служил в минометном взводе. В небоевой обстановке в его обязанности входило кормить и охранять взводную кобылу, которая на переходах была тягачом для ротного миномета. В бою подносил к миномету ящики с минами. За заслуги, о которых он никогда не рассказывал, был награжден двумя медалями «За отвагу», медалью «За оборону Ленинграда» и медалью «За взятие Кенигсберга». К сожалению, медали, послевоенные трудовые награды и даже орден «Трудового Красного Знамени» не сохранились. Внуки заиграли, а в смутное перестроечное время следы семейных реликвий совсем растаяли.

И в довоенное время, и в войну большая семья продолжала ютиться в бараке. Первую свою благоустроенную квартиру дед получил уже при Хрущеве. Тогда началась кампания по сносу бараков, а мой дед как раз - и фронтовик с боевыми наградами, и многодетный отец (хотя, многодетность в то время не воспринималась как нечто необычное), и передовик производства! Хоть и не коммунист, но отказать не решились.

Моя бабушка Елизавета Васильевна Кашканова (в девичестве Брязгина) родилась в 1911 году. В ее детских воспоминаниях остались мелкие эпизоды Гражданской войны. Например, как по косогору на краю деревни ехали бронеавтомобили, а дети бежали за ними и, глядя на металлические колпаки на колесах,кричали: «Смотрите! Тарелки катятся!». Еще одно яркое воспоминание связано с расстрелом на реке Белой пароходов с «белыми». Пароходы и баржи, перегруженные белогвардейцами, плыли по реке, а с берега их обстреливала Красная армия. Потом пароходы уплыли и война закончилась.

Бабушка росла в большой семье, которая жила в двухэтажном деревянном доме. В доме было много комнат, полы были окрашены, а стены оклеены обоями. За столом пользовались металлическими приборами - ложками и вилками. Судя по всему, жили весьма зажиточно. Но о той семье бабушка почти не рассказывала. Вероятно, в период «раскулачивания» семья рассыпалась, а может и сгинула. Наверно, бабушка боялась навредить мне этими рассказами, а то, вдруг проболтаюсь, власти и начнут вставлять мне палки в колеса.

Из всего дореволюционно-запретного из бабушкиных рассказов я помню только один старый анекдот:

Нашелся как-то на деревне деловой мужик. Созвал сход односельчан и предложил неслыханное дело – скинуться всей деревней, купить на ярмарке ружье и ходить на охоту.

Мужички посомневались, но денег дали. Кто гривенник, кто целый полтинник. Последним прибежал захудалый мужичонка, бросил в шапку копейку и гордо заявил: «И моя копеечка в дело вложена!»
Съездил деловой мужик на ярмарку. Привез ружье. Встал в центре деревни, зовет односельчан обнову смотреть. Мужички приходят, трогают, удивляются. Невидаль! Ружжо!

Решили стрельнуть. Зарядили. Каждый к ружью липнет, хочет хоть пальчиком за ружье подержаться. Столпились, похватались, живого места на ружье нет. Только приготовились стрелять, тут бежит захудалый мужичонка. Протискивается. Кричит: «И моя копеечка в дело вложена! Дайте я хоть в дырочку посмотрю!»

О бабушкином детстве сохранилось одно забавное воспоминание. Один из трех бабушкиных дядьев (все трое жили с женами у отца в доме) был «шалун». Когда семья сидела за столом и ела пельмени, молодой человек из баловства выслеживал по шуршанию под обоями мышь (обои были наклеены на стесанные бревна с остававшимися свободными желобками-дорожками), и ловким движением накалывал ее на вилку. Потом с видом победителя вынимал ее из-под обоев на свет. Девчонки пищали, мальчишки тихо завидовали, глава семьи (бабушкин дед) грозно зыркал на свою жену. Та брала деревянный черпак и звонко влепляла сыну по лбу. Мир восстанавливался и все продолжали есть, кто сердито, а кто едва сдерживая смех.

С пельменями связана еще одна история времен Гражданской войны.
Пельменей в семье лепилось всегда очень много, чтобы хватило на семью из пятнадцати примерно человек. В Гражданскую был период, когда деревня несколько раз переходила из рук в руки от красных к белым и обратно. Залетают, например, в деревню красные. Естественно, первым делом идут смотреть трофеи. Бабушкин видный дом был одним из самых привлекательных трофеев. Вламываются в дом, машут наганами и винтовками. Орут на оробевшую семью: «Что, белых тут прячете?!!! Куда столько пельменей? Белых кормить собирались?!!!» Семья лепечет: «Да мы... да не...» Красные: «Пельмени реквизируем! Взвод накормить, коней накормить, в комнатах разместить бойцов, сами - пошли вон на сеновал!»
Тут за окнами снова щелкают выстрелы. Красные истошно орут: «Белые наступают!» Выкатываются из дома и уносятся из деревни. Влетают белые. Начинается сказка про белого бычка: «Красных кормили?!!! Расстреляю сволочей! Взвод на постой, коней накормить, сами пшли на сеновал!» Сидят жрут пельмени. Не доели. Стрельба. Залетают красные...

В Отечественную войну бабушка работала на каком-то металлургическом предприятии. Денег не платили. Рассчитывались пайком. Чтобы как-то выжить и выкормить троих маленьких детей, приходилось таскать с завода на продажу чугунные блинные сковородки. Бабушка была весьма полной женщиной и подвязанная под животом сковородка была не заметна для ВОХРовцев на проходной завода. Удивительно, ее ни разу не поймали. Наверно, не злоупотребляла. А пара тех сковородок использовалась еще и в 70-е для выпекания блинов.

Уже в послевоенном Челябинске бабушка устроилась поваром в детский сад. Готовила хорошо, от начальства получала только благодарности. Позже к ней в детсад, «по блату», поочередно устраивали моих старших двоюродных Наташу и Игоря, а потом и я года три провел под бабушкиным патронажем.

Примерно через год после моего рождения деду надоел в квартире цыганский табор и он приложил массу усилий, чтобы его сыну с семьей выделили отдельную комнатку в коммуналке. Деду не смогли отказать и без-году-неделя молодому специалисту выделили жилье. Меня перевезли в двухэтажный деревянно-засыпной дом по улице Потемкина, стоявший напротив парка «Никольская роща». Конечно, улица не в память о том Потемкине - завоевателе Крыма, а в честь партийного функционера, дипломата. Но вплоть до появления интернета я был в неведении о персонаже и думал, что рос на улице имени Потемкина-Таврического.

Во второй комнате нашей коммуналки жила пожилая чета. Баба Нюра со своим мужем и избалованным котом Васькой. Баба Нюра и ее муж не запомнились, а вот Васька остался в моей памяти. Еще бы, настойчивый кот добился, чтобы его приняли на работу моим усатым нянем! Работал, не жалея кошачьих сил, за блюдце молока.
Еще задолго до нашего приезда Васька отъелся, обленился, забыл про мышей и кошек. Больше всего кандидат в мои няньки любил есть мойву и спать на постелях. Помятые покрывала прощались ему за мягкость характера, доброту и олицетворение сытого счастья. Васька, наверно, думал, что двухкомнатная коммуналка - это и есть специальный кошачий рай - вечный и прекрасный!

Однажды, холодной и сырой весной, в соседнюю с Васькиной комнату приехали незнакомые люди. Заполонили комнату вещами и новыми запахами. От людей пахло одеколоном, духами и не такими вонючими, как хозяйская махорка, сигаретами. И самое удивительное - в их комнате постоянно пахло молоком! Но вот Ваську из комнаты вежливо, но твердо попросили.

Кот стал часами дежурить в коридоре у соседской двери, мечтая проникнуть внутрь и увидеть наконец источник волнующих ароматов. И довольно скоро он дождался удобного случая.

В один из вечеров мне что-то не спалось. Все что-то мешало, хотелось пукать, но не пукалось, хотелось есть, но уже не помещалось, хотелось лежать на левом боку, а мама все перекладывала на правый. Маме было некогда и она пыталась меня укачать. Она ходила со мной по комнате и пела мне страшилку про серенького волчка. Иногда она меняла маршрут и выходила ненадолго в коридор. Как только я начинал задумываться и закрывать глаза, мама укладывала меня в кроватку. Но подушка действовала на меня освежающе и сон пропадал.

Как в комнату проник Васька, мама не заметила. Уложив меня очередной раз, она отвернулась к каким-то своим делам. Васька унюхал идущий от меня аромат молока и неслышно запрыгнул ко мне в кроватку. Немного потоптался и улегся своим носом прямо напротив моего носа. Ростом и весом мы были примерно одинаковы и размеры носов примерно совпадали. Мне новый сосед понравился, я обнял его ручкой и наконец-то уснул.

Когда мама взглянула в кроватку, она тихо ахнула и прошипела на кота: «Васька, гад, а ты как сюда пробрался?» И уже было нащупала мягкий кошачий загривок, чтобы ловчее подцепить и выкинуть нахала, но в последнюю секунду занесенная над Васькой мамина рука остановилась в нерешительности. Маме очень хотелось вытурить кота, но получить еще час хождения по комнате не хотелось совсем. Мама решила не будить лиха и пока оставить все как есть.

Кот проспал в моей кроватке до утра.

С этого дня Васька начал трудовую деятельность. Его обязанностью стало спать со мной, следить за сухостью моих пеленок и обеспечивать душевный покой родителям. Васька справлялся великолепно! Мы спали обнявшись. Ваське нравился мой запах, а мне, наверно, Васькин. Когда пеленка под нами оказывалась мокрой и спать становилось неприятно, Васька мягко тормошил меня. Я возмущался и пищал. Мама быстро меняла постель. Мир в доме восстанавливался.

Мой папа Кашканов Владимир Борисович родился в 1935 году. В школе учился неплохо и его отец, мой дед, мечтал, что сын получит высшее образование и с него семья начнет вхождение в мир белых воротничков. А Вовка (как обычно звал сына дед Борис) рос веселым, любил быть в центре внимания и обычно был душой компании. На музыкальных курсах научился играть на аккордеоне и гитаре. Ему бы в артисты... Но отец был непреклонен - Вовка должен стать инженером! Как показала дальнейшая жизнь, настойчивость моего деда не пошла особенно на пользу. Заработки у инженеров в СССР были весьма скромные, а причастность к касте образованных людей счастья моему отцу не принесла.

В Советской армии отцу пришлось служить почти три года. И в 1956 году он чуть было не попал в число тех, кого отправили восстанавливать коммунистическую власть в Венгрии. Он был уже в списках и готов к отправке на новую локальную войну, но как-то во время сна в казарме или в палатке в полевых условиях ему в ухо заполз таракан. Отец сразу не обратился к врачу. Проходили активные учения, было некогда. Дотерпел, пока ухо не загноилось. И уже с сильными головными болями попал в госпиталь на операцию. Пришлось долбить кость, чтобы добраться до среднего уха и вычистить гной. Когда отец выздоровел, венгров уже усмирили и установили им счастливую социалистическую жизнь. Вроде и осталось послужить меньше года, но неполноценный боец оказался в Армии не нужен и отца комиссовали на гражданку.

После службы оказалось, что в музыкальное училище с проблемным слухом не берут. Можно было попробовать в артисты разговорного жанра. Да и слух постепенно восстановился практически полностью. Но дед настоял, что институт - «это тебе не по сцене скакать». Пришлось идти учиться на инженера-строителя.

Старшая отцова сестра Валентина окончила экономический техникум и потом всю жизнь спокойно проработала в какой-то конторе. Вышла замуж за молодого демобилизованного из Китая офицера. Ее избранник Пузанков Алексей Андреевич был из крепкой еврейской семьи. Его родители жили в Челябинске, а бабушка Пана жила в Одессе, куда Пузанковы периодически ездили отдыхать.

Алексей Андреевич, следуя неукоснительному правилу настоящего еврея, состоялся в жизни, получил хорошую трехкомнатную квартиру в доме номер 9 по улице Рождественского. На заработанные в Китае «боевые» после демобилизации купил машину М20 «Победа», одну из первых в Челябинске. Чтобы не скучать, устроился инженером по технике безопасности на земснаряд. По долгу службы немного химичил с медикаментами. К ним в контору поступали бинты-зеленки-пластыри, которые предполагалось наклеивать и наматывать на раны работников земснаряда. Но при правильно поставленной охране труда ран не появлялось и ценные медикаменты пришлось бы утилизировать, а попросту выбрасывать. Алексей Андреевич не мог смириться с такой несправедливостью и, накануне перед утилизацией, сдавал неиспользованное на продажу своей родственнице в аптечный киоск. Тем и жил лучше всех.

Дядя Алексей Андреич был личностью необычной. Не хочется, говоря о нем применять штамп «неординарная личность». Такие выражения применимы для описания людей известных или, как говорят, публичных. Алексей Андреич был просто не такой как все. Он был удачник.

Во времена правления Мао Цзе Дуна Алексей Андреич служил в Китае. О службе с китайскими товарищами у него остались только самые теплые воспоминания. Несмотря на все последовавшие затем культурные революции и прочие безобразия, китайцы для Алексея Андреича навсегда остались образцом трудолюбия, доброты и гостеприимства.

Из Китая Алексей Андреич привез уникальные костяные шахматы, домино в шелковой коробке и рамочку с объемным изображением подмигивающей девушки.

И шахматы, и девушка были чудом для советских людей начала шестидесятых и поэтому содержались дома в тепличных условиях, а домино дядя Леша как-то рискнул и вынес на улицу постучать с друзьями. Игра разгорелась, одна кость не выдержала удара и раскололась пополам. Дядя Леша бережно склеил половинки и больше на улицу свою драгоценность не носил.

Шахматам повезло больше. Оно и справедливо. Набор был настоящим произведением искусства китайских резчиков по кости. Шахматные фигуры детальнейшее воспроизводили знать и воинов древних Китая и Монголии. Играть в эти шахматы разрешалось только по великим случаям. Перед игрой на стол стелилась чистая скатерть, из картонного ящика, обитого изнутри мягкой материей, доставался другой украшенный тонкой шелковой вышивкой ящичек. Он возлагался на стол, и из него извлекались фигуры. Именно так «возлагался» и «извлекались». Мне очень нравилось играть в китайские шахматы. Даже просто рассматривать фигуры. К сожалению, удавалось это не часто. Только в редкие приезды из Ташкента в Челябинск.

На четырнадцатилетие дядя подарил мне ящик с красивыми, но достаточно простыми деревянными фигурами и подписал внутри: «Будущему гроссмейстеру от дяди Пузанкова А.А.».

В браке в Валентиной Борисовной появились двое моих двоюродных - в 1956 году сестра Наташа и в 1965 брат Андрей.

Наташа всегда была послушной дочкой своей мамы и примерной ученицей в школе. Ее мать моя тетка Валентина дочку баловала. Наташа не знала, что такое рутинная готовка пищи или регулярная нудная уборка квартиры. Все это Валентина делала сама, предоставив Наташе возможность учиться и в школе, и в музыкалке, и читать в свое удовольствие. Чего уж говорить, если даже голову Наташе почти до замужества мыла мама. При этом удивительно, но Наташа не была капризным ребенком. Она была такой «мимозочкой», заболевавшая от малейшего сквознячка, легко обижаемая своим младшим братом Андреем, легко плачущая по самым незначительным поводам. После школы Наташа поступила в Челябинский университет на исторический факультет, успешно его окончила и вроде бы даже некоторое время училась в Партшколе. В итоге устроилась на работу учительницей истории старших классов в школе номер 1 (в которой в свое время училась моя мама). На работе у нее случился успешный служебный роман. Полукровка Наташа влюбилась и вышла замуж за чистокровного еврея Бориса Штительмана, который в то время директорствовал в этой школе и попутно преподавал историю же.

Молодые поначалу жили с мамой Бориса. Мама Бори была весьма образованной пожилой дамой, интеллектуалкой, которой только кругозор и уровень культуры не позволял проявлять рвущуюся наружу «еврейскую маму». За глаза Боря маму критиковал, но слушался ее беспрекословно. Кроме «Запорожца» никаких капиталов и ценностей у Бори с Наташей не было. Учительская зарплата и директорская позволяли только что не помереть с голоду, без претензий на улучшение жилищных условий, новую машину и вообще многое из того, что нужно для нормальной жизни.
Зато, работая в самой центровой школе Челябинска, Боря познакомился с местной элитой, у которой было все, чего у Бори не было даже в мечтах. С приходом Перестройки, когда стало не страшно зарабатывать не воруя, Боря оставил педагогическую деятельность и со всей душой отдался бизнесу. Поначалу они с братом нашли какой-то военный Нижнетагильский завод, который по конверсии вместо мечей ковал оралы, выглядевшие как шпингалеты, скобы, дверные навесы. Производить это барахло из высококлассной броневой стали было не сложно, но вот выгодно сбывать получалось не очень. Боря с братом помогли военно-промышленному комплексу освободить складские площади для следующих беспрерывно изготавливаемых скобяных изделий.

К тому времени в Ташкенте умерла моя бабушка Елизавета и тетка Валентина приложила все свое умение убеждать и убедила-таки деда обменять квартиру в Ташкенте на квартиру в Челябинске. Потом разменять Челябинское приобретение на две однушки, в одну из которых отселились от мамы молодые Штительманы, а в другой остался куковать старый дед Борис.

Боря греб лопатой, но многое съедала инфляция и надо было инвестировать во что-то разумное доброе вечное. Боря долго думал и решил пригласил деда пожить вместе. С Бориной доплатой дедову квартиру обменяли на трешку в сталинском доме по проспекту Ленина напротив кинотеатра «Спартак». Боря приобрел хорошую машину, гараж, обставил квартиру с посильной роскошью. У них с Наташей подрастал сын Юрочка.

Однажды дед, к тому времени уже полуслепой и полуглухой пошел в магазин за какой-то мелочью. На пешеходном переходе его сбил грузовик. Номера никто не увидел, да и вообще свидетелей не оказалось. Боря попытался было использовать свои связи в милиции, но там сказали, что рады бы помочь, да стоит ли возиться?
Потом в Израиль уехала мама Бори. Устроилась там в Эйлате консультантом местных иудеев в премудростях понимания Талмуда.

Боря съездил разок к маме на разведку. На иврите, по приезду в землю обетованную, он знал только одно слово - «лестница». Попытался по маминому совету устроиться на работу. Его взяли на должность простого землекопа с лопатой. Борин организм, изношенный губительной Челябинской экологией, позволил ему продержаться в должности не более двух дней. Оставшееся от отпуска время Боря у мамы поправлял нанесенные работой душевные и физические раны.

Вернулся Боря в Челябинск задумчивым. С одной стороны, Челябинская экология совсем не способствовала уврачеванию Бориной застарелой астмы, с другой стороны в Эйлате его ждала лопата и бесконечная пыльная траншея, больше похожая на Борину могилу. Опять же, с одной стороны, в Челябинске все было схвачено, бизнес налажен. Торговый дом, то, се. Но с другой стороны, начали все чаще в лексиконе местных борцов за чистоту русского мира проскакивать пожелания всем жидам поскорее убраться или в Израиль, или на тот свет.

Боря съездил с Наташей на Иссык-Куль, по дороге продал Премьер министру бедствующей голодной Киргизии два вагона пшеницы, а на обратном пути заскочил на пару дней в Ташкент. Я летал в то время не очень часто, и нам удавалось поговорить про все те Борины «с одной и с другой стороны». Но тут случился в России путч. Серое ГКЧП заседало на экране телевизора и, мусоля листочки в дрожащих руках, обещало продолжить строительство социализма с человеческим лицом. Наташа плакала. Ей было страшно и жалко Россию. Что именно было жалко, она объяснить не могла. Боря сердился и просил жену не распускать нюней. По тому, как Боря засобирался домой в Челябинск, стало понятно, что гкачеписты помогли-таки сделать выбор в пользу хорошей экологии и слова «лестница» на иврите.

Так и случилось. Вскоре Боря продал свою фирму, мудреными схемами вывел деньги в Израиль и зажил в Эйлате как кум королю.

Второй ребенок Пузанковых Андрей родился в 1965 году и с детства был слабеньким и бледненьким. Спасали его только ежегодные приезды на три летних месяца в Ташкент к бабушке. Андрейка отъедался, напитывался витаминами и покрывался темно-коричневым загаром. Я периодически навещал бабушку и играл с Андрюшкой. Иногда он гостил у нас. Условия у нас дома были получше бабушкиных. У нее двушка на третьем этаже панельной хрущевки, а у нас трехкомнатный домик на земле с садом и виноградником. Но жить ему одному у нас не получалось.
Валентина видимо побаивалась, что два пацана без присмотра взрослых натворят делов. Поэтому официальным местом дислокации Андрюшки была бабушкина квартира. Но Андрюшка и не скучал у бабушки. У нее тоже был небольшой садик и огород под окнами. Андрюшка целыми днями играл там.

Мода на минеральные удобрения пришла вместе с этими удобрениями, породив такое противное понятие как селитровые овощи.

На начальном этапе устройства огорода бабушка тоже не избегала применения химии. Разводила принесенные из магазина порошки и поливала раствором грядки с помидорами и баклажанами. Овощи неудержимо перли из земли, наливаясь химическими соками.

У соседки помидорные кусты были вдвое меньше размером, сами помидоры не такие крупные и блестящие, зато были неоспоримо вкуснее. Слаще.

- Это все химия, - говорила соседка. – Год, два еще ничего, а там и на здоровье сказаться может.

Однажды летом в бабушкином туалете я обнаружил подозрительное ведро с неприятно пахнущей мутной жидкостью.

- Ба, там какая-то гадость, может вылить в унитаз?

- Нет там никакой гадости, - отозвалась бабушка, - это мое удобрение.

- Это как, твое? – не понял я.

- Закрой и не трогай. Сказала мое, значит мое, - не стала уточнять бабушка.

В том году помидоры у нее уродились как всегда сильные и обильные, но без кислого привкуса и при консервировании не взрывались. Теперь бабушка могла бестрепетно кормить внуков витаминами без риска нанести ущерб их здоровью.


В сопливом детстве Андрюшка очень любил технику. У него была куча затейливых конструкторов и ящик с игрушками наполовину был забит деталями каких-то механизмов. Его отец Алексей Андреич методично собирал по всем знакомым старые будильники и Андрюшка часовыми отвертками их раскручивал на множество зубчатых колесиков и пружинок. С возрастом детское увлечение не пропало даром. Будучи уже самостоятельным, Андрей успешно проводил сложные формы ремонта папиной Победе, а потом и своим Жигулям. Но однажды, поднимая на талях вынутый из Победы мотор, случайно уронил его. Падая, тяжеленная чугунная хреновина отрубила Андрею крайнюю фалангу безымянного пальца. Это несчастье напрочь и навсегда отбило у Андрея тягу к такого рода работам. Он оставил эти дела для СТО, а сам только менял жидкости да простые расходники в машинах.

В школе Андрей постепенно выбился в передовики класса по успеваемости и оказался в неформальных лидерах пацанской половины. В старших классах далеко оторвался от остальных учеников в знаниях физики и математики. Учителя с придыханием говорили, что наш, мол, Андрюшенька обязательно должен поступать на Физмат университета или в родном Челябинске или поехать и однозначно покорить Москву.

Но какой-то бес подсказал Андрею, что в СССР наукой сыт не будешь и лучше быть поближе к более ликвидным ценностям. Андрей мучился выбором не долго. Поступил в стоматологический техникум. Потом по профилю отслужил в армии, практикуясь в изготовлении коронок на солдатские зубы. Вернувшись, оказался очень востребованным специалистом. Конечно, не все Андрей достиг сам. Многое достичь помогла обширная еврейская диаспора, в которой Пузанковы были не на последних ролях.

Андрей с тогдашним ростом около 180 см женился на маленькой толстенькой Ирочке. Жену свою не сказать, чтобы очень уж любил. Скорее наоборот. При посторонних называл ее «тумбочкой». Ирочка терпела и демонстрировала заботу и интерес в семейных делах.

К тому времени Алексей Андреевич умер от рака. И Ирочка вполне пришлась ко двору своей свекрови Валентине Борисовне. Мать часто журила Андрея за невнимательность к молодой жене, но ничего в плане сделать из сына заботливого и любящего мужа у нее не получилось.

А на работе на Андрея пролился золотой дождь. Тогда были модны золотые коронки и Андрей лил и шлифовал золото килограммами. В результате у него появилась привычка в ущерб скучному домашнему корму питаться только в ресторанах. Ездить развлекаться в нумера. Правда, поначалу деньги тратились и на вполне нужные для интересной жизни вещи. У него был полный комплект аквалангистского оборудования. Андрей нырял глубоко в пещеры в Уральских горах. Охотился там на огромных щук. Помогал деньгами друзьям. Иногда по-крупному и бескорыстно. Но все равно, отрыв от семьи сыграл с ним злую шутку.

У Андрея появилась любовь на стороне. Ею оказалась официантка одного из ресторанов. Алла. Женщина красивая, смелая. Андрей ей за свой счет отремонтировал квартиру и какое-то время жил на два дома. Ирочка его удерживала только наличием сына. Маленького Лешика.

Однажды, в начале 90-х, Андрей и Алла приехали в Ташкент. Пробыли у нас в гостях с неделю. Я воспринял это как смотрины будущей жены. Если откровенно, то Алла, особенно на фоне Ирочки, выглядела куда более соответствующей Андрею. Внешне была похожа на еврейку, ну, или полукровку. Вероятно, это тоже имело значение для Андрея, все-таки и сам полукровка.

Но свадьба с новой женой не состоялась. На защиту Ирочки встала Валентина Борисовна. Андрею был поставлен ультиматум - или Ирочка, или убирайся вон с жилплощади. И Лешика тебе тоже не видать. И машины не видать! На жилплощадь Андрею, похоже было плевать, но перспектива потерять сына выбила у него почву из-под ног. Андрей начал злоупотреблять спиртным и в итоге спился. Распродал и пропил все ценное из квартиры. Работу потерял, получил инвалидность по каким-то болезням на основе алкоголизма.

Похоже, где-то, как-то еще живет.

Средний отпрыск деда Бориса и брат моего отца Виктор Борисович родился в 1931 или в 1932 году. По молодости был веселым и задорным парнем. Любил шумные подростковые компании, озорство, но, к счастью, без криминала. Выучился в ФЗУ (фабрично-заводское училище аналог позднего советского ПТУ) на экскаваторщика. Потом захотел еще более денежной работы и устроился в горячий цех Челябинского трубопрокатного завода. В цеху тогда катали лонжероны для вертолетных лопастей. Термически обрабатывали, закаливая и остужая в растительном масле. Работу свою Виктор любил, но салатное масло с тех пор не употреблял. Видимо не признавал равной пользы подсолнечного масла для лопастей и для собственного желудка.
Его жена Тамара, как-то по молодости, съездила в Англию. Проживала там в местной семье пару месяцев, вероятно, стажируясь в английском зыке. Вернувшись в Челябинск, заважничала. Поэтому если я ехал в гости к «Пузанкам», то ехал к «теть-Вале и дядь-Леше», а если к Виктору, то к «дядь-Вите», без упоминания его половины.

В 1958 году у Виктора с Тамарой родился сын Игорь. Удивительно, что у родителей ростиком не выше 170 см, вырос сынище под два метра пять сантиметров! С самого детства Игорек был крупным мальчиком. Самый высокий в классе. Потом, годов с двенадцати, пошел заниматься боксом и отец, благо в деньгах недостатка не было, кормил его на каждый завтрак дополнительно одной банкой сгущённого молока. Эти сгущённые завтраки совпали с бурным подростковым ростом. К окончанию школы Игорь «выстрелил» так, что на фоне своих мелковатых одноклассников выглядел как Дядя Степа в окружении пионеров.

Красивый, отлично сложенный, спортивный гигант пользовался у девушек огромным вниманием. Девушки его хотели и прикладывали все возможные усилия, чтобы завоевать Игоря. Но Игорь просто пользовался юными соискательницами. Он был совершенно чужд романтики. Дядя Виктор называл это «Игорь пошел по-девки».
В силу своего видного во всех смыслах положения, Игорь был главой (язык не поворачивается написать главарем) дворовой шайки подростков. Парни весьма успешно ходили в соседние дворы учить уму-разуму соперников. Игорь был в этом деле заводилой. Длинные мощные руки, огромные кулачищи и боксерская подготовка весьма способствовали победам. Бывало, на Игоря нападали с ножами. Он успешно отбивался, правда на руках осталось множество шрамов от порезов. Но однажды, уже после окончания школы, в драке ему выломанной из забора штакетиной основательно рассекли кожу на голове. И этот шрам сразу закрыл ему путь во многие учебные заведения, где требовались гарантированно здоровые мозги. Кстати, Игорь даже сотрясения мозга не получил. Но в армию его взяли с оговорками, как нестроевого и он прослужил два года в Забайкалье на Китайской границе медиком.

Рассказывал, как их часть отличилась в каком-то конфликте с китайцами. Типа «те лезли, а мы их жгли». Но в основном был занят излечением у солдат и офицеров триппера, который они обильно цепляли в увольнениях и отпусках. Курс лечения был по-средневековому примитивен и эффективен. Длинной тупой иглой в уретру вводился раствор антибиотика. Солдатам укол делался с анальгетиком, а классово чуждым офицерам без оного. Бедные лейтенанты орали как мартовские коты, но в итоге стойко переносили тяготы службы. Выздоравливали, чтобы через три-четыре месяца снова получить у Игоря спасение от французского насморка.
После службы Игорь устроился в пожарную охрану.

Последняя весть от него прилетела, когда я служил на корабле. Игорь прислал фотку первенца, которого своей огромной ручищей держал как куклу. Где Игорь сейчас, чем занят, я не знаю.

Пока это все о моей Челябинской родне по папиной линии. Родственники с маминой стороны почему-то жили куда обособленнее от нас, Ташкентских. Редко-редко они к нам и еще реже мы к ним. Мамин отец дед Константин в период моего раннего детства проживал со своей второй женой Людмилой. Я ее называл «теть Люда». Она была относительно молода, энергична, улыбчива. Квартира у деда с Людмилой была на третьем этаже в угловом доме по улице Танкистов, 136. Дом был новый, деревья во дворе только-только принялись. Было просторно и ветрено. Зато в квартире у Людмилы всегда было уютно и приятно. Она не стеснялась безделушек и плюшевых накидок на полочки. На торжественном месте на литой витиеватой чугунной полочке (как и положено, покрытой цветастой плюшевой накидкой) стоял плюшевый же кот в сапогах и в зеленом берете. Когда меня изредка приводили в гости к деду, этот кот и несколько старых флаконов от духов с притертыми и обломанными пробками были моими любимыми игрушками.

Где-то в 1968 году, дед с Людмилой поменяли свою двухкомнатную Челябинскую квартиру на трехкомнатную в Ангрене, Ташкентской области. Туда их заманила моя мать, а деду и Людмиле понравился климат и изобилие дешевых фруктов и овощей. Но долго они среди гор и фруктов не продержались. Оказалось, что в Ангрене нет работы, к которой привык Константин в Челябинске, а Людмиле стало очень скучно без ее родственников и Челябинского внука Серьги. Сережу привозили в Ангрен, когда Константин и Людмила прилетали «на пробу». Мальчишка лет пяти мне казался совсем сопляком (мне-то было уже лет шесть или семь). Серьга любил виноград и «шышлак». Но, когда дед с Людмилой прилетели на ПМЖ, Серьгу с собой не взяли, вот бабушка и заскучала о родном внуке.

Всего-то через полгода, новоприбывшие засобирались обратно. Официально, Людмила объяснила это неподходящим для ее слабого здоровья и больного сердца Ангренского климата и свежего горного воздуха. Спорить с ней никто не стал. Насильно мил не будешь. Они снова поменяли квартиру и оказались в своем же Тракторозаводском районе в панельном доме 140б в двухкомнатной квартире на втором этаже. Новое жилье было всего в трехстах метрах от их бывшего дома по улице Танкистов.

У деда Константина и его первой жены Елены было двое детей Юрий Константинович Фартыгин и моя мама. Своего дядю Юру в детстве я не видел. Он был военный, жил где-то в каком-то Мирном или Светлом, а служил, сидя за пультом в ракетной шахте. Потом, после службы они всей семьей переехали в Молдавию, в Тирасполь. Юрий Константинович устроился на завод технологом и жил там не тужил, приносил пользу и себе и советской Молдавии вплоть до развала СССР и начала гражданской войны молдаван и приднестровцев. По его словам, когда снаряды стали пролетать в опасной близости над крышей их девятиэтажного дома, он засобирался на родину. Ему удалось продать хорошую Тираспольскую квартиру и на быстро обесценивавшиеся бумажки купить себе деревянный дом в деревне Малково, Чебаркульского района Челябинской области. Дом оказался на улице Куйбышева. В соседнее село Кундравы и тоже на улицу Куйбышева в 1991 переехали мои родители с моей сестрой и ее мужем. Удивительно много сделал для уральцев этот Куйбышев. Что ни деревня - обязательно улица его имени.

В деревне Юрий Константинович поначалу дал волю своим умелым рукам и светлой голове. Отремонтировал дом, сделал капитальный крытый двор. Для жены и ее огородных потуг из аккуратно выпиленных реечек построил замечательный парник. Но потом годы и вечное недовольство его жены взяли свое. Интерес остался только к водке. Я бывал у него уже году в 2009. Старый дядя Юра совсем не походил на бравого советского офицера-ракетчика. Он словно все время пытался оторваться от реальности, скандальной старухи-жены, скуки деревенской жизни. В обед принимал грамм двести и забывался. Ни криков, ни ругани от него в чей-то адрес я не слышал. Юрий Константинович просто уходил и ложился спать.

У Юрия с Катериной родились двое сыновей. Старший Игорь Юрьевич 1960 года рождения и младший Константин Юрьевич. Игорь получил высшее образование, но жизнь сложилась как-то несообразно. Будто всю жизнь суетился, искал смысла и счастья, менял жен и детей, одни жены его сами бросали, других он оставлял по своей инициативе. Фантазировал, стремился к чему-то высшему, пытался заниматься бизнесами, то разведением кроликов на мясо и шкурки, то электронной диагностикой автомобилей. Даже принимался строить дом на самодельных бетонных сваях. Но так в итоге ничего выдающегося с ним и не произошло.

Его брат Костя оказался человеком более хватким в жизни. Выучился на стоматолога, отслужил в армии в Чечне, сверля и пломбируя солдатские зубы, в чем отдаленно повторил путь незнакомого ему моего двоюродного брата Андрея. Потом в 2000-ых  бросил соматологию и открыл собственную фирму по оказанию услуг кабельного телевидения. Постепенно, комната за комнатой выкупил в Чебаркуле хорошую трехкомнатную квартиру в «сталинском доме». Со второй попытки женился. Родились дети. В-общем, нормально все.

Да, почему со второй попытки. С первой женой они прожили вместе не долго. Она была маленькой, тоненькой, шустренькой евреечкой. К сожалению, у молодых темпераменты категорически не совпадали. Костя большой, полный, избыточно флегматичный, а она - вся огонь! Ну и в этой огненной суете стала успевать изменять Игорю с его же товарищем. А тому девушка понравилась. Когда  жизнь стала принимать совсем уж анекдотический оборот, Игорь с другом полюбовно договорились о передаче зажигалки в добрые руки.

Вернемся в Челябинск начала шестидесятых.

Когда я стал подрастать и вполне осознавать себя как маленькую личность, у меня стали появляться интересы. Во-первых, я очень любил сложные технические игрушки. У меня был экскаватор, который под моим управлением вполне успешно справлялся с рытьем котлованов в песочнице возле дома. У меня был электрический автобус на батарейках. Автобус был способен методом проб и ошибок, а проще говоря, беспорядочно натыкаясь на стены и мебель, прокладывать в комнате свой витиеватый маршрут. У автобуса светились фары и было особенно интересно включать его в темном коридоре. Я представлял себя водителем такого ночного автобуса и вместе с ним переживал свое маленькое путешествие.

В плане снабжения новыми игрушками я не сидел на шее у родителей. Обычно, игрушки дарились кем-то из родственников. Например, замечательный электровоз, способный самостоятельно доезжать до стены и, включая обратную скорость, устремлялся к противоположной стене, мне подарил мой дядя Виктор. Однажды под вечер он пришел в гости и принес электровоз в пестрой коробке. Они с моим отцом уселись по краям комнаты и со смехом наслаждались моей игрушкой до тех пор, пока их не урезонила моя мама. Отобрала игрушку и отдала мне. Взрослые мужчины доигрывали недоигранное в войну. У них таких игрушек не было.

Как-то раз в гости пришел редко появлявшийся в Челябинске дядя Юра. Он подарил голубую пластмассовую гоночную машину. К сожалению, ничего технически особенного в ней не было. На задней оси был надет стальной маховик, как бы придававший автомобильным колесам запас инерции. На самом деле, даже мне, тогдашнему четырехлетнему карапузу было понятно, что толку от маховика никакого. Я пришел к такому выводу в результате многочисленных опытов по раскручиванию колес и опусканию машинки на пол. Энергии маховика хватало лишь на короткий пробег всего с десяток сантиметров.

Если была хорошая погода, я подолгу возился в песочнице или катался на трехколесном велосипеде. По-моему, велик достался мне от быстро выросшего брата Игоря. С этим великом же связано мое первое в жизни поражение от противоположного пола. Во дворе у меня была подружка примерно одного со мной возраста. Кажется, ее звали Катя. Однажды Катя попросила у меня велик покататься. Конечно, я был польщен вниманием к моему велику и предоставил его в неограниченное пользование. Катя каталась, а я сидел в песочнице. Через короткое время Катя подошла и пожаловалась, что велосипед не едет. Я пошел разбираться. Оказалось, слетела и потерялась какая-то гайка. Сейчас уж и не помню, то ли с оси, то ли с педалей. Мы походили по площадке и дорожкам, но злополучной гайки не нашли. Пришлось тащить раненый велосипед домой в подъезд. Дома я честно рассказал, что пока Катя каталась, гайка куда-то потерялась. Но в целом, я пребывал в восторге от общения с Катей и от приключения с поломкой велосипеда. Мама мой восторг не разделила. Сначала она отправила меня искать снова эту гайку. Я честно сходил, потоптался во дворе. Вернулся ни с чем. «Вот будешь давать свои вещи всяким там девчонкам, никогда ничего хорошего у тебя не будет!»

Что-то я не помню дальнейшего использования этого велосипеда. Наверно, вскоре пришла зима.

Ну, уж хвастаться, так хвастаться!

Еще у меня был серый лимузин «ЗИМ» с управляемыми передними колесами и приводом на задние. Управление осуществлялось с пульта, который надо было держать в руках и нажимать большим пальцем на такую длинненькую штуковину. Она управляла передними колесами. А чтобы машина двигалась, надо было другой рукой крутить ручку. Управляющие воздействия и энергия от «мотора» передавались на колеса по тросику, который шел от пульта к машине. Все было просто, механично, никаких батареек. Но меня такая система управления не устроила. Казалось дикостью управлять передними колесами методом нажатия на клавишу. В итоге я разобрал чудо инженерной мысли советских производителей игрушек и убрал все лишнее, мешавшее играть нормально. Родители расстроились, увидев результаты моего антитруда. Я был пожурен, но все осталось без изменений. Разумеется, никто восстанавливать машину не стал.

И наконец, вершиной моей коллекции игрушек в Челябинский период жизни стал изумительный трактор. Оранжевого цветя, на гусеницах, с четырехцилиндровым мотором, в прозрачных цилиндрах которого двигались вверх-вниз, освещенные розовым светом, поршни.

Трактор стоял на полке в магазине игрушек. Стоил баснословно дорого, что-то около шести тогдашних рублей. Периодически, когда меня забирала из садика бабушка и вела к себе домой, мы заходили в тот магазин, и обычно, бабушка покупала мне очередную копеечную однодневную машинку. Я был благодарен бабушке за подарки, но всегда подолгу стоял, разглядывая волшебный трактор.
И вот однажды, по какой-то причине меня забрал дед. Естественным образом мы зашли в магазин.

- Ну что Митя, выбирай что сегодня купим, - опрометчиво предложил дед.

- А можно трактор...? Просто посмотреть?

- Наверно, можно. Сейчас спросим. Девушка! Покажите ребенку вон тот трактор, пожалуйста.

Продавщица осторожно, как огромную ценность сняла трактор с полки.

- А батарейки к нему круглые или квадратные? - поинтересовался дед.
Я их дальнейший разговор не слушал. Старался поскорее рассмотреть, потрогать и запомнить побольше деталей. И как мотор включать, и как поршни в нем бегают, и как включаются фары и как крутятся настоящие гусеницы.

- Ну что Митряс, рассмотрел? Подходит тебе? Берешь?

Я не понимал слов. Просто решил, что уже уходим и пора прощаться с трактором. Я протянул трактор продавщице.

- Бери мальчик, он твой. Дедушка купил его тебе, - улыбнулась продавщица.

- Пойдем-пойдем, бери трактор и пошли, а то дома баба Лиза с ужином заждалась, - легонько подтолкнул меня к выходу дед.

- Дед Боря, а ты правда его мне купил? - мне трудно было поверить в свою удачу.

- На день рождения?

- Нет, до дня рождения тебе еще далеко. Просто так купил. Потому что я тебя люблю.

Вообще-то, поведением в магазинах я отличался в очень плохую сторону. Мама говорила, что для меня было в порядке вещей требовать себе игрушку, катаясь по полу в магазине и истошно вопя «Хочу!!!» Но вот я этого не помню. Помню себя божьим одуванчиком и послушным ребенком.

В конце 1965 года в Челябинск завезли бананы. Их продавали всюду, как картошку. И в гастрономах и даже с лотков на улице как мороженое. Родители сами ели заморские фрукты и меня изобильно ими кормили. Однажды мой желудок не выдержал и следующий раз я откусил банан лет в тридцать, а до того даже запах бананов стал мне ненавистен.

В детстве я здоровьем не очень отличался. Мама меня периодически поила рыбьим жиром, который я любил настолько, что просил вторую ложечку и потом тщательно ее облизывал. Поили меня какими-то витаминными настойками и даже кагором. От кагора я спал и набирался красных кровяных телец. В садике всю нашу братию каждое утро поили из специальных аптечных мензурок дрожжевым напитком. Мы выстраивались гуськом в затылок, подходили и по очереди брали каждый по мензурочке. Считалось, что в дрожжах витамин А, а может Б, я сейчас не помню, что говорила нянечка, рекламируя напиток.

Детский сад, в который меня водили, располагался в типовом двухэтажном здании с широким крыльцом посередине. С двух сторон крыльцо украшали белые гипсовые олени с оленятами. Здание было построено еще задолго до эпохи хрущевского минимализма и упрощенчества и в его облике сохранились элементы приятных архитектурных излишеств, которые придавали садику уютный домашний вид.
В декабре 1963 года было не очень морозно, снег лепился, и кому-то из воспитательниц пришла в голову замечательная идея дополнительно украсить к Новому Году территорию детсада снежными фигурами. Долго обсуждали, что же именно получится создать силами непрофессиональных скульпторов. Предложений было много: и Деда Мороза, и китайского дракона, и крепость, и просто снеговика. В итоге, после жарких прений и реальной оценки собственных сил, остановились на двух больших шарах по сторонам дорожки перед крыльцом и как раз перед оленями, установленными немного выше. Но, чтобы шары не напоминали такие же, как в соседнем парке, их решили украсить цветными льдинками из замороженной разноцветной воды.

Утром, приведя своих чад в садик, мамы ахнули! Действительно, вышло красиво! Белый снег словно весело смеялся красными, синими, зелеными квадратиками льда. Снежные шары стали похожи на большие сахарные головы, утыканные пестрыми леденцами.

К сожалению, дети, дождавшись прогулки, поняли намек на леденцы буквально. Очень скоро все льдинки в пределах досягаемости детских ручонок оказались выколупанными и съеденными.

Во избежание простудных заболеваний, заведующая распорядилась выковырять оставшийся цветной лед и просто посыпать шары бумажными конфетти.

В Челябинске делали отличное мороженое, и мама не упускала возможности купить себе брикет в вафельной обкладке. Я любил эскимо, но в силу нередких простуд, эскимо мне заменяли творожные сырки в шоколаде. Вид такой же, вкус тоже примерно похож. Если осознать, что ничего другого все равно не будет, то было легко смириться со злодейкой-судьбой и с аппетитом есть эрзац-эскимо. Особенно это легко получалось, когда идешь из магазина по снегу. Сырок холодный - вполне себе мороженое.

Иногда - раз в месяц, иногда - чаще, в гости к бабушке приводили ее внуков Игоря, Наташу и меня. Я был самый маленький. Однажды зимой 1964 года в маленькой дедовой квартире собралась вся его семья. Я с папой и мамой, Игорь которому скоро было бы уже шесть лет с отцом Виктором и мамой Тамарой. Восьмилетняя Наташа с папой Лешей и мамой Валей. Ну и конечно хозяева - дед Борис и бабушка Лиза.

Было шумно и весело. У бабушки с дедом была не очень большая двухкомнатная квартира, но на один вечер места хватало всем. Взрослые разговаривали и играли в карты за круглым столом. Дети возились на дерматиновом диване с бабушкиными фарфоровыми слониками, иногда пытаясь смотреть непонятную передачу на маленьком экране большого телевизора.

Но интереснее всего в бабушкиной квартире было играть в прятки!
Под кроватями в спальне были сложены чемоданы с вещами. Если спрятаться за ними и сидеть тихо, никогда в жизни никто тебя не найдет. В кладовке было удобно затаиться за ящиком с дедовыми инструментами. Можно залезть в шифоньер или спрятаться за золотистой бахромой скатерти, свисающей со стола. Но когда тебя начинают находить даже в этих надежных местах, приходится придумывать новые и неожиданные.

Замечательные места были на кухне. Там у бабушки стояла белая печь. Рядом с ней ящик с углем, а напротив стол и комод с посудой. Но, к сожалению, прятаться там нельзя. Лезть в комод и за угольный ящик строго-настрого запретили родители. В комоде посуда, а в ящике с углем таилась опасность получить свое чадо в костюме трубочиста.

Зато в закутке, в кладовке, сложены щепки для растопки печи. Для приличного вида куча прикрыта старым покрывалом. Если залезть под покрывало и притвориться щепкой, можно спокойно ждать, пока водящий не станет сдаваться. Вот я и придумал спрятаться именно там. Когда Наташа договорила "Кто не спрятался, я не виновата!" я быстро залез под покрывало и уселся на кучу щепы.

Вдруг, как будто пчела ужалила в попу. Я с криком подскочил. Захотелось выскочить и убежать из такого негостеприимного убежища, но даже просто идти было очень больно. Здоровенная заноза порвала мои сатиновые штанишки и глубоко воткнулась в мягкое мясо.

Все сразу громко заговорили, забегали, засуетились. Заохала бабушка, мама подхватила меня на руки, тетя сердито выговорила Наташе, что игра не доводит до добра, а дед, как опытный фронтовик, потребовал показать рану. Папа с дядей Виктором убежали к управдому звонить от него в дежурную больницу.

Аккуратно, чтобы не задеть раненую попу, мама одела меня в теплые штаны и шубу. Побледневшая тетя прижала руки к сердцу. Дядя Леша взволнованно закурил на кухне в форточку.

Наташа и Игорь стояли в сторонке, и сочувственно смотрели на мои сборы в дорогу.

- Вырезать занозу будут, - со знанием дела сказала Наташа. Услышав слово "вырезать", Игорь сморщился и опасливо потрогал свою попу.

Наконец в дверь залетел папа, схватил меня, одетого и замотанного шарфом и, гремя санками по мраморным ступеням, мы втроем с мамой и папой устремились на улицу. Мама, на ходу застегивая пальто, едва успевала за прыгающим через две ступеньки папой.

По звонкому укатанному снегу папа почти бегом повез санки с пострадавшим в больницу. Мне приходилось сидеть на одной половине попы. Было неудобно и немного больно, но приходилось терпеть. Я уже знал, что мальчикам неприлично плакать. И конечно, было очень интересно узнать, как это из попы можно вырезать занозу?

В белом больничном кабинете медсестра первым делом восхитилась мужеством молодого человека! Понятно, что после этого молодому человеку плакать совсем расхотелось. Я начал показывать, что мне совсем не больно и не страшно.
Пока хирург вынимал из попы занозу, я успел рассказал медсестре и про прятки у бабушки, и про детский сад, и про маму, и про папу. Когда я ответил на последний вопрос, врач прилепил пластырь на ранку и сказал, что до свадьбы заживет.

Так я и не узнал, как вырезают занозы.

Весной 1965 года часто случались ранние оттепели. На солнечных местах уже в марте появились проталины и там начала пробиваться зеленая травка. В один из таких необычно теплых дней мама и папа вели меня четырехлетнего домой из детсада. На вечерних апрельских улицах торговали бананами и еще чем-то привезенным из теплых стран. Я уже успел объесться бананами и недовольно морщился, когда ветерок со стороны фруктового лотка приносил их сладковато-тягучий аромат.

А вот, например, арбуз... Какой он?

В букваре на странице с буквой «А» нарисован такой красивый полосатый арбуз со стоящей рядом яркой красной долькой! Когда мама спрашивала, какая это буква, то думалось совсем не о букве, а о чем-то необычайно вкусном сладком-сахарном и не таком нудном как бананы.
Вдруг издалека, из темноты аллеи ветерок принес что-то свежее, новое и необычное. Я непроизвольно замедлил шаг, повиснув на руках мамы и папы.

- Что случилось, Димочка? - спросила, наклонясь мама.

- Мама, арбузами пахнет!

- Арбузами? - мама с папой недоуменно переглянулись.

- Арбузам еще рано, - сказал папа. - До них еще месяца четыре, а то и пять. Вот вырастут - обязательно купим.

Теперь все понятно. Арбузы уже есть! Но они пока еще малюсенькие, спрятались под прелой прошлогодней листвой и пахнут. Осталось потерпеть немного, они вырастут большие, превратятся в тяжелые зеленые арбузищи! И когда их запахом пропитается не только эта весенняя аллея, но и весь город, вот тогда и настанет арбузное время. И самый большой, самый красный и самый душистый арбуз папа принесет домой.

А пока в теплом влажном весеннем воздухе разлит сочный запах приближающегося арбузного лета.

Летом при первой же возможности родители старались провести время либо в парке, либо в лесу, либо, на крайний случай, в гостях. Однажды в теплое солнечное воскресенье папа, мама и я проводили в парке.

Городской парк Гагарина выходит к берегу большого чистого озера, кое-где по берегам заросшего камышом, лилиями и кувшинками. Если взять лодку на лодочной станции и не жалеть цветов, то за пару часов можно собрать целую охапку. Вот только много рвать нет смысла. Букет получится мокрый, носить его неудобно. А прекрасные белые лилии очень скоро завянут.

Удержаться и не сорвать любимой молодой жене хоть пару нежных цветков, папа был просто не в состоянии. Когда он тянулся за лилией, лодка накренялась так, что от борта до воды оставалась всего пара сантиметров. Я хоть и маленький, но очень ответственный член команды, жалобно просил не рвать лилию. И вовсе не из сострадания к цветку, а из боязни потерять обоих родителей сразу.
Проплавав положенный прокатный час, лодка благополучно, не зачерпнув и ложки воды, вернулась на станцию. Как будто не понимая переживаний сына, или, может быть, желая пошутить, папа весело спросил:

- Димуля, в следующее воскресенье поедем на лодке за лилиями?

- Я лилии не буду рвать никогда! - сердито ответил я.
Как в воду глядел. Так и не довелось.

Там же, в парке к середине лета появлялись древесные лягушки. Парк этот - обычный смешанный лес с озерками и болотцами. Лягушкам там вполне хватало места.
Как здорово гулять всей семьей по парку-лесу в хорошую погоду! Беспечно щебечут птицы, шумят высокими кронами серьезные сосны, густо пахнет хвоей и смолой. Ну, и конечно же: "Вон, смотри! Смотри! Белочка! А вот, смотри, лягушка!" Родители белку, конечно, поймать не могли и радовались совершенно искренне, поймав для меня лягушку.

Зеленую полосатую пленницу усаживали в кармашек моей рубашки так, чтобы наружу выглядывала остренькая голова с черными глазками и две маленькие лапки.
Мне было всего три с небольшим. Я пока еще послушный. Если папа посадил лягушку в карман, значит так и надо. Будем ходить по парку вместе. Пока меня выгуливали, лягушка беспомощно сидела в кармашке.

Наконец, недолго помучив прогулкой, земноводную отпускали восвояси.
Несмотря на эти романтические встречи с уральской фауной, с возрастом горячей любви к холодным жабам и шустрым головастикам у меня не возникло. Но зато, те недолгие страдания древесных лягушек приучили меня к мысли, что амфибии - это просто хорошие соседи по планете и убивать их, особенно просто так, для развлечения, это совсем уж последнее дело.

В моем детском саду репертуар музыкальных занятий не отличался изысками. Пели в основном обязательные тематические к сезонам песенки про косолапых мишек, про елочку, про «мы везем с собой кота».

Весело, конечно, но мне больше нравилось петь дома с мамой. Наша любимая песня – «Вставай, страна огромная!» Мы пели ее серьезно и ответственно. А еще я любил «Как провожают пароходы», про безымянную высоту и про сбежавшую электричку. Обычно, мы пели дуэтом. Конечно, не совсем равноценным... У мамы был красивый голос и тонкий слух, но она старалась петь негромко, чтобы и меня было слышно.

Когда маме бывало некогда или она уходила в магазин и ее не было дома, я играл и пел сам. Если по комнате сновал ярко раскрашенный электропоезд, то я ему пел про электричку. Для большого автобуса на батарейках хорошо подходила песня про пароходы, а включенные в темном коридоре автобусные фары сразу напоминали тревожную песню о безымянной высоте.

А вот, «Вставай, Страна огромная!» я пел, когда хотелось встать, потянуться и немного побегать.

Волшебные переводные картинки! Они как детские секретики, которые устраиваются в земле под стеклом и делаются из фольги, пары бусин и осколков цветного стекла. В переводных картинках, как и в секретиках всегда есть тайна. Никогда не знаешь заранее, какая яркая и красивая картинка скрывается под бумагой, пока не переведешь ее на какую-нибудь белую поверхность. Чтобы увидеть тайну, нужны ножницы, тарелка с водой и эта самая поверхность. Новая, только что очищенная от размокшего бумажного слоя картинка пахнет свежей краской. Запах очень похож на тот, который некоторое время держится в комнате после ремонта.

Одно время как-то совпало, что у нас было изобилие переводных картинок и достаточно свободного времени, чтобы переводить. Наверно, я болел и мама сидела со мной дома. Вскоре, мы с мамой залепили все поля и все белые места в детских книжках, несколько картинок приклеили на шифоньер и магнитофон. Кризис в картинках настал тогда, когда оказалось, что лепить уже больше некуда. Папа поставил нам диагноз - картинкомания. Глядя на наши горящие и ищущие свободного места глаза, он вздыхал и просил только не налить воду внутрь магнитофона. Со всем остальным он уже смирился.

По праздникам и иногда по выходным мои молодые родители захаживали в гости к Пузанковым. Мне очень нравилось ходить в гости, особенно в гости к родственникам, у которых тоже есть дети. Можно играть в другие игрушки или просто рассматривать слоников на комоде. Но взрослые почему-то думали, что ребенку больше всего хочется посидеть у них на руках. Тебя хватают, несут кому-то показывать. Спрашивают, сколько тебе лет и ходишь ли в садик?

Лучше всего мне гостилось у дяди Леши и тети Вали. В их большой ухоженной квартире чего только не было! И диковинные игрушки, и дядин офицерский китель, увешанный значками и медалями, и даже объемная фотография подмигивающей девушки в деревянной рамке. Тете и дяде тоже нравились мои визиты. Тетя любила меня пылко. Сюсюкала, тискала и зацеловывала.

Дядя Леша предпочитал разговаривать со мной на серьезные темы. Все бы хорошо, но дядя очень много курил. Курил он и тогда, когда разговаривал с племянником, держа его на руках. Понятно, я не испытывал особого удовольствия от таких мужских бесед. Я долго терпел и наконец решился!

На одной из родственных вечеринок дядя как всегда предложил:

- Ну что, Диментий, пойдем, покурим, поговорим?

На что я твердо ответил, - Я бросил! - чем привел в неописуемый восторг собравшихся, среди которых кроме Валентины Борисовны курили все и мало кто помышлял отказаться от этой вредной привычки.

Дядя, по моему примеру, совсем курить не бросил, но когда говорил со мной на серьезные темы, больше не курил.

Наш двор на улице Потемкина был образован двумя, стоящими друг напротив друга двухэтажными домами. Тот, в котором я жил, был оштукатурен и покрашен в желтоватый цвет, а напротив стоял черный от старости, бревенчатый дом. Однажды, в 1965 году я, уходя в детский сад утром, еще видел этот дом, а вечером его вдруг не стало. Деревья вокруг, столбы с веревками, даже песочница с деревянным грибком, все осталось на месте, а целый дом исчез.

Говорили, что в подвале дома была разлита ртуть, жильцы часто болели и некоторые даже умерли. Недавно эту ртуть обнаружили и решили снести дом.
Сделали это быстро, как будто дом не снесли, а унесли. После дома осталась неглубокая яма, немного рыжего деревянного мусора и обломки старого шифера.
Конечно, такой страшный дом не жалко. Вот только двор сразу стал открытый, пустой, неуютный и как будто чужой. Заглядывать в яму, оставшуюся от дома, не хотелось.

Когда моим родителям дали их первую отдельную двухкомнатную квартиру в другом районе, я ни разу не пожалел старого двора.

В декабре 1965-го года мои родители получили новую квартиру на первом этаже четырехэтажного панельного дома по улице Вагнера. У меня появилась своя комната с окном на заснеженный пустырь. Родители, даже когда мы все бывали дома, были вечно заняты. То они расставляли мебель, то раскладывали в шкафу посуду, то готовились встретить гостей на новоселье. Я все время сидел в комнате один. Очень хотелось напроказничать, чтобы ну хоть кто-то меня заметил!

Есть идея! Подставив к окну стульчик, я взобрался на узкий подоконник, некоторое время стоял в нерешительности. Во-первых, очень высоко. Во-вторых, я у всего мира на виду. В-третьих, идея очень уж смелая! Но отступать уже поздно. Я стянул штаны и показал пипиську прохожим, идущим вдалеке по снежной тропинке через пустырь.

Задохнувшись от ужаса содеянного, быстро слез с подоконника и долго сидел, прислушиваясь, не пришли ли те прохожие наказать шалуна?

Пронесло!

Вечером собрались гости. Сидели, разговаривали, пели. А я опять один в своей комнате. Это становилось просто невыносимо! Почему никому нет дела до ребенка?
Когда уровень обиды на судьбу-злодейку пересилил инстинкт самосохранения я решительно вошел в комнату к взрослым и попросил отца дать мне самую новую газету. С гордостью перед друзьями и родственниками за грамотного сына, отец дал свежий Советский Спорт.

- Читать будешь? - подмигнул он гостям.

Я молча унес газету к себе в комнату. Там черным карандашом тщательно нарисовал на газете жирную фашистскую свастику. Когда свастика была готова, я отнес показать взрослым результат своего протеста. Отец взял газету в руки, улыбка сползла с его лица и, недолго думая, он от души врезал мне по попе.

- Марш в кровать, охламон! Завтра поговорим!
Бунт удался! Пусть попа горит, зато на душе спокойно. Доказал им!

В новой квартире мы прожили не долго. Весной 1966 года в Ташкенте произошло сильное землетрясение. Пострадало множество старых глинобитных домов, при этом кирпичные дома еще царской постройки, и даже большинство советских зданий, так называемых «сталинок», разгула стихии не заметили. По сравнению с Ашхабадским землетрясением 1948 года в Ташкенте погибло совсем немного людей, и в основном от каких-то случайных причин, напрямую не связанных с рухнувшими зданиями. Просто так совпало. Необходимость построить образцовый социалистический город в Восточной республике назревала давно и землетрясение стало хорошим поводом для начала широкомасштабных работ по превращению тихого и несколько замшелого Ташкента в выставочный образец возможностей СССР.

Во всех крупных городах и столицах республик Союза сформировались так называемые «строительные поезда». В Ташкент потоком пошли передовые стройматериалы, приехали сотни тысяч строителей и промышленных специалистов, для которых открылась прекрасная возможность попробовать вкус новой жизни в новом климате и среди новых людей, а также неплохо заработать на командировочных и высоких ставках первоначального этапа восстановления города.
Из Челябинска в Ташкент тоже направился строительный поезд. Моего деда не пришлось долго уговаривать. Или жизнь в Челябинске ему обрыдла, или так уж поманили длинные рубли, или просто захотелось большого дела, но он уехал в числе первых строителей. Через пару месяцев за ним собрался мой отец с той лишь разницей, что дед стал работать на стройках в Ташкенте, а отцу предложили место в строительном управлении в городе Ангрене Ташкентской области.

Ангрен землетрясение в Ташкенте даже не качнуло, но там планировалось развивать Ангренский угольный разрез, размещать производства военной электроники и химии. Нужны были тысячи рабочих рук. Для этих людей и надо было строить жилье и прочую городскую инфраструктуру. Диплом инженера-строителя пришелся отцу весьма кстати.

Из прохладного и ветреного Челябинска мы переехали сразу в тепло и солнце. Вокруг Ангрена, упираясь скальными и снеговыми вершинами в темно-синее небо, стояли горы. Конечно, не все они были высоки и величественны. В пешей доступности были относительно не высокие горы, покрытые выгоревшей к концу лета желтой травой и кустарниками. Пока достраивался к приему переселенцев «Новый город», нас поселили в доме на тихой зеленой улочке «Старого города». Отец ездил на работу, а мы с мамой вникали в новую жизнь, гуляли по городу, заглядывали в небольшие магазинчики, покупали и ели непривычно вкусные и непривычно дешевые фрукты и овощи.

Был август 1966-го года. В нашем доме-гостинице посередине заасфальтированного двора росло огромное, наверно столетнее, абрикосовое дерево. Основное его предназначение – тень. В жаркий полдень, после очередного похода по окрестностям, сидя в тени, мы по новой привычке обедали арбузом, персиками, лепешками и копченой колбасой. Абрикосы уже всем давно надоели. Они и на базаре стоили копейки и с нашего дерева собирай-ешь-не-хочу! Сочные плоды падали на асфальт, превращаясь в оранжевую кисельную массу с коричневой косточкой посередине. Вездесущие муравьи и те, видно, уже объелись сладкого. Желающих полакомиться немного - муравьев по десять на сладкую кляксу.

Вдруг с обеденного стола на асфальт случайно упал тонкий ломтик копченой колбасы. От жары и горячего асфальта сало в колбасе сразу растопилось и скоро вокруг ломтика образовалось заметное жирное пятно.

Какой аншлаг! Урюк забыт! Цивилизованные муравьи едят только сервелат! Но каков при этом порядок! На ломтик никто не позволяет себе залезать с ногами. Муравьи едят деликатес, аккуратно откусывая от края.

Сверху кажется, что у колбасы выросли очень густые черные ресницы.

Всего пару дней на юге и уже проблемы. Перемена климата, воды, еды не прошла гладко. Несмотря на обилие фруктов, очевидно от непривычного обезвоживания на жаре, у меня начались запоры. Походы в туалет превратились в неприятные и даже весьма болезненные мероприятия. Однажды, когда терпеть дальше уже было нельзя, мама посадила меня на унитаз и приказала:

- Дави! А то мыло вставлю.

Я уже знал, что такое мыло в попе и поэтому согласился давить. Но давить не получалось. Больно, а толку нет. Мама взволнованно все время спрашивала из-за двери:

- Ну что, идет?

- Не-а...

- Сильнее дави, - советует мама.

- Попа порвется, - опасаюсь я.

- Не порвется, не ты первый, - со знанием дела парирует мама.

От обиды и боли у меня глаза наполнились слезами, но я отчаянно продолжил свои безуспешные попытки.

Справиться с запором удалось только к вечеру после урюка и молока, съеденного и выпитого с лечебной целью.

Проживание в доме вскоре закончилось и, собрав чемоданы, мы на бортовом УАЗике переехали в Новый город. Там только что сдали четырехэтажный кирпичный дом и семье выделили довольно просторную трехкомнатную квартиру с огромной лоджией лицом на южную сторону.

В новой квартире было еще совсем пусто. Контейнер с мебелью был где-то в пути. Спать пришлось на ватных матрацах, положенных прямо на пол в «зале». На кухне уже стола плита, но газа в ней пока тоже не было. Для приготовления пищи лежали два кирпича, на которых стояла электроплитка. Воду поначалу носили с улицы из водовозки.

Никаких удобств и комфорта, а я все равно был счастлив! Я лежал на матрацах между мамой и папой, слушал, засыпая, их непонятный разговор про работу и обустройство.

Мне нравилась наша новая квартира! В ней пахло свежей штукатуркой и краской, в ее пустоте голос гулко разносился эхом по комнатам, вместо важных абажуров на проводах болтались веселые лампочки, а на электроплитку можно плюнуть и слюни свернутся на красной спирали шипящим шариком.

Обилие мелкой глиняной пыли на грунтовых дорогах и скудость зелени возле недавно заселенных домов располагали местное мелкое население к забавам, которые назывались «дымовушки». Дымовушка делалась примитивно. В кусок бумаги насыпалась пыль, бумага заворачивалась, в нужный момент дымовушка бросалась вверх или в соперника. Комок пыли летел, оставляя за собой кометный хвост. Для женщин, живших на первых и вторых этажах, дымовушки были сущим наказанием. Белье, вывешенное на веранды на просушку, покрывалось желтым налетом глины. Приходилось перестирывать, а виноватых нет.

- Давай машину в кустах подкараулим, - придумал новое развлечение Колька, семилетний сын водителя карьерного БелАЗа.

Укрытая ночной темнотой и низкими придорожными кустами, вооруженная дымовушками шайка, засела в ожидании жертвы. На свою беду мимо медленно ехал маленький «горбатый» Запорожец, по тем временам чудо народного автостроения и безусловная гордость владельца. Вдруг, на машину из темноты обрушился пыльный шквал! Расстрелявши боезапас, боевики кинулись врассыпную. Водитель, отойдя от шока, выскочил из своего танка и бросился за последним убегавшим шалопаем. Им оказался я, самый маленький и тихоходный боец. После недолгой погони водитель ловко ухватил горе-партизана за ухо.

- Где живешь?! – тяжело дыша, грозно спросил он.

- Не скажу! – насупился партизан.

- Куда ты денешься! Вот отведу в милицию, там все скажешь!

- В шестой квартире.

В связи с атакой боевиков папе пришлось прервать просмотр футбола по телевизору и с ведром пойти мыть машинку.

Я ждал папиных оргвыводов, стоя носом в угол.

- Выпороть бы тебя, да ремня жалко, - сетовала мама на непутевого сына.

К первому сентября меня отвели в детский сад. В старшую группу. Я оказался в новом здании с большими окнами, просторными игровыми комнатами и не менее просторными спальнями. Вокруг детского сада, огороженная невысоким заборчиком, располагалась территория с верандами и качалками-карусельками.
От дома до садика неторопливым шагом минут пятнадцать. Если опаздывать на работу и идти быстро, волоча тихоходное чадо на буксире, то можно уложиться минут в десять.

В садике типичный для всего Союза набор учеб и развлечений: еда, сон, пение-рисование, прогулки.

В один из дней в нашей детсадовской группе был урок рисования. Тема урока - "Автобус". Воспитательница изобразила мелом на доске полукруглую черепашку с тремя окошками и колесами вместо ножек.

- Дети, рисуем этот автобус. Вы же видели автобусы на улице?

Я много раз ездил на автобусах и знаю, что они бывают разные: маленькие задорные ПАЗики, серьезные и солидные ЛАЗы и совсем космические «Икарусы» с мягкими креслами, как в самолете, и квадратным хвостом, в котором размещается мотор.

То, что воспитательница изобразила на доске – совсем не автобус. Таких автобусов не бывает.

Я старательно нарисовал ПАЗик. У него козырек, под которым стоит номер маршрута, квадратные окна и двери из четырех узких створок. Каждую субботу мы с родителями ездим на таком ПАЗике в горы, в Янгиабад. Прошвырнуться по магазинам, как говорит папа. Поэтому я знаю ПАЗик как облупленный.

Но воспитательнице рисунок не понравился. У всех детей полукруглые черепашки с колесиками, а тут ПАЗик. Непорядок. Сказано было рисовать А-В-Т-О-Б-У-С, а не какой-то ПАЗик.

К ноябрю веселая Ангренская погода стала все больше напоминать хмурую серую Челябинскую. Зачастили дожди. В низких облаках спрятались горы. Деревья почти облетели и теперь порывы ветра стряхивали с голых веток на головы прохожих холодные капли.

В одно такое темное, серое, мокрое осеннее утро меня привели в детсад. Мама, как всегда, торопилась на работу. Довела сына до калитки, поцеловала.

- Дальше давай сам, я побежала.

Я побрел по лужам к двери сада.

- Ну, давай, дальше сама, мне некогда. Видишь, вон мальчик идет? Вот и ты иди за ним, – услышал я, как незнакомый папа проводил дочку в сад.
Я обернулся и увидел девочку в мокром плащике.

- Ты в какую группу?

- В старшую.

- И я в старшую, только в другую, ты к нам не ходишь.

- А у нас в группе есть домик и посудка, - сказала девочка, - а у вас тоже есть?

- У нас все есть. Тебя как зовут?

- Настя.

- А меня Дима.

"Хорошая девочка", - подумал я, - "Вот сейчас уйдет в свою группу, и больше не встретимся."

- Давай, пока на улице поиграем, - предложил я способ не расставаться подольше, - На нашей веранде?

Девочка согласно кивнула. Ей, видно, тоже не очень хотелось идти в сад. Дождь не помеха, да и под крышей веранды почти сухо.

Мы проиграли до полудня. К обеду распогодилось. Облака немного разошлись, и за ними показалось синее небо. Луж стало меньше, а в некоторых местах асфальт совсем просох. Воспитанников сада вывели на прогулку. Нянечка старшей группы, увидев играющих на веранде детей, удивленно спросила:

- А вы почему такие мокрые?

«Как будто в такую погоду на улице бывают сухие дети», - подумал я.

- Ну-ка, идите в группу, скажете, что я вас на улице нашла.

- А мы в разные группы…,- неуверенно протянул я.

- Вот, в свои группы и идите.

Вечером воспитательница высказала маме за то, что та бросила ребенка у калитки. Мама выслушала молча.

Домой мама шла очень быстро, крепко держа за руку прыгавшего за ней сына. На ее единственный вопрос, почему сразу не пошел в группу, я промолчал. Перескакивая через лужи, невозможно было рассказывать про удивительную девочку Настю.

С середины апреля горы покрылись зеленью и цветами. Проснулись родники, весело и суетливо побежали по расщелинам горные речки-саи. В мае стало уже по-настоящему тепло. При определенной решимости можно было поплескаться в ледяном сае и потом позагорать на горячем горном солнышке.

Мои родители старались не упускать возможности походить по горам, пособирать чего-нибудь… да хоть и грибов.

Какие грибы растут в горах? Обычные, горные. Наверняка, у них есть свои научные и народные названия, но приезжие с севера сразу называли их по-своему, по-русски, по-привычному: "маслята" за маслянистую шляпку, "белянки" и "рыжики" по цвету, "подарчовники" по месту произрастания. Чтобы набрать корзинку маслят, нужно было пройти не один склон. Нагуляешься так, что потом самые захудалые грибы покажутся изысканным деликатесом.

Мама, папа и я с утра пораньше вооружались корзинами в надежде запастись грибами на весь год. До гор пешком идти час. Я этот час обычно экономил, сидя на шее у папы. К подножию гор подходили полные решимости. Но… Через пару часов блуждания по склонам грибники почему-то начинали больше внимания уделять рощам и родникам, чем поиску грибов. Грибы можно и на базаре купить или посылку с сушеными белыми получить с Урала. А возможность посидеть у родника в тени небольшой рощицы на базаре не купишь.

Горные родники - настоящее чудо! Если в расщелинке есть деревья и трава, значит, почти наверняка, там есть родник. Родник похож на плоский песчаный таз с водой. На дне таза шевелятся песчинки и мелкие камушки. Тонкий ручеек убегает из родника и исчезает между стеблей травы. Вода холодная и вкусная.

А еще в некоторых ущельях бегут горные речки, веселые и бесшабашные. Сотни родников сливаются вместе, чтобы получилась такая речка - сай. Сай можно перегородить камнями и получится небольшое озерцо спокойной воды. Поплавать в нем не удастся, а вот попускать игрушечную лодочку - запросто.

После очередного похода к вечеру счастливые и уставшие грибники принесли домой две горсти мелких рыжих "маслят".

На улице Чекрызова в первом угловом доме от Обелиска «Павшим защитникам Отечества» был промтоварный магазин, в одном из отделов которого, продавали игрушки. Магазин был очень удобно расположен на пути из детского сада к дому, и иногда мне удавалось затянуть в него маму или папу. Обычно повод звучал
– «Просто посмотреть».

Среди многих чудес, выставленных на полках с игрушками, продавалась немецкая железная дорога Piko. Цена была не занебесная, но вполне ощутимая – 3р 80к. После настойчивых уговоров и обещаний, что буду беречь, мне наконец купили этот набор. В яркой коробке было все необходимое: рельсовый круг, паровоз, два вагона. Батарейку купили отдельно. Кубики и пластилин для изготовления станций и эстакад дома уже были.

Черный паровозик каждый вечер весело таскал по рельсам свои вагончики. Мы с папой строили из кубиков тоннели и наблюдали как маленький состав смело ныряет в темноту и неизвестность, чтобы через секунду, как ни в чем ни бывало, выскочить с другой стороны на свет и продолжить свой бег по кольцу.
Расстаться с паровозиком ну просто не было сил!

- Ма-а-ам, а можно я возьму паровозик в садик?

- Ведь потеряешь.

- Нет, я его только покажу и в шкафчик спрячу.

В группе паровозик сразу оказался в центре внимания. Удивительную игрушку смотрели по очереди, трогали блестящие шатуны, пробовали крутить красные колеса, нюхали интересный электрический запах внутри.
Вечером паровозика в шкафчике не оказалось…

- Ну вот, я же говорила, что упрут, - сетовала мама.

Воспитательница посоветовала впредь не разрешать приносить в сад дорогие игрушки.

Через неделю точно такой же паровозик принес в группу Вовка Булыгин. Паровозик был очень похож на мой, но он был какой-то мертвый. Колеса безвольно крутились, сцепка поломана, сам какой-то серый, будто им в песке играли.
Я не стал признавать, что это мой бывший паровозик. Было стыдно за себя простака и нюню и за Вовку-вора.

Что делать, когда выпали передние молочные зубы? А ничего делать не надо. Улыбайся во всю ширь беззубого рта и все! Никто не осудит. Зато очень удобно пить молоко из закрытой бутылки. Не верите? Скажете, невозможно? Очень даже возможно, и делается это так:

В магазине покупаются литр молока в бидончик и четверть-литровая бутылочка сливок. Как известно, такие бутылочки закрывают крышками из фольги. Когда ты дома, то все, конечно, просто - вдавил крышку пальцем, снял ее, смятую с горлышка, и наливай, пожалуйста, сливки в стакан. А как быть на улице, когда одна рука занята бидончиком?

Здесь и проявляются все преимущества отсутствия передних зубов. Держишь бутылочку в левой руке, и, не снимая крышки, просто протыкаешь ее не выпавшим пока клыком. Дальше красота! Иди себе, смотри по сторонам и соси сливки через дырочку в крышке. Как раз до дома хватает.

Родителям иногда надо отдыхать от воспитания детей. Поэтому летом меня отправляли на месяц-другой к бабушке. У меня были каникулы в большом городе!
Бабушка выбирала для поездки поезд или автобус по принципу: «Мы на чем прошлый раз ехали? На автобусе? Давай сегодня на поезде прокатимся».

Обычно к тепловозу были прицеплены четыре мягких общих вагона. Сидеть удобно, да и ехать всего три часа. Поезд трогался совершенно незаметно. Только по движению платформы назад можно понять, что он уже едет. Бабушка сразу открывала запасы дорожной еды - бутерброд с вареной колбасой и ломтиком соленого огурца, бутылка с холодным чаем. Как будто, перед отъездом не обедали.

В следующем ряду впереди от нас тоже едут пацан с бабушкой. Его тоже везут на каникулы. И тоже, как и меня, основательно кормят перед дальней дорогой.
Наконец мы наелись, насмотрелись на горы в окне и оказалось, что в промежуток между сиденьями очень удобно разговаривать, как будто в окошко между двумя купе.

- А я первый класс закончил, - первым заявил сосед. – Мы учили арифметику, чтение и письмо. А еще у нас было внеклассное чтение и продленка. У меня пятерка по арифметике за год! А по чтению мы стихи учили…

Я просто оторопел от напора соседа. Школа мне предстоит только осенью, но я уже успел научиться читать и решать простые примеры, а от сестры Наташи узнал что-то такое, что проходят в старших классах: «Шестью девять пятьдесят четыре».
- А нас в школе научили, сколько будет шестью девять, - бросаюсь я в авантюру.
Сосед явно озадачен. Хвастаться ему перехотелось. Он некоторое время сопит в своем «купе», потом просовывает голову между сидений и с вызовом спрашивает – И сколько?

- Шестью девять - пятьдесят четыре!

Голова соседа пристыжено исчезает.

Жить у бабушки на каникулах - одно удовольствие! Вокруг дома молодой сад, а через дорогу, по которой почти не ездят машины, базар. На базаре, направо от входа, магазин игрушек, где продают маленькие пластмассовые машинки по пятнадцать копеек. Такую машинку очень интересно катать по цоколю дома, представляя, что это узкий горный серпантин.

К вечеру у очередной машинки от нещадной эксплуатации в горных условиях стираются пластмассовые оси. Наутро бабушка дает денег на новую машинку, и игра продолжается.

Все мальчишки во дворе бегают лысые и босиком. И я тоже бегаю босиком, но постричь внука налысо бабушка все не решается. Наконец здравый смысл берет верх. Мы идем на базар к парикмахеру, и я мигом превращаюсь в обычного уличного пацана. Никто и не собирается обзываться "лысой башкой" или как-то еще. Все привыкли, что летом надо бегать лысым.

Но когда приезжают за сыном соскучившиеся родители, то мама, увидев меня, первым делом горестно восклицает: «Елизавета Васильевна, что же Вы с ребенком сделали?»

Странно, как влияет внешность детей на родительскую любовь.

Когда дикие северные жители оказываются в краю жаркого солнца и плодородной почвы, они с детским восторгом сеют в огородах все, что только можно посеять. У них растут помидоры и мальвы, огурцы и мочалки, вьюнки и тыквы. Бабушка в своем огороде вырастила хлопок, только для того, чтобы самой увидеть, что это такое.
Хлопковые кусты выросли на зависть агрономам. В метр высотой и дали обильный урожай. Когда коробочки раскрылись, бабушка рассказала мне, что вот из этого хлопка и делают рубашки и простыни. Я терпеливо ждал, когда же из хлопковой ваты бабушка сделает мне рубашку.

Когда мои Ташкентские каникулы закончились, я уехал в Ангрен, а бабушка вернулась к себе, чтобы в спокойной обстановке сделать мне обещанную рубашку.
И она сдержала обещание!

Бабушка собрала урожай, соткала ткань и сшила красивую ситцевую рубашку. Вместе с готовым изделием бабушка привезла показать оставшуюся лишней веточку с раскрывшимися белыми коробочками и немного самодельных ниток, чтобы я увидел всю технологическую цепочку.

Моему деду, извечно деловому человеку, однажды показалось, что если купить живых уток и прилично их откормить, то можно через месяц-другой спокойно есть домашнюю утиную шурпу и лапшу. Возможно, причина такого странного для горожанина решения крылась не столько в гастрономических пристрастиях и стремлении сэкономить, сколько в извечной тоске бывшего деревенского жителя по своей земле, огороду, живности.

Сказано – сделано!

Дед купил трех больших белых уток. Одного не учел, что жили они с бабушкой не в избе с широким скотным двором, а в коммуналке-времянке с фанерными перегородками. Ввиду отсутствия стационарного птичника пришлось временно разместить птиц под кроватью.

Уточки славно питались из корытца у обеденного стола, пили из эмалированного таза в углу и омерзительно гадили по всей комнате. В итоге жилье превратилось в птичий двор и по виду, и по запаху.

- Не война-чать на дворе, со скотиной вместе спать, - робко подняла бабушка голос в защиту прав человека. Соседка возмутилась появлением блох в добавление к привычным клопам. Кто-то из друзей пальцем у виска покрутил.

Словом, через три дня мучений дед сколотил клетку и выпер уток на улицу.
Полегчало, но тут опять незадача. Птицу надо охранять от воров. Двор у двухэтажной коммуналки открытый. Не углядишь.

Бабушка еще месяц кормила уток и ночью при каждом шорохе на дворе соскакивала и подбегала к окну, охраняя собственность. В конце концов, она заявила, что утки жиреют исключительно за счет ее здоровья, и тем подписала птицам смертный приговор.

День казни выдался теплым и солнечным. На синем небе ни облачка, легкий ветер играет пока еще не пыльной зеленью на деревьях. В такой день нужно бросать все домашние дела и бежать в парк, на озеро, в "Детский мир". Нужно радоваться жизни, получать подарки, играть и беззаботно веселиться.

К сожалению, именно в такой замечательный день дед решил казнить уток. Бабушке тоже не отойти. Ей ощипывать уток и готовить мясо к закладке в морозилку.
Дед приготовил свой плотницкий топорик, чурбан и печальное действо началось. Он вытаскивал по одной утке из клетки и на чурбане рубил им топором длинные шеи. Руки деда, топор, чурбан и трава вокруг были забрызганы кровью и залеплены пухом. Утки умирали не сразу. Утиные безголовые тела еще некоторое время хлопали крыльями и дергали лапами. Одно тело даже побежало, из шеи брызгая кровью на траву.

Я от всего этого ужаса спрятался подальше в кусты и сидел там, дрожа и плача без слез и звуков. Утиное мясо есть не стал. Да и у деда оно как-то не пошло.
Так и раздали утиные тушки соседям почти за бесценок.

Пока я отдыхал у бабушки в Ташкенте, с пользой для здоровья и умственного развития посещая парки, базары и магазины игрушек, в Ангрене за домом дорожники наконец отсыпали и заасфальтировали приличную дорогу, отрыли канавы для ливневой канализации. Но закончить к моему приезду не успели и пока просто выложили бетонные лотки, чтобы позже сделать арык.

Лотки составили один торцом к другому, но почему-то перевернули. Получился узкий бетонный тоннель с окошечками. Начинающие спелеологи обнаружились немедленно, не устояли и залезли. Ползти трудно, немного страшно, потому что, если выхода с другой стороны не окажется, то придется ползти к входу задом.
Воздух в тоннеле жаркий и сухой. Пахнет пылью, асфальтом и полынью. Сопя, спелеологи продвигаются вперед. Уже пройдена половина пути, когда снаружи доносятся крики: «Они здесь! Гаси мелкоту!»

Старшие мальчишки, пользуясь своей абсолютной безнаказанностью, начинают в щели между лотками и в отверстия по бокам лотков бросать горстями дорожную пыль. Противостоять врагам зажатые внутри тоннеля спелеологи не могут. Остается только сжаться в комочек подальше от отверстий и постараться не задохнуться пылью и не умереть от страха.

Выйти на свет удалось только тогда, когда мучители вдоволь накуражились и убежали.

Летом в Ташкенте (в годы, еще до пересыхания Арала и изменения климата) средняя температура днем обычно держалась около 35 градусов. Воздух был сух и находиться на улице было вполне комфортно. Тем более, что почти весь город был укрыт от солнца широкими кронами больших деревьев. Но для недавно приехавших жителей северных Российских регионов этот замечательный климат все равно представлялся каким-то преддверием ада. Жарища! Сушь! Особенно тяжело жару переносили жители районов новостроек, где деревья еще не поднялись и люди ощущали себя как на раскаленной солнцем сковородке. Конечно, все эти проблемы угнетали только первые год-два. Потом появлялась привычка, а затем и ощущение комфорта от такого климата.

И, тем не менее, изначально в проектах жилых микрорайонов почти везде были заложены обязательные мелкие теплые бассейны для детворы. Проектировщики из Москвы считали, что воды в городе хватит с избытком и на снабжение домов и на бассейны. Впрочем, поначалу, лет 10-15 воды действительно хватало, и в каждом дворе были устроены мелкие теплые «лягушатники». Разумеется, со временем воды, (а наполнялись бассейны из обычного водопровода,) стало не хватать. В каких-то дворах сгнили подававшие воду трубы. Под некоторыми лягушатниками просел грунт и бетон треснул, перестав удерживать воду. И наконец, обычно со второй половины июля бассейны приходилось закрывать из-за обнаружения в воде различных возбудителей кишечных инфекций. Но поначалу все выглядело радужно, дворы напоминали маленькие аквапарки, проблемы были еще далеко.

Дети стазу оценили удобство "лягушатников", и все лето, смолкая только на ночь, над лягушатниками, в фонтанах брызг вспыхивали радуги и жаркий воздух вокруг наполняли несмолкаемые визг и плеск. Мелкое дошкольное и младшее школьное население старательно спасалось от жары.

Но не только мелкоте нравилась нагретая солнцем вода. Водомерки и жуки-плавунцы рассекали гладь бассейна по своим надобностям, ничуть не опасаясь близости детей. Поймать водомерку или плавунца можно было только сачком, но кто же нормальный в бассейн сачок берет? Поэтому жуки чувствовали себя вольготно и безопасно.

В воде бассейнов жили маленькие плавунцы и большие. Маленькие чертили по поверхности замысловатые траектории, собираясь стайками в углах лягушатника. Большие плавали под водой, отталкиваясь задними лапками. Они проносились как торпеды к своим целям и очень ловко уворачивались от наивных пацанов, желавших поймать их рукой.

Вот и пойми, для кого построили лягушатник.

Я, живя на каникулах у бабушки в квартире на 24-м квартале Чиланзара, очень любил лягушатник. Правда, в ее дворе такой бассейн прекратил свою недолгую жизнь уже через год после заселения. Его по какой-то из причин просто перестали наполнять водой. Зато в соседнем дворе лягушатников было сразу два. Один замысловатой формы и глубиной до полуметра принимал вполне больших пловцов, скажем, в возрасте от шести до десяти лет, второй маленький «кружок» предназначался для купания тех, кому заходить на глубину более тридцати сантиметров было категорически запрещено.

Но самые отчаянные купальщики ходили плавать на речку. В глубоком овраге, как по дну мрачного, заросшего кустами ущелья, протекал Бурджар. Через овраг его можно было перейти поверху по переброшенным сдвоенным толстым трубам водопровода. Но это удовольствие не для всех. Трубы висели над оврагом на высоте метров десять и навернуться с них в глиняный склон или в воду было проще простого. Обычные граждане, хватаясь то за корни кустов, то за сердце, сползали вниз к воде, перепрыгивали узкую речку по камням, кочкам и каким-то самодельным мосткам и потом карабкались на кручу с противоположной стороны. Умные и трусливые просто обходили овраг немного в стороне, там, где Бурджар вытекал из проложенных под землей широких бетонных труб.

Если пройти немного от «переправы» по течению за кусты ивняка, то открывалась небольшая заводь. Там тусовались старшие подростки, лихо плавая по заводи на серых оцинкованных ваннах, в мирной жизни предназначенных для купания малышей. Причем, из заводи продолжалось течение по протоке, и теоретически, можно было на ванне доплыть до слияния Бурджара и вполне широкой и даже судоходной (для байдарок и каноэ) реки Бозсу. Ну а там, немного терпения и здравствуй Сыр-Дарья и Аральское море!

Я в географии Узбекистана был не силен и, хоть и не боялся выйти на ванне в Атлантику, но все равно, только раз решился спуститься в овраг к заводи. Кто-то из мальчишек даже дал мне свою ванну в бесплатный прокат. К сожалению, без опыта и тренировки я тут же перевернулся, нахлебался грязной воды и, выбравшись на скользкий берег, поклялся себе никогда больше в овраг не ходить. Кстати сказать, тогда мне было 8 лет и плавать я еще не умел.

В бабушкиной коммуналке в соседней комнате за стенкой жила молодая мать-одиночка с маленькой Настей. Семейная жизнь не удалась. Женщина затаила горькую обиду на всю мужскую половину человечества. Бедную дочку она периодически наказывала только за то, что та играла в садике с мальчиками. Настенька не понимала причин наказания и горько плакала от обиды.

Моя бабушка, воспитавшая троих детей и кучу внуков, пыталась объяснить соседке, что ребенок никакого отношения к ее проблемам не имеет. Настина мама, с высоты своих двадцати с небольшим лет, раздраженно заявляла в ответ: - Вы ничего не понимаете в жизни, Елизавета Васильевна! - и, хлопнув дверью, закрывалась в своей комнате.

В другой комнате жил одинокий высокий мужчина. Когда он приходил с работы, то, как правило, был одет в костюм, а в жару в сорочку с галстуком. Шляп мужчина не носил. Запомнился близко посаженными на длинном лице белесыми глазами с маленькими зрачками. Приходил усталый и неулыбчивый. Почему-то у бабушки не сложились с ним добрососедские отношения. Она его побаивалась и, ворча, называла фашистом. Был ли сосед высланным поволжским немцем, или настоящим бывшим пленным, не захотевшим вернуться? Был ли вообще немцем? Работал ли на стройке инженером или учительствовал в школе я так и не узнал. Через непродолжительное время в коммуналке дед получил отдельную двухкомнатную квартиру и того страшного человека я больше не видел.

Однажды, бабушка в «Детском мире» купила любимому внуку очередную дорогую игрушку. Катер с мотором на батарейках.

Гордый своим катером я ехал в трамвае домой, терпеливо отвечая на назойливые вопросы взрослых пассажиров о технических характеристиках катера. Разглядывая картинку на коробке, я представлял, как катер стремительно острым носом разрезает голубые морские волны, как ревет его мотор и как позади в белой пене смешиваются свежесть моря и сладкий запах бензина.

Понимая, что внуку позарез нужен испытательный полигон для новой игрушки, бабушка разрешила попускать катер в большом лягушатнике в соседнем дворе. Не заходя домой, мы пошли к бассейну. Я быстро скинул сандалии и залез с катером в воду. Диковину тут же обступили пацаны. Каждый хотел подержать или хотя бы потрогать красивую игрушку.

- Дай позырить? А как включается? А винт крутится? – начались просьбы и вопросы.
«Почему все пацаны думают, что они могут без спроса лапать, все, что увидят?» – с тихим возмущением думал я, отводя протянутые руки.

- Вот, если не будете мешать, запущу и позырите.

Купальщики согласились. Катер утробно урча мотором прошел пару кругов по бассейну. Для пущей убедительности испытаний пацаны подняли волну. Катер мужественно справился с непогодой, но когда самые малолетние и бестолковые балбесы начали шлепать руками прямо возле катера, окатывая его водой, капитан остановил представление.

- Хватит, насмотрелись! Мне и так понятно, что катер хороший.

- А еще принесешь запускать?

- Потом принесу, сейчас слишком жарко.

Следующие испытания прошли вечером в безлюдном и тихом бассейне. Катер рассекал черную воду, пугая плавунцов и водомерок. Никто не мешал смотреть на его стремительный бег и мечтать о дальних плаваниях.

Когда тебе шесть лет и приходится ехать в трамвае сидя, немного увидишь в окно, которое начинается там, где заканчивается твой рост. Но, если встать на сиденье, то можно при желании даже высунуть руку в открытую половинку окошка. Иногда я пользовался этой возможностью. Конечно, это было безопасно, конечно, я не мог выпасть из окна ни при каком раскладе событий. Но! Бабушке такое мое легкомысленное поведение в общественном транспорте было все-таки не по душе. Чтобы решить проблему раз и навсегда, она рассказала историю, как один мальчик высунул не просто руку, а всю голову во время движения. Трамвай как на грех проезжал мимо очередного столба. От удара о столб голова оторвалась, а безголовый мальчик упал в салон и умер.

Жуткий рассказ накрепко впечатался в мою память. Мало того, что я не пытался высунуть голову в окно, но даже руку выставлял только чуть-чуть, только пальцы, и те тут же убирал, как только приближался очередной столб.

Может быть, бабушкина смекалка научила меня беречь свою бесценную голову. И, возможно, только поэтому я до сих пор ею пользуюсь.

Как-то, ближе к вечеру, когда солнце уже спряталось за крыши домов, мы с бабушкой возвращались из очередного путешествия по городу.

В Ташкенте с уходом солнца жара спадает, но воздух еще некоторое время остается горячим, хотя и становится постепенно немного влажнее и мягче.

Обычно, наша поездка организуется следующим образом: Мы садимся в трамвай на конечной остановке и едем до следующей конечной. В дороге я смотрю по сторонам и пью приготовленный бабушкой чай из бутылки. Потом мы выходим из своего трамвая и садимся в трамвай другого маршрута. Снова едем до конечной или выходим по пути у какого-нибудь парка или сквера. Если неподалеку есть магазинчик с игрушками, бабушка обязательно покупает мне что-нибудь недорогое, но памятное. Потом едем назад.

Такой вояж занимает с остановками в парках весь день.

Чаю хватает часа на два. Потом мы не пропускаем ни одного автомата с газировкой, ни одной бочки с квасом или морсом. Заключительный этап путешествия самый критический. Трамвай из центра идет около часа. Бабушка устала. Внук извертелся. Морс вышел с потом...

Возле нашей остановки стоит желтая бочка с пивом. Приехавшие с работы мужики обступили оазис и шумно поглощают пенный напиток. К бочке длинный хвост из желающих. Процесс идет медленно. Народ требует отстоя пены.

- Ба, я пить хочу, - ною я, проходя мимо бочки.

- Потерпи, мой хороший. До дома уже недалеко, - уговаривает меня бабушка. - Придем, я тебе холодненького молочка налью.

- Налей внуку пива, не дойдет парень по такой жаре! – громогласно советует очередь.

- Да где же нам очередь выстоять? - осторожно защищается бабушка.

- А кто сказал, что стоять надо? Эй впереди, пропустите женщину с ребенком!

- Путь знает, что мужчины пьют, а то «Молочко-о-о холо-о-одненькое»!
Действительно, стакан холодного пива приводит меня в чувство. Усталости как не бывало.

- Вот видишь, ожил ребенок. А то уморила бы его по жаре-то.

- Но-но! Без вас знаю, как с детьми обращаться! Ишь, поучают! Спасибо, без очереди пропустили, а советов ваших мне не надо.

- Ну бабы пошли! Слова не скажи…

В июле 1968 года мои папа и мама взяли меня в очередное путешествие в Адлер. Я уже вовсю отдыхал у бабушки. Но в один из дней из Ангрена приехали родители и сообщили, что завтра утром едем в аэропорт, а оттуда на самолете летим на Черное море.

Ил-18 из Ташкента до Адлера летел часов шесть. Я сидел у иллюминатора в районе крыла, сосал кислые карамельки «Взлетные», рассматривал слегка закопченные капоты двигателей и очень медленно (ну очень-очень медленно!) уползавшие под крыло желтые пейзажи Ставрополья. Потом заложило уши и самолет, развернувшись над морем, пошел на посадку. Мелькнул пляж, осталось позади скопление маленьких серых крыш. Самолет тряхнуло на бетоне и двигатели громко заорали «Ууу-Аааааа!!!»

Место нашего отдыха было уже хорошо знакомо моим родителям. Домик располагался на улице Красная Горка метрах в двухстах от входа в парк «Южные культуры». Родители туда приехали в третий раз. Меня туда однажды тоже привозили, но тогда я был мал и ничего не запомнил.

Хозяйка дома выделила нам веранду, в которой помещались две кровати и малюсенький столик. Наши чемоданы места не занимали, так как поместились под кроватями.

В одной из комнатушек проживала сама хозяйка, а в другой семья из четырех человек. В той семье отец был военным моряком из Мурманска. Его жена мне не запомнилась, а двое мальчишек изредка составляли мне компанию в играх. У младшего был отличный велосипед с надувными толстенькими шинами и главное, с возможностью ехать накатом под быстрое тиканье трещотки в задней ступице. Велик был уже мал мне и приходилось ездить с коленками враскоряку, но мой «Школьник» еще не был куплен, и я наслаждался общением с современной техникой.
Старший мальчик был уже подростком. Высокий и тощий, немного циганистый лицом и темными волосами. Он был, как и полагается подростку, несколько колюч с родителями, но при этом никогда не переходил черту, за которой начиналась бы демонстрация неуважения. Мальчик учился в художественной школе и рисовал замечательные скетчи. У меня сохранились его рисунки поля битвы, усеянного павшими латниками и мастерски выполненный рисунок мексиканского мачо в пончо, сомбреро и щегольских сапожках на каблуках и при шпорах. Мачо с картинки смотрел на зрителя, то есть на меня, снисходительно и немного отстраненно. Я восхищался и тихо завидовал художнику.

Отдых наш был весьма насыщен впечатлениями. Мы ходили на пляж через парк, стараясь посетить все его удивительные уголки. Собирали с земли недоподобранные другими туристами большие кедровые шишки, плутали по бамбуковой роще и, огибая кактусы, залезали на песчаные тропинки «Мексиканской горки».

А еще я ел просто неограниченно много мороженого «Эскимо» по одиннадцать копеек. В мой маленький желудок легко влезало четыре-пять порций, съеденных с интервалом, необходимым для обнаружения очередного мороженщика и покупки новой порции.

Мама тоже лакомилась Эскимо, а папа предпочитал шашлык с вином или пивом. Иногда мы обедали в столовке на углу парка, недалеко от пляжа. Отец называл столовку «рыгаловкой», но еду там подавали вполне вкусную. Я помню, что там меня кормили борщом и сосиской с картофельным пюре.

В один из дней с утра мы поехали в Сочи. Туда нас донесла «Ракета» на подводных крыльях. Когда мы вошли в салон, я сразу «узнал» знакомый Ил-18. Были похожи и качка сразу после взлета, и знакомый полет на маршруте и даже запах в салоне был какой-то самолетный. Но у «Ракеты», в отличие от Ила, была возможность во время полета над волнами постоять на открытой корме и, прячась от брызг и шума, смотреть на белый бурун, постепенно растекающийся по растревоженной поверхности моря позади судна.

Потоптавшись немного по набережной у Морского вокзала, мы взяли обратный билет. На этот раз плыть нам предстояло на небольшом теплоходе. В море его нещадно, с моей точки зрения, качало на волнах. Меня тошнило, и никакой прелести от этого морского путешествия я не заметил.

Еще мы ездили на Ахун, постояли в беседке, купили на память застывшего в эпоксидной смоле скорпиона. Тогда на гору туристов возили на автобусах без крыши. Пассажиры сидели как в корыте, вертя головами во все стороны. Скорость процессу обозревания красот не мешала, так как автобус по узкой извилистой дороге полз и вверх, и вниз одинаково медленно. Помню, на одном из поворотов водители долго препирались, кто же должен уступить путь, в итоге разъехались под крики «Давай!». «Проходит!», «Левее крути, правее!». Автобусы слегка шоркнулись бортами и разошлись.

А в один из дней мы из Адлерского аэропорта на вертолете Ми-4 полетели на Красную поляну. В полете было очень шумно и интересно. Никаких хайвеев и «Ласточек» тогда даже писатели-фантасты не предполагали и внизу петлял узенький серпантин дороги, а по бокам медленно уходили назад зеленые горы. Серпантином меня было не удивить, но вот обилие зелени в горах воспринималось как нечто избыточно шикарное. В отличие от суровых Ангренских гор, местные выглядели зелеными плюшевыми холмами.

Вместо Красной поляны нам предстала для обозрения деревушка и зеленая полянка вертодрома. Отец попробовал было уговорить нас с мамой на поход до канатки и продолжение восхождения. Но канатка в тот день почему-то не работала и нам порекомендовали ехать назад в Адлер и поторопиться, а то либо билетов на автобус не будет, либо сами автобусы кончатся.

Вниз я ехал в хорошо знакомом мне ПАЗике. Водитель разрешил мне сидеть на капоте на ватном стеганом одеяле и я, пользуясь такой привилегией смотрел вперед и болтал с шофером о том, какой я искушенный спец в поездках на ПАЗиках по горным серпантинам.

Как-то раз, возвращаясь домой из кинотеатра на площади перед входом в парк после который раз уже просмотренного боевика про индейцев с Гойко Митичем, я увидел художника. Он установил треногу с этюдником прямо на обочине дороги. На этюднике закрепил кусок картона и, отрешившись от зевак, набрасывал маслом этюд: В солнечный день, петляя по холмам, к близким горам убегает дорога. Вдоль дороги сочными пятнами оттенков зеленого разбросаны сады. Сквозь зелень садов проглядывают серые и красные крыши. Небо над дорогой, садами и ближними холмами там и сям протыкают темные остроконечные пики кипарисов.

Я зачарованно наблюдал рождение шедевра. Живописец в заляпанном разноцветными пятнами переднике долго смешивал на палитре оттенки зеленого, подбирая нужный. Наконец он удовлетворенно кивал, как будто соглашаясь сам с собой, брал кистью краску и клал аккуратный мазок на картон. Дальнее дерево, до этого просто темное пятно, оживало. На него упал солнечный свет.

- Похоже, - сказал кто-то из случайных зрителей.

Художник слегка обернулся на зрителей и чуть заметно улыбнулся.

С закатом солнца на Красную Горку опускалась влажная беспокойная южная ночь и над темной листвой кустов живой изгороди появлялись светляки. Они как маленькие светящиеся атомы в черноте космоса вили свои замысловатые петли, то вспыхивая ярче, то угасая и становясь почти полностью невидимыми. В темноте мягкий фосфорический свет светляков и неосязаемое легкое свечение космоса сливались воедино, размывая границу неба и земли.

Если поймать светлячка, то на поверку это окажется невзрачный коричневатый маленький жучок. Брюшко, которое только что светилось волшебным светом, уже не светится. Чудо живого броуновского движения исчезло.

Пока мальчишки ловят светлячков, взрослые сидят за столом под виноградом, пьют вечернее красное и делятся воспоминаниями о своих временных малых родинах и о новых впечатлениях от отдыха.

Ангренские горы по весне превращаются из блекло-коричневых в ярко-зеленые. Их склоны и даже вершины покрываются бурным разнотравьем и буйным разноцветьем. Растениям нужно успеть совершить еще один цикл жизни, пока в родниках и саях есть вода, пока тонкая почва еще не иссушена летним солнцем. Пройдут какие-то три месяца и зеленые склоны превратятся в желто-бурые, а зелень останется лишь в расщелинах и ущельях. Но пока все только набирает силу, распускается и расцветает! Нужно быть академиком от ботаники, чтобы знать все названия и особенности, прелести и опасности горных растений!

Из цветов, известных не только академикам, в изобилии растут ромашки, колокольчики, васильки, цикорий и эремурус. Но еще десятки розовых, желтых и синих цветов покрывают нетоптанные пока склоны. А уж трав! Все это великолепие источает пряные, сладкие, горькие, мятные запахи. Голова кружится от свежести воздуха и ароматов цветов. Хочется все перенюхать и перепробовать!

Как-то, родители с друзьями устроили выезд в горы, с восхождением на вершину и пикником возле родника на полянке. Было много детей примерно одного со мной возраста. Мы бегали в траве, собирая своим мамам пестрые букеты. Утром следующего дня мама вскрикнула, увидев меня. Мое лицо опухло, покрылось сыпью и волдырями. Глаза покраснели и превратились в глубокие щелочки.

Пожилой доктор в местной поликлинике сразу все понял:

- А! Цветы в горах нюхал?

Я согласно кивнул.

Доктор прописал мне промывать глаза зеленым чаем, пить побольше зеленого чая, делать на волдыри примочки из зеленого чая. А впредь к горным цветам относиться осторожнее. Или, хотя бы, не нюхать и не рвать некоторые из них.

Идя домой, мама недоумевала: - У этих узбеков вся жизнь вокруг зеленого чая. Они другого и не знают.

Несмотря на простоту лечения чаем, мне хватило всего двух дней для полного выздоровления.

Мой отец никогда не был замечен в пристрастии к рыбалке. Он был в этом вопросе подкован лишь теоретически. В Челябинске с братом Виктором и друзьями иногда лавливал на озере Смольное чебаков. Но основной интерес в той рыбалке заключался в последующем пикнике.

В Ангрене рыбного озера не оказалось, а ловить рыбу в реке что-то не тянуло. Коллеги, знающие местную фауну, ловить рыбу не советовали. Мол, в Ангрене водятся только «маринки», а их лучше не ловить вообще.

Маринки красивые, стремительные под стать горной воде. У них блестящее серое тельце и прозрачные плавники. Ловят их на хлеб, на червя, на все съедобное. Но рыбачат на них только самые смелые и, главное, знающие любители рыбы. Маринка при неосторожной чистке перед приготовлением, если задет желчный пузырь, становится абсолютно несъедобной. Ядовитая желчь из малюсенького пузыря моментально растекается по мясу. Отравиться такой рыбой проще простого. Такая вот защита от рыбаков.

С вечера мы приготовили удочки, наживку, еду. Решили взять с собой маму, чтобы было кому охранять пойманную рыбу. Вероятно, это я упросил потратить выходной на необычное развлечение. Родители, скорее всего, и не собирались есть будущий обильный улов. Ну, или может быть, думали скормить его нашей кошке Пуське.
 Полдня мы с отцом прыгали по мокрым камням, выбирая место с достаточно голодными и глупыми маринками. К счастью для рыбы и рыбаков, клева не было. Все остались живы!

В одну из поездок в Ташкент меня с отцом пригласил его коллега и товарищ Лонгин Шестеряков. Кем работал Лонгин я не знаю. Но до того, как стал жить в Ангрене, какое-то время проработал в Алжире инженером на стройке. Алжирская жизнь подарила ему двух прекрасных сыновей, а тамошняя работа вылилась в замечательную, песчаного цвета, «Волгу ГАЗ-21». Шестеряковы в Ангрене проживали в Старом городе в доме неподалеку от того дома-гостиницы, в котором мы провели первое время по приезду в Ангрен. Дом Шестеряковых был большой, трехкомнатный и с большой круглой печью, бока которой выходили секторами в каждую комнату. Двор, как и в нашей гостинице был полностью заасфальтирован и по периметру засажен большими плодовыми деревьями.

Ну так вот, в Ташкент мы поехали просто «прошвырнуться по магазинам. Лонгин рулил, отец сидел рядом, а трое пацанов свободно разместились на заднем диване.
Помимо традиционного для посещения ЦУМа заехали на «Тезиковку». Шестериковским пацанам многое нужно было для рыбок. Сухой корм, живые дафнии, фильтры и т.д., и т.п. Я попал на птичий рынок первый раз в жизни и мне сразу тоже понадобились рыбки. Минут пять нытья, и я стал обладателем новенького шарообразного аквариума сразу со всеми полагающимися механизмами, кормами и обстановкой. Для начала купили несколько рыбешек гуппи. А через какое-то время Шестеряковы поделились парочкой скалярий.

Аквариум лег дополнительной обузой на мамины плечи. Это ей пришлось его регулярно чистить, кормить лавинообразно размножавшихся рыб, рассовывать по знакомым появлявшееся потомство. Через пару лет маме это удовольствие окончательно надоело и аквариум продали кому-то из друзей. Вместе с рыбками, литками, водорослями и прочая, и прочая, и прочая.

Там же на Тезиковском птичьем рынке в другой приезд я выпросил купить волнистых попугайчиков. Я живо представлял себе, как буду учить их разговаривать. И вообще, интересно же держать дома пестрых птичек!

Мама пыталась отговорить сына от необдуманного шага, но папа меня поддержал. Видно, сам не наигрался в детстве. Мама сдалась.

Купили двух чудных волнистых попугайчиков. Синего самца и зеленую самочку. Самца назвали Пашкой, а самочку Машкой.

Я учил их разговаривать целую неделю. Попугайчики не заговорили, и я потерял интерес. Дальнейшие заботы по прокорму попугаев, уборке клетки, обеспечению водой и зеленью опять, как и в случае с рыбками, легли на мамины плечи.
Мама справлялась несколько лет. Попугаи громко чирикали, летали по клетке, сорили на пол шелухой семечек. В 1970 году попугаи вместе с нами переехали в Ташкент. Зимой клетка стояла в «зале», а летом ее выставляли в затененное место на террасе (которую мы называли верандой).

Жили Пашка с Машкой дружно, ухаживали друг за другом, решетчатая тюрьма казалась им раем в шалаше. Пашка старался сидеть на жердочке непременно рядом с любимой, чистил ей перышки, что-то тихо чирикал ей на ухо. Машка закрывала глаза и млела от счастья.

Когда им сделали фанерный домик, стали появляться птенцы. Они быстро вырастали и превращались в шумную ватагу волнистых сорванцов. В клетке становилось слишком тесно, и папа относил поросль в зоомагазин.

Но однажды папа уехал в длительную командировку, а у мамы заболела моя младшая сестра Лена. Маме просто некогда было разорваться на несколько фронтов. Когда папа вернулся, он заглянул на веранду, навестить попугаев и вдруг забегал из веранды на кухню и обратно. Зашумел водой из крана. Потом зашел в комнату и пустым голосом сказал: «Пашка умер…».

В клетке сидела на жердочке нахохлившаяся Машка. Я, которого назначили смотреть за попугаями, был увлечен своими кружками и секциями и про попугаев забыл. Я перестал наливать им воду и давать зелень. Мама лечила дочь. Пашка сначала громко чирикал, призывая людей на помощь. Никто не пришел. Пашка стал меньше есть и пить, чтобы поддержать любимую. Потом вода совсем кончилась. Пашка ослабел и умер.

Машку спас папа. Но даже, когда самочка немного отошла от пережитого, она не смогла летать и чирикать. Машку отнесли в зоомагазин. Бесплатно. Папа не хотел увидеть, как Машка умрет.

Когда взрослые смотрят на своих детей, то те кажутся взрослым наивнее, неосведомленнее во взрослых вопросах, чем есть в реальности. На самом же деле дети – это маленькие копии взрослых, отличающиеся лишь уровнем и качеством приобретенного жизненного опыта. Например, с точки зрения большинства взрослых, вопросами пола, половых взаимоотношений и половой жизни дети должны начинать интересоваться лет с шестнадцати, а лучше всего -  после окончания института. С этим очень трудно согласиться. Например, меня и моих друзей пол и связанные с ним особенности поведения начали интересовать еще со времени детского сада.
Мальчики, еще не зная зачем они это делают, и рискуя напороться на наказание от воспитательницы, ухитрялись подглядывать за девочками, когда те сидели на горшках в туалете. Я украдкой старался разглядеть переодевающуюся девочку у бассейна, которую родители укрывали полотенцем, но щелочка осталась. Во дворе среди мелкоты имели бурный успех мои выдуманные рассказы про постройку в детском саду пещеры из ватных матрасов, в которой происходили удивительные приключения воспитанников и обязательно с эротическим подтекстом.

Тот детский эротизм был совершенно оторван от секса, и даже просто намеков на секс. До этого мы еще не доросли ни физически, ни гормонально, ни эмоционально. Это был эротизм купидонов. Чистый и незамутненный. Но, если захотеть, то со стороны можно было бы увидеть мно-о-о-о-гое! И прилепить на любого из нас ярлык окончательно испорченного похотливого исчадия. Впрочем, некоторые из моих тогдашних шести-семилетних друзей претерпели гонения и наказания и углом, и рукой и даже ремнем. Меня не наказывали просто потому, что я уже знал от друзей как это опасно и старался не откровенничать и не попадаться.

Однажды, друг Колька с четвертого этажа заговорщически пригласил меня к себе домой посмотреть нечто удивительное и запретное.

- Ты гандоны видел?

- Какие гандоны? – не понял я гулкого как удар гонга слова.

- Ну гандоны! У твоих родителей нет, что ли? - Колька покрутил в воздухе пальцами, пытаясь объяснить, что же такое гандоны.

- Ну, их взрослые используют, когда детей делают. У меня сейчас дома никого нет. Пойдем, покажу, - великодушно пригласил он.

Как делают детей, я догадывался весьма смутно. Как-то по-особому целуются или еще как-то?

Обстановка Колькиной квартиры богатством не отличалась. В спальне стоял шифоньер, полутораспальная кровать и огромный сундук. Колька с видом знатока пошел к кровати.

- Смотри, - сказал он и приподнял край матраца, - Это - гандоны!
На панцирной сетке в изобилии лежали бумажные пакетики с круглыми таблетками внутри. По две таблетки на пакетик. Надпись на пакетиках гласила: «Изделие №2».

- А как их взрослые используют? – я никак не ожидал увидеть такие невзрачные пакетики.

- Сейчас покажу, - ответил Колька и разорвал один пакетик. Запахло тальком и резиной.

Колька извлек наружу тонкую резиновую мембрану с бубликом по краю. Двумя пальцами он взялся за мембрану и потряс ею в воздухе. Мембрана оказалась хитро скрученным мешочком из тонкой резины.

- Теперь гандон надевают. Хочешь померить?

Я в нерешительности пожал плечами. Откуда я знал, куда надевают гандон?
Колька ухмыльнулся и сказал: - На пипиську надевают.

Он стянул штаны и надел себе презерватив. Резиновый мешок безвольно повис на маленькой пипиське.

Мне стало неловко. Примерять гандон не хотелось.

- А дальше что? – спросил я.

- Я пока не знаю, у родителей этих гандонов навалом, даже в сундуке куча. Отец сказал, потом расскажет, когда вырасту.

Тайна изготовления детей пока осталась тайной.

Кстати, о тогдашних презервативах. Несмотря на их неказистость непрочность, невзрачный серый пакетик с казенной маскирующей надписью, использование в упаковке талька вместо нынешней силиконовой смазки, нередко в аптеках возникал дефицит этих нужных средств. При появлении в продаже люди запасались презервативами всерьез и надолго. Колькин отец работал на карьерном самосвале и, может быть, им в карьерный аптечный киоск, только для своих, завезли дефицит. Вот он и хапнул от души.

Многие хорошо сохранившиеся учебники и просто детские книги, которые в свое время читала моя двоюродная сестра Наташа, постепенно перешли в мое пользование. Наташа была очень аккуратной девочкой и состояние книг было превосходным. Ни помарок, ни помятостей, ни потертостей. Первой книгой, с которой я начал знакомство с миром литературы, был Букварь издания 1962-го или 1963-го года. Иллюстратор старого Наташиного букваря постарался. Там все персонажи, сценки и вещи были изображены предельно реально, без этого новомодного, что «художник так видит». Ребенок, изучая буквы не должен был отвлекаться на разгадывание изобразительных ребусов, вошедших в моду в 70-е. Например, он очень детально изобразил, как устроена модель самолета (который построим сами, понесемся над лесами) с резиновым мотором. По картинке можно было запросто сделать реальный резиномоторный самолет. Требовались лишь умение немного работать лобзиком и плоскогубцами и посильная помощь знакомого с предметом взрослого.

У меня ни первого, ни второго в наличии не оказалось и поэтому пришлось лепить мой самолет из того, что было. Вместо тонких реечек и кальки для постройки я использовал картон от обувной коробки, для шасси и частей мотора пригодились детальки от конструктора, вместо отсутствующей венгерки - резинка от маминой бигудюшки. На изготовление самолета ушло два ребенко-часа.
В сопровождении наблюдателей, советчиков и болельщиков я торжественно вынес самолет за дом на пустынную асфальтовую дорогу. Туго закрутил резинку. Самолет был готов к стремительному взлету и удерживался только пальцем, стопорящим пропеллер.

Зеваки опасливо попятились.

- Отпускай!!!

Я резко убрал палец. Самолет отчаянно пожужжал пару секунд малюсеньким картонным пропеллерчиком и замер, не сдвинувшись и на миллиметр.

- А че не полетел-то? – спросил голос из толпы.

- Резинка слабая, - с сожалением ответил авиаконструктор, - Другой раз полетит.
Спустя лет пять, я построил еще один самолет. На это раз с ракетным двигателем. Но об этом ракетоплане немного позже.

Шпионская романтика, способность наблюдать за происходящим, оставаясь невидимым! Кто из мальчишек прошел мимо таких увлечений? А какой современный шпион обходится без технических средств?

Однажды, играя с пацанами в разведчиков, я слепил из пластилина простой перископ с одним зеркалом для заглядывания за угол дома. Весь день пробегал с перископом, удивляя друзей смелостью идеи и неожиданностью простого решения сложной проблемы. Вскоре перископ измялся, а зеркальце замазалось пластилином и пылью так, что даже, если бы враг смотрел в объектив перископа с другой стороны, то и тогда, вряд ли можно было бы его разглядеть.

Продолжение борьбы с невидимым врагом требовало немедленной модернизации оборудования!

Новинкой заинтересовалась мама. Решили делать двухзеркальный перископ. Таким за угол не заглянешь, но можно безопасно и скрытно вести наблюдение из канав и сухих арыков.

Новый картонный перископ с зеркалами от пудрениц получился на славу! Вот только игра в шпионов уже закончилась, и весь двор переключился на постройку квартир из кирпича, который доверчивые строители оставили без присмотра на пустыре за домом.

Почему строители бывают доверчивые и как дети могут строить квартиры из кирпича? Все сложное с первого взгляда оказывается простым при детальном рассмотрении.

За нашим домом на пустыре наметили стройку нового корпуса городской больницы. Грейдеры расчистили площадку, экскаваторы вырыли первые траншеи, грузовики привезли, а грузчики выгрузили и аккуратно сложили «елочкой» штабеля красного кирпича. Потом наступило воскресенье. Погода была замечательная! Тепло и сухо. Детей во дворе, окруженном пятью четырех-подъездными домами было не менее сотни. Кому-то из них пришла идея построить на пустыре неподалеку от настоящей стройплощадки свои «домики».

В итоге количество кирпичных затейливых квартир, которые просто выкладывались на земле в один, два или три кирпича в высоту, начало расти в геометрической прогрессии. Когда новые каменные джунгли были готовы, в них поселились девочки с куклами и посудкой, новые семьи стали общаться, ходить друг к другу в гости и покупать в магазинах за листики, изображавшие бумажные деньги, камешки и палочки, изображавшие продовольственные и промтовары.
С заходом солнца и игра угасла.

Утром по пустырю среди кирпичных руин бегал безутешный прораб. Орал и изрыгал проклятия в сторону жителей-родителей не остановивших своих чад. Потом пришли рабочие с носилками и за целый день работы собрали и сложили в разоренные ёлочки так быстро растащенные маленькими ручонками кирпичи.

В июне кусок территории завода ЖБИ, где в конторе работала моя мама, из просто пустыря превратился в васильковое поле. Васильки расцвели все сразу и так густо, словно их кто-то специально здесь посеял, не жалея сил и семян. Если присесть пониже, так, чтобы глаза оказались на уровне цветов, то казалось, что в пустыре как в зеркале отразилось васильковое небо, только гораздо синее и веселее настоящего.

Я нарвал букет и принес кусочек василькового неба маме в отдел.

- Спасибо, сынуля, - сказала мама, - А то что-то давно никто из мужчин мне цветов не дарил.

«Вырасту, стану мужчиной, буду все время дарить маме цветы», - решил я тогда. Но потом вырос, и даже стал мужчиной, но цветы маме дарил только по праздникам, и только одновременно со страной и всем прогрессивным человечеством.

Я учился в первом классе, и иногда в хорошую погоду, учительница первая моя Нина Вениаминовна (Витаминовна) выводила класс на прогулку. Мы шли попарно, держась за руки с теми, с кем сидели за одной партой. Иногда ходили к Обелиску, иногда в сквер с памятником горняку Чекрызову. А иногда за город, благо граница города и предгорий была всего метрах в трехстах от школы. По правде сказать, без Нины Витаминовны мы бегали самостоятельно куда дальше, причем за руки друг друга не держали, так как руки, как правило, были заняты прутами-саблями, лопатами или поджигами.

В конце сентября 1968-го года, незадолго до того, как зарядят бесконечные нудные осенние дожди, наша молодая учительница вывела своих новых первоклашек за город в недостроенный парк.

Тихо в парке. Воздух свеж и прозрачен. Невысокие молодые деревья пока еще одеты в желтеющую листву. И только джуда, как будто противясь очевидному приходу осени, по-прежнему зелена.

Матовые светло-зеленые с голубизной листья и ягоды нежно ласкает сентябрьское совсем нежаркое солнце. Джуда в парке повсюду. Из всех плодовых деревьев это самое неприхотливое, не требующее совершенно никакого ухода.

Вкус небольших продолговатых плодов необычен. Внутри, под почти бумажной сухой оранжевой кожицей, косточка и сладкий белый порошок. Он сильно вяжет. Считается, что джуда отличное средство от сердечных болезней и очень полезна старикам. Старикам и сердечникам полезна тишина и свежий воздух, но и в необычных ягодах вероятно тоже что-то есть.

Когда поешь джуды, приходится потом долго вылизывать из закоулков рта остатки порошка. Язык не слушается, и щеки изнутри ощущаются какими-то фанерными.
Конечно, первым делом мои одноклассники в парке нарвали и наелись джуды. Очень скоро веселые крики стихли. Народ занят собственными ртами. Значит, экскурсия достигла своей цели, сердечная мышца учащихся укрепилась, и пора возвращаться в школу.

Учась в начальных классах я самостоятельно ходил в школу и самостоятельно приходил домой. Родителям некогда было меня провожать, да и не принято было это. Мальчиков и девочек никто на улице не воровал, а машин по дороге в школу встречалось настолько мало, что их влиянием на безопасность можно было пренебречь. Например, у меня до школы было примерно с километр пути, а кто-то жил еще дальше. И ничего. Считалось нормой – взрослые идут на работу, дети идут в школу. Все ответственные и никого не надо ни подгонять, ни окружать избыточной заботой. Повесили тебе на шею на трусяной резинке ключ от квартиры, вот ты и полноценный член общества со своими работой и домом.

По возвращении из школы, обычно, я отыскивал в холодильнике кастрюльку с супом или кашей, иногда с охотой, иногда без поглощал свой обед, по возможности быстро старался сделать уроки и до прихода родителей играл во дворе или катался на велике. Любое отступление от этого алгоритма влекло за собой сокращение времени игр или катания. Вечером приходили родители, мама печально смотрела на результаты моих трудов, мы переписывали, переклеивали, пересчитывали. Потом мы ужинали, и я ложился спать.

Однажды, погода для гуляния не годилась. Было серо, дождливо, ветрено. Зайдя в дом, я снял мокрое пальто и прошлепал на кухню узнать, что сегодня в кастрюльке? В холодильнике оказались щи. Разогревать, а тем более есть щи не хотелось. Конечно, если бы в кастрюльке был грибной суп, тогда - да! А то, щи какие-то... Вот бы пирожков с вишней или бабушкиных блинчиков сейчас!

Впрочем, времени до родителей было навалом, на гулянии можно было сэкономить часа два. На что бы их потратить? А если попробовать самому нажарить блинов? Все есть, масло есть, яйца есть, мука – пожалуйста!

Я намешал тесто, нажарил блинов и наелся. Блины получились немного жестковатые, но все равно вкусные. Бабушкиного мастерства достичь не удалось, но что можно ожидать от семилетнего повара?

Вечером мама огорчилась тому, что суп остался нетронутым, и очень удивилась тому, что сын наделал блинов.

- У нас ведь муки дома нет, ты где взял?

- Как же нет? Вот, в кульке стоит, - я показал муку.

Мама заулыбалась: - Блины-то вкусные получились?

- Да! - с гордостью за себя ответил я.

- Так ведь это и не мука вовсе, а крахмал. Ты крахмальных блинов нажарил.

Я не расстроился из-за своей оплошности. Блины не главное. Главное – технология!

Возвращаюсь к теме школьных любовей в младших классах. Так уж сложилось среди взрослых, что кого-то влюбленность их малолетних чад умиляет, других возмущает. По крайней мере, никто не остается равнодушным. А всего-то потому, что взрослые уже имеют опыт проб и ошибок и в соответствии со знаком своего опыта, хотят либо порадоваться за своего ребенка, либо предостеречь его от рокового шага. И все советуют, предупреждают, рекомендуют. И никто не думает, что ребенку в его первой любви всего-то и надо, чтобы его оставили в покое наедине со своими мечтами, переживаниями, а возможно и обидами. Это его, и ничей еще, бесценный жизненный опыт. Ненужные советы и рекомендации только разрушают способность сделать из опыта правильные выводы. Неумные родители прививают своему опекаемому чаду мысль, что сам он - ничто, пустое место. И только мама или папа (что, кстати, намного реже) может разобраться в жизненных хитросплетениях и выдать правильную и точную инструкцию, ведущую к счастливой жизни.
Не помню, вмешивались ли мои родители в мою малолетнюю личную жизнь. Вероятно, я углубленный в свои переживания просто не воспринимал их обидных подтруниваний и советов. Но в мою взрослую жизнь пытались влезть постоянно и очень настойчиво. Приходилось отбиваться… К этому я вернусь много позже.

В моем первом классе училась девочка, Оля Маркина, родители которой приехали из Москвы и потом вскоре туда и вернулись. Оля проучилась у нас всего год. Внешне она была похожа на аккуратно одетую куклу. Всегда в выглаженном форменном платье, с чистым фартуком, в подтянутых без складочек чулках и с большими белыми бантами, которые ей завязывали и в будни, и в праздники. Но самое главное в Оле было не это. Оля училась лучше всех. Красивее всех писала в прописях, лучше всех с выражением читала в букваре и быстрее всех решала примеры по арифметике. Почти все мальчики класса были, кто тайно, а кто явно, влюблены в Олю. Я был влюблен тайно. И поэтому страдал от любви куда сильнее, чем те счастливчики, кто выражал свое внимание непосредственно и открыто, то слегка дернув за бант, то поддев ногой ее портфельчик.

Я как Пьеро закатывал печальные глаза и думал свою сладко-горькую думу: «Какая удивительная девочка Оля Маркина! Она красивее и умнее всех в первом классе. Она так красиво пишет в прописях и так здорово с выражением читает стихи!»
На день Красной Армии и Военно-Морского флота 23-го Февраля Оля ничего мне не подарила. Наверно не догадывалась о моих чувствах (хотя и сидела на соседней парте). Смешную книжку про приключения ленивого кота она подарила Сашке Саладьеву. Сашка, похожий на молодого Пушкина, значения книжке не придал. В отличие от того Пушкина Сашка читал не очень и книжками мало интересовался. Девочка, которая была влюблена в меня, подарила мне шикарную ручку из прозрачного розового оргстекла. Это была реально дорогая ручка, и девочка, наверно, надеялась, что я буду писать этой ручкой и думать о ней. А я, влюбленный балбес, предложил Сашке поменяться подарками, и он с радостью согласился. Еще бы, такая редкая ручка! А вот книжку я поначалу читал с особым пиететом, а потом пришло-таки осознание, что дарено не мне, и это не знак внимания возлюбленной, а просто результат моей изворотливости и пренебрежения чувствами той влюбленной девочки. Когда я это понял, книжка как-то сама собой куда-то делась. Наверно отдал кому-нибудь из своих друзей, да так и забыл забрать.

На 8 Марта почти все мальчики собрались подарить подарки Оле. Но Нина Вениаминовна, наша классная руководительница, сама распределила, кто кому дарит, чтобы остальным девочкам не было обидно. Мне выпало дарить не Оле, но я все равно тайком подложил ей в парту свой подарок - маленького пупсика в ванночке.

Летом Оля уехала.

«А теперь Оля уехала в Москву… Ну почему Москве вечно везет? Там учатся такие удивительные девочки! И вообще, все вечно говорят про Москву. А мне-то что теперь делать? Как жить без Оли? Ведь я же люблю ее?» - Я сидел под кустом живой изгороди возле бабушкиного дома и страдал. От печальных мыслей, на глаза наворачивались слезы. Было очень-очень жаль себя.

Моим родителям и их друзьям в то время было всего-то по тридцать лет плюс-минус. Поэтому, естественным образом периодически организовывались поездки на природу и шумные пикники. В один из дней человек десять взрослых, плюс пяток детей на фургоне-техничке ГАЗ-51 выехали на пикник в тихое место среди таловых кустов возле вечно беспокойной горной речки. Первым делом разложили на застеленную землю закуски и выпивку. Расселись вокруг, и начался пир!

Малолетним детям разрешили брать «со стола» все, что хочешь, только ради всего святого не трогать стаканы и бутылки.

Через час, заглушая шум речки, над предгорьями широко разлетелось не очень стройное многоголосье про славное море и про орла степного.

Песня не осталась безнаказанной. Неожиданно из-за кустов на тощей рыжей лошади выскочил уже весьма немолодой джигит и, вспоминая русские слова, заявил, что он здесь хозяин и по этому праву требует, чтобы и ему налили сто грамм. Просьбу немедленно удовлетворили, и джигит исчез в зелени.

Но, видимо, легкая добыча раззадорила начальника кустов, и он появился снова. Ему налили. Он исчез и приехал снова. Еще налили.

Когда, едва державшийся в седле джигит приехал в очередной раз, из-за стола встали мужчины, тоже не совсем трезвые, и, не стесняясь возможного межнационального конфликта, вежливым матом объяснили, куда пришельцу следует ехать.

Начальник кустов растворился, и пир с песнями продолжался до вечера уже без помех.

Я уже писал про дорогу от дома в школу и про то, что взрослые крайне редко водили детей за ручку и таскали за них портфели. Теперь немного географии.
Путь от дома до школы проходил вокруг недостроенного пустынного сквера. По генеральному плану застройки города на месте этого пустыря должен был раскинуться парк с асфальтовыми дорожками, скамейками, искусственным освещением. Но, как нередко бывало, планы поменялись, и строители успели лишь накатать дорожки да разложить бетонные столбы. Канавы, вырытые для ливневой канализации и поливных труб, со временем оплыли и превратились с мини овражки, исчеркавшие собой весь недосквер. Вместо деревьев и цветов на каменистом грунте обильно росли только кустики перекати-поля. По осени они высыхали, отрывались от корней и сбивались в большие кучи, которые мы использовали для строительства недолговечных «штабов», а потом с удовольствием поджигали. Понятное дело, что ни одного квадратного метра пустыря не осталось не пройденного и не исследованного. В лежащих на земле бетонных столбах, прятались особо ценные образцы руды, найденные на угольной куче возле котельной. В канавах сделаны огневые точки на случай танкового вторжения фашистов. Дорожки, покрытые тонким растрескавшимся асфальтом, изъезжены вдоль и поперек на велосипеде.
Зимой, с первым снегом, такой знакомый с лета сквер внезапно изменился. Вместо столбов поперек белого поля появились беспорядочно разбросанные длинные сугробчики. Канавы, скрылись под снегом и превратились в неглубокие пологие впадины. Дорожки исчезли в снежном лабиринте.

- Дима, иди в школу только по дороге. По скверу не ходи. Там все раскисло, - утром перед школой мама пыталась меня вразумить.

Я вышел на улицу, встретил друга Сашку и, конечно, мы решили для интереса пойти напрямую, через сквер.

На середине пути дорогу нам пересекла канава, замаскированная снегом под безобидное углубление. Но нас не проведешь! Сашка разбежался и легко перепрыгнул опасную канаву. Я разбежался следом. Но, то ли скорости не хватило, то ли ранец оказался тяжел, но нога на другой стороне не нашла ровной поверхности и, соскользнув вниз, я оказался стоящим по колено в ледяной воде. Вода сразу противно заполнила резиновые сапожки, пропитав ставшие вмиг бесполезными шерстяные носки. Сашка помог выбраться, но как идти в класс в мокрых сапогах?

- Я домой пойду, переоденусь, скажешь в классе, что я промок.

- Конечно! А если хочешь, я тебя до дома провожу, а потом пойду в школу и расскажу про нас, - с готовностью предложил помощь Сашка.

Мы весело вернулись ко мне домой. Я остался, так как мамы дома нет, а где взять сухие носки было неизвестно. Сашка убежал в школу. На следующий день в школе мне, хорошо отдохнувшему, учительница даже посочувствовала и персонально объяснила прошлые уроки, а на-дом дополнительно ничего задавать не стала.

Когда я вполне освоился со школьной программой, и маме немного полегчало, оказалось, что у меня стало подозрительно много свободного времени. Это время я с чистой совестью бесцельно тратил на катание на велике и лазание по угольным кучам в поисках красивой «руды». Но, ребенок должен заниматься чем-нибудь полезным в свое свободное время! Вообще-то, довольно странное утверждение, ведь свободное время, оно и есть свободное. Хотя,… родителям, обычно, виднее. В моем случае родительское желание занять свое чадо на все двадцать четыре часа не оказалось разрушительным для детской психики, потому что занятие, которое мама выбрала для меня, было мое любимое занятие – рисование.

Изостудия располагалась в торцевой части подвала в соседнем жилом доме. Она состояла из двух больших комнат и двух маленьких кладовок для реквизита и материалов. Возле окон стояли мольберты, а вдоль стен столы с натюрмортами и гипсовыми слепками на фоне кусков цветной ткани. Художники, в основном юные, старательно рисовали карандашами кувшины и яблоки. Ребята постарше трудились над акварелями, изображавшими горные пейзажи.

На первое занятие я принес с собой самые лучшие свои рисунки: карьерный «БелАЗ» и парад на День Победы. БелАЗ был нарисован на фоне дома и легко доставал до второго этажа. Сосед иногда приезжал на таком домой и этот желтый Белазище несколько часов господствовал над пустырем возле дома. Парад, даже в черно-белом изображении, впечатлял танками и огромными ракетами, грозно ползущими на фоне Кремлевских стен и башен. В небе летели реактивные самолеты. Выше всех летела ракета с космонавтом.

Руководитель изостудии внимательно рассмотрел рисунки.
- Рисуешь ты неплохо для своего возраста, - он оценивающе посмотрел на меня, - Сколько тебе лет?

- Восемь, Я во второй класс хожу.

- Но ты рисуешь плоско, а здесь научишься рисовать объемно, - непонятно продолжил руководитель, - Пусть мама идет домой, а ты немного поработаешь для начала. - Мамочка, Вы идите. Мальчик сам придет через час.

Оказывается, настоящие художники совсем по-другому держат карандаш. Рисуют они на бумаге, которую прикалывают к мольберту кнопками. К сожалению, настоящие художники не рисуют то, что они хотят, например, танки и самолеты, а рисуют неподвижные кувшины с тенью или гипсовые шары на фоне гипсовых пирамид.
Чтобы стать настоящим художником, нужно хотеть рисовать ради самого рисования. Из меня художник не получился потому, что я с удовольствием рисовал только то, что мне было интересно, а в изостудию ходил, чтобы не расстраивать маму. Я научился изображать все эти кувшины и шары. Но, когда вырос, рисовал только стенгазеты, "Боевые листки" и "Молнии".

В упомянутом выше отделе игрушек (в котором был приобретен паровозик Piko) на верхней полке лежала красивая коробка с набором материалов для изготовления кордовой модели самолета. На крышке рисунок самолета в полете, чем-то похожий на картинку из букваря с буквой С:
«Самолет построим сами,
Понесемся над лесами.»

Мне очень захотелось сделать такой самолет. Как его делать, я знал лишь очень приблизительно. Думал, что там набор готовых деталей, которые клеем надо склеить по инструкции на манер немецких пластмассовых копий самолетов, пару которых я уже собрал. В общем, в магазине будущая работа по постройке самолета не выглядела очень трудной.

- А ты точно сможешь его сделать? – поинтересовался папа, доставая деньги. (Как сейчас помню, набор стоил всего 90 копеек).

- Конечно, - смело ответил я. Не может быть, чтобы кордовую модель делать было сложнее, чем склеивать пластмассовый самолетик.
Дома, когда открыли коробку, там оказались досочки, реечки, медная трубочка, моток тонкой проволоки. Что со всем этим делать? Даже выпилить по начерченным линиям не получится. Нужен лобзик, а дома лобзика нет.

- Пап, а что с этой трубочкой делать?

- Я не знаю, ты же сказал умеешь, - быстро отделался папа. Папа у меня был добрый, веселый, компанейский. Но в плане что-то сделать своими руками, в своего отца не пошел. Если что-то и делал по ремонту дома или техники, то только после долгих и настойчивых маминых уговоров. При этом у него обязательно сильно портилось настроение, на нервной почве мог даже открыться понос. Правда, почти всегда, в конечном счете, с маминой помощью и под ее чутким техническим руководством, у них получалось и полы покрасить, и обои поклеить и виноградник поставить. Но вот с моделью самолета фокус не удался.

Самолет в коробке несколько лет ждал своего часа, но так и не дождался.

Свой первый боевой пистолет я сделал в девять лет. Для пистолета потребовалась медная трубка, заплющенная и залитая свинцом с одного конца, деревянное ложе с ручкой и изолента, чтобы соединить одно с другим. Поджиг стрелял громко, но не метко. Я слышал много раз про то, что такого типа поджиги взрывались в руках, оставляя у стрелков увечья в виде оторванных пальцев и выбитых глаз. Какое после таких разговоров прицеливание? Зажег фитиль и отвернулся, зажмурившись. Бах!!! Куда пуля полетела? Бог ее знает.

Одному пацану из нашего двора папа, не доверяя качеству мальчишеского исполнения, на работе соорудил поджиг по всем правилам. Взял толстостенную стальную трубку, нарезал внутри с казенной части резьбу и заглушил отверстие винтом. Выпилил из толстой фанеры пистолет и красивыми скобами укрепил ствол. Поджиг – загляденье! Вот только стрельба из него чуть не стоила сыну жизни.
Традиционным испытанием нового пистолета на точность и силу боя была стрельба в толстую доску. Мальчишки стреляли, соревнуясь, чей поджиг пробьет мишень насквозь. Владелец почти заводского пистолета, не сомневаясь в превосходстве оружия, для зачетного выстрела забил побольше пороха, утрамбовал шомполом пулю покрупнее, поджег фитиль и, не отворачиваясь от надежного папиного изделия, прицелился в доску. Раздался грохот выстрела. Доска даже не качнулась. Видимо стрелок все-таки промахнулся.

- Мазила! – зрители обернулись к стрелку.

Боец неподвижно лежал на земле, из его лба наискосок по лицу струйкой сочилась кровь.

Убит!!!

На крики прибежали взрослые, схватили жертву на руки и бегом унесли в больницу. Пацан выжил. И даже не особенно пострадал. Честно говоря, и испугаться не успел.
В момент выстрела пороховые газы вместо туго забитой пули вытолкнули из разогретого казенника винт. В полете он развернулся и плашмя ударил прямо в середину лба стрелка. Когда с зажившего лба сняли швы, форма шрама четко повторяла форму злополучного винта с круглой шляпкой. Память осталась на всю жизнь.

Ангрен – город геологов, шахтеров, водителей карьерных поездов и самосвалов. Понятно, что уголь, добываемый на местном огромном разрезе, был главным ресурсом, обеспечивавшим жизнедеятельность города. Между домами для отопления и горячего водоснабжения были построены котельные с длинными черными стальными трубами. Возле каждой котельной была обязательно навалена огромная куча карьерного каменного угля. Истопник лопатой нагребал уголь в тачку, вез его к котлу и кидал в топку, давая возможность нескольким домам в округе не замерзнуть в не очень суровую Ангренскую зиму.

Однажды, в гостях у друзей отца, мне показали большой серый камень с вкраплениями желто-зеленого блестящего вещества. Сказали, что это золотая руда. Конечно, я поверил. Если бы только мама знала наперед, к чему приведет та безобидная шутка.

Одна из упомянутых выше котельных с прилагающейся угольной кучей располагалась сразу за школьными мастерскими. Я не упускал ни единого случая залезть на кучу и покопаться в угле, в надежде найти руду. Золото накопать не получалось. Встречались куски руды белого металла, попадался кварц.

Все найденное я аккуратно укладывал на дно ранца и после продленки нес домой. Дома отмывал образцы от черной пыли и прятал в ящике стола.

То, что нужно срочно проводить антигеологическую кампанию мама поняла, когда оказалось, что выдвинуть ящик с провисшим от тяжести фанерным дном уже не получается. Уговорить сына выбросить половину, а то и всю коллекцию не удалось. Мама решила подойти к проблеме с другой стороны.

Однажды вечером, когда терпеть угольную пыль на учебниках, тетрадях и рукавах сыновней рубашки сил больше не осталось, мама завела решающий разговор.

- Димитрий, ты знаешь, что именно ты насобирал?

- Руду.

- Да. А руду чего?

- Чего, чего?

- Ну, руду каких полезных ископаемых?

- Просто руду. Вот белая руда, - я достал кусочек черного кварца с блестящими белыми бляшками какого-то металла, - она самая красивая. А вот черная руда.

- А для чего тебе вся эта руда?

- Потом поплавлю.

- Когда, потом?

- Ну, когда вырасту.

- Может, ты к тому времени новую руду наберешь? Ведь еще нескоро вырастешь?

- Конечно, еще наберу, - наивно обрадовался я.

- Ты меня не понял. Давай, мы эту руду уберем из стола, и ты пообещаешь домой больше руду не носить. А когда вырастешь, пожалуйста, становись геологом и ищи руду, сколько хочешь.

- А куда уберем, на веранду?

Мама, конечно, хотела избавиться от мусора вообще, но и такое решение позволяло немного навести порядок. А там, глядишь, сын придумает другое увлечение. Образцы убрали в фанерный посылочный ящик и оставили на веранде. Я еще некоторое время пополнял тайком коллекцию, и большая часть ее потом даже переехала в новый дом.

Но с годами образцы порастерялись, и геолога из меня не получилось.

Во дворе внезапно возникло новое увлечение. Просто однодневная эпидемия какая-то! Все делают "скелетики". У кого-то из пацанов оказался брелок в виде черепа с красными стекляшками в глазницах. Этот брелок вдавливали во влажную глину, а форму заливали расплавленным гудроном. Получалась жалкая копия, в которой и не разобрать где что. Зато процесс был прост, дешев, быстр, чем вполне соответствовал критериям массового производства ширпотреба.

Я тоже отлил своего скелетика и понес показывать маме. Маму гудроновый кусочек не впечатлил.

- Давай сделаем нашего скелетика, - предложила мама, - настоящего, из свинца. Сходи на улицу, набери в кулек пыли, а я пока найду банку, в которой будем плавить свинец.

Я принес с дороги кулек мелкой глиняной пыли, просеял сквозь сито для муки. Под маминым руководством из пыли замешал густое глиняное тесто. Пока я месил глину, мама вылепила из пластилина череп с двумя косточками, прямо, как у пиратов на флаге. Пластилиновое изделие положили в морозилку замерзать для твердости.
Когда черепок замерз, мы сделали прекрасную четкую и глубокую глиняную форму.

- Положи форму на веранду в тень. Пусть высохнет. Вечером будем отливать скелетика, - сказала мама.

В консервной банке над газом кусочки свинца от аккумуляторных пластин быстро превратились в блестящую серую жидкость. Мама аккуратно залила свинец в форму. Несколько секунд он еще дрожал как студень, потом внезапно застыл, образовав похожую на звездочку ямку на «затылке» черепа.

Скелетик получился слишком хорош, чтобы быть признанным на улице. Повторить технологический процесс все равно никто не смог бы, ведь надо было иметь не только пыль и свинец, но и технически подкованную маму, а такой мамы больше ни у кого не было.

Во дворе еще какое-то время продолжали тиражировать уже совсем бесформенные гудронные черепки, пока игра сама по себе не затихла дня через два.

Большая лужа в углу школьного двора с первыми морозами покрылась корочкой льда. Утром школьники в резиновых сапогах изломали свежий лед и лужа превратилась в Северную Атлантику с острыми льдинами и колючими айсбергами, грозно плывущими по черной воде.

После трех уроков я уже почти совсем собрался было идти домой. Кто же мог предположить, что возле лужи окажется отломанная от забора штакетина с заостренным носом. Ну, чем не Титаник? Такой же большой и быстроходный. Вместо мачт и труб из него торчит гвоздь, что только придает кораблю серьезности.
Деревянному Титанику повезло в жизни куда больше, чем его старому железному собрату. Подталкиваемый носком резинового сапога, он смело бросался острым носом на зловещие льдины и беспощадно крошил их. Ни один айсберг не устоял, а кораблю хоть бы что! Капитан Титаника не успокоился, пока не пал последний оплот ледяной опасности.

Мама капитана немного огорчилась за мокрые шерстяные носки, но когда узнала про победу Титаника, успокоилась и не стала ругать за безрассудный риск.

Как стимулировать успеваемость сына? Текущие оценки можно улучшить, давая за каждую пятерку ложку малинового варенья. Так как пятерок относительно немного, то литровой банки хватает на полгода. А как добиться интереса к школе вообще? Навсегда?

Неплохое решение - пообещать велосипед за отличное окончание очередного этапа учебы. Обычно велосипед нужен к лету, вот и повод пообещать его за отличное окончание учебного года.

К восьми годам у меня еще не было приличного велосипеда. Был маленький, совсем детский, переделанный в двухколесный из трехколесного. Бабушка пару раз брала в "Прокате" самокат. А я хотел «Школьник». Это был велосипед-мечта! В магазине он стоял, маня хромом и оранжевой рамой. У него были накачивающиеся шины и возможность ехать накатом, не крутя педали. У него был тормоз! Да и вообще, в восемь лет не пристало кататься на том, на чем катаются в пять.

"Школьник" был обещан за отличное окончание первого года учебы.

Пятерки за арифметику и письмо получились сами по себе, без особых усилий. Просто выросли из текущих. Учительница с фармацевтическим именем на последней страничке дневника написала красными чернилами «Арифметика – 5» и «Письмо – 5».
Дневник я положил открытым дома в прихожей, а сам убежал гулять. Правда, когда мама пришла домой с работы, она почему-то не увидела пятерок. Пришлось специально показывать дневник и напоминать про велосипед.

Утро 26-го мая выдалось более ярким и пахучим, чем все другие в мае. Мы с папой поехали в магазин за велосипедом. Великолепный оранжевый «Школьник» залепленный промасленными бумажками ждал меня в «Спорттоварах». Он стоил целых двадцать восемь рублей, и не всякий родитель мог решиться выбросить такую сумму ради своего чада.

Велосипед оттерли от смазки, накачали шины и подтянули гайки. В процессе подготовки машины у магазинного крыльца собралась стайка пацанов, разглядывавших новый велосипед и дававших советы. Я готов был лопнуть от гордости, и изо всех сил сдерживался, чтобы не показать, как я рад.
«Школьник» прослужил верой и правдой целых пять лет, после чего, еще в неплохом состоянии был продан подраставшему соседскому Юрке за пять рублей.

Поздней осенью 1968 года в отношениях моих родителей наметился разлад. Они стали регулярно ссориться и однажды, когда отец щеголяя новой черной бородой, приехал с двухнедельной «командировки» на уборку хлопка, в доме разразился настоящий скандал с криками, угрозами и маханием руками в воздухе. Я втискивался между сцепившихся в клинче родителей, пытаясь успокоить и разнять противоборствующие стороны. После этого безобразия родители не жили вместе около полугода. Отец несколько раз ездил в Ташкент к своему отцу, прося того воздействовать на сбрендившую невестку и вернуть неразумную бабу в семью. Дед только плевался, а бабушка, заняв нейтральную позицию, что-то советовала сыну.
В итоге семья не распалась и в зиму 1969-го года мама забеременела моей сестрой-миротворицей Леной. Любовь в семью не вернулась, но появление Лены дало возможность каждому из родителей сосредоточиться не на своих обидах и мечтаниях, а на вопросах прокорма и воспитания двух детей. Отец продолжал любить жену, он, оказывается, вообще был однолюб, а вот у мамы любовь к мужу угасла. Остались только семейные обязанности, которые, впрочем, иной раз сдерживают семьи от распада покрепче эфемерных любовных уз.

Когда маме пришло время рожать, за месяц до срока в Ангрен приехала бабушка. Она сразу и решительно взяла в свои привычные руки готовку и уборку и, как позже говорила мама, очень помогла ей в сложный период. Бабушка ни разу не попрекнула невестку за невнимание к мужу, ни разу не припомнила никаких материнских обид.

Отец отвел мать в роддом, который находился позади нашего дома, уже когда отошли воды. Настало тревожное время ожидания. Мы с бабушкой весь вечер и все утро в нетерпении придумывали разные имена ребенку. К восьми утра бабушка отправила меня в школу, а сама поспешила в роддом, неся с собой банку легкого куриного супчика и пару персиков. Она первая и узнала, что родилась девочка.
Последующую неделю мы каждый день придумывали по пяти разных имен для девочки. Мама и другие женщины, лежавшие вместе с ней в одной палате, читали наши письма и хохотали от души. Каждое из писем, принесенное с очередной банкой домашнего супчика и фруктами, начиналось с вступления: «Здравствуйте дорогие наши Нелличка и Екатериночка (Оленька, Людочка… и т.д. и т.п.)!» Но наши старания были напрасны. Отец с мамой уже давно договорились, что если родится девочка, то назовут ее в часть маминой мамы Леночкой. Вероятнее всего, это была идея отца, стремившегося всеми способами выказать свою любовь жене и укрепить семью. Его тактика, которую вероятнее всего подсказала отцу его мать, оправдалась. Семья не распалась вплоть до его гибели в автокатастрофе на Челябинской автотрассе в 1994-м году.

Вернемся в Ангрен, в школу номер 22, в 3-а класс.

В СССР в системе школьного воспитания политическая составляющая была чуть ли не главной. Первоклашек к Дню Великой Октябрьской Социалистической революции, который праздновался 7-го ноября, в торжественной обстановке посвящали в «Октябрята». Каждому на левую сторону рубашки или фартука прикалывали маленькую красную звездочку с золотым барельефом мальчика-Ленина. Затем, в третьем классе ко дню рождения Вождя, всех принимали в пионеры, повязывая обязательный к ношению красный галстук. Конечно, как и во многих сторонах советской общественной деятельности, в работе октябрятских и пионерских дружин было больше формализма, чем реального дела. Но что-то живое осталось. Дети еще не были испорчены совковским пессимизмом, им казалось, что звездочка или галстук – это как пропуск в новый этап жизни их, их народа и их страны! Кстати, высокопарность здесь вполне уместна, так как нормальные дети именно так и воспринимают действительность - доверчиво, радостно, заинтересованно.

За отличные оценки и примерное поведение десять человек из четырех третьих классов решили произвести из октябрят в пионеры не традиционно 22-го апреля, а раньше, 7-го ноября. Я попал в число счастливчиков. На школьной линейке, посвященной празднику, нам торжественно повязали галстуки и мы, гордые своей взрослостью, встали обратно в строй одноклассников-октябрят.

В каждом классе появились два-три передовика, на которых можно было равнять остальных детей. Идея очень в духе времени и в целом неплохая. Сосед за партой в галстуке действует эффективнее, чем пионер-герой с портрета.

В январе наша семья переехала в Ташкент. Я пошел в новую школу. В третьем «Г» я оказался единственным пионером. Никто не знал о задумке учителей и пионерских вожаков из провинциальной Ангренской школы.

"Второгодника что ли в класс подсунули?" - недоумевали одноклассники и их родители.

С осени 1970-го года отец большую часть времени жил в Ташкенте. В строительный трест потребовался инженер-строитель и сразу на должность начальника участка строительства. Участков в Ташкенте было много. Специалистов требовалось еще больше. Отца привлекла несколько более высокая зарплата, чем та, что он получал в Ангрене, и главное, возможность жить неподалеку от родителей. Все-таки, живя от пожилых родителей за сто пятьдесят километров, да при отсутствии телефона, трудно быть уверенным, что у всех все в порядке, все живы и здоровы. Но, странно, когда мы обосновались в Ташкенте и всего в пяти километрах от бабушкиной с дедом квартиры на 21-м квартале, мы их посещали весьма нечасто. Скажем, пару раз в месяц.

Отцу дали жилье на 6-м квартале Чиланзара. Коттедж, вполне в американском стиле. Он стоял в составе небольшой группы из двенадцати похожих коттеджей, затерявшихся среди плотной четырехэтажной застройки. У нас был адрес «Коттедж-10, квартира-1». Место, где располагался наш, как бы сейчас сказали «коттеджный поселок» было весьма примечательное. В 1966-м году, во время массового строительства домов на нашем квартале и в ближайшей округе, на месте нашего дома был БРУ, то есть бетонно-растворный узел. Стояли бетономешалки, вокруг были насыпаны горы щебня, песка, цемента. Почва на полметра в глубину потеряла способность к производству любых видов флоры и больше напоминала поверхность Луны и цветом, и безжизненностью.

Потом, когда БРУ в этом месте больше не понадобился, оборудование увезли куда-то еще, а почву рекультивировали! То есть попросту верхний слой сгребли бульдозерами и увезли на отсыпку основания какой-нибудь дороги. По Генеральному плану застройки микрорайона на этом месте должен был быть разбит сквер. Поэтому после рекультивации завезли немного живого грунта, достаточного для посева травы и высаживания кустов. Но потом оказалось, что сквер может подождать, а вот начальству и специалистам негде жить. Самый простой выход оказался – поставить на месте сквера несколько временных каркасно-щитовых двухквартирных домиков в американском стиле. И снова жизнь внесла свои коррективы. Начальники, кому предстояло жить во времянках, надавили на нужные кнопки и десять коттеджей из двенадцати стали сразу строить из кирпича, на бетонных фундаментах и с бетонными перекрытиями. А наш и соседский остались щитовыми.

Одну квартиру в соседском коттедже получил сварщик, другую бортпроводница. В нашем коттедже, во второй квартире жил водитель строительного УАЗика-буханки, А в нашей квартире строительный начальник, который не собирался здесь надолго задерживаться. Не прожив и двух лет, начальник получил нормальную квартиру в новом доме и съехал. А освобождавшуюся жилплощадь пообещали нам.

К зиме у отца все окончательно решилось с работой и мы, отправив мебель и вещи на грузовике, сами, с не поместившимися в грузовик пожитками, поехали на бортовом тентованном УАЗике. Мать сидела в кабине, держа на руках трехмесячную Лену, я сидел на теплом капоте, а отец, укутанный в ватные одеяла, трясся в кузове. Почему он не отправил нас автобусом или поездом, а сам не поехал в кабине, я не знаю. Видно, так сложилось в последний момент.

Поначалу все мы вселились к дедову двушку. Оттуда отец ездил на работу, а мать ездила на свою работу по приведению в порядок нашего будущего жилья. Работы ей выпало много и весьма неприятной. Жена съехавшего начальника оказалась отменной неряхой, содержавшей квартиру в состоянии, вызывавшем чувство устойчивого омерзения. В квартире были оборваны обои, через грязные окна едва проникал свет, на кухне на полу гнили объедки, кишели тараканы, а в туалете к унитазу намертво присохла огромная не смытая куча. Впечатление было, что в квартире проживали не инженер с женой, а пара опустившихся бомжей-алкоголиков.
Титаническими усилиями мать весь этот гадюшник привела в порядок. Поклеила дешевые, но новые обои, отмыла и отчистила, даже покрасила двери там, где черноту отмыть было невозможно. Отца попросила передать его знакомому (отец знал коллегу, который проживал в квартире), что «его жена – засранка!!!» (буквальная цитата). Конечно, отец никому ничего не стал говорить. Во всяком случае, я не помню разговоров на эту тему.

После трехдневного блицкрига с дерьмом и тараканами, мать забрала нас с Леной от бабушки, и мы въехали в новую чистую квартиру, в которой ничто не напоминало о прежних хозяевах.

Меня отвели в новую школу в 3-й «Г» класс. До школы от двери дома было идти всего двести метров по большому школьному двору. Поэтому, я не утруждал родителей проводами ценного чада (меня) до школьных дверей. Впрочем, им и в голову такое бы не пришло. В те годы родители не водили деток в школы и музыкалки, не общались с руководителями кружков и спортивных секций. Детям предоставлялась возможность свободно гулять (при условии сделанных уроков), можно было без спроса и согласований записаться на бокс, плавание, стрельбу-борьбу или в авиамоделисты. Детям предоставлялось право посещать занятия или бросать их по своему произволу. Можно было мотаться в кружок по часу на общественном транспорте, толкаясь в переполненном автобусе-трамвае, вылезая на своей остановке пусть слегка потным и помятым, но с чувством победы над временными трудностями.

С переселением из квартиры в «дом на земле» появились неведомые ранее заботы. Если есть дом, его надо охранять. Нужна злая собака. Сосед по парте Витька Зверев, маленький и тощий мальчишка, как-то поделился, что у них возле дома собака ощенилась и еще пара щенков остались. Я пошел посмотреть на щенков и, естественно, вернулся, неся охранницу домой. Находка случилась в марте, поэтому сучку, недолго думая, назвали Мартой.

Собака отличалась хорошим аппетитом и быстро росла. Под деревянным крыльцом ей устроили временную конуру. Надели ошейник и привязали на бельевую веревку.
В один из дней собаки не оказалось. На гвозде болтался короткий обрывок веревки.

- Убежала твоя Марта, - сказала мама, - видно, не вкусно кормил.

Всезнающий Витька через пару дней сказал, что собаку украли, и он знает, где она. Вызволить Марту из плена труда не составило. Воры тоже не побеспокоились о сохранности добычи и привязали ее все на ту же бельевую веревку. Вдвоем с Витькой мы освободили собаку и привели ее домой.

Случайный прохожий, встретив мальчиков с собакой на веревочке, спросил, как зовут псину?

- Марта!

- Где же твой Марсик? – попробовал пошутить прохожий.

Летом Марта исчезла окончательно. И даже Витька ничего сказать не смог. "Наверно, встретила своего Марсика", - пришлось придумать себе успокоительную версию.

Начитавшись приключений, повествующих о жизненных трудностях героев, связанных с бытовой неустроенностью и опасностями в диких лесах, мне захотелось испытать все это на практике. Леса поблизости не оказалось, но можно ведь начать с малого.

- Мам, я сегодня ложиться не буду.

- То есть, как это не будешь? А что ты собираешься делать?

- Я попробую всю ночь не спать и сидеть на улице.

- Не страшно?

- Нет.

Я поздно поужинал и отправился во двор. Поздняя осень, прохладно. На винограднике только сухие усики и веточки. Лозы закопаны на зиму в землю. На деревьях нет листьев. Голые прутья живой изгороди совсем не укрывают двор от посторонних взглядов.

Чтобы не было скучно, я придумал построить из кирпичей печь и жечь в ней щепки. Получилась печка с высокой кирпичной трубой.

В окнах погас свет. Уличный фонарь холодным светом освещал пустые сады и одинокого мальчишку, возящегося в полночь с печкой. Я поддерживал огонь в очаге часов до двух ночи. Терпения и топлива возможно хватило бы и на подольше, но кончилось терпение у мамы. Что там делает ее десятилетний сын на улице глубоко за полночь?

Я не сильно огорчился, что меня загнали домой. Мне и самому уже изрядно надоело несколько часов жечь щепки и ждать, когда же утро? Спасибо маме, взяла на себя ответственность за прерывание эксперимента.

В школе я быстро освоился в новом классе с новыми друзьями. Лучшим другом у меня стал сосед по парте Гера (Герман Джалилович Чилашвили). В отличие от меня, он и в учебе не отставал, и в спорте весьма преуспевал. Ездил на плавание во дворец водного спорта, который располагался напротив Министерства строительства на улице «9-го января». Трамвай номер 18 шел от остановки на 5-м квартале, где жил Гера, до дворца около получаса.

Очень быстро Гера сагитировал и меня заняться плаванием. Наверняка, не столько из-за трогательной заботы о моем здоровье, сколько, чтобы не скучно было ехать одному за тридевять земель. Несколько раз, пока меня не взяли в секцию, я приезжал во дворец и просто сидел в фойе, ожидая друга. Потом мы покупали по вафельной трубочке с кремом за пятнадцать копеек и, болтая, ехали домой.

Недели через две меня наконец взяли, но, только в платное отделение. Родители платили за меня 2р 15к за месяц занятий (примерно пятнадцать вафельных трубочек). И все бы хорошо. Я быстро научился плавать, стал показывать неплохие результаты в ОФП (общефизическая подготовка), да и плавал не хуже других. Но заедала одна пикантная деталь. Те дети, что занимались в бесплатной секции, считались спортивной группой, их записали в секцию до достижения 9-ти летнего возраста. А те, кому уже исполнилось девять лет, ходили в так называемую «общеоздоровительную» секцию. Спортсмены плавали на время, соревновались друг с другом, а оздоровленцы просто отрабатывали номер под присмотром скучного работника бассейна. Я несколько раз просил тренера в Гериной группе взять меня к себе. Тот на словах соглашался, мол, ты пловец лучше многих, но дело не двигалось, так как надо было ждать лета, и естественного отсева пловцов из спортивной группы. А пока плавай, занимайся, набирайся сил и опыта. Но я был нетерпелив и, поплавав до весны, ушел из секции.
Гера поддержал меня в этом решении и вскоре тоже бросил плавание.

Мы с ним пошли и записались в Дом Пионеров в судомодельный кружок. Собственно говоря, мы хотели в авиамодельный. Но руководитель авиамоделистов в эти дни был в запое и долго не появлялся на работе. А судомоделист к зеленому змию и табакокурению относился отрицательно, вот мы и оказались у него.

Дом Пионеров был просто длинным П-образным бараком, собранным из щитов. Как и полагается государственному учреждению, неказистый барак был широко обнесен мощным металлическим забором, так что внутри территории помещалось еще с треть гектара парка с огромными старыми платанами. Для пионеров были на выбор несколько кружков: Авиамодельный, Судомодельный, кружок Радиолюбителей, кружок Шахмат и кружок Домоводства и Вышивки. Выбрать было из чего. В авиа- и судомодельном стояли столы, верстаки, ящики были набиты инструментами, на полках лежали заготовки и материалы. У радиолюбителей был вечный чад канифоли и столы, заваленные радиодеталями. У шахматистов была просто тишина и согбенные спины. К девочкам я не заглядывал, но думаю, там тоже все было устроено наилучшим образом.

Когда мы пришли первый раз – «просто узнать», то авиамодельный был закрыт, у радиолюбителей еще не начались бдения, учиться играть в шахматы было как-то не серьезно для двух десятилетних романтиков.

Заглянув в дверь судомодельного кружка, мы как мухи в меду, увязли в обаянии молодого, высокого симпатичного и, самое главное, радушного руководителя.

- Проходите, мальчики, проходите! – широко раскинул он руки нам навстречу.

- Мы, тут… просто спросить, а вообще-то, мы хотели в авиамодельный, - начали мы лепетать свою присказку, одновременно осматриваясь в большой комнате и принюхиваясь к запахам шпатлевок и красок.

На полках стояли такие маняще-интересные модели кораблей, пестрые радиоуправляемые катера и кордовые гоночные модели.

Руководитель не мешал нам осмотреться, а потом, как решенное дело, раскрыл тетрадь и пригласил записаться в кружок.

Первым делом нам дали склеить из бумаги простенькие модельки парусных яхточек. Работа оказалась до обидного простая и руководитель, увидев наши успехи, предложил дополнительно «задуть» модели нитроэмалью и попускать в небольшом фонтане на территории Дома Пионеров. Незаметно первый день закончился.

На следующее занятие нам с Герой дали сразу весьма сложные проекты. Мне резиномоторную модель подводной лодки с двумя жгутами венгерки по бокам лодки с приводом на два медных винта, а Гере более сложный проект с резиномотором, спрятанным внутри лодки с приводом на один винт. Удивительно, но обе лодки мы завершили. Не без помощи, конечно. У Геры была лодка покрасивее, позатейливее, зато моя – просто мощь и торпеда! К сожалению, мне не удалось запустить свою лодку на соревнованиях. Летом меня отправили в пионерлагерь «Салют» сразу на две смены. В это время Гера поехал на соревнования, которые были организованы, по-моему, в Комсомольском парке. Он готовился взять первое место с помощью построенных нами лодок. Его лодка уже завоевала на стенде первое место в своем разряде, а моя чудо-торпеда готовилась порвать всех скоростью подводного плавания и точностью всплытия.

Гера тщательно выставил рули глубины, закрутил до отказа резину и по сигналу судьи выпустил подлодку в плавание. Взметнулись брызги, и черная стрела ушла под воду. Но… в ожидаемое время и в ожидаемом месте лодка не всплыла. Комиссия по расследованию катастрофы после долгого ныряния и щупанья илистого дна озера, пришла к выводу, что двигатели оказались избыточно мощными и рули глубины утянули подлодку далеко, глубоко, и она с разгона застряла в иле.
 
Когда после летних каникул до меня довели результаты расследования, я расстроился и даже немного обиделся на Геру за то, что он для своей лодки взял первое место, а мою так бездарно утопил. Но обида прошла, как только я получил новый проект – паять из жести настоящий эсминец-копию. Меня увлекла новая работа, разметка жести чертилкой, паяние с кислотой, и я успел спаять ходовой мостик и боевую рубку. Но однажды, придя в кружок, обнаружил там запустение. И только руководитель ходил и упаковывал в ящики остатки инструмента и материалов.

- Мы переезжаем, - обыденно сообщил он. – Теперь будем заниматься в центре города во Дворце Пионеров. Приедешь? – спросил он, как будто заранее ожидая отрицательный ответ.

- Не знаю, - пробормотал я, - А авиамодельный тоже переезжает?

- Нет, они пока еще здесь остаются. Что, похлопотать за тебя?

- Ну, да…

Мы обошли по коридору барак и постучались к авиамоделистам.

В кружке привычно пахло стружками и эпоксидкой. Из-за стола нам навстречу тяжело поднялся грузный человек с печальным красным лицом.

- А новенький! Модели судов строил, значит, и здесь сумеешь.

- Со мной еще друг Гера, он позже подойдет.

- Хорошо, и Геру запишем, сказал новый руководитель, доставая свою тетрадь.
Я потолкался в кружке часок. Авиамоделист сидел у себя в углу за столом и что-то беспрерывно писал. На полках лежали самолеты и отдельно были сложены стопочкой ажурные крылья для планеров. Самый большой белый планер с размахом крыльев метра в два висел на лесках под потолком.

Пришел Гера. Он не мог сразу идти со мной в кружок, так как необходимо было сбегать домой, покормить хомяков, дождаться старшего брата и оставить ему ключи. Про судомодельный он уже знал и тоже отказался от Дворца Пионеров в пользу местного авиамодельного кружка.

- Какие модели вам больше всего нравятся? – устало поинтересовался руководитель.

- Бойцовки! – уверенно ответили мы.

- Нет, с бойцовками у вас пока не получится. Там надо моторы готовить, смеси. Сложно это, да и моторов пока свободных нет. Пока будете делать планеры.
По нашим поскучневшим лицам руководитель понял, что планеры новоприбывших не вдохновили.

- А что, парни? Пойдем, запустим планер? – неожиданно предложил руководитель.
Мы завертели головами в поисках назначенного к запуску планера.

- Я сейчас покажу вам, как планер летает. Сразу станет интересно, - оживился руководитель. Кряхтя, он залез на верстак и снял с лески под потолком тот самый большущий планер.

- Пойдем! - пригласил он нас.

Планер торжественно понесли на улицу.

Как я уже упоминал, перед бараками Дома пионеров был большой заброшенный парк. В самом парке запускать планер места, в общем-то, не было. Мешали огромные старые чинары, закрывавшие небо ветвями. Вдаль лететь - мешал забор, сваренный из мощных железных прутьев. Но метров двадцать-тридцать свободного места найти было можно.

- Давайте сразу здесь и запустим, - уверенно заявил руководитель.

Подняв планер над головой, он с силой, явно избыточной для полета на двадцать метров, метнул его в направлении свободного от деревьев места. Планер взмыл метра на два высоты, а потом, медленно снижаясь, заскользил в воздухе мимо стволов чинар и тополей. Планеру повезло, он чудом миновал смертельно опасные для хрупких крыльев препятствия. Но дальше лететь было некуда. Там забор.
- Сядет до забора, - только и успел произнести руководитель.

В следующую секунду планер, не снижая скорости и высоты, хряпнулся в стальные прутья и бессильно опал в траву несколькими уже отдельными кусками крыла, фюзеляжа и оперения.

Назад в кружок планер несли уже втроем. Каждому досталось нести немного планера.
После такого печального начала трудно было предполагать, что занятия в кружке сильно увлекут меня. Руководитель нередко бывал пьян и практически не помогал в работе. В самом начале, он дал мне блок нервюр и сказал, что их надо зажать в тиски и, работая напильником, всем сразу придать нужную кривизну. Про то, как при такой работе держать напильник и как проверять блок по шаблону, он сказать забыл. Понятное дело, что я блок запорол. Крайние нервюры вышли ниже, чем те, что были зажаты в середине.

- Эх! Такой блок нервюр испортил! – мутно глядя на меня возмутился руководитель, - Так бы и сказал, что не соображаешь, как с напильником обращаться.

На следующее занятие я не пошел. И потом не пошел. И вообще решил, что этот кружок – не моё. Гера тоже туда не ходил и только Витька Зверев, записавшись вслед за нами, увлекся по-настоящему и посвятил авиамоделизму не один год. Однажды вечером, спустя год или два, я встретил его на своей улице. Витька нес ажурную конструкцию фюзеляжа домой на доработку. В кружке ему не хватало времени. Помню, я немного позавидовал Витькиным достижениям, что он так здорово делал такие сложные модели, а я бросил все на полдороге.

Дом Пионеров был обычным сборно-щитовым бараком коридорного типа. То есть комнаты с окнами по сторонам, а в середине длинный пустой коридор с дверями на обе стороны. Пожаробезопасность? Нет, об этом тогда не слыхали. Во первых, все кругом из картона и досок, внутри банки и канистры с красками и растворителями, бензин и эфиры. А на всех окнах еще и решетки. Случись банальное замыкание, барак сгорел бы в мгновение ока. Но… чудом не сгорел и уже позже это безобразие сломали и на его месте построили уютную больницу для сердечников.

Кстати уж, одно воспоминание о замыкании.

Как-то, я занимался пайкой ограждения ходового мостика на моем будущем (к сожалению, не состоявшемся) эсминце. Неожиданно отключили свет. Паяльник остыл, и делать стало нечего. Я решил пойти на улицу немного проветриться на свежем воздухе от паров паяльной кислоты.

Радиолюбители из соседнего кружка, вообще, сразу оказались не у дел, и пошли размяться. За ними потянулись авиамоделисты и даже шахматисты. Дом опустел.
Я выдернул паяльник из розетки, вышел, захлопнул дверь в кружок и очутился ... в кромешной тьме коридора.

- Эй, кто это там ходит? - донесся из дальнего конца вопрос еще одной жертвы темноты.

С чувством охотника, выжидающего свою жертву в засаде, я прижался к стене и затаился. Мимо, скрипя половицами, проследовал кто-то невидимый. Некоторое время я боролся с искушением сказать своей жертве "Бу-у-у!!!", но потом передумал и двинулся в противоположном выходу направлении. Позади меня раздался тихий стук, и тот же голос негромко сказал: "С-с-стенка! Блин!"

Как много неожиданностей таит в себе темнота! Ну что может быть интересного в известном коридоре? Но, добавив к отсутствию света немного воображения, начинаешь фантазировать, что ты не в замкнутом пространстве фанерных перегородок, а в космосе! И каждый шаг таит в себе опасность провалиться в черную бесконечность и уже больше никогда не найти твердой опоры!

К сожалению, до космоса дело не дошло. Свет дали довольно быстро. Я обнаружил себя у поворота к авиамоделистам, перед какой-то покрашенной и поцарапанной дверью. Волшебство моментально исчезло, и вскоре коридор наполнился гомоном возвращавшихся к своим делам воспитанников.

Гере, кроме его участия в моем приобщении к плаванию, также принадлежит честь приобщения меня к посещению библиотеки. Да, я читал книги и раньше, но это случалось эпизодически. Я просто не понимал самой прелести чтения. А тут, Гера как-то сказал мне, что в школьной библиотеке появилась книжка фантастика «Черный свет» и еще одна не менее интересная - «Легенды и мифы древней Греции». Я записался, подождал, пока книжки сдадут предыдущие читатели и быстро, буквально за день-два прочел их обе. Потом брал другие, в основном фантастику. Но со временем и взрослея, обнаружил, что наша домашняя библиотека и домашние библиотеки друзей и подруг куда богаче наполнены интереснейшими вещами, чем махонькая школьная.

Кстати, книжка «Черный свет», сподвигла меня бросить курить. Тогда мы с друзьями из коттеджей - Женькой и Лариской, втайне от родителей покупали в ларьке сигареты «Лайка» по двадцать две копейки, курили их в «штабах» и заев полынью табачную вонь, шли домой.

В книжке герои повести использовали никотин, чтобы уменьшить размер своей собачки, которая съела что-то фантастическое, выросла до размеров слона и стала плохо помещаться в космический корабль.

Нехитрые умозаключения привели меня к мысли, что раз никотин уменьшает рост, то мне с ним не по пути. Так я первый раз в жизни бросил курить в десять лет.

Когда мы только что переехали в коттедж, земля вокруг была малопригодна для садоводства. Мать терпеливо выковыривала из глины булыжники и куски бетона, постепенно продвигаясь от состояния «Луна» к состоянию «Плодоносящий сад». Потом она долго сверлила дырочку у отца в темени, чтобы убедить его дать указание на своем участке строительства привезти нам пару самосвалов нормального плодородного грунта.

В массово строящихся микрорайонах для новых пятиэтажек освобождали место традиционно, снося старое ветхое жилье. Не обязательно это жилье было ветхим, многое устояло во время землетрясения, но решение уже было принято наверху и местным жителям осталось только плакать и покориться судьбе.

Узбеки в своих домах жили десятилетиями. В каждом доме уважающий себя и любящий своих детей хозяин обязательно выращивал большой виноградник из лучших сортов столового винограда. Виноградник закрывал от солнца весь двор, поддерживая в доме и семье хороший микроклимат. Некоторым лозам были уже десятки лет. Солнечные ягоды с них ели прадеды, и хозяева надеялись, что будут есть правнуки. А вот теперь дома ломают, людей расселяют в пятиэтажки, а лоза просто гибнет.

Мама вскоре достучалась-таки в сердце отца. Жутко переживая за незаконное использование подчиненных самосвалов, отец организовал привоз десяти кубов отменного нежного плодородного грунта. Шофера и экскаваторщики, занятые в деле, получили свои причитавшиеся им бутылки, а у нас во дворе выросла огромная куча будущего садово-огородного благосостояния. Соседи делали все то же самое. Прячась от посторонних глаз и волнуясь, откуда-то привозили плодородную почву и разбивали грядки под помидорчики.

Вокруг коттеджей скоро зазеленели сады и виноградники. Папа ездил по стройплощадкам, заходил в дома, назначенные к сносу, и интересовался сортами винограда. Расстроенные хозяева с радостью выкапывали самые лучшие черенки для посадки. Пусть у чужих людей, пусть у русских, но лоза, которую посадили еще деды, может, не умрет. Советовали, как правильно ухаживать, некоторые аксакалы даже предлагали свою помощь в устройстве виноградника.

Мама снова надавила на папино самосознание. Вскоре, у нас появилась вязанка труб дюймового диаметра, стальных уголков и арматуры. Превратить все это богатство в виноградник помог сосед напротив. Сварщик Володя Руденко. Он притаранил домой сварочный аппарат и профессионально сварил отличные дуги, перекладины и вообще сделал все как полагается. Разумеется, по-соседски забесплатно. Просто появился еще один повод под шашлык обмыть новое приобретение. А это сосед Руденко сильно уважал.

В поездку за лозой отец взял меня. Хотел показать, как живут узбеки в своих домах, ну и просто поучить уму-разуму. В махалле, куда мы приехали, половину домов уже сломали, хорошую почву сгребли, молодые деревья, которые можно было выкопать и перевезти на грузовике, вынули из земли.

Отец подошел к печальному старику, возившемуся на пепелище. Спросил, можно ли выкопать лозу на пересадку и если можно, то где? Старик показал место и, пока отец копал, стоял рядом и рассказывал какой замечательный виноград давала лоза до землетрясения.

У нас в хорошей земле, да при поливе, да на жарком солнце лоза принялась сразу и уже через год под виноградником была спасительная тень, а сверху свешивались большие гроздья элитных сортов. Такого "Дамского пальчика" даже на изобильных Ташкентских базарах не всегда можно было найти. А как хорош был розовый сорт "Победа", у которого ягоды величиной с грецкий орех и изумительный сладкий с кислинкой вкус!

Съесть такое количество винограда, сколько родила лоза, было просто немыслимо. Каждый год из "лишнего" винограда мама закрывала на зиму до ста литров виноградного сока.

На раннем этапе возделывания сада и огорода маме очень хотелось попробовать посадить всяких необычностей. Любые семена, доставаемые от друзей и знакомых, шли в благодатную почву. Помимо обычных культур на огороде росли мальвы, сладкая картошка - топинамбур, мочалки, вороняшки и дерево-вонючка.
Однажды кто-то из доброжелателей подарил маме крупные семена, похожие на большие бобы. В марте их посеяли в самое удобное для наблюдения место. В закуток у кухни.

Из семян выросло огромное дерево. Вообще-то касторка растение травянистое. Но как-то непривычно было видеть траву пятиметровой высоты с развесистыми ветвями и огромными резными листьями. Касторка своим мощным стволом не только немного подвинула в сторону наш домик, но и дала обильный урожай колючих шишек с бобами внутри. Осенью толстенную одеревеневшую касторку пришлось долго рубить топором.
В апреле следующего года весь закуток, в котором обычно росла ранняя клубника, покрылся веселой порослью с резными листиками. Клубнике расти оказалось негде.
- Чертова касторка! - мне оставалось только ворчать, выдергивая хорошо укорененные непрошенные всходы, - пользы никакой, а живучая, зараза!

Может быть где-то на специальных касторковых полях растения болеют и не приносят ожидаемых урожаев. Это только потому, что они культурные и выращиваются специально. Если же случайно посаженное культурное растение окажется сорняком среди других культурных, то изобильности его урожая можно будет только завидовать и злиться на его живучесть.
 
Другим экспериментальным растением стали мочалки. Задумка была проста и незатейлива. Во-первых, мочалки вьются и, пока виноград думает, мочалка уже спасает веранду от солнечного пекла. Во-вторых, мочалка дает богатый урожай мочалок, что в жарком климате особенно полезно для ежевечернего поддержания гигиены тела.

Плоды появляются сначала в виде светло-зеленых полосатых огурчиков очень похожих на настоящие. К августу огурчики вырастают, превратившись в толстые зеленые торпеды. В сентябре кожица на них высыхает и трескается. На землю высыпаются семена. Итак, цикл завершается, вернувшись в исходное положение.
Для использования мочалок по назначению их на определенном этапе зрелости срывают, вываривают и сушат. Получается приятное и удобное банное средство.
Это в теории все так хорошо и предсказуемо. Практика немного сложнее.
Дополнительно ко всем вышеперечисленным этапам мочалки надо еще и уберечь от набегов малолетних и бестолковых огородных воришек. Они принимают молодые мочалки за огурцы и кусают все подряд, очевидно не в состоянии с первого раза понять, что, раз у огурцов такой противный мыльный вкус, значит это не огурцы?

Позади дома, на бетонной отмостке, из старых коробок и ящиков я соорудил свой персональный «штаб». Штаб от посторонних взоров был укрыт кустами разросшейся ежевики и шиповника. В смотровую амбразуру можно было наблюдать за движением пешеходов и велосипедистов на дороге и, при необходимости, обстреливать их из мощного космического бластера.

На роль бластера отлично подошел старый, нерабочий стиральный вибратор – старинное гениальное изобретение для стирки белья в тазу. Мои родители возили его с собой из квартиры в квартиру просто потому, что выбросить жалко. Сколько себя помню, у нас всегда были стиральные машины. Зачем им было таскать вибратор? Но вот, наконец, и он пригодился. Я открутил большой чечевицеобразный рабочий диск и получил замечательный «пулемет-максим» с двумя ручками, стволом и электрическим шнуром. Пристрастие к фантастике про космические скитания-приключения подсказало, что вот именно так должен выглядеть космический бластер!
Весь день я пролежал в своем ДОТе, отслеживая перемещения потенциальных врагов и изредка постреливая по ним электромагнитными лучами.

Огневая точка просуществовала недолго. Пока я на следующий день сидел на уроках в школе, враги выследили мое укрытие и украли бластер.

Обжившись в Ташкенте, уже через полтора года родители устали и взяли двухдневные путевки в дом отдыха, располагавшийся в горах неподалеку от их старого доброго Ангрена.

Автобус пришел к воротам пансионата уже под вечер. Поселились в комнату в деревянном домике и пошли на ужин. Красота вокруг, как на Черноморском курорте. Асфальтовые дорожки петляют вокруг огромных чинар. Невысокие фонари пятнами освещают парк и спрятавшиеся за зеленью домики. Возле столовки на площадке, неярко освещенной фонарем, собираются устроить танцы. Протягивают провода от усилителя к динамику. Дети шалят в темноте. Взрослые приглядываются друг к другу.

После ужина включили музыку. Мама танцевала с каким-то незнакомым мужчиной. Папа не танцевал. Он в сторонке с друзьями курил и шутил. Друзья благодарно хохотали.

Неожиданно я встретил бывшего одноклассника Сашку Саладьева. Вот так встреча! Сашка - вылитый Пушкин в детские годы. Откуда только такая буйная кучерявость шевелюры и африканские черты в ташкентских горах? К сожалению, по письму и чтению Сашка сильно отставал от своего известного тезки. Выше тройки редко, когда получал. Зато с ним можно было обсудить все новости и вспомнить одноклассников.

Родители выловили нас и отправили спать только часам к одиннадцати. Сами же взрослые еще долго где-то ходили, танцевали, смеялись, пели.

Утром обнаружилось, что на местном сае устроена приличная бетонная плотина, и получилось целое озерцо, в которое можно даже понырять с вышки. Был сделан песчаный пляж с лежаками и грибками от солнца. Курорт!

Местные дети из соседнего кишлака тоже купались здесь же. Они немного дичились приезжих русских и старались играть своей стайкой. Заводилой у них девочка лет двенадцати. Вместо купальника на ней только трусики и приезжим мальчишкам много усилий стоило не пялиться на ее уже заметно выпуклые смуглые острые грудки.
С гор до Ташкента автобус ехал, петляя по серпантинам, почти четыре часа. Пассажиры, постепенно перемещаясь из дикой природы в цивилизацию, привыкали к городскому, пахнущему асфальтом и бензином жаркому воздуху.

За нашим коттеджем росли две старые орешины. Высоченные деревья с толстым стволом и раскидистой кроной. К сожалению, каждую осень в сентябре обильный урожай грецких орехов приносил обитателям коттеджа больше неприятностей, чем радости. Мальчишки, идущие из школы, камнями и палками сбивали орехи. Часть камней била и без того не новый шифер на крыше.

Однажды чаша терпения переполнилась, и я пошел защищать родное жилище от вредоносных сборщиков чужого урожая.

Когда очередной камень стукнул по шиферу, я выскочил за дом. Несколько пацанов швыряли камни в надежде сбить орехи.

- Это наше дерево, - заявил я право собственности.

Прозвучало не совсем убедительно, хотя бы потому, что дерево росло в метре за забором и никак не могло принадлежать жильцам.

- Это общее дерево, - парировали пацаны, - Народное.

- Зато ваши камни наш шифер ломают.

- Мы же не специально.

- Ну и что? Вот идите и собирайте орехи на ваших орешинах. А эта - наша!

Препирательства с расстояния метров двадцать продолжались бы и еще. Но кто-то из пацанов кинул в нарушителя спокойствия камень. Галька звонко щелкнула о ствол дерева. Недостатка в камнях вокруг не было. Я ответил броском на бросок.
Камни полетели гуще. Нападавшим везло. Я не попадал. Зато мне, когда я неосторожно высунулся из-за ствола дерева, камень попал точно в плечо. Войну можно было продолжить, ведь пострадало левое плечо, но враги сами отступили, струсив вероятных последствий.

На плече вздулась огромная шишка. Пришлось обращаться за помощью домой. К счастью, у нас гостила бабушка. Она посоветовала пописать на ватку и приложить к шишке. Было противно лечиться таким способом, зато шишка действительно быстро прошла, и плечо почти не болело.

На соседнем квартале, примерно в километре от нашего дома, достаточно пересечь проспект «Дружбы народов», располагался достаточно большой парк.. Это был (да и сейчас есть, только под другим постсоветским названием) парк имени «40-летия ВЛКСМ». В нем, кроме дорожек, деревьев и ларьков были две жемчужины: просто озеро и «Бублик». На просто озере можно было поплавать на лодке или катамаране, поваляться на песчаном пляже, но там не было тайны, возможностей для первооткрывателей. «Просто озеро» и этим все сказано. Соседний Бублик имел посередине высокий остров с обрывистыми глиняными берегами. Собственно, именно поэтому озеро так и называлось. Чтобы забраться на остров, мало было переплыть неширокое озеро. Потом надо было карабкаться по скользкой мокрой глине, а это было доступно только отчаянным и смелым. Кстати, я смелостью никогда не отличался, и на «дырку от бублика» попал уже во взрослом возрасте по мосту, перекинутому между берегами.

На бублике лодок не было, и никто не мешал плавать там и развлекаться, так как твоя душа желала.

Летом на озере тот король, у кого есть плавсредство. У пацанов какое может быть плавсредство? Лодок у них не бывает, плот в парке на воду не спустишь. Единственное, что можно придумать – это автомобильная камера с обмотанным изолентой соском. Сосок обматывают не для красоты, а для безопасности, чтобы не ободраться об него.

Легковые камеры - это так себе, для мелочи, на такой даже вдвоем не усидишь. Хороши камеры от "ЗИЛа". Легко выдерживают двух взрослых, а дети даже могут свободно нырять с нее. Удобна такая камера, но великовата. Не всякий пацан сможет легко катить к озеру и домой тяжелый черный бублик.

Но самые впечатляющие камеры - от «Беларуся». На воде такая камера напоминает черный плавучий остров с сидящими на нем аборигенами. Аборигены периодически ныряют в воду, а потом с помощью товарищей залезают обратно. Настоящая величина камеры становится очевидной, когда этот остров вытаскивают на сушу и ставят вертикально. Хорошо надутая камера много выше роста взрослого человека, толстенная в обхвате и катить ее могут только двое мужчин, посекундно удерживая от падения или наезда на пешеходов, или других отдыхающих.

А что, если взять камеру от БелАЗа? На ней и в океан пуститься не страшно. Жаль только, говорят, что у БелАЗов колеса без камер обходятся.
 
С камерами и прочими доморощенными плавсредствами допускали только на Бублик. «Просто озеро» было притоном цивилизации и порядка. Там купались только на пляжике, за буйки не заплывали. Дикарей с камерами и пивом задвинули в демократический Бублик. Правда, через несколько лет их и там не осталось. Во-первых, потому, что камеры постепенно вышли из употребления, а во-вторых, потому, что берега Бублика спрятали под бетонными плитами, по асфальтовой дорожке вокруг него стали гулять благопристойно одетые люди, на остров перекинули мост, а на самом острове отрыли кафе. Дикари, не смирившиеся с наступлением чистоты и порядка, просто вымерли как класс.

Поначалу парк был довольно беден аттракционами. Пару качелей, цепочная карусель и все. Это потом, уже ближе к 90-м ларьками и разного рода развлекаловками уставили все доступное пространство. В 70-е люди отдыхали довольно бесхитростно. Во-первых, на углу парка со стороны проспекта «Дружбы народов» был весьма внушительный пивбар с устроенным рядом туалетом. Народ гудел там как пчелы в улье. Пили и внутри, и выносили с собой в трехлитровых банках и бидончиках. Несмотря на отстраненность питейного заведения от туалета, смрад стоял ужасный, особенно в летнюю жару. Видимо, не у всех хватало скорости, чтобы добежать двадцать метров до сортира.

После объявления о независимости Узбекистана пивбар наконец-то закрыли. На его месте открылось кафе с мороженым и безалкогольными напитками. Поставили яркие красные зонтики. Стало не страшно и не противно идти мимо. Правда, туалет еще несколько лет «озонировал» окружающую атмосферу.

Подростками мы бегали в парк на «Бублик» каждые выходные в конце весны и начале лета. Обычно, собирались взрослые из трех или четырех коттеджных квартир, ватага детей. Несли с собой подстилки на землю, закуски, по дороге наливали в пивбаре пиво в тару. Мелочь катила свои опасно надутые ЗИЛовские и ГАЗовские камеры.

В парке взрослые прежде всего (в буквальном смысле) накрывали поляну, то есть попросту стелили покрывала на утоптанную землю, раскладывали закуски и выставляли пиво. Начиналось пиршество с разговорами. Не помню точно, но почему-то кажется, что пить пиво в общественном месте из непрозрачной посуды не возбранялось. Хотя, может, закон и не позволял, но если пили и не дебоширили, то закон закрывал глаза. Наши родители были как раз из числа веселых посетителей и пиво было просто катализатором веселости, но никак не провоцировало на скандалы. Да и вообще, пьяных, валявшихся или непотребно шатавшихся я что-то не припомню.

Пока взрослые закусывали, мы, скатив наши чернобокие каравеллы, плескались вокруг них в мутной желтоватой воде Бублика. С начала мая и до середины июля вода, поступавшая в Бублик прямиком из Бурджара была еще относительно чистой и прохладной. К августу озера перегревались, в них обильно заводились всякие болезнетворные микроорганизмы и купания прекращались. Но пока купаться было безопасно, мы не упускали ни одного шанса.

К сожалению, из озер периодически вынимали утопленников. Тонули в основном, ныряя с камер в очень нетрезвом виде. Глубина была невелика и самые отчаянные легко доставали лбом глинистое дно. После таких забав некоторые не всплывали и их потом доставали водолазы.

Одного из моих одноклассников однажды убили на Бублике.

Он жил не в коттеджах, а на втором этаже ближайшей к коттеджам пятиэтажки. Мальчишка был шебутной, колючий и не по размеру задиристый. Как-то он с друзьями из своего двора отправился купаться. Покатили свой баллон. На озере, кто-то из залетных охламонов докопался до пацанов, то ли баллон хотели забрать, то ли просто мелочи насшибать. Как водится, поругались, пообещали начистить рыло друг другу, но до реальной драки дело не дошло. На том и разошлись. Наши (назову их так для простоты понимания ситуации) попрыгали в воду, а залетные, ощутив свою безнаказанность, начали кидать камни с берега. Одна галька попала прямо в середину лба моего одноклассника. Он утонул мгновенно. Пока окружающие сообразили и стали нырять, было уже поздно. Вытащили на берег уже мертвого.
На похороны мы заглянули, но войти и, хотя бы посочувствовать родителям, духу не хватило. Так, потолкались снаружи у подъезда, пошептались да проводили взглядами маленький гроб на руках плачущей родни.

Убийцу так и не нашли. Говорили, что залетные были из Домрабадской махалли. Кто же их там будет искать? Это ведь могло спровоцировать межнациональную ненависть. Кому это надо?

В тридцати километрах южнее Ташкента 60-е, перекрыв плотиной речку Ахангаран, построили большое водохранилище. Поначалу никаких баз отдыха, парков и прочей подобной инфраструктуры там не было. Водохранилище привлекало только рыбаков. Но постепенно, народ распробовал прелесть купания в прохладной чистой и почти горной воде и к водохранилищу потянулись дикие отдыхающие. Новое озеро назвали Ташкентским морем, несколько покривив против географии и масштабов. Но до Черного было далеко, а местное море радовало патриотически настроенные души понаехавших в Ташкент русских.

Мои родители и соседи Злобины подождали, пока в народе пойдет слава о Ташкентской Пицунде и, пользуясь случаем и удачно оказавшимся в распоряжении транспортом, решили съездить на разведку.

Погрузили в УАЗик-буханку посуду, выпивку, еду, палатку, матрасы и одеяла, залезли сами в душную железную коробку и поехали.

УАЗом управлял наш сосед Владимир Руфанович Злобин. Человек молодой, высокий, красивый и очень веселый. Его широкая улыбка с крупными белыми зубами могла бы поспорить в белизне и шири с улыбкой Фернанделя, но, в отличие от киношного комика, была располагающей, а не смешной. Справа от водителя ехала его жена Шура, женщина под стать мужу большая и красивая, разве что несколько избыточно громкая. Шура работала нянькой в детском саду и, наверно, в ее группе дети строились в каре и шагали на прогулку по одному только взгляду. Нет, Шура не была грозна. Наоборот, она много смеялась, подкалывала своего Руфаныча. Просто, делала все это очень громко, и не придерживаясь скучного этикета.

В «салоне», если так можно назвать железный ящик с лавками и без окон, ехали мои родители, маленькая Светка Злобина, мой друг Женька Чмырь и я.
Часа через два пути добрались до места и остановились на каменистом пологом берегу, метрах в двадцати от воды. Мужчины разгрузили машину и установили палатку, женщины занялись разогреванием на костерке обеда и приготовлением салатов. Дети, не задерживаясь, убежали купаться.

После обильного обеда с шурпой под водочку мужчины засобирались на рыбалку. Приготовлениями руководил Злобин. Главное правило рыбака - «наливай и пей» к нему не относилось. Он рулил УАЗиком, а шофер он был ответственный.

А вот мой папа, хотя в рыбалке был больше теоретик, сдерживать себя не стал и отдался рыбацкой страсти со страстью. Вероятно, он не знал правила о том, что напиваться в стельку положено только после ухи, и поэтому решил не мучить себя ожиданием. Процесс завершился быстро. Пока я ловил двух маленьких карпов, папа уже храпел в тени, забыв и удочки, и малолетнего сына.

Вечером, с первыми комарами, Злобин принес моего папу и привел меня к месту стоянки. Громко, но невнятно возмущавшегося папу, с грехом пополам уложили в палатку, мой улов бросили на траву, женщины попили чая, поговорили и улеглись.
Всю ночь папа храпел, охал, вылезал из палатки и подолгу шумно очищал желудок. Нещадно кусали залетающие в палатку комары. Мама шипела на папу, несправедливо называя его алкоголиком.

Утром помятые, разобщенные и молчаливые отдыхающие позавтракали остатками вчерашней снеди, залезли в железное нутро машины и под Злобинские шоферские шутки-прибаутки и Шурин смех отправились обратно.

Каждое лето в Ташкент приезжали родственники из Челябинска и привозили обычно одного Андрея, но иногда с ним приезжала Наташа, а однажды приехала вся ватага сразу: и Андрей, и Наташа, и Игорь. По странному решению взрослых все приехавшие остановились в маленькой двухкомнатной квартирке у деда и бабушки в панельной хрущевке на третьем этаже. При этом, наш трехкомнатный коттедж с верандой и садом почему-то выпал из внимания гостей. И никто у нас детей на отдых не оставил.

Вероятно, моя тетка Валентина Борисовна рассудила так, что ,поскольку коттеджные Кашкановы работают и за детьми особого присмотра весь день не будет, то лучше уж пусть потолкутся в душной квартирке, чем привольно и опасно поживут недельку почти на природе.

Так как такое повторялось из года в год, то, вероятно, в первые год-два нашего житья в коттедже, племянников моим родителям не привозили потому, что моя сестра Лена была еще совсем маленькая и моей матери кто-то дополнительный в доме был не нужен. А когда Лена подросла и стала ходить в садик, дома бывал только я (да и то только в периоды, когда не в пионерском лагере), а мне доверия, как пастуху малолетнего Андрюшки, не было. Тетка Валентина однажды убедилась в этом сама.
 
Она приехала просто на денек к нам, взяла Андрюшку. Пока мы с ним сидели в песочнице, все было гладко. Потом пришли друзья Женька с Лариской и позвали пойти в «штаб» покурить и поиграть в карты в буру. Андрюшка долго обиженно ныл и увязался-таки за нами. На пути к цели надо было перелезать через металлический забор. Мы по привычке перелезли, а Андрей перелезть не смог, неловко упал с забора, ушибся и поцарапал (хорошо, что не пропорол насквозь) себе живот о стальной прут. Понятное дело, что, громко стеная, он побежал домой и выложил матери всю нелицеприятную правду-матку о своем бездушном двоюродном братце и его подельниках. Ни покурить спокойно, ни поиграть в картишки нам не дали. Пришлось вне расписания жевать полынь и плестись домой на разборки.
Понятное дело, что после инцидента Андрей у нас дома бывал только эпизодически и только в сопровождении отца или матери.

Когда Наташу и Андрея только привозили в Ташкент на поправку, они были бледные, какие-то ватные. В задачу бабушки входило покрыть внуков загаром, напитать витаминами, вдохнуть в изможденные организмы порцию детской жизнерадостности, чтобы всего этого хватило на жизнь в Челябинске, как минимум, до следующего лета.

Тетка Валентина с первого же дня своего отпуска начинала бегать по магазинам и базарам. Бабушкин стол пестрел черешней и абрикосами. Зная аппетиты молодежи, фрукты брали не килограммами, а ведрами. То, что не съедали дети, шло на приготовление варенья и компотов.

Сколько может влезть черешни в два детских желудка? Полкило, кило, два? Однажды, не вставая из-за ведра, мы с малолетним Андрюшкой съели три кило отборной черно-бордовой черешни! Причем съели всю, сколько было в пластмассовом ведерке.

Кто знает? Будь побольше ведро, может и рекорд был бы другой?

Иногда заморенные жарой и походами челябинцы вырывались вечером поплавать в открытом бассейне, который был построен на заднем дворе школы на 21-м квартале. Бассейн работал все лето. В этом заключался главный его парадокс. Бассейн школьный, а вода в нем только в дни летних каникул. Зато летом дети, не разъехавшиеся в лагеря, весь день плещутся, набираясь сил и здоровья на весь предстоящий учебный год.

После восьми вечера с наступлением темноты мелочь загоняли по домам и наступало время взрослых снять дневную усталость у прохладной воды.

Уже не слышно визга и криков. Народ купается степенно. Мужчины с уханьем ныряют и, проплыв под водой метров десять, выныривают и фыркают в темноте. Женщины осторожно сходят в прохладную воду. И, не замочив прически, аккуратно плывут, отворачиваясь от волн, поднятых ныряльщиками. Бассейн освещает прожектор над школьным крыльцом. Лампа всего в двести ватт и ее свет, выхватывая из темноты фигуры людей, не в силах пробиться сквозь черную толщу воды. К двенадцати часам уходит последний купальщик, вода успокаивается. В густом воздухе растекается невидимая влага, оседая росой на окружающей бассейн траве.

Наташа в Ташкенте подолгу не проживала. Ей хватало недели, пока в Ташкенте была ее мать и отец Алексей Андреич Пузанков. Мимозочка сначала сильно обгорала, на следующий день сидела только дома в купальнике, вся измазанная жирной сметаной. Потом она обязательно съедала каких-нибудь свежих фруктов или ягод и страдала от расстройства желудка. В конце концов она просто постоянно страдала от жары. Кстати, о жаре. Сейчас Наташе немного за шестьдесят, и она уже лет тридцать проживает в Эйлате. Там, думаю, климат пожестче Ташкентского. Как она там, бедная? Привыкла, наверное.

Игорь у нас не жил вероятно потому, что его отец Виктор Борисович привез сына в Ташкент только раз, да и то совсем ненадолго. Не дольше недели. По-моему, Игоря Ташкент не впечатлил. На тот момент Игорю было уже лет одиннадцать или двенадцать. У себя в Челябинске он был заводилой и главой дворовой компании. Там его ждали приключения и слава. А в Ташкенте надо было с отцом таскаться в жару по городу, что-то покупать, что-то неинтересное смотреть. Тоска!

Конечно, Игорь не унывал и не сидел букой. Он уже в этом возрасте был высок, силен и чем-то похож на молодого Маяковского. Он не капризничал как Андрюшка, не страдал как Наташа, и всегда был готов или придумать куда сбегать без участия взрослых, или рассказать что-нибудь мальчишеское-захватывающее, или придумать какую-нибудь игру дома, когда уже ничего другого невозможно было предпринять.

Однажды вечером, когда квартира набилась до отказа людьми и детьми, уставшими после очередного культпохода в город, в парк, на базар, бабушка нарезала холодной окрошки и взрослые уселись за большой дедов круглый стол есть, выпивать и играть в карты. Наташа завязала голову мокрым полотенцем, Андрюшка, умаявшись, уснул. Нам с Игорем постелили на балконе, но спать не хотелось, а играть, как назло, было нечем. В пылу сборов в Челябинске про игрушки забыли. Пацаны приехали без соответствующей подготовки. У меня в бабушкином доме тоже не оказалось игрушек в достаточном количестве. Игорь, подумав с минуту предложил играть в войну.

- Давай картами играть, - предложил он.

- Король это - генерал, Дама - его жена, Валет - офицер, цифры – отряды, тузы – танки. Мои черные, твои красные!

Я сразу уловил смысл.

- Я сначала разложу оборону в подушке и одеяле, а ты потом атакуй меня. Если возьмешь мою крепость, значит ты победил, - Игорь, как будто только и делал, что играл картами в войну.

Битва началась.

По матрасу, занимая выгодные позиции за складками простыни, поползли красные танки. Вперед ринулись разведвзводы из шести солдат. Большие взводы из десяти солдат ждали в резерве главного командования за одеялом. Генералы противоборствующих армий наблюдали за битвой с господствующих подушек по обе стороны поля боя. Генеральши настраивали мужей на боевой лад.

Неожиданно из неприметной складки одеяла выскочил вражеский взвод из восьми черных солдат, и шесть красных разведчиков погибли мгновенно. Но и восьмерым фашистам долго радоваться не пришлось. В сражение вступил красный танк и беспощадно раздавил врагов гусеницами.

- Эй, бойцы, соберите-ка карты, нам еще колода нужна мы играть будем, - в самый разгар войны прозвучала из комнаты дедова мирная инициатива.

Пришлось признать ничью. Наступила эра мирного сосуществования.

В тот приезд Ташкент только однажды посетил Алексей Андреич. В Ташкентской жаре и тесноте он скучал. Дома ждали просторная трехкомнатная квартира, машина «Победа», грибы, ягоды, прохлада в рощах и на озерах.
Мокрый от пота, в трусах и майке, обняв баллон с холодным пивом, он жаловался:
 
- В Челябинске, если жарко, то снял свитер и стало хорошо, а здесь снял все и все равно жарко! Кожу снимать?

Мои родители и соседи в те годы весьма напряженно работали. Но и отдыхать успевали. Если не вспоминать моментов «стратегического» отдыха с полетами в Адлер или поездками в горы, то каждую летнюю субботу устраивался небольшой расслабон в парке на озере или прямо возле коттеджа в саду. Поначалу наших привлекало озеро, а потом пришло понимание, что вода из шланга, безопасность и свобода от общества куда ценнее парковых удовольствий. Место домашнего пикника надежно скрывалось от посторонних взглядов за густыми зарослями ежевики и шиповника. Можно было не стеснять себя городскими условностями, купаться и загорать, не отходя далеко от родной крепости.

Для празднования субботы делались закупки мяса, вина, пива. Из дома вытягивался шланг, ставился мангал, стол и стулья. Все получалось куда содержательнее и безопаснее, чем в парке

Вот, просто в качестве примера, как это бывало:

В одну из летних суббот из магазина возвращаются мужчины, нагруженные хлебом, маринованным луком, сырым шашлыком и сухим вином. Женщины дома в ожидании праздника готовят салаты и закуски посерьезнее. Летняя суббота! Глуп, кто не празднует субботу!

Дети стайкой бегут за мужчинами. Кто-то помогает нести авоську с продуктами, кто-то просто перепрыгивает выбоины в асфальте.

Вдруг Юрка Руденко, сын сварщика, резко останавливается, наклоняется.

- Во, повезло!!! – кричит Юрка, сжимая в руке бумажный рубль.

- Где взял?

- Прям на дороге лежал! И как его никто до меня не увидел?!

Дети начинают наряжено всматриваться в асфальт и траву на обочине. Следующему везет Женьке. Он тоже находит рубль. Напряжение усиливается. Кажется, только взрослые мужчины беспечны, будто им вовсе деньги не нужны.
Еще рубль!!! Снова Юрке повезло.

Я старательно обгоняю всех в надежде, может и мне достанется ценная находка. Но нет! Юрка, прямо из-под моего носа, выхватывает еще рубль!

- Это я первый увидел! - обиженно кричу я на Юрку.

- Зато я первый поднял. Кто нашел, того и будет! – веселится Юрка.

Вдруг раздается громкий звон. На асфальт падает и катится в траву металлический рубль. Дети кидаются за ним. Везет Женьке.

Так вот это кто шутил! Дядя Володя Злобин!

Дядя Володя отказывается, говорит, что железный рубль тоже на дороге лежал, а он его просто случайно ногой поддел. Так что все права на находки сохраняются за нашедшими.

С вечерней прохладой, два Володи и их дамы накупавшиеся и назагоравшиеся, наевшиеся шашлыка под «Ок Мусаллас», просят моего отца, третьего Володю, принести аккордеон. Душа запросила песен.

Красивее всех поет дуэт моей мамы и сварщика Володи Руденко. Он, хоть и хохол (как все вокруг его зовут) но знает множество русских народных песен и умеет красиво их петь. Потом на аромат шашлыка приходит Коль Колич из соседнего коттеджа. Он высокий и широкий в плечах. Задумчивый и улыбчивый. В песню он вступает не сразу, а немного сидит и прислушивается (то ли к пению, то ли к истоме после стакана вина и пары палочек шашлыка). Потом, когда Руденко плавно переходит на тягучие украинские песни, ему на удивление правильно начинает подпевать русский Коль Колич.

Мой отец, поначалу подыгрывает певцам на аккордеоне, но, постепенно хмелея, перестает попадать и в тон, и в клавиши. Отставляет инструмент и, подперев щеку слушает, разглядывает звезды и о чем-то думает.

Женщины шутили, что нашу субботу всегда начинают три Володи: Злобин, Кашканов и Руденко, а потом их разбавляет пришлый Коль Колич. Дамы из наших трех семей: мама, Шура Злобина и маленькая тоненькая Надя Руденко как-то умудрялись никогда не спорить и не лезть в дела друг друга. Просто жили на одном пятачке, зная друг про друга все и при этом, не досаждая советами.

Самой счастливой парой были Злобины. Тут была и горячая любовь, и достаток в деньгах и полное взаимопонимание в семейных делах. Мои родители жили пристойно. Не ругались. Растили детей. Любви хоть и не было, но внешне это никак никому не показывалось. Руденки жили как на вулкане. Отец семейства много зарабатывал и был душевным человеком пока трезв. Выпив же, становился невменяем, агрессивен, драчлив. Вымещал накопившуюся обиду на телевизорах. То ли лица ведущих программу «Время» его раздражали, то ли руководители партии и правительства не устраивали.

Обычно, после очередной удачной пьянки Надя, хохолова жена, истошно кричала: «Изверг! Мебель не трогай!!!» После этого слышался глухой «Бух...» и мелкий звон рассыпавшихся осколков. Надя с детьми в такие драматические минуты убегала к Шуре, ища укрытия. На крупную Шуру Руденко не рисковал возвысить голос. И Надя отсиживалась у нее в безопасности.

- Опять хохол телевизор обновляет, - философствовал сосед Злобин, слушая битву в коттедже напротив. Злобин нередко ходил урезонить Руденку. Делал это мастерски. Через полчаса Руденко уже каялся, просил прощения и готов был простить и Надю, и детей, и кошку, и собаку. Если успевал – просил и прощал. Если не успевал – валился в сон и утром снова был прекрасным человеком, удивлявшимся, кто это вчера тут поломал мебель и разбил телевизор?

С получки хохол приносил новый телевизор. Покупал недорогие, черно-белые. Зачем платить за цветной, когда жить телику все равно от силы три месяца.

Бурно строившийся и расширявшийся Ташкент постоянно обзаводился новой городской инфраструктурой и в первую очередь транспортом. Уже бегали новые чешские и рижские трамваи, уже просторные троллейбусы стали привычными, а автобусный парк все еще наполняли собой старые ЛАЗы и ЛиАЗы. Но однажды время потребовало, и Партия ответила «Есть!» На улицах появились необычные сочлененные городские Икарусы ярко-желтого цвета. Первый "Икарус" был реальным общегородским событием! С Чиланзара Икарус начал ходить от Подмосковной конечной по Волгоградской улице, по-моему, в аэропорт. Поначалу люди специально, жертвуя временем, пропускали ЛАЗ этого же маршрута, стараясь попасть в Икарус. Ну а мелкота и подростки с удовольствием просто за 5 копеек катались на новом «аттракционе-гармошке» Дети, обычно лезшие к окнам, стали занимать места в темном сочленении салонов – в «гармошке». «Гармошка» скрипела новой резиной и смешно складывалась на поворотах. В первые недели эксплуатации народу в аттракцион всегда набивалось больше, чем в обычный автобус. «Гармошка» – автобус для удовольствия, а на работу можно ехать и обычным ЛиАЗом, причем, свободнее, пусть и не так весело.

Не избежали искуса и мои друзья , и мои родители. В одно из воскресений отец, собрав специально на покатушки ватагу детей из коттеджей, возглавил поездку на троллейбусе на конечную, а оттуда на Икарусе-гармошке, веселясь и удивляясь, мы поехали назад к нашему кварталу.

Я немного несправедливо уделяю мало внимания своему главному занятию – учебе в школе. Попробую это исправить, но попозже. А пока вспомню те случаи, когда и меня в качестве ответного визита отправляли в Челябинск посетить родные березки.
В-общем, это бывало совсем не так часто. За все время я погостил всего два раза и третий раз приехал уже после окончания школы поступать в Челябинский мединститут. Не поступил, но пока не об этом, а о безобидных поездках просто в гости.

Лучше всего гостилось у Пузанковых. Во-первых, там было с кем поговорить серьезно и по-умному (с сестрой Наташей), там же была возможность пошалить в рамках дозволенного с братом Андреем и поиграть новыми для меня его игрушками. Кроме того, там был дядя Леша и его «Победа», которая возила всю команду то в лес за грибами, то на озеро за раками, то просто в загородный сад покормить комаров и самим пощипать смородины и вишни.

Для меня, как для любого образованного и воспитанного подростка, слово "Победа" это была и киноэпопея с Олялиным, и песня в исполнении Лещенко, и парад на 9-е мая. Но самая главная ассоциация с «Победой» - это запах бензина, утробный сочный сигнал и вечная зависть к двоюродным брату и сестре.

Дядина «Победа» отличалась крепостью и уверенным ходом со скоростью не более шестидесяти км в час. Если дядя пытался разогнать свой танк до шестидесяти одного километра, «Победа» начинала гудеть как самолет Ил-18, и ничего не оставалось, как придерживаться безопасного режима движения.

Когда дядя покупал свое авто, выбора не было, и он взял самое лучшее, что было в продаже для простого народа. Не учел только, что со своим росточком в метр шестьдесят, он оказался мелковат для управления серьезной машиной. Выход нашла его супруга Валя. Она сшила специальную подушечку, чтобы Леша из-под руля мог увидеть дорогу. Как при этом Алексей Андреич доставал до педалей никто не знает. Дядя Леша стеснялся распространяться на такую щекотливую тему.

Благодаря надежности и проходимости «Победы» были попробованы раки и грибы из всех озер и лесов Челябинской области. Благодаря грибам и ракам дядя Леша получил рак всего, что только находилось у него в организме. После атомной катастрофы пятьдесят восьмого года грибы и раки активно впитывали радиацию и щедро отдавали ее грибникам и любителям раков.

Дядя Леша прожил не очень долго. Сделанная на века «Победа» пережила его.
В березовых рощах мы собирали грибы. Но Алексей Андреич признавал только грузди для засолки и пельменей, а также волнушки-сыроежки для жарки и приготовления закуски. Все остальные грибы, как бы они ни были красивы, были обречены на съедение червякам. Я всей этой системы селективного сбора грибов не знал, радовался и валуям, и лисичкам и всему прочему разнообразию лесных организмов в шляпках. Когда я к месту встречи приносил с десяток грибков в корзинке, дядя Леша придирчиво рассматривал мою добычу и безжалостно выбрасывал все, что выходило за рамки его маленького перечня съедобных грибов. Однажды я нашел ну очень красивых лисичек. И уже готовился стать триумфатором, но в пункте сбора Алексей Андреич, перегнувшись через переполненные корзины и ведра со скучными груздями, посмотрел на мои лисички и зашвырнул их подальше в лес.

- Ты знаешь, что бывают ложные лисички? – устало спросил он.

- Ну да, - протянул я неуверенно, - у меня они в книжке нарисованы.

- Вот и я знаю, что нарисованы. Ты помнишь их отличия от настоящих?

- Не совсем, - честно признался я.

- Вот и я не помню. Значит? – он поднял испачканный черноземом палец, - Долой все непонятное! Особенно, это касается грибов.

Лисички было немного жаль. Я очень надеялся, что они не ложные.

Дома по приезду стоял дым коромыслом. Валентина Борисовна половину груздей засолила в трехлитровых банках, вторая половина, мелко изрезанная пошла в начинку для пельменей. Волнушки зажарились с луком и оказались в банках поменьше. Все это по мере готовности относилось в «сарайку» которая располагалась в сухом и прохладном подвале под домом.

Ну а потом лепилось и варилось огромное количество пельменей с груздями. Откуда-то приходили незнакомые мне гости. Ели, пили, разговаривали. До сих пор помню слегка горьковатый вкус пельменей с груздями, хоть и прошло с тех пор более полувека и мне не было шанса освежить свои вкусовые воспоминания.

- Завтра с утра едем на Увильды за раками, - в один из дней объявил свое решение дядя Леша.

- Ура! За раками!

Дети, вопреки ожиданиям, угомонились быстро. Открытая форточка и перина оказывают отличное убаюкивающее действие.

Утром в шесть «Победа» уже стояла под окнами в полной готовности к путешествию. Собрались моментально! И вот уже, гордо вытянув шею, чтобы поверх капота видеть дорогу, дядя Леша выруливает со двора. Машина, утробно урча мотором и мягко переезжая выбоины в асфальте, легко вливается в редкий поток транспорта.

- Дети, не балуйтесь. Я взяла подушки, лучше поспите пока мы едем. Как будет что интересное, я вас позову, - предложила тетя Валя.

Андрей уже через пять минут свернулся калачиком на подушке и уснул.
«Только зря место у окна занял, лучше бы я там сидел», - обиженно подумал я.
Машина выехала за город. Пошли березовые рощи, вдоль дорог скучно замелькали столбы. Наташа у другого окна тоже уснула.

- Димка, ты тоже поспи. Час еще ехать, - глянув в зеркало на племянника, сказал дядя Леша.

- Не охота, - ответил я, но скоро тоже мирно спал, привалившись к Наташиному теплому боку.

Озеро Увельды одно из самых чистых в Челябинской области. Вода настолько чистая, что, плавая в лодке в хорошую погоду и глядя на дно, ни за что не угадаешь настоящую глубину озера. Камни на дне и длинные темно-зеленые ленты водорослей видны с любого места.

Для ловли раков лодка не нужна. Раки сидят под камнями у берега на мелководье. Тут-то им и капец!

Дядя Леша в черных семейных трусах на время превратился в азартного охотника. Идет, опустив руки в воду и повернув голову набок. Руками шарит под камнями и будто прислушивается, что это там происходит под водой? Вдруг резкий наклон, и пойманный рак летит в эмалированное ведро, которое услужливо несут за охотником сын и племянник. Час охоты два ведра раков. Окрошка на берегу на травке и в обратный путь.

- Можно я одного рака к себе возьму? – попросил я.

- Бери, - великодушно разрешил дядя Леша.

Я выбрал маленького рака и вез его в ведерке с водой, втайне надеясь, что ему удастся избежать ужасной участи.

Дома ракам поменяли воду, обильно посолили и поставили на огонь. Жертвы зашевелились и начали краснеть.

- Димка, где там твой рак? Давай его сюда, - бодро приказал дядя Леша.

- Он там, в комнате, в ведерке, - чувствуя, что предаю друга, ответил я.

- Ты не обижайся. Раки существуют, чтобы их есть. А так, просто подохнет и протухнет, кому от этого польза? – урезонил любителя фауны дядя Леша.

Раков, конечно, было жалко, но потом, когда они оказались огромной горой на столе, жалость притупилась под воздействием душистого рачьего мяса и сока из клешней.

В тот раз Андрюшка научил меня делать свистульки из стручков акаций. Показал мне Детский парк, который располагался через дорогу (улицу Рождественского), свои штабы в нем.

Когда я улетал домой в Ташкент, это был первый полет на Ту-154. Мне выписали билет на розовом бланке и на Победе все приехали меня провожать. Оформление и досмотр прошли быстро. Дядя Леша попросил разрешения пройти вместе со мной на борт, чтобы убедиться, что с племянником все нормально и он сидит на своем месте у окна.

Пока я уселся, пока остальные пассажиры суетились, пока дядя Леша давал указания моему соседу как меня вывести в Ташкенте и сдать на руки родителям, двери закрыли и трап отогнали. Подошла бортпроводница и попросила дядю Лешу занять свое место.

- У меня нет места, я племянника провожаю, - он похлопал меня по плечу и крепко пожал руку.

- Что же вы, товарищ? А мы трап уже отпустили.

- Я конечно могу слетать в Ташкент, но мне без билета как-то неловко, - попытался отшутиться дядя Леша.

Трап подогнали, дядя Леша с перрона помахал мне рукой, и я улетел домой к родителям.

В Ташкенте в коттеджах у меня сложилась хорошая компания. Женька Чмырь и Лариска Тугушева из 2-го коттеджа. Мы втроем были костяком детского населения. Женька и я одногодки, Лариска на год постарше и на десять лет умнее. Остальные дети были либо не наших интересов, либо существенно младше.

В девятом коттедже жил Юрка Руденко. Мальчишка был на три-четыре года младше нас с Женькой. И хотя и принимал участие в наших играх и походах, но в силу разницы в возрасте, всегда был в ранге наблюдающего за событиями, а не их непосредственного участника. Чаще всего Юрке приходилось сидеть со своей младшей сестрой Ленкой. Да и поговорить с ним особо не получалось. Пошалить – это Юрка на ура, побегать, залезть на дерево. А вот сделать что-то стоящее или сказать что-то умное у Юрки не получалось.

В соседней с Юркиной квартире жила девочка Алла и ее малолетний брат Альберт. Алла была почти нашей одногодкой, но в наших уличных забавах участия не принимала. Была занята с утра до ночи то школой, то музыкой, то нянчилась с малолетним Албертом. Наверно, она на нас смотрела как на дикарей бесшабашных и туповатых. Никогда Алла не задавалась и не выказывала своего превосходства. Просто тихо сидела дома да пилила свою виолончель. Мать Аллы работала проводницей и подолгу отсутствовала дома. Алла справлялась дома сама.

Однажды, в отсутствие матери Альберт пошел купаться в ванную и каким-то образом утонул. Говорили, что поскользнулся, ударился головой и захлебнулся. После этого несчастья Алла вообще превратилась в затворницу. Правда, уже в возрасте 1пятнадцати лет пришла ко мне на день рождения и подарила черного котенка. Кота я назвал Васькой, и он прожил достаточно долго, пока не пропал после нашего переезда из коттеджа в девятиэтажку. Алла после школы пошла учиться в музыкальное училище. Вероятно, решила всерьез стать музыкантом. Девушкой Алла была красивой и, даже что важнее, милой. Имела длинные светло-русые волосы. Но ни с нами, ни с другими мальчиками почему-то не ходила. Я был очень влюбчив, но тут, вроде бы такая замечательная соседка, а даже помыслов на роман не возникло. До сих пор я от себя в недоумении.

В следующем коттедже жил Мишка. Года на два моложе нас с Женькой. В детстве ничем особенным не отличался. Вместе с нами лазал на деревья, совершал набеги на чужие сады, курил все, что источает дым. Был Мишка вороват и не видел в воровстве ничего зазорного. Был удивительно устойчив к физической боли. Отец Мишки был ему не родной и своего пасынка люто ненавидел. За малейшую провинность бил Мишку и ремнем, и шлангом, и даже прутом арматуры. Мишка сносил все побои стойко, и приходя после экзекуции в наш штаб, показывал новые синяки и ссадины и обещал, когда вырастет, обязательно убьет отчима. Почему Мишкиного отчима не посадили за избиение несовершеннолетнего, непонятно. Наверно власти считали, что избитый до полусмерти Мишка безопаснее для общества, чем здоровый.
Со временем Мишка перестал чувствовать боль. Не боясь щелбанов и легких затрещин, он стал развлекаться, обзывая и дразня старших пацанов.

Однажды мы собрались в очередном «штабе». Там же под кустами лежали приготовленные для сдачи бутылки. Мишка как всегда взялся за свое.

- Вали отсюда, Миха! А то по башке получишь, - провидчески посоветовал Женька.

- Вот, Юрец-огурец уйдет, и я пойду, - остался при своем Мишка.

- Еще раз обзовешь огурцом, точно получишь! – запальчиво, чувствуя молчаливую поддержку старших, выкрикнул Юрка, самый младший в компании.

- Огурец! Огурец! Огур… Бац!!!

Пустая бутылка из-под шампанского вдребезги разлетелась о Мишкин лоб. Юрка ошалело держал в руках зеленое горлышко. Мишка не упал и не умер, как сделал бы сразу на его месте любой другой человек. Он остался сидеть, зажмурив глаза и отряхивая голову от осколков. Видя, что убийства не случилось, кровь из черепа не бежит и мозги не вываливаются, старшие ребята принялись журить Юрку:

- Что, нервный?! А если бы убил? Кто бы отвечал?!

- Хрен бы он меня убил. Меня отец каждый день черенком от лопаты бьет и то ничего. Посмотрите, на глазах стекла нет?

Удивительно! Мишка не пострадал ни на грамм. Даже синяка на лбу не осталось.

Однажды, когда Мишке было лет четырнадцать, моя мать возвращалась вечером с работы. В темном месте внутриквартальной дороги к ней сзади подскочил налетчик, вырвал сумку и бросился бежать. Мать опознала жулика и крикнула вдогонку: «Мишка, сволочь, отдай сумку, а то в милицию напишу!»

Мишка остановился, сконфуженно принес сумку, извинился, лепеча что-то про то, что его заставили. Мать в милицию жаловаться не стала.

С возрастом Мишка занялся уже серьезным грабежом и, по-моему, лет в шестнадцать пошел на свой первый срок.

В соседней с Мишкиной квартире жила еще одна несчастная семья. Там жила девочка Оля. Маленькая ростиком и хрупкая. Оля была на пару лет старше нас и в наших играх не участвовала. Отец Оли был запойным алкоголиком. В пьяном виде зверел, но, в отличие от нашего соседа Руденки, вымещавшего свою пьяную злобу на мебели и телевизорах, тот регулярно избивал свою жену, которая после каждого запоя лежала в травматологии то с переломами, то с сотрясениями. Однажды этот гад жену свою убил. Олину мать похоронили, отца наконец-то забрали. Оля жила одна какое-то время, а потом то ли стала жить у бабушки, то ли в семнадцать лет вышла замуж и съехала к мужу.

В соседнем с Олиным коттедже жил Славка. Вроде свой парень и даже одногодка с нами. Но отношения со Славкой не задались. Славка вечно был занят, то кроликами, то псом, то какими-то еще делами. И, когда был свободен и приходил, то разговаривал все опять же о своих кроликах и собаке и говорил только матом. Мы тоже были не ангелы и матерно разговаривали всегда, когда оказывались без девчонок в компании. Но Славка матерился всегда и так густо, так озлобленно, что даже наши привыкшие к мату уши плохо переносили его рассказы. А Славке наверно мы казались мягкотелыми бездельниками, с которыми скучно: ни рассказать, ни послушать.

Еще жила девчонка Галя. Но она была маленькой, капризной. Позже у них с Ленкой Руденко и Светкой Злобиной сложилась тесная дружба. Я их встречал уже в 1995-м году, когда молодым дамам было по двадцать пять. Умницы, красавицы. Но я тогда был женат и с детьми и им не интересен.

Теперь поближе познакомлю с главными моими коттеджными друзьями.

Женька Чмырь жил во втором коттедже. Он был настолько последним ребенком своих пожилых родителей, что казалось, он им не сын, а внук. Оба его предка были очень грузными и наверно от этого выглядели лет на пятнадцать старше своего возраста. Ни отец, ни мать Женьки не контактировали с моими родителями, никогда не принимали участия в посиделках с вином и шашлыками. Если случалось какое-либо совместное мероприятие, то происходило это через третью сторону. Например, однажды, когда Женька и я были в одном пионерском лагере «Солнечный», то родители приехали к нам на рабочей машине Коль Колича – КУНГе ГАЗ-51. Наверно, в поездке, трясясь в закрытой фанерной будке, о чем-то разговаривали. Но дальше этого отношения не развились.

У Женьки была сестра. Красивая молодая женщина лет на пятнадцать старше его. Я ее видел, но не знал о ней ни ее семейного положения, ни рода занятий. Приходил к Женьке, здоровался с ней и спрашивал дома ли друг. Всё.

Женька занимался вольной борьбой и легко забарывал меня. Быстрый прием, потом болевой и я превращался из борца в пищащий мешок. Потом мы год занимались боксом в специализированной школе бокса. Боксеры из нас тоже не вышли. Смена приоритетов случилась как всегда летом. По-моему, меня поманила гребля на каноэ. Хотелось романтики волн и ветра, а не запаха пота в зале. Конечно, для уверенности на улицах бокс был куда полезнее, но кто знает, вдруг потом нашли бы в мозгах какое-нибудь микросотрясение и не взяли бы в пилоты.

Общеобразовательные школы у нас были разные, хоть и стояли вплотную одна к другой. Я учился в школе номер 182 со спортивным баскетбольным уклоном, а Женька с Лариской ходили в школу номер 178 с лингвистическим уклоном. К старшим классам к нашей школе пристроили тир, а во дворе их школы возвели четырехэтажный лингвистический корпус.
 
Женьке сам Бог велел стать переводчиком. А он в армии попал в ракетчики ПВО, а оттуда добровольно-принудительно в Сирию. А там во время израильского авианалета получил контузию. Почти ослеп. От былого самоуверенного Женьки не осталось и следа. Я случайно встретил его на Фархадском базаре уже лет через семь-восемь после того, как мы пришли со службы. На Женьке были очки с толстенными линзами. Да и сам он был потухший. Рассказал мне свою историю, но зайти в гости посидеть, познакомиться с женой и детьми что-то отказался. На том и расстались.

Но давайте вернемся в беспроблемное детство.

Женька с Лариской были для меня дополнительным окном в мир. Лариска всегда все знала и про собак, и про модели, и про пистолеты-луки-арбалеты, и про новомодную музыку и ее исполнителей. Была девочкой-энциклопедией, причем многое могла сама мастерить на самом высшем уровне. Женька такими знаниями и способностями не обладал, зато всегда готов был поддержать соседку в ее очередном начинании или увлечении. Я на их фоне смотрелся бледновато. Знаний особых не имел, силой тоже не обладал. Лариска регулярно подпитывала меня книжками с фантастикой, пыталась сделать из обезьяны человека, но вот умение аккуратно сделать своими руками настоящую ВЕЩЬ так и не привила. Я с воодушевлением следовал за ними в выборе приключений, игр, спорта, но никогда не вырвался в инициаторы.

Мы решительно совершали набеги на плодовые деревья, которые по недосмотру оказались не на территории личных садов и подворий (например, соседские сады в коттеджах были табу). Также не трогали участки, прилегавшие к многоэтажным домам, на которых жители пытались вырастить себе подобие личного сада-огорода. Главным источником фруктов ягод были деревья и кусты, росшие на территориях детских садов, больниц и производственных организаций. Лучшими в этом плане были детские сады. Почему-то с поспеванием черешни, вишни, персиков, абрикосов никто из работников не задумывался собрать эти кладези витаминов и пустить их в компоты-десерты воспитанникам садиков. Оно и понятно. Меню было расписано и утверждено в высших инстанциях, а для собственного употребления нянечки и воспитательницы предпочитали не лазать на деревья, а спокойно купить все на базаре за копейки.

Но нас манили не столько витамины на ветках, сколько сам кураж – найти, залезть, нарвать, наесться. Дома все это лежало мытое в корзиночках-фруктовницах на столах. Но там не было куража!

В мае-июне урюк (как мы на узбекский манер называли абрикосы) оформлялся уже во вполне съедобные кислые плоды с мягким прозрачным зародышем косточки. В это опасное время урюки страдали от набегов малолетних любителей кислого, а сами любители нередко страдали от расстройства желудков. Правда, иногда еще попадало от хозяев урюка (в основном словесно), но это не в счет, это издержки, они входят в комплекс услуг.

- Я знаю дерево, - похвастался однажды Женька, - Урюк – Во! – он показал пальцами величину, будто это уже спелые плоды. – Мы с матерью в больницу ходили. Там растет. И никто не охраняет.

- А чего же его те, кто живет рядом, не съели? – справедливо заметила Лариска.

- Не знают, - ставя точку, сказал Женька.

- Интересненько… А кто-нибудь соленый урюк пробовал? – спросила Лариска с видом гурмана, интересующегося у папуасов вкусом местных трюфелей.

- Да ну, дрянь, урюк должен быть сладкий, - убежденно заявили мы с Женькой.

- Не пробовали, а говорите.

- Гадость не едим…

Поход за урюком назначили на вечер, когда посетители и персонал из больницы уйдет.

Дыра в заборе оказалась неудобной и заросшей шиповником, дерево слишком высоким и липким от смолы, урюк пришлось собирать в сумерках почти на ощупь. Зато не соврал Женька. Действительно – Во!

Но Лариска и здесь оказалась на высоте! Она взяла с собой два спичечных коробка. Один с солью, другой с сахаром.

Оказалось, что зеленый кислючий свежесорванный урюк хорош и с солью, и с сахаром.

В одном из детских садов, пока он был садиком и не переведен в статус больницы росло просто на выбор разных вкусностей. Стояло несколько высоченных деревьев шпанки, а в углу раскинулось относительно невысокое раскидистое дерево с персиками.

За шпанкой надо было лезть опасно высоко. А потом, объев ближние веточки, тянуться, балансируя как макака на канате, чтобы сорвать теплую от солнца темно-бордовую шпанку. Дома такой же шпанки, урюка, персиков - ведра! Летом базар дешев. И все равно с макушки дерева теплая, слегка припыленная и такая душистая вишня лучше всех базарных!

А вот тот персик в углу привлекал еще и приятной возможностью покурить на сытый желудок и перекинуться в картишки на ближайшей веранде, пока детки спят свой дневной сон.

Кстати, о картах. Почему-то мы почти не играли в банального дурачка. У нас были популярны бура, сека, еще какие-то простецкие игры. Лариска пыталась нас с Женькой научить играть в преферанс, но нам тогдашним одиннадцати-двенадцатилетним охламонам такие сложности были не по зубам.

Вспомню хоть немного о родной школе.

Учился я привычно на отлично и на удивление почти ничего из процесса учебы не помню. Правда сам материал почти по всем предметам все еще сидит, отлитый в граните на подкорке. До сих пор могу запросто дать правильный совет своим учащимся в начальной и средней школе дочерям и не бываю при этом смешон. Но вот процесс или фамилии, имена-отчества учителей постепенно за полвека улетучились. Несправедливо, но вот так.

Запомнилась ритмика в третьем классе и пение в школьном хоре.
 
На ритмику класс приходил в актовый зал, в котором стулья были составлены вдоль стен. Выстраивались в колонну по-два. Попарно мальчики с девочками. И под пианино скакали по кругу изображая какие-то мазурки. В Ангренской школе тоже была ритмика, но там запомнился только один танец – Летка-Енка. Мы прыгали, дергали ногами и толкали впередистоящих в спину. Получалось задорно и весело.
Здесь же к ритмике относились несколько более серьезно. Обязательно, как на физкультуру, нужна была специальная танцевальная обувь – чешки. Все бы ничего, но чешки бывали в продаже только летом, а если потерял их зимой, или у тебя не было их изначально (я пошел в эту школу в январе), то родителям стоило больших трудов обуть свое чадо в соответствии со школьными требованиями. Правда ритмику вскоре отменили, заменив ее пением в школьном хоре.

Вероятно, это был период, когда школа все еще не разобралась в своем уклоне и ее кидало как корабль в шторм из крена в крен. От песен и танцев к баскетболу и стрельбе.

Зато школьный хор был по-настоящему хорош! На уроках пения каждый класс разучивал в актовом зале на сцене песню, а потом, на большом общешкольном собрании или по случаю праздника эту песню исполнял хор из трех или четырех классов. Даже если учесть, что в общий хор отбирали только лучших певцов, все равно на сцене разом пели человек сто.

Солиста для школьного хора подобрать - нет сложнее задачи. Мальчики стесняются, у тех, кто не стесняются, голоса ломаются, у кого пока голос не ломается, тот спортом занимается. Такие вот невеселые стишки.

В наших классах со слухом и высоким звонким голосом нашелся всего один мальчик, достойный быть солистом. Им оказался я. Я пел первым голосом (это наверно сопрано). Получалось красиво и руководитель хора прочил меня в звезды общегородского, а может и республиканского масштаба. Но неожиданно, в пятом классе хор был распущен и вместо его уроки пения стали проходить по старой скучной схеме в классе. Пели, конечно, не выходя из-за парт, и это было совсем не то ощущение, когда ты поешь на сцене.

Мой одноклассник Витька Зверев поначалу тоже пел в хоре, но за свой ростик и необычайную худобу стоял у самого края хора, наверно, чтобы не смешить слушателей. В школу он ходил в маленьком сереньком костюмчике, отчего был издалека похож на пожилого лилипутика.

Однажды хор разучивал песню «Широка страна моя родная». Учитель требовал, чтобы в начале песни чувствовалась именно ширь страны, чтобы хор пел: "Широка-а-а страна моя родна-а-а-я-я-я!" Но все как-то не выходило. Страна получалась какая-то не широкая. И тут, он случайно, каким-то боковым слухом услышал Витькино пение.

- Зверев, это ты там у стенки басом поешь? – неуверенно спросил учитель.

- Я больше не буду, - сконфузился Витька.

- Ты не стесняйся, мне кажется, так даже здорово. Ну-ка, иди на середину. Давай, как будто ты на сцене Большого театра солируешь. Послушаем тебя.
Витька в своем мешковатом костюмчике вышел на середину перед хором. Девчонки в углу прыснули, может и не в Витькин адрес, но Витька покраснел.

- Эй, там, спокойно постоять не можете? - как можно серьезнее сказал учитель. – Давай Витя - Широка страна моя родная. С начала.

Витька вдохнул поглубже, выпрямился, костюмчик расправил складки. С первыми звуками «Широка-а-а-а…» правая рука пошла от сердца по дуге, показывая, какая же действительно широкая страна СССР! Витька запел сочным басом, громко и правильно, не перевирая ни одной нотки. Учитель, непроизвольно приподнялся со стула, слушая это необычайное пение.

- Все! Ты тоже будешь солистом. Теперь-то школа займет первое место! Витя, у тебя что было по пению до этого? Витя, ты спортом не занимаешься? – будто прорвало учителя.

С возрастом Витька не поправился и особенно не вырос, но, когда выходил на сцену исполнять «Страну», будто вдвое прибавлял в росте и шири плеч.

У меня лет в двенадцать голос сломался, как ему и положено природой. А Витя пел в Ташкентском оперном театре и в церковном хоре в Успенском соборе.

Сразу, как только я разобрался кто есть кто в новом классе, я по уши влюбился в отличницу Наташку Пивень.

Я сидел за второй партой, а она сидела позади меня за третьей. Отличница - рыжая веснушчатая Наташка. Необычайная задавала. Мало кто в классе мог похвастаться дружбой с ней. Она была занята весь день. Школа, музыка, уроки. На дружбу времени не оставалось. Да и как с ней дружить? С мальчишками Наташка разговаривала надменно, как царица с рабами.

Угораздило же меня влюбиться в такую недотрогу! Я все уроки смотрел на нее украдкой в малюсенькое зеркальце. Наташкины веснушки и курносый нос казались мне самыми красивыми на свете. Рыжие косички были заплетены в два просто очаровательных бублика! Она всегда правильно отвечает и презрительно фыркает, когда кто-нибудь не знает урока или просто говорит глупости.

Наташка на меня внимания не обращала, и я страдал от неразделенной любви.
Но однажды за Наташку пребольно и преобидно получил в нос.

В классе у нас, как и положено, присутствовал классный хулиган по фамилии Щедров. Имя его не запомнилось потому, что его по имени никто никогда не называл. И вот однажды он что-то обидное сказал в Наташкин адрес. Я взбеленился и наговорил ему грозных глупостей и пообещал набить рыло, после уроков.
Моя ошибка заключалась в том, что я не заручился поддержкой друзей. Даже Геру не стал привлекать к созданию агрессивного блока. В итоге, когда я вышел из школы, меня уже поджидала шайка. Щедров жался к какому-то долговязому мальчишке. Тот подозвал меня. Спросил у Щедрова; «Этот, что-ли?» Щедров утвердительно вякнул. Долговязый мальчишка, не готовясь и не петушась, как было принято в мальчишеских разборках, просто двинул мне в нос, развернулся и пошел. Шайка двинулась за ним.

Из школы вышел Гера. Увидел меня с расквашенным носом. Спросил кто это меня так. Я сказал, что да так, мол, какие-то пацаны-хулиганы. Гера проводил меня до дома, охраняя меня от возможного рецидива агрессии неведомых хулиганов.
Наташке я тоже не стал рассказывать про свое поражение. Пострадал еще годик про себя, а потом любовь сама прошла.

Все мальчишки лазают на деревья. Чаще за фруктами или застрявшими воздушными змеями, но иногда и из спортивного интереса, за риском и новыми ощущениями.
Я побывал почти на всех деревьях в округе, представляющих интерес. Добывал шпанку, персики, орехи. На некоторых деревьях, использовавшихся в качестве «штабов» существовали даже мои персональные развилки, сидеть в которых допускалось только мне.

Однажды захотелось рекорда, этакого полета в космос, в неизведанное.
Во дворе соседнего детского сада росла высоченная чинара. Забраться на нее с земли было невозможно, толстый гладкий ствол без единого сучка не позволял зацепиться. Но под чинарой, почти вплотную стояла детская веранда для выгуливания воспитанников. Забраться с ее крыши на дерево было уже не очень сложно.

Я решился. По столбу веранды залез на засыпанную старой листвой крышу, оттуда осторожно ступая по ветке и, держась за другую, перебрался к стволу. Первые пять метров высоты дались легко. Ветви здесь росли почти перпендикулярно стволу, и подниматься по ним получалось как по лестнице. Ветки, растущие выше, старались тянуться к солнцу, отчего приходилось ставить ступню косо в узкую развилку. Процедура неприятная и весьма болезненная для ступни. Еще выше и всё уже становятся развилки, и все труднее подъем. Но я забрался!

Когда развилок уже не осталось, я, словно сорока, оказался держащимся за довольно тонкую вертикальную веточку в окружении нетронутых человеком пыльных листьев и прошлогодних шишек. Внизу серыми прямоугольниками лежали шиферные крыши коттеджей. Прямо напротив, портили идиллию тишины и небесной чистоты, захламленные балконы пятого этажа соседнего дома. Выше только птицы в небе и кошки на чердаке пятиэтажки!

Это был триумф исследователя! Из всех людей, живших на Земле, я был первый, кто забрался на макушку этого дерева!

Жаль, люди не заметили подвига. Пешеходы редко поднимают голову и смотрят на макушки чинар, а кричать им, привлекая внимание, недостойно победителя.

Весной в апреле или начале мая уже почти лето, но в укромных местах почва еще влажная. По идее, в таких местах надо бы произрастать грибам, малине и прочим несвойственным для Средней Азии растениям. Насчет малины знаю точно, что в городских кварталах она там и сям не росла. А вот грибы редко-редко встречались. Но не под прелой листвой, а под асфальтом.

- Хочешь жареных грибов? - спросил однажды сосед по парте и лучший друг Гера.

- Откуда у тебя грибы? – удивился я.

- Места надо знать, - с видом превосходства, таинственно сказал Гера, - Сегодня после уроков пойдем, я покажу. Там целая куча.

Кучей оказался вспученный тонкий асфальт тротуара, из под которого выглядывали белые шарики.

- Это и есть грибы? – недоуменно спросил я.

- Они. Вот только их из-под асфальта трудно выколупывать. Убирай асфальт аккуратно, а то грибы попортишь.

Мы с энтузиазмом взялись расковыривать дырку в тротуаре. Грибов оказалось три. Один вполне приличных размеров и два малюсеньких. Пахли они хорошо, настоящими грибами.

- А их есть то можно? – опасливо поинтересовался я.

- Конечно, это же не поганки, - уверенно заключил Гера, - Вот только пожарить немного надо. Я уже пожарил один. Ничего получилось. Вон, видишь бугорок с трещинами, это еще один гриб лезет. Если хочешь, будет твой, - Гера великодушно подарил грибное место другу.

- А когда он поспеет?

- Следи за ним, как трещина шире раскроется, тут и выкапывай.

- А если сразу выкопать? Может он уже большой?

- Давай попробуем.

Гриб оказался вполне приличный, размером с грецкий орех.
 
- Слушай, а давай не будем есть мои грибы сразу, я их засушить попробую, - зажадничал Гера, - У тебя же есть твой гриб, вот его и пожарь. Я-то жареных грибов уже наелся.

Мама удачно оказалась дома. Она долго недоверчиво рассматривала и нюхала гриб, расспрашивала в деталях, у какого дома он был найден. Наконец согласилась приготовить жареный гриб. Мелко порезала, добавила лука.

Жареный гриб уменьшился в размерах до чайной ложки чего-то мелкого и темного, но все равно блюдо удалось! В такой кулинарии важен не объем блюда, а его эксклюзивность. Ну а насчет маминого решения скормить сын нечто неизвестное, тут сыграл роль обычный здравый смысл. Ну, во-первых, Гера, съевши уже с пяток этих грибов, на головные боли и тошноту не жаловался. Во-вторых, гриб действительно был похож на классический шампиньон. Наверняка, это подсказало маме ее военное голодное детство, когда шампиньоны можно было собирать и есть. И в-третьих, грибок был один и настолько мал, что при правильной зажарке все гипотетические токсины улетучились бы. И наконец, запретить было можно, но тогда лишишься возможности контроля. Следующий раз сын найдет что-нибудь, съест, не спрося, а тебе гадать, от чего это у мальчика покраснел нос и позеленели щеки.

Тот гриб елся не как пища для утоления голода, а как нечто сакральное, как воспоминание о далекой родине. Ностальгия, нет-нет, да и проявляла себя. Челябинск манил просто фактом своего существования. Реальных точек притяжения там не было. Ну да, хотелось (иногда) в прохладу, в дождь и ветер. Хотелось в березовую рощу, в которой нет пыли и не страшно лечь на траву, хотелось малины с куста, да и тех же грибов наконец. Хотелось увидеть родственников, думалось, что они только и думают, что обо мне, и только и строит планы как бы меня свозить на Увильды или покатать в парке Гагарина на детской железной дороге. Даже по комарам скучалось.

Комаров в Ташкенте почти нет. Чтобы тебя укусил комар, его еще нужно найти и уговорить.

Вечером, лежа в постели, и вдруг услышал тонкое комариное пение. Где-то в темноте комнаты пищал комар, выискивая ужин. Я стянул простыню, которой укрывался и стал терпеливо ждать, когда же комар меня укусит.

Вот! Боль от легкого укола и зуд! Все как в Челябинске. Как на родине! Впору хоть сесть на обочине дороги, смотреть на проезжающие мимо колеса «Жигулей» и мычать про себя «Грусть моя, ты покинь меня…»

В зиму 1973-го года на Ташкент обрушились ужасные по местным меркам холода. Город до неузнаваемости засыпало снегом. Замерзли речки и каналы. Озера в парках покрылись толстой коркой льда. Сибирь какая-то!

- Пойдем, походим по льду, - предложил Женька необычный аттракцион.

- А где будем ходить? - спросил я.

- Я место знаю. Перед парком речка есть замерзшая. Там и походим. Только надо на всякий случай резиновые сапоги надеть, - с уверенностью опытного полярника, сказал Женька.

До речки добрались без происшествий. Речкой оказался канал Бурджар. С осени его перекрыли, и вода почти вся сошла. Сейчас на дне канала среди коряг и мусора осталось с полметра темной воды, скрытой ледяной коркой и снегом.

Мы с опаской спустились на лед.

- Ты под ноги внимательнее смотри, а еще лучше, за мной иди, по следам, - Женька взял на себя руководство экспедицией.

- Я и без тебя знаю, как по льду ходить. Я в России родился, - парировал я, но, на всякий случай, пошел за Женькой след-в-след.

После часа исследований полярники вышли на участок почти прозрачного черного льда. Подо льдом лениво перекатывались плоские пузыри воздуха. Если пробить лед палкой, то через дырку на поверхность вытекала и разбегалась мутным пятном черная вода.

Мне захотелось выдавить побольше воды, и я сильнее наступил на лед. Вода из дырок действительно пошла быстрее. Надо льдом появились роднички грязи. Внезапно, лед под ногами хрупнул, и я оказался стоящим по пояс в черной жиже, по поверхности которой плавали куски льда и какой-то мусор.

- Побежали домой, пока не замерз, - крикнул Женька, опасливо ступая назад по еще белым участкам льда. – Сам выберешься? Сейчас я на берег выйду и тебе ветку подам.

Цепляясь скользкими от ледяной грязи пальцами за длинную ветку, я выбрался на сухое место.

- Черти в аду чище и красивее бегают, чем ты с улицы пришел, - сетовала мама, замачивая в тазу мою одежду. Я сидел, надувшись, в горячей ванне. Молча грелся и стеснялся мамы.

С самого раннего детства ни один новогодний карнавал не обходился без меня, наряженного в какой-нибудь уникальный костюм.

В четырехлетнем возрасте меня одели в зайчика, для чего мама специально шила комбинезон из белой фланели. На плотной шапочке торчали фланелевые ушки, а сзади болтался настоящий хвостик, отрезанный от заячьей шкурки дядей Лешей.
В первом классе мама сразила всех, одев сына в оранжевый комбинезон космонавта. Шлем мама выклеила из папье-маше на большом мяче. Я выглядел совсем как настоящий Гагарин в скафандре и шлеме с белыми буквами «СССР».

Вершиной костюмного творчества мамы был Мушкетер, подготовленный для карнавала в пятом классе. Идея пришла мне после прочтения романа Дюма. Мама легко воодушевилась возможностью сделать сыну костюм со смысловой энергетикой и внутренней идеей, а не просто какого-нибудь "гриба", "клоуна" иди "подъемного крана".

Мы сделали черную широкополую шляпу с высокой тульей и белым пером. Мама сшила голубую накидку с белым крестом, кружевное жабо, кружевные манжеты и кружевные отвороты сапог.

Оружие я сделал сам.

Костюм на карнавале, к зависти остальных мам, занял первое место.

Костюм еще некоторое время принимал участие в моих играх. Я скакал в нем по дому, изображая д’Артаньяна, размахивая ивовой шпагой. Из ивовых веток получаются отличные шпаги. Для этого достаточно снять с клинка кору, облизать сладковатый древесный сок, надеть на рукоять предварительно изготовленный из консервной банки эфес. Шпага еще некоторое время остается сырая и не упругая, но на следующий день – полноценный клинок!

У меня был целый набор холодного ивового оружия. У шпаг белые ровные клинки и высокохудожественно выполненные из банок зеленого горошка и растворимого кофе эфесы. В мирное время шпаги, как и положено оружию, висели на ковре. Но иногда начинался бой с врагами. В основном, это были гвардейцы Кардинала. Я всегда побеждал гвардейцев. Иногда мне помогали верные друзья мушкетеры. Портосом была большая подушка. Портосу я давал самую толстую шпагу. Атосом - дверь. В разгар битвы Атос получал шпагу в ручку. Арамис просто витал над полем боя как дух, именем Божьим призывая врагов сдаваться.

Как-то раз враги напали уже затемно. Я выхватил шпагу и кинулся отражать натиск. Задернуть шторы времени не хватило. Игравший на улице Женька, засмотрелся на представление.

- Ну ты даешь! Я, даже, думал ты не один!

- Да..., это..., я так..., играл…, - сконфузился я.

Давая представление зрителям, еще надо уметь не стесняться! Да и по сю пору, наверно, не умею. Как-то не пришлось лицедействовать на сцене, ну разве что выступал однажды на корабле с фокусом. Но там стесняться не позволял Морской Устав.

Когда мне было семь лет, в одном из походов по Ташкенту бабушка подарила мне маленький сувенирный сундучок. Мне он очень понравился. Крышка сундучка закрывалась на замочек, и в нем можно было хранить любые сокровища. Начало сокровищам положила сама бабушка. У нее в кошельке оказалось несколько копеечек. Они перекочевали в сундучок, и началось накопление.
Через несколько лет сундучок заполнился копеечками и пришлось использовать жестяную банку из под кофе, чтобы разместить избыток коллекции. Потом и банка заполнилась.

Когда копеек набралось больше тысячи, я иногда использовал их для выкладывания орнаментов и лабиринтов на ковре. Но самое неожиданное применение копейки нашли в изображении солдат двух воюющих армий. В одной армии солдаты были решки, в другой гербы. Побеждала чаще всего мама. Ей в основном приходилось собирать копейки с ковра. Она и настояла, чтобы коллекцию отнесли в банк и сдали. Копейки взвесили. Их оказалось почти на пятнадцать рублей.

Помню, деньги я потратил на покупку второй железной дороги Piko. Она была побольше моей первой, той, Ангренской, детсадовской. На этот раз голубой тепловоз тянул два перекидных грузовых вагона. Ну и рельсовый круг был побольше. Я объединял две дороги и получалась предлинная извилистая дорога с тепловозом и четырьмя вагончиками.

Каждый год числа 25-го декабря папа приносил елку. Её устанавливали в ведро с песком и водой и наряжали. Игрушки мама аккуратно сохранила еще из своего детства. Картонные зайчики и попугаи, ватная желтая груша с зеленым листиком. Из тех, что поновее, были спутник и колокольчик, раскрашенные светящимся в темноте узором. Когда я был совсем маленький, мне перед сном приносили светящийся колокольчик, я смотрел на таинственный зеленоватый свет и спокойно засыпал. Особой гордостью мамы были еще довоенные бусы и просто волшебной красоты вершинка.

Угол, где стояла наряженная и освещенная гирляндой разноцветных лампочек елка, становился самым красивым местом в доме.

После старого Нового года убирать елку было жалко. Часто она стояла до 23-февраля, а то и до 8-Марта. Елка высыхала и частично осыпалась. Чтобы снять игрушки, проводили "дехвоизацию". Слегка встряхивали деревце за ствол. Хвойный дождь с шуршанием ниспадал на пол, оставляя совершенно голые ветки с болтающимися на них игрушками. Оставалось снять хрупкую красоту и аккуратно уложить в вату до следующего декабря.

Однажды звонкая от сухости елка достояла до 1 Мая!

В тот год елку убирать было особенно жалко. Перед новым годом мы с мамой изготовили из старых обоев панно во всю стену. Разрисовывали его гуашью и украшали аппликацией. На панно была звездная ночь. Если бы мы знали о существовании Ван Гога, вероятно, постеснялись бы такого явного плагиата. Но у нас все получилось честно. На черном фоне яркие звезды и планеты, комета с переливающимся хвостом и по периметру снежинки. Выглядело, будто мы рассматриваем сказочную ночь через заснеженное полукруглое окно. На фоне этого окна и стояла елка. Как убирать такую красоту?

Начиная с девятилетнего возраста, родители начали меня приучать к летнему посещению пионерских лагерей. Удовольствие отправить ребенка подальше от дома и самим насладиться относительной свободой стоило недорого. Что-то около трех или пяти рублей за путевку на смену.

Первая попытка была сделана летом 1970-го года. Тогда меня попытались пристроить в пионерский лагерь, находившийся на территории 15-го квартала. Сейчас на этом месте парк, а тогда в строгом соответствии со стандартами был устроен пионерлагерь. Меня привезли дня за три до открытия смены. Отряды были уже в целом сформированы, но пока никаких мероприятий не проводилось. Все, чем я занимался с друзьями, это строил крепости из глины посреди пыльного проселка и с воодушевлением бомбил их камнями, поднимая в воздух тучи пыли. Может быть, принимай воспитатели хоть какое-то участие в нашем времяпрепровождении, им удалось бы отвлечь нас от пагубной привычки засорять атмосферу, но воспитателям и пионервожатым как будто не было до воспитанников никакого дела, и дети были предоставлены самим себе.

Но настоящей проблемой для меня стало то, что меня устроили на кровать рядом с мальчиком, страдавшим энурезом. Каждое утро он вставал с мокрого матраса. От бедного мальчика воняло мочой за три метра против ветра. Душа ему никто не предлагал, и я бегал от своего соседа под любым благовидным предлогом.
 
Ко времени открытия лагерной смены центральный плац украсили флагами и портретами вождей. Я нетерпеливо потоптался на торжественной линейке, а когда увидел своих приехавших навестить меня родителей, то упросил, уговорил, умолил забрать меня из этого замечательного места. Воспитательница обещала родителям все устроить, и даже переложить меня от больного соседа, но мне лагерь осточертел уже за три дня и мне совсем не хотелось оставаться еще на три недели.

Так и закончилась, вполне бесславно первая попытка поправить мое крепкое здоровье в летнем лагере.

На следующий год меня отправили подальше. За сто километров от Ташкента. На окраину Ангрена, где располагался лагерь «Салют». Этот лагерь существенно отличался от городского уже хотя бы тем, что там не было свободного доступа к пыли. Лагерь был зеленый, с асфальтовыми дорожками и закрытыми чистыми корпусами для проживания пионеров.

Сразу с автобуса меня привели в мой отряд, показали кровать и тумбочку. Потом сводили на обед в столовку. Дети громко проговорили обязательную речевку - «Спасибо нашим поварам за то, что вкусно варят нам!», после чего приступили к еде.

И закрутилось-завертелось! Зарядка на свежем воздухе, завтрак, уборка территории, заключавшаяся в подборе случайно упавших с деревьев веточек и кем-то злонамеренно брошенных фантиков. Никакого фанатизма с выметанием дерна до глины. Потом, то спортивные эстафеты, то чтения вслух, то ловля змей в траве. Я ни одной не поймал, но все равно привез домой браслет из пятнистой гадючьей кожи. Причем мы откуда-то знали, что это гадюки, хотя называли гадюк гюрзами. И ведь не боялись! И ни воспитательница, ни пионервожатая не смогли воспрепятствовать нашему смертельному промыслу.

В свободное от змееловства время я занимался сольным пением и работой в ракетомодельном кружке. И то, и другое занятие были мне близки и знакомы. Ракетомодельный – это упрощенная копия судомодельного, а пение в школьном хоре далеко превосходило в профессионализме лагерные занятия. Но все равно, было интересно.

В ракетомодельном основным технологическим процессом было накручивание тонкой бумаги с клеем на круглую отполированную палку. Так, после высыхания, получалась легкая труба – корпус будущей ракеты. Потом к ней приклеивались вырезанные из картона стабилизаторы, и в передней части устанавливался круглый или ленточный парашют. В качестве двигателя применялись картонные патроны от дробовика. В них, на месте капсюля сверлилось отверстие и туда закладывалось нечто, напоминающее профилированное сопло. Двигатель наполняли горючей смесью, рецепт приготовления которой руководитель держал в тайне. Но, кажется это был обыкновенный порох с добавлением чего-то для замедления горения.
Сбоку у ракеты из проволоки делались специальные колечки для скольжения по направляющей во время запуска.

Праздник окончания смены придумали отметить красиво и с размахом. Сначала построение и недолгие торжественные речи, потом зажигание костра взлетающими из него ракетами и до полуночи танцы под музыку из репродуктора.

Согласно плану, несколько сделанных ракет расставили по сторонам от пирамиды костра и хотели, чтобы, одновременно взлетев, ракеты подожгли костер. Вышло бы красиво и символично. К сожалению, в ответственный момент все пошло не по плану. Из пяти ракет сразу взлетели только три. Костер при этом не загорелся. Еще две ракеты с пусковыми площадками пришлось оттащить в сторону. Ракетчики повозились немного. Одна из ракет взлетела, а вторую унесли в кружок.

Я к тому времени в ракетчиках не числился. После недели занятий меня перенаправили на участие в певческий дуэт. Мы разучивали песню «Огромное небо одно на двоих». А потом, когда мои бывшие коллеги ударно собирали ракеты, наш дуэт выступал с концертами для жителей Ангрена.

В-общем, смена удалась, о чем я незамедлительно сообщил приезжавшим проведать меня родителям. Мама с папой посовещались и решили оставить меня еще и на вторую смену. После закрытия первой смены меня ненадолго забрали в Ташкент, а потом отвезли в тот же «Салют». Но вторая смена что-то не пошла. Не было ракетомодельного кружка, не было пения со сцены, поменялся состав воспитателей и пионервожатых. Из удовольствий остались только библиотека, да выковыривание из трухлявых колод, валявшихся у края территории, жуков-рогачей. Жуки были впечатляюще большими, но браслет из них не сделаешь, убивать жалко. Просто какой-то природный тупик.

Один раз сходили в поход на бывшие галечные карьеры, превратившиеся в озера с чистой и холодной водой. Купаться в такой холодрыге было неохота, зато можно было побегать за стрекозами, в изобилии летавшими над озерами и вокруг них.
Когда через неделю в выходной приехали родители, я попросился домой. Сказал, что соскучился по ним, наверно состроил умильное лицо кота из «Шрека». Родители приняли во внимание, что я уже отбыл один положенный срок и забрали меня домой.

По приезду я радостно встретил Женьку и Лариску. Все были в сборе. Друзья тоже недавно приехали после первой смены в лагере и теперь делились впечатлениями. Я решил удивить их своим новым умением – постройкой ракет, но задумал пойти дальше и сделать не просто ракету, а построить ракетоплан, то есть самолет с ракетным двигателем. Для двигателя пришлось позаимствовать блестящий алюминиевый колпачок от маминой почти истраченной губнушки. Топливо было терпеливо начищено с головок десяти коробков спичек. Окончание работ по постройке ракетоплана совпало с наступлением темноты.

Ракетоплан установили для взлета на тупиковой бетонной дороге за домом. Место было выбрано так, чтобы в случае удачного запуска ракетоплан успел бы приземлиться не в кусты, а на ту же дорогу.

Зрители разошлись в стороны.

«Ключ на старт! - Ключ на дренаж!! - Зажигание!!!»

Из двигателя вырвался шумный факел искр, осветив бетон дороги, иву и взволнованные лица участников запуска. Несколько секунд факел тужился сдвинуть ракетоплан с места. Потом вспыхнул особенно ярко и погас. В этот же момент раздался несерьезный звук – «Пюк!» Головной конус выбило давлением газов, он отлетел метров на пять и благополучно приземлился.

- Что-то плохо тебе объяснили в лагере как ракеты делать, - сказала Лариска. - Надо было поточнее спросить в кружке, какой порох в патрон заправлять.

Решительное "Поехали!" в этот раз не получилось.

На следующий год был пионерлагерь «Имени Островского». Он находился с правой стороны от реки Чирчик в предгорьях. Точное место я сейчас уже не вспомню. Это был лагерь-сад! Корпуса, которые там для нас понастроили, были сделаны светлыми, на высоком фундаменте. Просторные террасы были увиты виноградом столовых сортов. И на территории, и в ближайшем окружении за забором росло множество плодовых деревьев, урожай которых употреблялся по принципу: «Ешь-не-хочу».

В Островского я научился играть в шахматы, прочитал несколько неплохих книжек из лагерной библиотеки. Чтение и шахматы лучше всего удавались во время нахождения на отрядной террасе. Сидишь и нехотя так отрываешь ягодку от свесившейся кисточки. Причем, было доподлинно известно, что виноград никто ядохимикатами не поливал, мыть его не обязательно. Да и чистый он был изначально. В предгорьях пыли не было. Ешь ягодку и перелистываешь страничку. Прелесть!

Очень нравилось заниматься чем-нибудь во время дежурства отряда по лагерю. Если дежурство было по кухне, то было увлекательно, получив в распоряжение огромные алюминиевые баки, идти с ними по яблоки, по абрикосы. То есть, просто залезать на деревья и нещадно трясти ветки, чтобы набрать килограмм по двадцать яблок и урюка на компот. Как ухитрялись два мальчишки тащить бак на кухню – это отдельная песня.

Здорово было дежурить посыльным у начальника лагеря. Например, все спят после обеда, а ты, важный такой, идешь в какой-нибудь отряд позвать к начальнику какого-нибудь пионервожатого.

Но лучше всего было дежурить на воротах. Сидишь себе на терраске у входа в лагерь, читаешь или шахматы переставляешь, а тут приезжают родители к какому-нибудь воспитаннику. Идешь, зовешь. Прибегает радостное чадо, обнимается, целуется и начинает поглощать домашние деликатесы. Много ли поглотит? Родители всегда переоценивали размер желудка своего ребенка и перли персики килограммами, пирожки десятками, виноград кистями.
Как только ребенок насытится, родители начинают вертеть головами в поиске в кого бы еще утилизировать оставшиеся невостребованными фрукты. Кто им попадается на глаза первыми? Конечно дежурный по воротам.

Не интересно было дежурить только на флаге. Надо было охранять флаг лагеря, который болтался на древке, установленном в центре лагеря на площадке для линеек. Скучища! Ни почитать, ни поиграть. Да еще после обеда на солнышке сон нападал – не отбиться. Вожатые регулярно флаг воровали из-под носа спящего часового. Потом провинившегося наказывали снятием с поста и отправлением в родной отряд на родимую террасу к винограду и шахматам. Я тоже не избежал этой позорной участи.

В середине смены был устроен поход в горы. В обед пионеры дежурного отряда загрузили бортовой грузовик продуктами, посудой, раскладушками, одеялами и матрасами. Все это отвезли к ближайшему ущелью и там выгрузили на большой поляне. После обеда несколько старших отрядов вышли из лагеря и вытянулись в длинную колонну, направляясь к приготовленному месту ночевки. Идти пришлось километров пять по неразъезженной каменистой дороге, с ходу форсируя мелкие разлившиеся саи. Подошли к привалу, когда солнце оказалось совсем недалеко от закрывавших небо горных вершин.

Сразу под котлами разложили огонь, закипела вода, в воду полетели макароны. Ужин был готов через полчаса. Таких аппетитных макарон с тушенкой я еще не ел. (Я еще не знал, что впереди меня ждут еще более вкусные макароны).

Ночь в горах пришла быстро. Сил хватило только на то, чтобы под слабым светом Млечного Пути добраться до своей раскладушки и понаблюдать за пересекавшими Млечный Путь спутниками.

Почему-то в те годы, а это середина семидесятых, я видел спутники во множестве. Или сами спутники были крупнее, или их делали более блестящими? Но, скорее всего, просто наземного освещения было намного меньше и небо по ночам не выглядело белесым маревом с оранжевыми пятнами над дорогами. Можно было без телескопа изучать астрономию и наблюдать за спутниками. Наверняка, и сейчас есть такие места, но летая совсем недавно над Индийским и Атлантическим океанами я подолгу оставался в местах, наземное, точнее надводное, освещение которых было представлено лишь одиноким слабым огоньком с плывущего корабля. Небо при этом было великолепно! Млечный Путь по-прежнему начинался с одной стороны черного горизонта и, обогнув небо, опускался за противоположную сторону. Но! Спутников я не видел. При этом, специально пользовался компьютерной программой, показывавшей в реальном времени расположение космических аппаратов, их номера и названия. Может с возрастом глаза потеряли способность видеть слабо светящиеся ползущие по небу точки?

Утром, солнце еще не вышло из-за гор, мы уже проснулись. Зашевелились, скатывая матрасы и складывая раскладушки. Умываться пришлось из ледяной речки, но никто не роптал на отсутствие цивилизации. Пока пионеры, покрываясь гусиной кожей, плескали воду в заспанное лицо, на стоянке уже приготовили яичницу и кофе со сгущенкой. И тут оказалось, что у многих не было кружек. В суматохе сборов половина кружек осталась в лагере. Но эта проблема разрешилась быстро и просто. Те счастливчики, кому кружек хватило, после себя прополоскали их в воде и передали другим. Некоторые же с удовольствием пили кофе из банок из-под сгущенки. Банки были большие, литровые, и приходилось или подолгу ждать, пока кофе остынет, или опускать их в речку с риском заплеснуть в кофе немного речной воды.

После завтрака, прихватив только посуду и припасы, отряды двинулись к горам. По едва приметной тропинке, затейливо петляющей между замшелыми скалами и кустами орешника, гуськом поднимаются в горы мальчишки и девчонки. Напряженно сопя и помогая друг другу, они несут с собой большущие алюминиевые кастрюли и мешки с продуктами. Все выше и выше по ущелью ползет длинная извивающаяся цепочка ярких рубашек и белых панам. Цель подъема – Каменные ванны.

Ледник, сползая с вершин, приволок с собой несколько огромных валунов. Дотащить их до подножия гор сил или терпения не хватило, и он бросил камни на полпути. Валуны перегородили ущелье и превратили ложе горной речки в живописнейший каскад водопадов и озер с кристально чистой ледяной водой. Люди, впервые увидевшие эту красоту, назвали место прозаично и утилитарно «Каменными ваннами», хотя, такие озера и водопады конечно же достойны более возвышенных и романтичных названий!

Ниже ванн по течению на вытоптанной многочисленными пионерскими посещениями площадке уже сооружены очаги из камней. В них горит сушняк. В кастрюлях на горной воде варятся макароны с тушенкой. Девочки, кого не привлекает бултыхаться в холоднющей воде, с интересом впервые в жизни готовят еду сразу на несколько десятков человек.

А в ваннах веселье! Визг ошпаренных холодом детей перекрывает шум водопадов. Ныряя в кипящую ванну, оставляешь визги и крики позади наверху и сразу под водой погружаешься в несмолкаемый гул и бульканье. Нырнул и отплывай скорей! Наверху на валуне уже очередь. Не ровен час, шутя, спихнут переднего, и полетит он, неподготовлено дергая ногами и руками, прямо на неосторожного тебя. Вот и выгребаешь к близкому берегу в ледяном вареве из пузырей и пены.

После таких ныряний надоевшие в лагере макароны-по-флотски кажутся деликатесом, а компот - нектаром, который пили олимпийские боги.

Те, кто нанырялся вдоволь, с опаской рассматривают под камнями гнезда скорпионов и фаланг. Живые скорпионы сидят где-то в глубине, а снаружи валяются только увитые паутиной засохшие панцири. Но и они, особенно панцири больших фаланг, при должной фантазии могут вызвать трепет ужаса и желание поскорей убраться подальше и лучше еще разок нырнуть с кручи.

Ну и чтобы закрыть тему пионерских лагерей, продолжу про следующий год. Первая смена в пионерлагере «Солнечный». Я понимаю, что теряется хронология в повествовании. Но зато, появляется смысловая преемственность разных частей текста. Ну, например, если бы я взялся хронологически расставлять события, то получился некий отчет о жизни: в левой колонке даты, в центре события и явления, а в правой росписи ответственных лиц. События, логически связанные, оказались бы далеко друг от друга, и, возможно, в голове читателя образовался вакуум в понимании моего отношения к происходившему. Поэтому, терпите капризы автора, дорогой читатель.

Итак, «Солнечный».

Лагерь располагался в Чимгане. Как раз напротив нынешнего горнолыжного курорта. Правда, тогда склоны не были освоены слаломистами и сноубордистами и там сохранялась почти дикая неистоптанная природа. Еще не были построены уже сейчас безнадежно устаревшие панельные девятиэтажки туркомплекса «Чимган». В-общем, было это давно, когда по тропам вместо дорог ходили в горы динозавры.

В лагерь мы приехали уже почти на излете пионерского возраста. Мне и Женьке было по двенадцать лет, Лариске тринадцать. Но все-таки нас «малолеток» поселили во второй отряд, а Лариска удостоилась первого (и последнего в возрастных градациях советских пионерлагерей.)

Жить предстояло в более чем спартанских условиях. Отрядный павильон защищал от дождя и солнца, но ночная прохлада горного воздуха проникала внутрь беспрепятственно сквозь щели в том хлипком ограждении, что по идее должно было быть стенками, а на самом деле представляло собой плохо пригнанные друг к другу тонкие штакетинки. Умывальник в виде лотка, в котором день и ночь текла родниковая вода. Туалет типа «Эм-и-Жо». Не весь лагерь жил так же скудно в плане бытовых условий. Отряды малышни жили в тепле и уюте, ну а со старшими решили не церемониться и приучать их к суровой действительности взрослой жизни. На удивление, сон на свежем воздухе приходил немедленно, как только голова находила подушку.

Отрядом руководил молодой парень Анвар. Высокий, стройный, умеренно накачанный, лет двадцати, по-моему, уже отслуживший в ВДВ. Во всяком случае, нам так казалось или хотелось думать. На зарядку он выбегал впереди всей колонны, одетый в полосатую майку и зеленые военного вида шаровары. Никогда ни на кого не повышал голос, даже в случае обнаружения самовольщиков, ходивших за территорию пособирать бессмертники или купить у узбечек курта. В лагере ходила легенда, что заваренный чай из бессмертника продлевает жизнь до ста лет.

Анвар улыбался всегда, даже когда делал неизбежные выговоры. Наверно, служба научила его воспринимать детские шалости и проколы как нечто, на что не следует реагировать серьезно. Не армия.

Кружков в лагере для меня не оказалось, и я все свободное время либо играл в шахматы, либо читал, либо позади павильона на склоне строил на ручье плотины и устраивал из подручного материала водяные мельницы. Точно помню две книжки, прочитанные в тот период. Это «Айвенго» и «Бобры – мои друзья». Читал что-то еще, но уже не вспомню, что именно. По-моему, эти книжки принесла Лариска из своего первого отряда. Не забывала нас совсем.

Ларискин первый отряд ходил в довольно далекие однодневные походы по окрестным горам, а мы сподобились вырваться только раз на ближайший ледник, сохранившийся до июня в ущелье километрах двух от лагеря.

Путь к леднику пролегал мимо скалы, романтично названной «Погибший альпинист». Тропинка, поднимаясь в гору, огибала скалу, заросшую черным мхом, и нависавшую над тропой и ручьем. Издалека скала была похожа на печального человека, смотрящего вверх. Сразу появился целый эпос про погибшего когда-то в этих местах скалолаза, а дерево, приютившееся у подножья скалы, увешали таким количеством памятных ленточек, что под нижними ветвями появилась седая, с пестрыми вкраплениями, колышущаяся на ветру борода.

Даже дети из пионерлагеря, до этого шумно поднимавшиеся по тропе к леднику, проходя мимо Черного альпиниста, замолкали и переходили на шепот. Повязав заранее приготовленные ленточки, они старались побыстрее выйти из тени скалы на солнце.

Что ни говори, а веселый белый ледник приятнее молчаливого Черного альпиниста.
Ледники обычно находятся где-то высоко в далеких горах. По ледникам, втыкая шипы в лед и помогая себе ледорубами, поднимаются отчаянные альпинисты. Ледники лижут холодными языками безжизненные скалы высокогорных ущелий. Облака с опаской обтекают ледники, состязаясь с ними морозной белизной и тишиной.
Все это, конечно, правда. Но не вся. Есть на свете веселые ледники. Они прячутся в неглубоких ущельях в невысоких горах. По веселым ледникам бегают пацаны и девчонки, хохочут, не больно падая на рыхлый и совсем не холодный лед. Прокладывают кедами лыжню и, визжа, съезжают вниз. На таких ледниках совсем не надо тепло одеваться. Шорты и майка - вполне подходящая экипировка. Желательно, чтобы у твоего товарища майка была заправлена в шорты, иначе снег, насыпанный ему за шиворот, задержится недолго и друг не ощутит всех прелестей нежной дружбы.

Веселые ледники окружены склонами, покрытыми травой и цветами. Там поспевают боярышник и барбарис. Можно сидеть на теплом камне как на трибуне и щуриться от яркой белизны, наблюдая за кедовыми слаломистами. Уходя вечером с веселого ледника, хочется обернуться и сказать: «Мы обязательно еще встретимся, не растаивай до конца!». К сожалению, поход получился только один. Были планы сходить на перевал между большим и малым Чимганом, но к назначенному дню погода испортилась и поход «зарубили».

При наличии денег и свободного времени, мы ходили к воротам лагеря покупать у местных узбечек или киргизок арахис, семечки и курт. Здесь к продаже предлагался не обычный мелкий твердый Ташкентский курт, по десять копеек за три шарика, а крупный и несколько более податливый зубам местный вариант. Почему-то, все называли его верблюжьим, хотя в горах верблюдов отродясь не было, зато у всех в домах мычали коровы и блеяли овцы. Может этот курт был овечьим? Тогда он должен был бы стоить занебесно, но его продавали за пять копеек шарик, который по объему раза в два превосходил трехкопеечный Ташкентский. Оставлю догадки истории и начну с того, что попробую объяснить, что же такое этот таинственный курт?

Курт делается из кислого молока. Сначала приготовляется сюзьма, некий вариант творога, солится, потом из нее скатываются шарики и сушатся на солнце. Говорят, древние кочевники с удовольствием ели курт. Консервов в те времена не было, а курт не портится. Тех кочевников давно нет, а курт на востоке и сейчас в почете. Его едят и местные, и приезжие. Правда, из приезжих только те, кто не страдает шовинизмом в запущенной форме.

В моей семье курт не ели.

Родители брезговали есть изделия местных узбечек, считая, что руками сделанный продукт безопасным быть не может. Мне очень хотелось попробовать курт, но даже просто предположить, что такое возможно, было немыслимо. Мама пробовала скатать шарики из творога. Получался не курт, а шарики из творога. Кто творог не пробовал? Поднимите руки!

В «Солнечном» по воскресеньям были организованы посещения родителями. Не многие мамы и папы могли позволить себе приехать в горы, чтобы увидеть родное чадо. Пилить на машине минимум часа полтора, а уж на автобусе, чего и говорить! Но меня родители навещали. Скучали, наверное.

Узбечки с куртом не всегда приезжали, в основном по выходным. Поэтому в одну из суббот я набрал курта с запасом.

Утром в воскресенье к воротам лагеря подкатила грузовая машина-будка с надписью: «Мастерская» по борту. Сосед Коль Колич, используя служебное положение, устроил посещение. Лариску, Женьку и меня как после долгой разлуки обнимали и целовали. Пичкали привезенными персиками и виноградом из своего сада. Пытались кормить жареной курицей.

Я набрался смелости, достал из кармана курт, сдул прилипшие к нему карманные соринки и предложил попробовать отцу.

- Пробовал я курт, - сказал отец, откусив малюсенький кусочек. – Ничего, соленый. А знаешь, почему он такой соленый и бок у него немного коричневый?

- Потому, что на солнце сушат? - наивно догадался я.

- Нет, потому, что узбечки его подмышкой скатывают, - пошутил папа.

Мне шутка не понравилась. Я положил курт в карман и доел его, когда родители уехали. Предлагать пробовать курт я больше не рисковал.

На упомянутой автобудке вся компания спустилась с гор к Чарвакскому водохранилищу. Потоптались на каменистом берегу далеко ушедшего озера. Пофотографировались, после чего нас отвезли в лагерь, а родители вернулись в Ташкент.

Кстати, о переменном уровне озера. Так происходило каждое лето. Вода из Чарвака использовалась для регулирования полива бесконечных полей хлопчатника. Зимой вода из Чарвакского водохранилища почти не использовалась. В Чирчик сливалось минимум и к весне можно было купаться, едва съехав с дороги. Потом начиналось время обильного полива и уровень воды падал. Однажды ближе к осени я видел чашу водохранилища, в которой осталось воды всего ничего. От кромки шел широченный пояс безжизненного коричневого дна, и только метров через двести начинался пояс зелени, то есть то место, до которого поднималась вода при нормальном заполнении озера.

Пока мы сбегали почти на месяц в горы, в Ташкенте начиналось лето. Ежедневная прохлада, к которой быстро привыкаешь в горах, в городе держалась разве что до девяти утра. Потом воздух постепенно раскалялся и спастись можно было только в тени, благо ее в те годы хватало с избытком. (Это потом в «нулевые» президент Каримов распорядился в целях безопасности вырубить почти все высокие деревья в Ташкенте и других городах республики. Осчастливил жителей).

Я от жары не страдал и переносил ее легко. Климат мне нравился. Но была одна особенность моего растущего организма. Стоило мне не позавтракать утром, особенно не попить чай или кофе, как на солнце начинала кружиться голова и иногда даже случались обмороки. Бывало это нечасто и внимания на своем состоянии я не заострял, но взрослые почему-то всегда связывали очередной обморок с жарой и настоятельно советовали носить на голове летнюю панаму или что-то в ее роде. Ну кто из мальчишек в здравом уме носил панамки? Смех, да и только.

Как-то, летним утром у булочной стояла очередь за свежим хлебом. В основном домохозяйки и бабушки. Разговаривали, стоя в прохладе, про жару, урожай помидоров и урюка этим летом. Приходящим с вопросом «Кто крайний?», неспешно указывали на очередь. Прерванный на секунду разговор продолжался.

Обычно, чтобы быть первым к теплой буханке, надо было проснуться в семь и к семи сорока уже прибыть к крыльцу магазина. Я, как обычно летом, сначала проспал, потом долго копался, собираясь за хлебом и, когда пришел, у булочной уже стояло человек двадцать.

Перед открытием приехала машина «Хлеб», наполнила утренний воздух смесью запахов свежего хлеба, бензина и пыли.

- Разгружают... Сейчас откроют... Говорят, на вокзале есть какой-то магазин, где железнодорожный хлеб продают?

- Я тоже слышала, но съездить все никак руки не доходят.

- Надо съездить. Соседка говорила - просто объедение. Не черствеет и не киснет.

- Да и у нас продают неплохой. Тоже не кислый. А черстветь у нас не успевает. Мои оглаеды сметают все за день. Им сколько ни возьми.

- И не говорите. Мы с мужем едим мало. Ему много мучного нельзя. Так, беру батон и рулет. Знаете, как рулет с молоком хорош?

- Я белый не ем. Куда мне? И так на сердце нагрузка от жары…

Тихо отупевая под такие разговоры, я стоял, переминаясь с ноги на ногу. "Когда же, наконец, этот хлеб разгрузят?!"

Наконец, двери булочной открылись, женщины, суетясь, начали заходить внутрь и выстраиваться в очередь. Вот и я внутри булочной. Здесь воздух вдвое гуще уличного. Хлебный дух едва перебивает запахи пота, «Дзинтарса» и «Красной Москвы». Я вдыхаю этот сладкий кисель. В животе становится горячо, а ногам необычайно легко и прохладно. Голоса разговаривающих слышатся как будто издалека и все сразу. Слов почему-то не разобрать. Улица в окне кажется освещенной необычайно ярким светом. Стены булочной чернеют и раздвигаются. Впередистоящая попа в легком ситцевом платье угрожающе вырастает в размерах...

…

Я сижу на крыльце булочной. Надо мной наклонилась незнакомая бабушка и спрашивает кого-то рядом, какой ему хлеб нужно купить. Мне вдруг становится зябко. Рядом со мной никто не сидит. Какому "ему" они собираются что-то покупать? Кого она спрашивает? Постепенно я начинаю понимать, что этот «кто-то» и есть я сам. Бабушка спрашивает меня о самочувствии и хлебе.

- Мне? Булку серого, батон и две булочки с изюмом. Что это было?

- Не завтракаешь, наверно, дома, вот и потерял сознание в очереди. Спасибо, люди подхватили.

На всякий случай сердобольная бабушка довела меня уже совершенно здорового до калитки.

Еще пару раз в длиннющих очередях за разливным молоком и на заправку сифона я падал. И всегда это приносило очевидную пользу. Сразу покупали все что нужно и отправляли домой. Однажды это случилось в утренней очереди за молоком, а еще один раз в утренней же очереди на заправку сифонов. Молоко мне принесли сразу же. Привели в чувство и, поинтересовавшись не нужно ли мне сопровождение, отправили домой. С сифонами получилось смешнее. Я упал уже в шаге от окошка, куда должен был сунуть свои два пятилитровых сифонища. Очнулся за ларьком. В тени акации. Два сифона стоят рядом. Я попробовал их подвинуть. Тяжелые. Значит полные. Так. Я тут сижу, а как я сюда пришел, непонятно. Кто сифоны заряжал, тоже непонятно. Пока я соображал, наблюдавший за мной мальчишка прокричал кому-то: «Все! Очнулся! Не надо его поливать!» Оказывается, сатураторщик, бросив волнующуюся очередь, брызгал в меня холодной газированной водой и периодически обмахивал полотенцем.

Когда я, шатаясь встал на ноги, из очереди поинтересовались далеко ли живу, донесу ли сифоны, нужен ли помощник? Я как мог более вежливо поблагодарил людей и отказался от эскорта. А когда перешел дорогу и направился к дому, то почувствовал себя совершенно здоровым и полным сил.

К середине лета в саду вокруг дома обильно поспевали персики, виноград и огородные радости: помидоры и болгарские перцы.

Как вкуснее всего есть помидоры? В супе, в салате, в овощной икре, маринованные в томатном соке или просто обжаренные ломтиками с глазуньей?

Все не то.

Лучше всего есть помидоры прямо с грядки. Выбираешь самую спелую, теплую от солнца помидорку. Аккуратно, поворачивая из стороны в сторону, снимаешь ее с пахучей веточки. Нежно обтираешь блестящую кожицу от растительных соринок и тончайшего слоя пыли, и тут же, не уходя далеко, ножиком режешь помидор пополам. Обязательно горизонтально, чтобы получились две чашечки, наполненные соком. Разнимаешь половинки, заполненные крупитчатой алой мякотью с желтоватыми, погруженными в желе семечками и тоненько солишь принесенной с собой мелкой солью.

Дав соли растаять в помидорном соке, обильно посыпаешь срез молотым черным перцем. Подняв к небу лицо и закрыв глаза, быстро отправляешь готовую половинку в рот срезом к верху, давишь снизу языком и ощущаешь, как по нёбу и щекам брызжет и растекается еще теплый, пряный от перца солоноватый сок!

Большие помидоры тоже можно так есть, но их приходится кусать, а от этого теряется волшебное ощущение извержения сока на нёбе.

В самом высоком месте нашего сада под персиковым деревом стояла старая чугунная эмалированная ванна с потрескавшейся и пожелтевшей от времени эмалью. Официальное ее предназначение - для полива огорода в случае отсутствия воды в водопроводе.

На самом деле, ванну использовали совсем по-другому. Летом в нее наливалась теплая вода. Мелочь и пузатая, и худая барахталась в ней весь день, не отвлекая родителей от важных дел.

Но самое большое удовольствие - лежать в этой ванне ближе к августу.
Все ниже и ниже к воде наклоняются ветви персика, отягощенные сочными созревшими плодами. Достаточно легонько потрясти рукой кончик ближайшей ветки, и тут же к тебе в воду упадут два-три самых спелых персика. Тут же их моешь и ешь.

А вот огород из ванны так и не поливали не разу.

Однажды засорилась канализация, и пришлось открыть колодец во дворе дома. Когда убрали люк, я увидел, что осклизлая кирпичная кладка колодца до самого верха покрыта огромными, шевелящимися красными тараканами. Они ошалели от внезапного света и лениво ползали по стенке и друг по другу.

Если хотите узнать, что такое ад, попробуйте представить себя сидящим в таком колодце. А вот мой отец мужественно полез внутрь и железным крюком доставал из вонючей глубины какие-то комки размокших газет и прочей дряни. Я бы не смог. Разве что в военном химкомплекте и изолирующем противогазе.

В коттеджах в каждом дворе в обязательно жила собака. Не для охраны. Дети заводили.

У соседей жил пес Вулкан. Окрас точь-в-точь как у немецкой овчарки. На этом его сходство с породистыми собаками заканчивалось. Пес был обычного дворняжьего размера с хвостом крючком. В отличие от большинства коттеджных собак, Вулкан был свободным псом. Он не знал, что такое сидеть на цепи. Без принуждения он жил в своей конуре и по ночам охранял коттедж. Днем его любимым занятием было сбегать в магазин с пацанами. Просто за компанию, а не за подачку. Провожал меня в школу и иногда даже встречал у школьного крыльца.

В первом коттедже жил цепной пес, когда-то породистый дог. От цепной жизни он отупел и кроме гавканья не умел ничего. Его цепь держалась кольцом за арматуру, опоясывавшую коттедж. Дог бегал вокруг дома, гремел цепью и брехал на прохожих. Мальчишки обидно обзывали дога «яйцетряс» за особенности его анатомического устройства, и, когда в компании с Вулканом шли мимо, всегда командовали «Фас!». Вулкан презрительно скалился и рычал на бессильно бьющегося на цепи врага.
Если же дог гавкал на другой стороне дома, Вулкан забегал в чужой двор, быстро брызгал прямо в догову конуру и с победным видом, виляя хвостом, выбегал к пацанам. На собачьей морде просто светилось: «Ну, как я его?!»

Однажды Вулкан предсказал землетрясение.

Было лето, все двери и окна в нашем коттедже были открыты. Я сидел на полу в «зале» и что-то сооружал. Может быть, даже строил те упомянутые армии из копеечных монет.

Внезапно с улицы через коридор в комнату, не спрашивая разрешения, забежал Вулкан. Он подскочил ко мне, поскулил и выбежал из дома. Потом еще раз, потом еще. Я был бестолочью и не понимал собачьих намеков. Вулкан больше не появлялся, и в это время раздался гул, и наш карточный домик зашатался так, что я видел, как стена, вдоль которой распространялось колебание, меняла форму с прямоугольной на ромбовидную. Я успел подумать, что если домик рухнет, то меня не сильно завалит. Разве что придется вылезать из-под стекловаты и битого шифера. Я не успел додумать план своего спасения, как землетрясение стихло. Стена снова стала прямоугольной.

Через минуту в комнату заскочил Вулкан. Он уже не скулил, а весело вилял хвостом и радостно бегал вокруг меня, словно говоря: «Здорово мы с тобой это землетрясение пережили! Ты как?»

Вот, я вспомнил про одного дога Меньшикова (по фамилии хозяина), а ведь еще один похожий дог жил у Славки-кроликовода. Тот дог тоже умом не отличался. Таскал за собой Славку на длинном поводке, собирал все подряд на улице, за что Славка, упиваясь своей грозностью и властью над животинкой, хватал дога за щеки, нюхал пасть и потом лупил собаку по морде, приговаривая: «Сволочь! Опять говно жрал?»

В июле 1973-го года мы с мамой и сестренкой Леной съездили на пару недель в пансионат на Иссык-Куль. Летели туда самолетом Як-40 по маршруту, которым я потом несколько раз летал в Чолпон-Ату за штурвалом. Но в тот раз летчики чего-то не учли, или погода так уж резко поменялась, но мы сначала ушли на запасной аэродром в Пржевальск (Его в 90-х киргизы переименовали в Каракол). Из салона очень впечатляюще выглядели крены самолета перед выходом на прямую к полосе. Казалось, что одно крыло почти чертит по темно синей воде, а другое торчит куда-то вертикально в небо. В Пржевальске на аллейке перед аэровокзальчиком росли те самые, знаменитые опиумные маки. Огромные, алые с черной серединкой. Тогда еще не пришла пора объявлять цветы виновниками человеческого порока и маки сеяли просто для красоты, ну, или для наполнения булочек маковым семенем.
Когда погода улучшилась, мы перелетели в Чолпон-Ату. Я позже, когда буду описывать свою летную работу и полеты на Иссык-куль, опишу этот неординарный аэродром. А пока мы с мамой и Леной приехали на отдых.

Пансионат «Ташкент» стоял, в ста метрах от воды. Это были два пятиэтажных корпуса с двух- и трехместными номерами. Столовая человек на сто. Огромный розарий и собственный огороженный пляж с пирсом и лодочной станцией. То есть, все, что нужно для хорошего отдыха. Чолпон-Ата – небольшой поселок вдоль дороги, примерно в километре от пансионата, привлекала внимание туристов из Ташкента только своим книжным магазином, в который местные казаки и киргизы не заглядывали и который был уставлен томами дефицитной тогда русской и зарубежной классики. Благодаря тому магазину наша домашняя библиотека пополнилась томов на десять.

Вот интересно, тогда книг не читали киргизы-кочевники да деревенские жители в силу патриархальной неразвитости. Но сейчас книг не читают и в городах. Почти никого не интересует Пушкин, Толстой, Бальзак, Флобер… да вообще никто из великих. Молодые люди вообще даже опыта попыток чтения художественной классики не имеют и считают это нормой. Я не пытаюсь приукрасить советскую молодежь, и тогда на тридцать человек в десятом классе тех, кто прочитал всю школьную программу, было человек десять, а тех, кто прочитал вообще все, что можно было достать или попросить на время, человека три-четыре. Сейчас эти цифры легко можно обозначить как «два и минус два». И, похоже, мало кого это волнует.
Давайте лучше вернемся к прекрасному!

Если вы услышите, что Иссык-Куль одно из самых красивых озер на планете, то совсем не значит, что говорящий это - обязательно патриот родного местечка киргиз, живущий в прибрежном поселке. Такое впечатление возникает у любого человека, побывавшего на берегах жемчужины Киргизии.
 
Огромное озеро тесно зажато меж высоких гор, которые подступают вплотную к воде. Для поселков и пансионатов остается совсем узкая полоска берега. Дома местных жителей уютно выглядывают из зелени. Белые пансионаты гордо, как океанские пароходы, парят над волнами и садами. В насыщенной синеве воды отражается темно-синее небо высокогорья и контрастные снеговые вершины далеких хребтов.

Хорошая курортная погода держится здесь недолго. Только в июле. Но даже на пике лета дожди и грозы совсем не редкость. Только что на небе сияло нестерпимо яркое солнце, как вдруг, все вокруг заволокло серыми тучами, задул холодный ветер, по листьям деревьев и крышам беседок забарабанили крупные капли дождя. Грохочет гром и кажется, что его раскаты, эхом отражаясь от близких гор, сливаются в непрерывную грозовую канонаду.

Гроза прекращается так же внезапно, как и начинается. Когда последняя капля с глубоким бульком падает в лужу возле беседки, небо уже снова сверкает умытой синью. Тучи, еще недавно бесчинствовавшие над озером, сгрудились в сторонке у гор, соперничая с ними высотой и белизной вершин.

В лучах низкого вечернего солнца через все озеро, как сказочный мост от гор до гор перекинулась радуга. Такая большая и яркая, какая бывает только на детских картинках и в детских снах! Солнце щедро, широкой кистью, набрав чистых красок на своей палитре, размашисто вывело разноцветную дугу прямо на фоне гор и облаков.

Ее цветовые полосы видны настолько отчетливо, что стишок про "каждого охотника" совершенно не нужен. Все и так очевидно.

Вода в озере Иссык-Куль кристальной чистоты. Наверно поэтому, за короткое высокогорное лето прозрачное озеро не успевает прогреваться и, чтобы искупаться, надо обладать очень горячим желанием. У меня иногда такое желание созревало.

Я плавал в маске с трубкой, стараясь держаться на поверхности в относительно теплом поверхностном слое воды. Смотрел на подводные скалы и мне казалось, что я медленно лечу над горами и долинами на дирижабле.

Но однажды, пытаясь заглянуть в голубые дали за синие горизонты, я не обнаружил там ничего, кроме бесконечной глубокой синей пустоты! Синева была вокруг и везде! Не понятно, на каком расстоянии от меня она начиналась, может в ста метрах, а может всего на расстоянии вытянутой руки. Казалось, что страшные морские чудища обступили меня со всех сторон и, прячась за синевой, подкрадываются все ближе и ближе! Объятый ужасом, я вынырнул, выплюнул загубник трубки и облегченно завертел головой. Ура! Небо, солнце и пляж все на месте и пребывают в прежней безмятежности! Я шумно выдохнул, стряхивая с себя придуманное наваждение. Потом решительно опустил взгляд, увидел далекое дно, освещенные солнцем камни и водоросли. Вернулось блаженное ощущение полета, и ужасная синева отступила.

Лодочная станция пансионата располагала тремя обычными гребными лодками и одним моторным катером. Но катер можно было брать и как обычную лодку. Во всяком случае, ни разу я не видел, чтобы на него устанавливали мотор и куда-то далеко уплывали. Скорее всего, катер предназначался для спасения на водах, но по назначению, слава Богу, никогда не использовался. Да и вообще, лодками почти никогда никто не пользовался. Пару раз отдыхающие брали покататься, но из-за волн кататься на лодках было некомфортно, а волны на озере были почти всегда. В двенадцать лет я неплохо управлялся с лодкой. Мог грести и двумя веслами, и одним, и согласованно, и попеременно. Лодочник сначала присмотрелся к моим умениям, а потом стал разрешать мне кататься на лодке, при условии, что я не буду отходить далеко от пирса и не вздумаю нырять с лодки в воду.

Больше всего мне нравилось кататься на катере. Он, хоть и не так верток на воде, зато выглядел солидно и со своим ветровым стеклом был похож на настоящее судно. Любимым делом было отойти метров на пятьдесят от берега, снять одно весло, второе положить в катер, а снятое устроить в виде руля на корме. Волны, подталкивая катер в плоский транец, работали вполне как мотор. Катером можно было управлять одним рулевым веслом, направляя его в нужную точку берега. Если волна была ощутимо высокой, то проходя над подводными скалами, которые торчали из дна ближе к берегу, можно было придумать, что это очень опасно и просто необходимо обходить острые каменные пики, иначе они могли бы распороть тонкое алюминиевое днище катера.

Однажды я взял катер и отправился в плавание, но заплыл несколько дальше обычного, скажем, метров двести от берега. Развернул катер транцем к волне и занялся обычной для меня навигацией обратно к пирсу. Пока я так прошел метров сто, тучка заволокла небо, подул свежий ветер, волны из ласковых светло-синих превратились в колючие серо-синие. Некоторые уже вполне ощутимо толкали транец и заливали брызгами катер. Вдалеке по берегу забегал лодочник, махая руками и крича мне, чтобы я поторопился в родную гавань. Каким-то восемнадцатым чувством я догадался развернуть катер носом к набегавшим волнам. Это сразу уменьшило скорость моего движения, зато нос куда лучше справлялся с набегавшими волнами, а лобовое стекло не позволяло брызгам лететь в катер. Потом я поставил оба весла в уключины и, гребя назад быстро и безопасно прибыл к станции.

Лодочник не оценил моего маневра с разворотом против волн, а высказал, что раз я обещал не ходить дальше пирса, а сам упер в открытое озеро, то он мне катер больше не даст или только с родителями. Понятно, что мама была невыездная, ей надо было возиться с Леной. Соответственно, катер обламывался. Но и не страшно. Смена уже подходила к концу, и мне хватило маски и трубки, чтобы прекрасно завершить отдых.

Назад мы поехали автобусом. Отличный междугородний темно-бордовый «Икарус» вез нас в Ташкент четырнадцать часов через Фрунзе (сделавшийся потом Бишкеком), Чимкент. Выехали мы после завтрака, а приехали уже глубоко за полночь. Удобство встречи заключалось в том, что автобус приехал на «Самаркандскую» автостанцию, а оттуда на такси до дома рукой подать.

К одиннадцати годам я окончательно вырос из «Школьника». У Лариски был «Орленок», а Женька разъезжал на взрослом черном «ПВЗ». Сидеть на сидении у него не получалось. Ноги не доставали. Гонял над рамой и под рамой. Выглядел Женька просто потрясающе важно на большом велике!

По просохшим после зимы дорогам и тротуарам я носился за ними, бешено крутя педали своего маленького велосипедика. Срочно требовалось привести в соответствие размеры машины размерам седока.

Мы с отцом объехали все магазины. Нигде «Орлят» не было. Оно и понятно. Кто же покупает велосипед весной? Осенью надо.

Когда казалось, что и этим летом нового велосипеда не видать, папа решился на отчаянный шаг. Уж брать, так брать! На вырост! Давай возьмем «Урал» за пятьдесят три рубля!

Велосипед поначалу показался просто огромен. Прочная рама сварена из толстых труб. Обода и шины тоже отличаются крепостью и надежностью. На фоне Женькиного «ПВЗ» «Урал» выглядел битюгом рядом со скакуном. Из «Спорттоваров» мы вели велосипед как норовистого коня - за руль. Дома после тщательного осмотра и подтяжки гаек папа разрешил мне прокатиться.

Ощущение, будто ты в автобусе. Большие толстые шины плавно проглатывают мелкие неровности дороги. Велик инертен и требует усилий для разгона. Это не юркий «Школьник», на таком не попрыгаешь с трамплина!

- Что, Борисыч, транспорт купил? - спрашивали папу соседи.

- «Урал», - гордо отвечал папа.

- Почти мотоцикл, и цветом, и названием, – хвалили соседи.
Женька обзавидовался. Его патриархальный «ПВЗ» просто съежился на фоне нового голубого «Урала».

На пустыре за Домом Пионеров строители метро сложили вагонетки. Оси с колесами собрали на отдельной площадке, а сами вагонетки, похожие на большие ржавые корыта составили вверх днищами друг на друга в три этажа. Получился целый железный мертвый город, состоящий из ячеек и куполообразных железных крыш.
Город быстро освоили окрестные пацаны для устройства «штабов», создания тайных обществ любителей покурить подальше от родительских глаз, да и просто из желания полазить по ржавому лабиринту.

Слава Богу, никого из мелочи не придавило и не покалечило тяжелое железо. С началом строительства первой линии метро вагонетки с пустыря свезли на законное место в строящихся тоннелях.

Зимы в Ташкенте до Аральской экологической катастрофы были холодные и снежные. Снег лежал по два месяца, а температура опускалась до минус десяти градусов. Замерзали озера в парках, многочисленные арыки и речки.

У себя на коттеджной улице мы гоняли на санках, играли в хоккей, используя вместо коньков растоптанные кирзачи. Но лучше всего было поздним вечером, если не холодно и безветренно, остаться на улице одному.

Тихо падает крупный снег. Уличный фонарь освещает дорогу. Белую, чистую и нарядную под нетронутым пушистым покровом. Лежишь на санках на спине, медленно перебирая ногами, и смотришь в черное небо, из которого летят и летят снежные хлопья. Они кружатся в свете фонаря и беззвучно опускаются на землю.

Никого.

Тишина.

Кажется, я на всей планете один, как Маленький принц, а снежинки это летящие навстречу мне звезды.

В СССР было два основных праздника, отмечаемых широко и щедро. С демонстрациями трудящихся, с флагами и портретами вождей, с приглашением гостей и шумными застольями. Это 1-е Мая и 7-е Ноября. День Победы тогда тоже отмечался, но не настолько пышно, как это стало принято в последнее время. Скрепы тогда были другие, соответствующие тогдашней идеологии. Мне нравились эти праздники. Особенно, конечно, Первомай! Тепло, но еще не пекло, зелено, но не пыльно. Словом, ходить на первомайскую демонстрацию было приятно во всех отношениях!
Вся улица Навои запружена готовыми к движению колоннами. Во главе каждой грузовик или УАЗик до неузнаваемости замаскированные под кумачовые айсберги.
Участие в демонстрации добровольно-принудительное. Взрослым при сильном желании отлынить можно. Не посадят. Но профорг потом всю печень изнутри как червь выест за несознательность. Опять же, могут накрыться путевки в пионерлагерь детям, самим в санаторий, очередь какая-нибудь на квартиру, или еще чего. Словом, демонстрируют все. Что именно демонстрируют, об этом мало кто задумывается. Весна на дворе! Выходной! Праздничное настроение!

Демонстранты стоят, опираясь на флаги и портреты руководителей партии и правительства. Тем, кто уже принял с утра, стоять веселее. Из репродукторов на столбах сквозь свежую листву деревьев в утренней прохладе разносится бравурная музыка. Угрюмые милиционеры, стоящие вдоль обочин и отделяющие демонстрацию от остального праздного народа, и те нет-нет, да и улыбнутся.

Дети участников демонстрации шныряют в веселой толпе, разглядывая произведения оформителей, и выискивая киоски с мороженым. Вот и мы с Женькой с нашими отцами простояли недолго. Что за интерес слушать разговоры про планерки и футбол?
Вскоре мы уже в свободном плавании и идем среди демонстрантов самых передних и красиво украшенных колонн самых богатых предприятий. Вместе со всеми мы кричим «Ура!!!», отвечая на призывы дикторов, вместе со всеми машем руками в объективы телекамер, радостно приветствуя членов правительства на трибуне.
- Дядь, дайте флаг понести?

Разве откажешь таким чистым и доверчивым детским глазам?

- Неси, сынок, - очередной флагоносец с радостью освобождается от надоевшего крепдешинового флага союзной республики. Подняв развевающиеся флаги, мы гордо шествуют во главе чужой колонны.

После площади стройные колонны смешиваются. Организаторы в мегафоны хрипят, призывая своих собраться у такого-то автобуса и сдать флаги и транспаранты. Мы гордо, не опуская флагов, продолжаем свое шествие мимо тщетных призывов.
Где-то парторги с завхозами в который раз пересчитывают дорогие шелковые флаги и ругаются на бестолковых флагоносцев, раздающих народное добро первым встречным.

А на коттеджной улице свой Первомай! Носятся велосипеды, украшенные флагами советской Латвии и Украины.

Да, даже сам процесс путешествия от демонстрации на площади Революции до дома, а это добрых десять-двенадцать километров, в хорошую погоду был продолжением праздника. (Описанный выше случай захвата чужих знамен был единичным). По ходу садились в летние кафе поесть плова или лагмана. Плов, приготовленный в казане – это совсем не та каша, которая продается в российских кафе. Это то блюдо, которое можно есть, получать удовольствие и понимать, что ешь настоящий плов (в котором «рисинка к рисинке и все друг от друга отдельно»).

Мой друг Женька однажды где-то раздобыл колоду самодельных игральных карт. Карты были сделаны на обычной черно-белой фотобумаге. Масти и достоинства были отпечатаны на фоне девушек, преимущественно голых или в одном нижнем белье. Тузов изображали девушки с большой попой, дамами были женщины пышных форм, валетами молоденькие тонкие девочки, десятки и прочая мелочь была декорирована девушками вообще.

- Где смотреть будем? – спросил Женька. – У тебя дома кто-нибудь есть?

- Только вечером придут, пошли ко мне, - предложил я.

Карты смотрели в моей комнате, раскладывая их пасьянсом на диване. Масляно комментировали женские прелести, вглядываясь в черные треугольники на нечетких фотографиях. После просмотра Женька оставил мне колоду на хранение, так как боялся обыска у себя дома. Я сунул карты под подушку и убежал на улицу.
Вечером пришла бабушка. Она застелила постель внуку и к своему ужасу обнаружила под подушкой порнографию.

Бабушка расколола меня моментально:

- Что вы с Женькой на диване делали?

- Смотрели просто, - я и не знал, что еще можно делать с эротическими фотографиями.

- Иди, выбрасывай, - приказала бабушка.

- Они же не мои, - я слабо запротестовал.

- Я вот еще и Женькиным родителям скажу. Пусть узнают где взял и всыплют по первое число, - пригрозила бабушка.

Пришлось подчиниться. Для уничтожения фотографий я выбрал довольно неожиданное место. Столбики соседского забора были сделаны из железных труб. В один из таких столбиков и была опущена пачка запретной эротики. Женька к катастрофе отнесся с пониманием. Никто, кроме бабушки о снимках так и не узнал.

Позднее мы несколько раз пытались достать карточки. Но безуспешно. Уж больно труба узка.

В моей комнате под кроватью с августа и на всю зиму располагался временный склад банок с законсервированными помидорами и огурцами. По мере поедания, пустые банки убирались на веранду и подкроватное место постепенно освобождалось. К маю там было уже совершенно пусто и чисто. Пока же, на банках и между банками копилась пыль, это было самое надежное место спрятать туда что-нибудь на месяц-другой.

Летом в пионерском лагере мы развлекались тем, что в бутылках палочкой давили вишню, а потом через пару дней пили вишневую брагу, представляя, что это вино. Дома для производства такого вина возможностей было куда больше. Вишни в саду навалом, сахар на кухне.

По лагерной технологии я надавил пол литра сока, добавил сахара по вкусу и спрятал продукт между банками с помидорами.

Ну, разве можно вытерпеть и не попробовать результаты еще задолго до срока готовности?

В итоге, постепенно приготовлявшийся под кроватью напиток был почти полностью вылизан уже на третий день. Судя по всему, вино получилось хорошее.

В пятом классе ввели новый предмет – физику. Я с увлечением читал параграфы, решал задачи и даже в толстой девяносто-шести-листовой тетради старательно вел конспект уроков, аккуратно делая домашние задания и зарисовывая опыты. Физика мне очень нравилась. Но первая оценка по физике, которую я получил, оказалась «четверка». Мы проходили механику и что-то из трения. На уроке молодой симпатичный физик показал нам вывод какой-то мудреной формулы и посоветовал проделать дома опыт по молекулярному притяжению. В опыте надо было разрезать яблоко пополам, половинки слепить и убедиться, что они не разделяются даже под действием силы притяжения Земли.

Дома я вызубрил длиннющий вывод формулы и на следующем уроке на вопрос, кто же пойдет расписать этот вывод, решительно поднял руку. Я вышел к доске и, пока физик за спиной что-то вещал притихшему классу, воодушевленно исписал всю доску мелом.

Когда я закончил скрипеть мелом о доску, физик повернулся.

- Да, все правильно, - скучно осмотрев шедевр, протянул физик, - а ты опыт с яблоком делал?

- Не делал, яблока дома не было, - сознался я, - да и так же понятно, что половинка не упадет.

- Это тебе понятно, а в домашнем задании было сказано сделать опыт, а ты не сделал. Придется снизить оценку. Четыре! – заключил физик и пошел записывать свой приговор в журнал.

Я мысленно обозвал физика гадом, но интерес к самой физике не утерял и потом получал уже только одни пятерки.

На следующий год вместо физика в класс на урок пришла средних лет женщина, вся какая-то серая, любившая серые или кремовые мешковатые платья без рисунка на ткани. Урок вела скучно, но и при этом я оставался горячим приверженцем моей любимой науки. Все рухнуло в одночасье.

Физичка задала на дом простую на вид задачу. Про рычаг и перемещение грузиков по нему. Фокус заключался странной форме рычага. Он выглядел как перевернутая П, установленная на перекладину, грузики укладывались на основания задранных кверху ножек, а уже ножки могли дополнительно двигаться вдоль перекладины.
Я сразу решил, что раз такой рычаг изначально неустойчив из-за высокого расположения центра тяжести по отношению к точке опоры, то и задачу решать незачем.

На уроке учительница спросила кто как решил задачу. Почти ни у кого результат не сошелся с требуемым. А у меня вообще отказ от решения в связи с глупостью задачи!

Естественно, учительница решила разобрать такой вопиющий случай у доски. Я вышел и в двух словах объяснил суть своих претензий. Учительница довольно резко сказала, что ученик у доски ничего не понимает в механике, и в следующий раз пообещала поставить двойку за подобную демонстрацию.

Я обиделся на несправедливый выговор и перестал учить физику вообще. Прошло пару месяцев. Назревала районная олимпиада по физике. Видимо, разобравшись в сути произошедшего, и, памятуя мои прошлые заслуги в области освоения предмета, учительница выставила меня защищать честь школы. Но время оказалось упущенным. Я с трудом смог ответить на три вопроса из пяти и благополучно вылетел.

Книжка авиаконструктора Антонова «Десять раз сначала» была прочитана уже неоднократно, но я снова и снова возвращался к тоненькой иллюстрированной фотографиями самолетов книжке, чтобы еще раз пережить как у Антонова и его друзей из ничего, из планеров с бумажной обшивкой, из палочек и дырочек выросли могучие "Антеи".

У мамы приоритеты в воспитании сына немного другие. Ребенок должен ложиться не позже десяти, а в десять пятнадцать уже сопеть носом в подушку. Мне приходилось выполнять мамины пожелания.

Я послушно ложился спать в десять часов, а потом под одеялом с фонариком читал любимого Антонова. И мама довольна, сын в постели и в его комнате свет не горит. И я счастлив, что меня оставили в покое наедине с любимой книжкой.
 
В пятом классе изучение живого мира началось с ботаники. Детали, не найдя применения в жизни, уже выветрились из памяти. Но основы жизни нашей флоры оказались закрепленными на подкорке на всю жизнь. Если бы я был увлеченным садоводом, то мне не представляло бы труда вспомнить теорию и воплотить знания на практике. Но из меня вырос совершенный технарь, мало интересующийся сожительством тычинок и пестика в цветке яблони. Жаль, конечно, тем более, что нынешняя пенсионная жизнь предоставляет для этого все мыслимые условия.
Зоология в шестом классе началась традиционно, с изучения амебы обыкновенной и инфузории-туфельки.

Я зарисовал в тетрадь ложноножки и реснички, но не успокоился на простом копировании рисунков из учебника. Меня одолел исследовательский зуд.

Дома, зачерпнув мутной воды из лужи и капая ее пипеткой на предметный столик хоть и детского, но вполне настоящего микроскопа, подолгу внимательно разглядывал пробы, пытаясь обнаружить амеб и инфузорий неизвестных науке видов.
Вопреки утверждениям, что в лужах полно микроорганизмов, обнаружить такой организм удалось не сразу. После множества пустых проб попалось что-то мелкое и жгутиковое. Я старательно зарисовал находку и на следующем уроке спросил учительницу насчет названия животного.

Профессиональная этика не позволила биологичке ляпнуть первое попавшееся и, как специалист по живому микромиру, она несколько поблекла в моих глазах. Но сама зоология еще некоторое время притягивала к себе мое внимание, пока не перегрузила мою память ненужными деталями и не уступила место в моей оперативной системе изучению более понятных физики и математике.

Интересно, что в школе я настойчиво готовил себя к будущей работе авиаконструктором. Может быть, поэтому точные науки изучались приоритетно и основательно. Я еще не понимал их роли в конструировании самолетов, но подсознательно делал особый упор в их изучении, имея в виду свою будущую профессию. Но, Господь распорядился мной так, что вместо кульмана посадил меня за штурвал. А в работе пилота оказалось, что из всех наук надо было знать только теорию синусов и косинусов для расчетов углов сноса в навигации, да простейшую формулу соотношения скорости, пути и времени. Да и то все это требовалось только во времена полетов на патриархальном Як-40.
 
При переходе на современный А310 все те физики-математики можно было забыть окончательно. Надо было уметь работать с компьютерами, знать алгоритмы, помнить требования руководств по летной эксплуатации и многое другое, в котором про математику и геометрию не упоминается совсем.

А вот то, что надо было бы учить основательно, как например, иностранные языки, я усвоил только тогда, когда ценой невероятных усилий и стресса изучал их, как говорится, без отрыва от производства. Уж очень кушать хотелось, а без английского языка еды не подавали. Французский тоже бы очень не помешал, хотя бы на этапах переучивания в Тулузе и организации тренажерной подготовки в Париже. Но это я что-то забежал далеко вперед лет на двадцать.

А пока я учился и ничего не знал про международную авиацию, я с увлечением изобретал. Как здорово быть первым, придумать что-то такое, чего до тебя еще не было!

Только прошли на физике разложение сил и вот, пожалуйста, летательный аппарат с поворачивающимися двигателями для вертикального взлета и посадки.
Откуда я знал, что американцы уже давно узнали про разложение сил и даже построили такой аппарат, названный ими конвертопланом? Просто позабыли поделиться с мной своими военными секретами.

А какой замечательный способ изготовления бесшумных рельсов!

Оказывается, японцы уже исследовали подобный и нашли его весьма перспективным, но сложным и дорогим в изготовлении тех самых рельсов.

Все свои изобретения я не ленился, оформлял в виде рисунков и детальных описаний и отправлял их на рассмотрение в детский журнал «Юный Техник». Эксперты Патентного Бюро ЮТ не ленились отвечать на мои письма. Жаль только, что все самое интересное изобрели уже до меня. Когда я получил десятое письмо с признанием моего опоздания, я понял, что родился на двадцать лет позже нужного.

А вот японцы, как говорят, внимательно читали наши советские технические журналы, на страницах которых советские доверчивые дети выкладывали свои необычные идеи. Патентовали все интересное у себя в Японии и потом, уже в виде технической продукции продавали в СССР. В свое время было расследование на эту тему с приведением наглядных примеров советской косности и японской изворотливости.

Упомянутая выше расправа, учиненная надо мной Щедровым, имела вполне себе обычные и ожидаемые последствия. Встал ребром вопрос самозащиты.

Я выбрал самый надежный путь. Пошел заниматься в школу бокса. Бокс - это не авиамодельный «спорт». После пары месяцев тренировок укрепились мышцы, дыхалка не сбивалась даже после нескольких километров бега. Набить морды Щедрову и его дружкам очень скоро оказалось бы несложно, просто подходящего случая все как-то не было. Поэтому я вскоре забыл о существовании обидчика и переключился на достижение спортивных результатов.

Когда молодой растущий организм занимается спортом, ему надо завтракать и обедать несколько более калорийно, чем стандартному ребенку.
Обычно, мой день начинался с глазуньи из трех яиц. Потом захотелось побольше и я начал жарить по четыре яйца. К зиме, когда нагрузки в спорте достигли пика, я стал завтракать шестью яйцами.

Но эта яичная феерия продолжалась не долго. Через неделю такого усиленного питания мое лицо покрылось волдырями и стало нестерпимо чесаться.
Участковая врач, как только узнала мой рацион, сразу определила причину болезни. Оказалось, что яйца можно есть только по два в неделю, а я превысил норму в двадцать один раз!

Я провел в школе бокса весь учебный год, совершенствуя свое мастерство в избиении мешков и груш. Ворочал блины от штанги, поднимал двадцатикилограммовый гриф из положения «лежа» по тысяче раз за тренировку. В школе не приветствовали поднятие тяжестей с нагрузкой на позвоночник. Совершенно верная методика. Боксер должен легко скакать по рингу, нанося сопернику удары со всех сторон, а не должен стоять тушей посередине и махать руками как мельница. Собственно, я сейчас просто цитирую своего тренера. Это он во время учебных спаррингов все время кричал бойцам: «Перемещайся!» У меня перемещаться вполне получалось и мой личный счет в спаррингах был примерно такой же как и у большинства других воспитанников школы.

Весной пришло время проведения зачетных соревнований между боксерскими школами Ташкента и области. На базе нашей школы мерялись силой и ловкостью еще три школы.

Пока на ринге потными, пахнущими кожей и конским волосом перчатками, представляя школы и районы города, бьются мальчишки, их друзья разминаются, прыгают в зале вокруг мешков и груш, нещадно колотя мысленно представляемого соперника сериями и одиночными прямыми. Закончившие спарринги, рассаживаются на скамейках болельщиков перед рингом и отчаянно болеют за своих.

Мне достался в соперники долговязый худой узбек с маленькой головой и длинными руками. Ну просто хуже соперника не придумаешь! Перед началом встречи тренер рассказал мне особенности ведения боя. Мол, «старайся сразу прорваться в ближний бой, бей в корпус и иногда старайся провести хук в челюсть. И главное перемещайся!» Настроив меня, тренер отошел к другим воспитанникам, кому тоже вскоре предстояли поединки.

Я вышел на ринг в полной готовности победить соперника. Через канаты в противоположный угол пролез долговязый. По команде рефери мы подошли, изобразили рукопожатие и разошлись по своим углам. Я разглядывал соперника и все думал, как же к нему прорваться поближе? Его руки, хоть и не выделялись налитыми мышцами, зато длинно висели вдоль туловища и мысками больших перчаток касались коленей. Этот не только в ближний бой не допустит, а вообще будет держать на расстоянии. Мда! Задача.

Прозвучал гонг и бой начался. Я пригнувшись пониже старался выполнить тренерскую установку и с наскока порваться поближе к телу (как говорил Мопассан). Но получалось не очень. Соперник избрал другую тактику, уж не знаю, свою ли, или установку его тренера. Он вращал своими плетями в перчатках как мельница и иногда открытой перчаткой попадал мне в висок. После каждого такого попадания я отваливался в легком нокдауне, бой останавливали. Выскакивал тренер, смотрел мне в глаза и давал нюхнуть нашатыря. Сознание возвращалось и бой продолжался.

Я удачно провел несколько серий в корпус, отчего соперник потерял дыхание и стал избегать меня, бегая по рингу и с размаха издалека пытаясь снова влепить мне в висок основанием ладони.

И так все три раунда. Один лезет в ближний бой, другой отмахивается издалека. Ближе к окончанию поединка я воодушевился и, несмотря на мелкие неприятности в виде нокдаунов, а их было, как минимум, три, все настойчивее лез поближе к ребрам долговязого. Рекомендованный мне хук в челюсть я так и не провел. То есть, сделал пару попыток, но челюсть у мальчишки была какая-то маленькая, ушедшая внутрь, и моя перчатка всегда со свистом пролетала мимо его носа, не причиняя неудобств. В итоге, я бросил попытки нокаутировать соперника и сосредоточился на зарабатывании очков, попадая сериями ему по корпусу.

Победу в поединке присудили мне именно по очкам. Радость победы немного смазали мои отец и дед. Они с утра изрядно приняли и пришли поболеть. Уселись в первый ряд среди юных болельщиков, махали руками и кричали: «Вдарь!!!» Перед товарищами, которые как и я смотрели спарринги деловито, с пониманием и минимумом эмоций, за такую пьяную экзальтацию было немного неловко.

Дворовые игры приходят и уходят с какой-то не исследованной учеными цикличностью. Каждый март, как по расписанию, запускают воздушных змеев. Потом, с непредсказуемой очередностью разражаются эпидемии ашичек, лянги или классиков.

Совершенно неожиданно, вдруг, беспричинно всем дворовым обитателям захотелось сделать лук со стрелами! Больше всех от лукомании пострадала ива. Дерево и так не обладало развесистостью. А тут оказалось, что высушенные ветки совсем неплохо подходят по своим пружинящим качествам для луков. Ивовые луки ивовыми же стрелами стреляли метров на пятьдесят. Меткость боя мало зависела от стрелка. Во-первых, ивовый лук не натянешь сильно. Если не порвется тетива, то сломается сам лук. Все-таки, ивовая ветка – это трубка древесины с пористым коричневым сердечником. Суши, не суши, а особой прочности добиться сложно. Ивовые стрелы после сушки могли приобрести любую форму и их надо было муторно нагревать над газовой плитой и пытаться выпрямить. И все равно, такая стрела после выстрела норовила вильнуть в каком-нибудь совершенно неожиданном направлении. Более-менее быть уверенным в попадании в мишень можно было лишь с расстояния не более десяти метров.

Лариска в истязании ивы не участвовала.

- Что-то дома мастырит, - неодобрительно отозвался о затворнице Женька, - Все секретничает, боится, что мы узнаем и лучше нее сделаем.

Дня через три Лариска с гордостью вынесла на улицу настоящий лук! Он был правильной формы и очень похож на заводской. На луке в нужных местах были укреплены специальные накладки, местами он был обмотан тонким шпагатом виток к витку. Тетива из толстой лески, а стрелы - алюминиевые трубки с остриями и оперением!

Первый же пробный выстрел послал стрелу метров на сто пятьдесят. Мы с Женькой скисли. Такого лука нам не сделать. Конечно же не потому, что руки из другого места выросли. Просто Лариска не пожалела на лук своих старых лыж. У Женьки лыж отродясь не было, а мне родители заведомо не разрешат портить спортинвентарь.
Технологию изготовления Лариска раскрыла только после того, когда мы полностью признали свое поражение в гонке интеллектов и умений при изготовлении оружия.

Лыжа аккуратно распиливалась вдоль. Две половинки тщательно соединялись торцами и место соединения всячески усиливалось накладками из буковых школьных линеек, клея и тонкого шпагата. Потом заготовка сутки вымачивалась в воде и, будучи размягченной и податливой приматывалась к толстому брусу с рельефно выставленными деревянными бобышками для придания типичного изгиба. После все сушилось, обрабатывалось, усиливалось в нужных местах, полировалось, красилось и покрывалось лаком. Ну какому мальчишке не то что придет в голову такое художество? Да если и придет, терпения на воплощение не хватит.

Понятно, что стрела такого лука легко поражала картонную коробку на расстоянии полусотни метров. (Правда, стрелять тоже надо было уметь. Наверно, Лариска перед тем как нас сразить наповал, где-то основательно потренировалась).

На следующий после бокса год Лариска соблазнила нас с Женькой записаться в стрелковый клуб и вместо скучного битья по мордам элегантно и очень мужественно стрелять из настоящих боевых пистолетов. Конечно мы клюнули на уговоры и записались.

Стрелковый клуб находился на другом конце города за учебными корпусами ТашМИ на берегу канала Салар. Это был еще старый юнкерский тир, в котором из винтовок Мосина и наганов стреляли воспитанники Ташкентского военного училища. Все было сделано капитально и на века. Три тира по двадцать пять метров для стрельбы из пистолета и два широких винтовочных тира. Чтобы пули не летели вверх от случайного выстрела, над рубежом огня и на некотором расстоянии от него стояли под наклоном бетонные плиты. В случае рикошета пуля уходила в землю, не причиняя никому вреда. В каждом пистолетном тире были простые круглые мишени и по нескольку ростовых поворотных. Одновременно на линии огня могли вести стрельбу восемь стрелков.

В начале тира была комната для чистки оружия и комната, где за столом сидел начальник тира пожилой добрый дядька, похожий на таможенника Верещагина и где пистолеты и винтовки закрывали в сейф.

В комнате начальника тира жила собака Найда. Обычная дворняга. Жила там давно, спокойно ходила по тиру, посещая с хозяином пистолетные и винтовочные стрельбища. Ее не пугали ни громкие щелчки из винтовок, ни «Буммм!!!» из Марголина.

Зимой, после нескольких серий на огневом рубеже, замерзшие стрелки со своим оружием заходили погреться и погреть руки в комнату руководителя. В стену комнаты была вделана полукруглая железная печь до потолка. Можно было восстановить кровообращение в закостеневших пальцах, прижав к ней ладони. Можно было даже перед выходом в тир нагреть об нее пистолет.

В такие моменты Найда обычно спокойно лежала возле стола руководителя, лениво открывая один глаз на очередного вошедшего. Видно, что посещения озябших знакомых стрелков собаку совсем не волновали.

Как-то раз, озорничая, глядя куда-то вверх, как бы ненароком, из-под полы куртки я направил ствол пистолета на Найду… Шерсть на загривке собаки встала дыбом, Найда задом заползла под стол за ноги хозяина, от которого последовала немедленная реакция:

- Еще раз собаке ствол покажешь, греться не пущу и вообще из тира выгоню!

- Да я случайно, больше не буду. Напугал я тебя, Найдочка? Ну, не бойся, он не заряжен…

Но вообще-то, я был дисциплинированным стрелком. Правда, выбивал не очень много. В круглую мишень из ста редко получалось выбить больше восьмидесяти. Несмотря на все ухищрения тренера моя физически вполне основательно натренированная рука все никак не хотела стоять недвижно. Все не так, как в боксе. Там двигайся, перемещайся, а здесь замри и плавно подводи мушку под черный круг.

После стрельбы по мишеням дырочки в них заклеивают кусочками бумаги от использованных мишеней-же. Лепят на мучной клейстер. К концу тренировки мишень выглядит как переболевшая оспой, потому что не все стрелки выдерживают правило: черное заклеивать черным, белое – белым.

За мишенями были сложены в несколько рядов старые изрешеченные автомобильные покрышки для улавливания пуль. Где-то под ними жили крысы. Чем или кем они питались, знают зоологи, но периодически крысы выскакивали из своего убежища и прыгали в жестяное ведро с клейстером. Может им деликатеса хотелось? Может хлебушка…

Сколько раз, заслышав беспорядочную пальбу, в тир прибегали тренер и руководитель, отлучившиеся перед тем на минутку.

- Кто крыс расстреливал?! Отбой стрельбе! Вынуть обоймы! Разрядить оружие!
Сейчас посчитаю патроны и попадания. У кого трех попаданий не хватит, выгоню к чертовой матери!

Стрелки терпеливо ждали. Знали, что подсчет ничего не даст и все закончится очередным внушением на тему, что стрелок должен быть холоден и серьезен. И вообще, надо любить братьев меньших, даже крыс!

Но двоих идиотов все-таки выгнали. Эти двое умудрились поймать летучих мышей, распяли их через перепонки канцелярскими кнопками и, пользуясь временным отсутствием тренера, устроили мышам расстрел. Кара в виде немедленного исключения из клуба с подачей фамилий в инспекцию по делам несовершеннолетних настигла их в тот же день. Кстати, тем летучим мышам повезло. Умения стрелять те двое выработать не успели.

Однажды, ясным зимним днем, когда я собирался на тренировку в тир, было тепло, даже очень тепло для конца февраля. Казалось, еще чуть-чуть, и на деревьях начнут распускаться почки. Я уехал на тренировку в легкой кофточке. А к вечеру небо затянуло темно-серыми облаками, задуло пронизывающим холодом, и густо пошел снег.

- Весна кончилась, - глядя в окно, грустно сказал руководитель тира. – Сегодня пораньше закончим. Сквозь снегопад стрелять смысла нет.

Отстреляв всего по две обоймы, озябшие стрелки потянулись чистить и сдавать оружие.

- Дима, тебе далеко ехать? – с сомнением глядя на жиденькую кофточку, спросил руководитель.

- На 18-м трамвае на Чиланзар.

- А от трамвая потом сколько идти?

- Минут десять, бегом - пять.

- Знаешь, надевай-ка ты стрелковую куртку, а на следующую тренировку привезешь. Идет?

- Идет.

На меня надели истертую желто-коричневую в пятнах от оружейного масла и сажи кожаную куртку пятидесятого размера. В куртке оказалось гораздо теплее.

- На беспризорника похож. Если милиция пристанет, скажешь, что в тире дали. Мою фамилию назовешь, они меня знают, - руководитель по-отечески похлопал по моему кожаному плечу.

В обычно переполненном трамвае пассажиры почтительно раздвигались, давая место беспризорнику. Кто их знает этих охламонов? Возьмет и полоснет лезвием! А то и заточку в ногу воткнет.

Я доехал с комфортом.

Но вот со стрельбой после этого случая не задалось. Пока я приехал, пока стрелял, моя трикотажная кофточка позволила мне замерзнуть до основанья, а затем уже руководитель увидел мой синий нос и побелевшие щеки. Неподвижного стояния на холоде хватило, чтобы основательно простыть и проваляться пару недель с температурой под сорок. Куртку потом отвезла Лариска. Она одевалась грамотно – по календарю, а не по погоде, поэтому редко болела.

В таксопарке, где работал наш сосед Злобин, один из автомехаников был охотником с охотбилетом. Он владел отличной двустволкой-вертикалкой и обладал скверной привычкой в пьяном виде угрожать жене расправой.

По жалобе жены (что примечательно, не в милицию, а по месту работы) состоялся товарищеский суд, ружье со всем припасом изъяли и отдали на временное хранение профоргу Злобину.

Ввиду отсутствия специального закрывающегося на замок шкафа для оружия, сосед держал ружье в шифоньере. Если ружье в начале пьесы висит в платяном шкафу, в конце пьесы его обязательно достанут, и оно выстрелит.

Ружье достали пострелять в Новый год.

- Дим, покажи, чему в тире учат, - предложил дядя Володя, - тут тебе не малокалиберный пистолет. Ружжо картечью заряжено!

- Куда стрелять? – только и спросил я.

- Вон, прожектор на мачте, - явно рассчитывая на промах, указал пальцем веселый Злобин.

Я приложил вертикалку к плечу, по прицельной дорожке и мушке навел стволы на далекую черную банку висящего на мачте прожектора, плавно-плавно выбрал спусковой крючок. "Бум!!!" Сильно отдало в плечо. От погасшего прожектора пошел дым. Яростно засвистел в свисток безутешный сторож.

- Эт-то ты зря так метко выстрелил, давай уберем его от греха подальше, - сразу засуетился протрезвевший хранитель чужого оружия.

Квалификацию я подтвердил.

Роликовые коньки только-только входили в моду. То есть, они уже широко использовались в стране и мире, но до нашей коттеджной улицы все как-то не доходили. На квартале дети и подростки катались на четырехколесных два-на-два роликах, но смотрелось это несколько по-детски и недостойно для крутых конькобежцев вроде меня со товарищи. Я решил просить себе ролики с колесами вряд. Я выпросил у родителей, и мне купили! На моих роликах было по пять колес. Пусть они были тяжелые, словно отлитые из чугуна. Я нес покупку домой и мечтал, как я буду рассекать по широкому и гладкому тротуару вдоль улицы Катартал. Впрочем, это был единственный более-менее гладкий тротуар на Чиланзаре. Больше рассекать было негде.

Раньше и коньки, и ролики продавались без обуви. Отцу пришлось покупать еще и ботинки, а потом прибивать к ним ролики у сапожника. Сапожник старался не очень, и некоторые шурупы, которые он вбивал молотком в подошву, загнулись. Тем не менее, коньки держались крепко.

Кататься на роликах оказалось не в пример тяжелее, чем на обычных коньках по льду. Ролики и сами тяжелее, да и ямы и выбоины не добавляли уверенности. Ездить приходилось довольно медленно, периодически перескакивая препятствия, а не очень-то интересно.

Папе хотелось подбодрить и порадовать сына и ему пришла в голову отличная идея как оживить мои унылые катания, вдохнуть в них скорость и простор! Он сядет на велосипед, сзади в велику мы привяжем длинную веревку, я зацеплюсь за нее, и мы вдвоем спокойно поедем по гладкой проезжей части. И вот уже ребенок на дороге не балуется, а занимается спортом в сопровождении взрослого человека!

Сказано – сделано! Мы выехали для тренировки и проверки возможностей на уже упомянутый тротуар. Сначала все шло как нельзя лучше. Папа ехал не быстро, поглядывая назад. Я в полуприседе, как слаломист катился на роликах за велосипедом. Когда техника показалась отработанной, папа решил не мелочиться и поехать сразу на улицу Волгоградская и там уж дать жару!

Мы развернулись и помчались мимо древнего узбекского кладбища к перекрестку и там лихо повернули направо на Волгоградскую.

После перекрестка, проезжая мимо остановки автобуса, папа прибавил газу. Реагируя на изменение скорости буксира более глубоким приседом, я на миг отвлекся от дороги, ролики ткнулись в какую-то ямку и ноги сами улетели назад. Секунда полета и спортсмен плашмя шлепнулся на асфальт на глазах у собравшихся на остановке людей. Папа, как ни в чем ни бывало, продолжил свой путь и скоро скрылся за поворотом.

Мне помогли подняться сердобольные бабушки.

- Живой? Не сильно ушибся? Ишь, придумали игру, по дорогам кататься! – ворчали бабушки, - Вот родители-то вам всыплют, когда узнают. Это кто на велосипеде, брат твой?

- Па-а-па…

У бабушек не нашлось слов поворчать по поводу такого легкомысленного папы. А вот и он! Крутит педали по направлению к остановке.

- А я тебя потерял! – радостно воскликнул папа, увидев сына. Но, заметив свежие ссадины на моих коленях и локтях, а также очень недружелюбные взгляды бабушек, весело добавил: - Не сильно поцарапался? Ехать сможешь? Давай, цепляйся за веревку, поедем домой, зеленкой смажем!

Наверно, бабушки были в шоке! С их точки зрения, папа побил все рекорды несерьезности в отношении к своим родительским обязанностям и легко ушел от справедливого возмездия.

На нашем «Урале» мы многое чего возили. И какие-то палки-железки для строительства чего-то ненужного, и продукты из магазина. Вершиной полезного использования велосипеда в хозяйстве стал привоз картошки с базара для закладки на осень и зиму.

Осенью на Фархадском базаре мы купили мешок картошки. Как его увезти домой? Таксисты с картошкой не берут, в троллейбус с мешком не попрешься. Пришлось мне ехать на троллейбусе домой, а потом возвращаться к папе, терпеливо ждущему меня возле купленного мешка. Ну а дальше все просто. Мешок кладется на раму, а счастливые владельцы транспорта и картошки идут по бокам, страхуя велосипед и его поклажу от падения.

Вот ведь удивительно! При наличии собственного двора, при постоянных предложениях деда купить нам то мотоцикл, то ушастый «Запорожец», отец как-то даже демонстративно отказывался от благ цивилизации, плывших прямо ему в руки. На очередное напоминание дела: «Ну что, Вовка? Давай купим тебе Запор?», отец вечно отшучивался, мол у меня прав нет, а на велик права не нужны.
 
Я могу только догадываться о причинах такого иррационального поведения. Вероятно, отец боялся, если кто-нибудь его спросит: «А на какие шиши машина? Что в проектном институте зарплату повысили?» Пришлось бы показывать на добродетеля. А у деда, хоть и зарплаты были ого-го! Тем не менее больше половины вырванного из пасти государства, было добыто непосильным трудом на ниве левой бухгалтерии. Новые Корейки рвали тысячи, а деду, чтобы особо не возникал, кидали наряды на сотни. Дед, не сильно переживал, и только настойчиво пытался сбагрить очередной раз свалившееся богатство. Рассылал деньги родне. Валентина и Виктор не жеманничали. Деньги брали и говорили отцу спасибо. А вот отец не брал. Мать, понимая, что деньги не мусор, втайне от мужа брала у свекра на поддержание штанов, но признавалась в содеянном не сразу, опасаясь вызвать у отца приступ ипохондрии и поноса.

Как-то, прыгая с мячом по баскетбольной площадке, Лариска вдруг остановилась, задумчиво подняла указательный палец и заявила, что ей только что пришла в голову замечательная мысль! - А что если сделать «ноги»?

- То есть, в каком смысле сделать? От кого их делать? Для чего их делать? Что именно делать и из чего делать? - уставились мы на Лариску.

- А просто так, для кайфа! Народ попугать! - весело рубанула воздух Лариска.
Для ног пригодились старые шерстяные Ларискины колготки и сапоги. Колготки набили тряпками, вставили в сапоги. Вечером «ноги» уложили под живую изгородь возле тротуара, придав им безжизненную позу. Зрители засели в кустах напротив.

Не все прохожие кинулись помогать предполагаемой жертве насилия. Не все смотрели на дорогу. Некоторые аккуратно перешагивали «ноги» и торопились прочь от проблем. Наконец двое мужчин заинтересовались, чьи это ноги торчат из кустов? Они остановились. Один из смельчаков аккуратно носком ботинка потрогал «ногу». Реакции «ноги» не последовало.

- Убили, что-ли? - прошептал он своему попутчику.

- Может алкашка какая-то? - предложил тот менее криминальный вариант.

- Какая разница, алкашка или нет? Похоже, грохнули ее и спрятали в кусты.
Мужчина еще раз потрогал «ногу» носком ботинка. «Нога» неестественно изогнулась.

- Постой-постой, - мужчина заподозрил неладное.

Он посильнее подвинул сапог «жертвы».

- Слушай, лажа какая-то. Как кисель без костей. Ну-ка, посвети спичками.
Когда обман вскрылся, мужчины, снимая стресс, с матюгами пинками растрепали «ноги» и разбросали по дорожке тряпки. Зрителям представление понравилось.

Лариска умела делать все на свете. Единственное, что плохо у нее получалось, это наряжаться и жеманничать. Короче говоря, Лариска была - настоящий пацан! Она делала отличные пистолеты и луки. Рогатки у нее получались изящные и бьющие без промаха. Змеи летали выше и лучше Женькиных и моих. Даже приемчики она знала такие, что могла легко заставить зарвавшихся пацанов униженно просить прощения: «Лариска! Дура! Руку сломаешь!! Все!!! Больше не буду называть тебя крысой!!! А-а-а…!!! Прости засранца-а-а-а!!!"

Лариска придумала, как сделать бомбу из смеси алюминиевой пудры и марганцовки. Придумала и сделала. Испытали бомбу на полигоне. Лариска достала черный шарик, размером чуть меньше теннисного мяса. Сбоку у шарика виднелась пара спичечных головок. «Отойдите подальше», - скомандовала она пацанам, чиркнула бомбой о коробок, и посильнее размахнувшись, запустила ее высоко в небо. На вершине траектории бомба ослепительно вспыхнула и разлетелась тысячами искр. Раздался довольно громкий хлопок.

- Сработала! – закричала изобретатель оружия.

- А еще сильнее можешь бомбу сделать? – спросил Женька.

- Раз плюнуть! Только марганцовки купить побольше, - уверенно ответила Лариска.
Неделю Лариска на улице не появлялась. Ее сосед Женька таинственно молчал. Говорил только, что Лариска обещала убить, если проболтается. Тайну открыла сама Лариска, когда наконец появилась во дворе. Лицо у нее было покрыто мелкими черными точками, бровей и ресниц не было.

- Бомба в руках взорвалась. Самопроизвольно. Хорошо хоть глаза не выжгла.
Больше бомбы Лариска не делала. Прощай оружие.

Ларискин отец приехал со строительства АвтоВАЗа на новеньком бордовом Жигуле-копейке. Поездил немного по Ташкенту, поставил машину в гараж и улетел обратно на работу в далекий Тольятти.

Лариска самостоятельно научилась заводить машину, выгонять ее за ворота, а потом и рулить по кварталу. Машина приятно пахла внутри настоящей машиной. От нее не воняло застоявшимся бензином и железом. «Заграница» - хвасталась Лариска, поглаживая руль.

Пару раз Женьке и мне перепало порулить на пустыре с футбольными воротами. При этом тоненькая Лариска сидела на том же сидении и нажимала на педали.
Как-то в выходной Лариска пригласила покататься. Я сидел дома с маленькой сестренкой Ленкой. Покататься очень хотелось, но девать пятилетнюю Ленку было некуда. Лариска разрешила взять с собой незапланированного пассажира. Я сел с Ленкой на заднее сиденье. Лариска за руль, Женька справа. Жигуль резво взял с места и поехал, подпрыгивая на кочках, по дорожкам квартала. Ленка сидела молча, держала меня за ногу и смотрела в окно.

- Прыгнем? – вдруг предложила Лариска.
 
Катаясь на велосипедах по кварталу, мы иногда ради острых ощущений с разгона прыгали с довольно высокого пригорка возле школы. Так, то велосипеды. А здесь машина!

- Отец тебе башку оторвет, - на всякий случай сказал Женька.

Мне и Ленке, как пассажирам слова не дали. Лариска решила рискнуть башкой.
Машина разогналась и на довольно приличной скорости оторвалась от земли. Полет был меньше секунды. Приземление прошло удачно, брякнули какие-то незакрепленные железки в багажнике, и только я взвизгнул от боли. Не ожидавшая подвоха Ленка, со страха так сжала кулачок, что у меня на бедре надолго остался синяк на память о том полете.

Приснился мне березовый лес. Словно я лежу в траве и смотрю в синее небо. Солнце сквозь листву играет на моем лице. Все так ярко, весело и благостно!
Когда я открыл глаза, оказалось, что сестренка Ленка взяла фонарик, светит мне в лицо и смеется. А сон-то! Будто в России побывал!

Летом квартиру начинали одолевать мелкие коричневые муравьи. Муравьиные дорожки начинались из неприметных щелей в плинтусах и тянулись к столам, ящикам с продуктами, к книжным полкам. С муравьями боролись дихлофосом, какими-то народными средствами, вроде вонючего настоя махорки, но насекомым все потуги людей, как слону пендаль.

Через мой письменный стол тоже пролегла тропа. И я нашел способ отомстить проклятым захватчикам изобретательно и жестоко!

Решившись на борьбу, я склеил из спичек и старых открыток несколько кораблей, размером с пол-ладони каждый. Поставил на столе небольшой тазик с водой, пустил в него свои корабли и начал набирать команды. Рекрутирование моряков шло на почти добровольных началах. Поперек муравьиной тропы клалась бумажка, когда на нее забегало несколько озабоченных муравьев, новые члены команды переносились и выпускались на корабль. Очень скоро корабли кишели своими многочисленными командами.

И настал час расплаты!

Корабли вступили в морское сражение. От бортов ударили батареи, полетели горящие ядра и зажигательные бомбы. На кораблях вспыхнули пожары. Необученные моряки даже и не пытались тушить огонь и не боролись за живучесть. Началась паника. Подавляющее большинство членов команд погибло в огне. Лишь некоторым счастливчикам повезло вплавь добраться до эмалированного берега и спастись.

На школьных уроках физкультуры одним из элементов были прыжки в высоту. До них доходило редко потому, что основное время отдавалось баскетбольным дисциплинам вроде проводки мяча и забрасывания его в корзину из различных положений.
Баскетбол я не любил, а в прыжках в высоту я никогда не блистал. Прыгать «ножницами» через алюминиевый шест получалось только до высоты метр пятнадцать. Можно было бы взять высоту и выше, но для этого пришлось бы плашмя перелетать планку и падать спиной на песок. Поролоновых подушек для прыжков в высоту в школе предусмотрено не было, а песок – то еще средство смягчения падения.

Как-то на физре учителя не оказалось, и классу предложили самим развлечься на площадке. Половина убежала играть на поле в футбол, часть девочек осталась играть в зале в баскетбол, а я и еще пара прыгунов-неудачников отправились совершенствоваться в сектор прыжков в высоту. Вместо тяжелой планки взяли удобную и безопасную резинку. Прыгать ножницами быстро надоело. Все те же метр пятнадцать.

- Давайте прыгать «рыбкой», - предложил кто-то.

Остальные легко согласились.

Поставили резинку на метр двадцать. - Легко, с запасом!

Метр тридцать. - Легко!

Метр сорок. - Запросто!

Метр шестьдесят! Я разбежался, оттолкнулся и взлетел над резинкой. Сгруппировавшись, переломил траекторию и, вытянув руки, полетел к земле.

С высоты полета в метр шестьдесят руки при приземлении коснулись песка немного под меньшим углом, чем было нужно и предательски скользнули вниз. Ничем уже не удерживаемое тело продолжило свое сближение с землей и через мгновение макушка головы совершила жесткую посадку на песчаную поверхность. В шее что-то громко хрустнуло, и обмякший прыгун мешком свалился на песок.

Я полежал с полминуты, потом поднялся и, махнув огорченно рукой, ушел в раздевалку. Голова, конечно - кость, но вот шея болела несколько дней. Никогда позже я не прыгал на такую высоту и свой рекорд так и не побил.

Летом я устроил себе ночлег на улице. Поставил кровать в закутке возле кухонного окна, провел свет. Даже навес от дождя сделал из синей полиэтиленовой пленки.

А что делать, если не спится и хочется приключений?

Часам к двенадцати ночи народ в обеих квартирах коттеджа угомонился. Я по-шпионски крадучись и прислушиваясь к звукам из окон, пошел в разведку вокруг дома. Мама с папой спят. Папа похрапывает. Ленка не пищит. А у Злобиных в окне свет. В щель между занавесками видно зеркало, в котором отражается необычайное зрелище! Тетя Шура, крупная, высокая молодая женщина медленно раздевается, с улыбкой глядя на своего мужа. Она пуговица за пуговицей расстегивает легкий халат. Потом медленно, невыносимо медленно снимает его с плеч. У Шуры круглые полные груди и большие розовые соски. Я за окном перестал дышать. Некоторое время Шура гладит свои груди, потом, наклонившись и, не сводя взгляда с мужа, так же медленно стягивает вниз трусы. У нее оказываются густые черные волосы, растущие аккуратным треугольником.

- Иди скорее сюда, - незнакомым голосом хрипит дядя Володя.

В комнате гаснет свет. Ошалевший от увиденного, я стараюсь неслышно ретироваться. Предательски хрустит веточка. Шура подходит к окну.

- Кто-то ходит там. Вова, ты бы посмотрел, - просит она.

- Ну их к черту! Пусть ходят! Иди ко мне! А то не выдержу…
Воспользовавшись моментом, я благополучно скрылся.

Утром Шура несколько раз под разными предлогами пыталась выяснить, уж не соседский ли Димка подглядывал за ней в окошко? Но я смотрел на допросе честными и ясными глазами и всем видом показывал, что совсем не понимаю вопросов и к инкриминируемому мне преступлению отношения не имею.

Рустик никогда не был в числе моих друзей в полном смысле этого слова. Просто товарищ. Одноклассник. Учился он средне, зато любил спорт и шумные игры. Не примыкал ни к одной из классных группок. Был немного неуравновешен, легко заводился от пустяков и отстаивал свое мнение, пусть даже явно ошибочное, до конца. Всегда сам себе на уме. С такими тяжело дружить. Или признавай его первенство, или не примазывайся. Я даже не знал толком, где Рустик живет. Где-то на соседнем квартале, и все.

Однажды в школу пришла страшная новость. Рустик погиб. На шоссейной тренировке хотел обогнать другого велосипедиста, но не удержался и упал. Как на зло, позади ехал грузовик. Шофер не успел среагировать.

На похороны пришли почти все одноклассники. Рустик лежал в гробу, плотно сжав узкие бескровные губы, одетый в свой темно-серый школьный костюм и рубашку с галстуком. Гроб был большим и Рустик в нем лежал необычайно длинный. Как будто после смерти вытянулся еще на 10 сантиметров. Его непохожее лицо было совсем взрослым, словно он прожил долгую жизнь.

Он прожил свою жизнь. Пусть короткую, но свою. И умер. Поэтому у него такое непохожее взрослое и усталое лицо.

После окончания седьмого класса учеников на неделю вывезли в яблоневые сады одного из пригородных совхозов на «практику». Мы практиковались в сборе урожая яблок и вишни. Расселили на раскладушках возле небольшого домика с хаузом, вариантом узбекского бассейна. Дети постарше расположились по берегу хауза, а будущим восьмиклассникам предоставили возможность жить просто под яблонями, вероятно в надежде, что может кому-нибудь на голову упадет яблоко и он начнет в физике соображать чуть-чуть получше.

Мы с другом Герой захватили себе яблоню поразвесистее, обвешали ее по сторонам заботливо выглаженными мамами простынями, постепенно превратив дерево в подобие палатки с листьями вместо крыши. Если жизнь под деревом на двух раскладушках не романтика, тогда что такое романтика? В полуденную жару после работы Гера рисовал на раскладушечном брезенте шариковой ручкой женщин и мужчин выдающихся форм. У женщин обязательно была большая грудь и широкие бедра. Мужчины отличались прессом, бицепсами и мужскими статями, спрятанными в узких трусах. Мне люди не давались, и я украшал свою раскладушку автомобилями и самолетами.
На одной из «массовок» вечером, танцуя вальс с Юлей, девочкой с красивыми карими миндалевидными глазами, я похвастался своим умением рисовать. Юля заинтересовалась, но, когда я показал свое шедевральное авто, определила стразу: «Заученное рисование. Не интересно».

Несколько лет спустя, я встретил Юлю в музее Искусств. Она водила экскурсию и была занята. Ее миндалевидные еврейские глаза уже не смотрели так озорно как в детстве. В них появилась женская мягкость и нежность. Но говорила она так же уверенно, как и прежде. Группка вертевших головами слушателей скрывала ее от меня. На миг мы встретились глазами. Юля меня не узнала. Наверно мои глаза изменились совершенно.

Метрах в тридцати от нашего домика с хаузом стоял склад серы. Серу совхозные садоводы использовали в качестве удобрения и для борьбы с вредителями. Склад - обычный глиняный сарай с деревянными, не закрывающимися воротами. Сера в нем лежала большими желтыми кучами. Приехавшие на яблоневую практику школьники удобрением не заинтересовались. Сера и сера.
 
Напротив ворот, на пустой площадке вкопали столбы, натянули сетку. Стали играть в волейбол и бадминтон. Вроде и дети заняты, и склад под присмотром.

Однажды от склада потянуло неприятным дымком, как будто сожгли сразу много коробков спичек. Потом кто-то крикнул «Пожар! Сера горит!». Дым шел из-за прикрытых ворот склада. Когда створки распахнули, едкий сизый дым повалил наружу. По желтым кучам с краю, возле ворот забегали маленькие язычки пламени.
Дети кинулись тушить. Носили воду ведрами из хауза. Плескали на горящую серу, но она от этого еще больше разгоралась. Лопатами пытались выбрасывать горящие комочки серы наружу, но это тоже слабо помогало. Комочек, разбиваясь, порождал сразу десяток новых очагов горения.

В конце концов, примчалась пожарная машина, серу залили пеной, и пожар прекратился.

Я тушил пожар активнее многих. Нанюхался едкого дыма, измазался в сере. Учителя потом похвалили отличившихся на пожаре за смелость, проявленную в борьбе с огнем. Говорили про народную собственность и самосознание.

Когда я таскал воду и шуровал лопатой, про народ и самосознание не думал. На меня наши девочки смотрели. Этого было достаточно для героизма.

Вечером в сумерки, когда солнце уже село, но небо еще светлое, из темных камышей возле речки раздался медвежий рев. Дети в лагере переполошились. Откуда медведь в яблоневых садах? Может из зоопарка сбежал, а может дикий, на людей охотится? Во всяком случае, в вечерней тишине медвежий рев казался очень грозным и агрессивным.

Сразу выделилась группка самых отчаянных, готовых сразиться с медведем. Набрали кусков засохшей глины и бросились к камышам. Под градом камней медведь заревел еще громче. Потом его рев стал быстро удаляться. Победа!

Когда гордые победители возвращались в лагерь, за ними прибежала разъяренная колхозница, что-то крича по-узбекски.

Медведем оказался привязанный ею в камышах ишак. Под вечер ему надоело одиночество и он, на свою беду, подал хриплый с оттенками звериного рыка голос. Городские мальчишки ишачьей шутки не поняли.

В яблоневый сад на сбор урожая от лагеря идти недалеко. Каждое утро нужно было преодолеть не больше километра по грунтовым пыльным проселкам. Идти получалось весело. Идешь себе, размахивая пустым оцинкованным ведром, смотришь на усыпанные яблоками яблони по обеим сторонам дороги. Свежий утренний ветерок гуляет между деревьев, лениво шевеля листву.

- Эй! Впереди! Можете по пыли не шлепать? В тех, кто будет пыль поднимать, будем яблоки кидать!

Вдруг, впереди образовалась заминка. Движение замедлилось, стали слышны восклицания и смешки. На обочине стоит обычный серый ишак. Под утро ему, вероятно, приснился эротический сон, отчего бедный возбудился и теперь демонстрирует идущим на работу школьникам длиннющий, висящий почти до земли, черный кожаный член. Ишаку явно неловко от присутствия такого количества зрителей. Но уже обратно не втянешь. Девочки обступили ишака и прутиками трогают невероятное ишачье достоинство.

- Вот отрастил! – слышны восторженные вздохи. Они еще не знают, для чего нужны длина и толщина, но с детским максимализмом готовы согласиться, что хорошей вещи должно быть много.

Мальчики проходят молча. Таких размеров им не достичь никогда в жизни.

Под конец смены надо истратить всю зубную пасту на мазание. Всю ночь накануне отъезда мальчики греют пасту подмышкой и мажут теплой пастой спящих девочек. Те, в свою очередь, отвечают тем же своим обидчикам. Всю ночь по лагерю крадутся тени, раздается сдавленный смех, возмущенные крики и топот ног.
Только на учительской веранде тишина и покой. Но оказывается, возраст и образование не панацея от шалостей. Учитель физкультуры утром проснулся с колбасками пасты на носу и щеках, а две молоденькие учительницы, так ловко намазавшие физкультурника, оказались нежно и аккуратно измазанными сажей, которую физкультурник не поленился набрать палочкой с ваткой на закопченном днище казана.

В класс пришла новая девочка. Полноватая блондинка с какими-то восточноевропейскими чертами лица. По виду то ли полька, то ли эстонка. Судя же по фамилии обычная русская Лена Белошапкина. Ее папу военного перевели в Ташкент откуда-то из России, сразу дали квартиру в новом доме, помогли с обстановкой.

Лена начала учиться в восьмом классе. Оценки пошли средние, видимо, сказалось влияние кочевой жизни. И пятерки, и тройки она воспринимала без особых переживаний. Тихо улыбалась и всегда говорила учителю спасибо.

Нельзя сказать, чтобы я влюбился. Но словно что-то шевельнулось в сердце, захотелось ухаживать и опекать новенькую. Лена оказалась не против, но, прежде чем принять ухаживания, пригласила меня домой, познакомиться с папой.
Ленин папа оказался моложавым офицером, дома одетым в гражданку. Он пригласил кандидата в зятья за стол и начал расспрашивать про жизнь, про родителей. Хвалил за занятия спортом, особенно боксом и стрельбой. Удовлетворенно кивнул, узнав про высшее образование у моего отца. Чтобы подтвердить статус отличника, я уже готов был показать дневник с пятерками, но военный папа поверил на слово.
После смотрин я ушел пустой. Я выболтал все!

Ухаживать за Леной что-то больше не захотелось. За таким папой и так, как за каменной стеной!

Одно время математику в девятом классе преподавал пенсионер, внезапно получивший работу в школе. Может, он кого-то подменял, может просто на старости лет дома не сиделось. Дедушка был необычен и внешностью, и поведением. Он всегда был небрит, у него всегда был большой рыхлый отвислый нос сизого оттенка, он был рассеян и мог посреди урока что-то вспомнить, уйти и до конца урока не появляться в классе. И еще он был довольно грузен и любил носить свободную одежду. В школу на занятия приходил в наряде, напоминавшем пижаму. Так и ходил бы он в своей пижаме не замеченный и не оцененный, если бы не острое зрение и живой ум учениц из восьмого «Г».

Девушки обнаружили, что стоит математику наклониться за упавшим мелом или тряпкой, как на его свободной штанине очень явно отпечатывается то, что отвисает внутри штанины.

Может, математик носил в кармане грецкие орехи или гальку окатыш, но пылкое девичье воображение рисовало совсем другое. Так пожилой учитель превратился в секс символ. Наверно, он знал про свое странное влияние на класс. Хотя, возможно, наклонами просто хотел размять спину. Во всяком случае, он необычно часто ронял мел и тряпку, а девичья половина класса с восторгом замирала, приподнимаясь над партами, в надежде увидеть отпечаток чуда природы.

В бабушкином огороде под окнами со временем поднялись деревья и выращивание именно огородных культур стало затруднительным. Дуб, который мы с ней посадили в самом начале освоения земли уже через десять лет доставал кроной до третьего этажа, а ствол в диаметре был сантиметров тридцать. Кстати, как бы ни сложилась впоследствии моя жизнь, дерево я тогда посадил. Кроме дуба росло урюковое дерево и пара молоденьких вишен.

И дернуло же меня однажды, уже великовозрастного балбеса полезть на урюковое дерево у бабушки в саду! Ведь не дитё! Дома базарного урюка целый таз, а тут свеженького захотелось, с веточки…

Я и залезть-то толком не успел, так, от земли метра на два. Повернулся в сторону посмотреть где урюк и вдруг ощутил, что правый глаз не двигается, будто застрял в чем-то. Прямо перед носом ветка, из ветки торчит тонкая сухая колючка и заканчивается где-то внутри меня, за пределами зрачка. Я догадался, что наделся глазом на шип. На один их тех, что во множестве остаются от прошлогодних мелких веточек.

Медленно, но решительно, отводя голову назад и не двигая глазами, я снялся с колючки, зажмурился, проморгался и убедился, что глаз видит. Хоть и неважно из-за слезы, но видит!

В глазу на белке осталась красная точка с разбегающимися из нее капиллярами. Можно сказать, глаз не пострадал. Последствия того инцидента сказались спустя сорок лет, но к этим печальным событиям я вернусь ближе к концу моей эпопеи.

В пятнадцатилетнем возрасте я ездил к бабушке довольно регулярно и почти никогда на общественном транспорте. Ну, разве что зимой в лютый дождь или снегопад. Поездка к бабушке на велосипеде это и труд, и удовольствие. Правда, вопреки известному сюжету про Красную Шапочку, пирожки обычно доставлялись не к бабушке, а в обратном направлении. Трехкилометровый маршрут я обычно преодолевал за двенадцать минут. Со временем маршрут настолько отполировался, что оставалось только рисковать, догоняя секунды. Каждая кочка и выбоина в асфальте, каждое возможное спрямление были известны и использованы. Чтобы улучшить результат, оставалось только гнать, сломя голову, что я и совершил в один из дней.

На заключительном скоростном участке дорога шла под уклон. Нужно было разогнаться на обочине, сравняться с довольно редким потоком машин, перестроиться между ними к разделительной полосе дороги и начать тормозить так, чтобы успеть как раз к небольшому пролому в бордюре. Приподняв переднее колесо, заскочить на разделительную полосу, а дальше уже просто и неинтересно.
В тот раз соперником в борьбе за скорость оказался горбатый «Запор». Я со свистом ветра в ушах и «Запор» с вызывающим треском неслись вниз по улице, не уступая друг другу. Наконец водитель «Запора» рискнул и добавил газу. Машина стала медленно отрываться от велосипедиста. Я еще немного попытался добавить, но скоро понял, что тягаться с мотором бесполезно, и начал перестраиваться к левому краю.

То, что нужная выбоина уже очень близко, я понял, когда перестроился и, не сбавляя скорости, несся по дороге за уходившим вперед соперником. Волнение гонки окончательно разрушило четкий план действий стандартной поездки. До переезда осталось метров двадцать. Убегая от цейтнота, я полностью зажал гашетки тормозов. Передние колодки засвистели, стираясь об обод. Велосипед зарыскал, и я на какое-то мгновение оказался едущим совершенно вплотную к бордюру. Непроизвольно появился небольшой крен влево. Но даже такой незначительный крен исправить не удалось - поворачивать влево было некуда. Крен стал стремительно нарастать. Я завис перед выбором или шмякнуться на бордюр, сломать об него пару ребер и стереть коленки и локти об асфальт, или рискнуть и катапультироваться на траву разделительной полосы. Инстинкт самосохранения подсказал второе.

С силой подпрыгнув на педалях, я довольно мягко приземлился, удачно не попав ни в ствол дерева, ни на поливную железную трубу. Велосипед, избавившись от легкомысленного ездока, вильнул колесом и с лязгом свалился на проезжую часть дороги.

«Запор», победно треща мотором, унесся к перекрестку.

После такого шумного фиаско мы с велосипедом поднялись, осмотрелись на предмет ссадин и поломок, пообещали друг другу больше не гоняться за бешеными табуретками и неторопливо поехали за пирожками.

Впервые в жизни встречу Нового 1977 года я провел отдельно от родителей. Возможно, и не я один. Тогда весь класс, ну практически весь, собрались для празднования в специально освобожденной от мебели и ковров квартире, где проживала Виолетта Цыганова. Это была квартира на втором этаже в последнем подъезде дома номер 8 на 5-м квартале Чиланзара. Такой точный адрес просто для объективной привязки к местности.

Из Виолеттиной комнаты вынесли все на веранду, в гостиной, там где обычно проживали ее родители, оставили только стол, диван и стенку. У соседей разжились стульями и табуретами. На этом роль родителей в организации празднества была выполнена. Остальное взяли на себя девочки подружки Виолетты. Они пришли к ближе к вечеру и на малюсенькой кухне начали готовить угощения для праздничного стола. Были традиционная селедка под шубой, оливье и художественно оформленные вареные яйца под майонезом. Из спиртного было заготовлено несколько бутылок Советского шампанского и сухого белого вина.

Гости стали собираться часам к десяти вечера. Сначала, во всем подражая взрослым, сели за стол и проводили старый год. Шампанское быстро ударило в нетренированные головы и захотелось танцевать. Для этого и предназначалась пустая Виолеттина комната с магнитофоном и проигрывателем в углу на табуретках.
Танцевали в основном под виниловый сборник «Мелодии и ритмы» 1975 года. Там были правильно подобраны композиции – две попрыгать, одна пообниматься. Для пообниматься лучше всего подходила композиция Animals “House of rising sun” в русском переводе на пластинке эта песня значилась «Дом, стоящий там». Нам было все равно, что это там за дом, и вообще, почему там? Главное, можно было почти пять минут, прижав к себе теплую девушку, переминаться с ноги на ногу, вдыхая аромат специально к случаю приготовленных духов.

Я чаще всего приглашал Виолетту. Она была высокой не худенькой блондинкой, любила смеяться. Вместо чувственных прижиманий друг к другу, мы танцевали, конечно, прижавшись, но в основном я рассказывал ей на ухо анекдоты, а Виолетта прыскала со смеха, при этом стараясь не делать это громко, чтобы не нарушить общую атмосферу томности и чувственности.

Мою тогдашнюю возлюбленную мама не отпустила. Мама у Лены Кокиной была женщиной строгих взглядов и в таком же духе пыталась воспитать свою дочь. А тут мальчики, шампанское. И до греха недалеко. Но у нас тогда все прошло совершенно безгрешно. Выпили, веселились, танцевали. На веранде Лешка Азимов, Саша Рыжков и Боря Островерхов курили в открытое окно. Лешка усаживался на подоконник и грозился спрыгнуть в кусты и пойти домой, если его сейчас же кто-нибудь не поцелует. Вероятно, кто-то его поцеловал, раз Лешка остался и дальше праздновать.

Потом, когда и еда, и танцы всех утомили, набралась группа товарищей, человек в пятнадцать. Пошли промяться и заодно проводить домой жившую довольно далеко Таню Решетникову. Таня была маленькой, кругленькой, подвижной как ртуть и смешливой девушкой. Многим мальчикам хотелось ее опекать, и она с удовольствием принимала внимание и ухаживания.

Возле девятиэтажного недавно заселенного дома мы остановились. Было уже около четырех часов утра. Люди напраздновались и в доме светились только несколько окон. Хотелось пошалить, и мы хором громко заорали: «Люди! Лю-ю-ю-ди!!!» На фасаде тут и там стали появляться освещенные окна, в них показались головы. «Люди, почему вы не спите, люди?» закончили мы выступление под хохот. Нас поздравили с Новым годом. Компания с пятого этажа хотела было спустить нам на веревочке бутылку чего-то спиртного, но потом, узнав, что мы школьники, от своего намерения отказались.

Я пришел домой только после того, как проводили всех девушек. Это было уже под утро и родители встретили меня совершенно счастливого и абсолютно трезвого.

Сразу после так здорово встреченного Нового года, на зимних каникулах, в девятом классе учитель физики Пак Моисей Судинович организовал для всех желающих, у кого родители готовы были добровольно расстаться с весьма ощутимой суммой в сто рублей, поехать в недельный тур на поезде в Москву. На удивление быстро все вакантные места оказались заполненными. Сборы были не сложными и второго января в купейном вагоне скорого поезда "Ташкент-Москва" ехали смотреть столицу ученики девятого «Б» во главе с молодым и энергичным учителем. От нашего класса поехала уже спитая компания: Саша Рыжков, Боря Островерхов, Оля Бутакова, Татьянка Решетникова, Виталлий Андрианов, Света Савушкина и я. Из параллельного класса к нашей компании присоединились симпатяшка Алла и мальчик по прозвищу Дэвис. Отчего такое чудное прозвище у обычного с виду пацана, осталось загадкой истории.

Удачно удалось разместиться по четыре мальчика и четыре девочки в отдельных купе вагона. Скоро оказалось, что по норам сидеть скучно, начали собираться по интересам: с гитарами и чаем, картами и дорожными шахматами, ужасными историями и анекдотами. Когда, на второй день репертуар оказался исчерпан, встал вопрос - что дальше?

- Дима, ты все время такой серьезный, как папа в большом семействе, - пошутила Ольга Бутакова, на вид самая взрослая из девятиклассниц.

- А ты как мама, все распоряжаешься за всех, - ответил я.

- Во! Вы будете наши мама и папа, нам же нельзя в дороге без взрослых! А мы все тут ваши дети. Я, Светка, Виталик. Годится? – обрадовалась самая маленькая ростиком и самая остроумная Таня.

Игра началась. Ко мне стали обращаться по любым, порой даже вздорным вопросам, типа, можно ли в туалет? Народ веселился от души над незадачливым «папой». Ольгу тоже не оставляли в покое, но в отличие от меня, руководить семьей ей доставляло удовольствие. Она давала указания детям, учила их жизни, ворчала по поводу бестолкового времяпрепровождения.

Чтобы немного разогреть отношения, провокаторши Оля и Татьянка предложили играть «в бутылочку». Правда, хоть девочки и ожидали активной реакции мальчиков, ничего из ожидаемого не вышло. Мальчики сидели напряженными остолопами (будто их девочки не целовать, а насиловать собрались), и готовы были целоваться только в щечку. Не верите? Ваше право.
 
Я после такого эротического шока, пытаясь оправдать себя и свои чувства, записал в дневнике, что якобы мне вся эта затея очень не понравилась. Впрочем, так как все, похоже, пытались целоваться, да еще прилюдно, первый раз в жизни, не все пошло гладко и приятные ощущения от участия в мероприятии несколько смазались.

Наша «семья» просуществовала всю поездку и еще до конца третьей четверти, распавшись естественным образом ввиду необходимости подготовки к окончанию девятого класса.

После трех дней беспрерывных посещений музеев столицы подуставших от высокой культуры учеников отпустили на вольные хлеба, предварительно снабдив инструкцией как в большом городе найти родную гостиницу.

Побывать в Москве и не взглянуть на Ленина в Мавзолее? Немыслимо!

Утром, проснувшись и плотно позавтракав, трое друзей отправились на Красную площадь. К десяти часам утра оказалось, что очередь из желающих тянется через всю площадь, мимо Исторического музея и заворачивает в Александровский сад к Могиле Неизвестного Солдата.

Занимают с четырех часов утра. В морозном воздухе над группами людей у начала очереди поднимается пар. Выходя из Сада, очередь сначала медленно, потом уже довольно быстро движется к Вождю.

- Сколько стоять придется? - осторожно спросил я мужчину в конце длинного хвоста.

- Часа три, - с готовностью ответил крайний посетитель.

- Пацаны, подохнем мы тут за три часа на морозе! – огорченно предположил один из друзей.

- Пойдем вперед, может так пролезем, скажем: пионеры к дедушке Ленину пришли.

Опасливо оглядываясь на милиционеров в полушубках, мы двинулись вперед вдоль очереди. После Исторического музея очередь заворачивала на открытое пространство Красной площади и шансов пройти незамеченными уже не было.
Пора!

Подняв глаза в белое небо и не обращая внимания на озлобленное шипение бабушек, помнивших Вождя еще живым и отстоявших на старых ногах положенное время, мы незаметно слились с двигавшейся вереницей людей.

Спуск в черно-бордовых тонах, подъем, бледное лицо и руки великой мумии…
Выход на морозец у кремлевского кладбища показался выходом на свет Божий.

- Ну что, еще по разу?

- Нет, уж лучше в другом месте погуляем!

После утреннего посещения Вождя мы отправились погулять по Новому Арбату. Широченный тротуар, несмотря на мороз, был заполнен спешащей московской публикой. Плохо попадая в скорость суетливого движения толпы, мы шли, глазея на высотные дома и пестрые витрины.

Вдруг из людского потока как будто вынырнули, нарисовавшись перед изумленными друзьями, два пожилых, достаточно сморщенных, но очень пестро одетых интуриста.

- Жвашку нада? – заговорщически спросил интурист-дедушка.

Я не понял, что за таинственную «жвашку» предлагает иностранец. И уже готов было пройти мимо своего счастья, но нам повезло, что один из нас уже в том юном возрасте ясно соображал, что такое фарца и насколько это полезно!

- Почем жвачка? – громко спросил он.

Иностранные фарцовщики с испугу сделались еще меньше ростом.

- Не нада громка, пятнадесять за блок, - быстро полушепотом затараторила «бабушка».

- Дорого за пятнадцать! Давай за десять! – не снижая громкости, потребовал юный покупатель.

- Харашо. Куда покласть? Сколько будешь брать?

- По блоку на брата. Да, пацаны?

Я сжевал последнего «Болека и Лёлека» только к апрелю.

В детстве у меня бывали всякие собирательские увлечения. Я коллекционировал марки, спичечные этикетки, значки, даже ключи от замков. Многие коллекции сохранились, кроме ключей, которые обеспокоенные родители заставили выбросить. Наверно боялись, что у чада разовьется тяга к ремеслу медвежатника.

Из поездки в Москву вместо сувениров я привез несколько разных плавленых сырков. Фольга, в которую сырки были упакованы, положила начало следующей коллекции – сырных этикеток.

Я долго мучился, но так и не придумал названия собирательству этикеток сыра. Возможно отсутствие теоретической основы, отсутствие названия, но, скорее всего, отсутствие достаточного ассортимента сыров в Ташкенте не дали развиться новому оригинальному виду коллекционирования.

Мой одноклассник Саша Рыжков - сын преподавательницы философии и сам будущий философ, жил со своей мамой в уютной двухкомнатной квартирке на третьем этаже. Квартира отличалась ухоженностью и обилием книг. Саша был начитан донельзя, что не удивительно в таком окружении. Уже в девятом классе Саша был высок, усат, любил одеваться только в костюмы с галстуком, не признавая никаких джинсов и прочей низкопробной лабуды. Иногда его путали с учителем, и ученики младших классов уступали ему дорогу, почтительно замолкая.

В домашней Сашиной библиотеке чего только не было! В основном, конечно, философские труды, но и обычной человеческой литературы было в достатке.
Однажды я пожаловался на перечитанность всего доступного, на что сразу получил Сашины взаимопонимание и поддержку:

- Есть книжка про старое французское бл*дcтво, будешь читать? – задал риторический вопрос Саша.

- Кто автор-то? – просто для порядка уточнил я.

- Шодерло де Лакло, повеселее Мопассана будет, - выдал рецензию Саша.
После уроков я зашел к Саше и взял почти новую в красивом переплете книжку домой.

Шодерло, действительно описал любовные коллизии куда как живее Мопассана и без излишнего натурализма. Прочитался роман враз.

Утром следующего дня, пока я собирался в школу, книжка оказалась на диване без присмотра. Домашняя двортерьерка Милка, сволочь такая, достала добычу, покусала и помусолила уголки обложки!

- Сань, ты прости, собака попортила. Щенок еще, - извинился я.

- Да Бог с ней! И с книгой, и с собакой. Все равно уже все прочитали. Теперь будет стоять в шкафу сто лет. Никто и не узнает. Не переживай! - Саша великодушно избавил меня от мук совести и сунул раненого Шодерло на вечное хранение в угол книжной полки.

С Сашей мы сошлись не только на взаимном интересе к художественной литературе. Стремясь не отстать от товарища, я купил учебник для ВУЗов Афанасьева «Философия». Мне показалось, что все там изложено просто, емко, интересно. Если не обращать внимания на торжественную песнь философского обоснования победы пролетариата, то все остальное было выше всяких похвал. Дополнительно польстило мне удивление сестры Наташи, которая, узнав про мои внеклассные чтения сказала, что даже у них на историческом факультете мало кто осилил Афанасьева целиком. Типа, труден он для народа.

И еще одна, но пламенная страсть, подогревала нашу с Сашей дружбу. Его дед основное время на пенсии проживал не в Ташкенте, а где-то в провинции, где имел дом и большой виноградник. Саша говорил, что с каждого урожая дед выжимал от трехсот литров великолепного сухого или полусухого. И, пользуясь случаем, несколько бутылок самого лучшего вина непременно презентовал внуку.

Однажды этот презент выразился в трех бутылках светлого полусухого.
 
Мы пришли к Саше домой, купили по дороге коробку конфет, сели на веранде. Дело было ранней весной или «поздней зимой», что для Ташкентского климата равно приятно, в открытые окна на четвертом этаже залетал шум легкого ветерка в голых еще ветвях макушки чинара, щебетали птицы и солнце отражалось в стене противоположного дома. Мы открыли первую, провозгласили тост за философию. Вино оказалось прекрасным. Дед внука потчевал не абы чем.

Когда закончилась третья бутылка, пришла с работы Сашина мама. Я сконфузился и попытался было улизнуть домой. Но ноги идти отказались совершенно, и при абсолютно ясном сознании, пытаясь галантно обойти насмешливо глядящую на меня женщину, я рухнул в коридоре. Ничего другого не осталось, как остаться еще на пару часов, чтобы вздремнуть и прийти в более-менее транспортабельное состояние.
Дома, когда узнали, что сын пил с Сашей-философом, решили, что все под контролем и тему развивать не стали.

В канун Международного дня солидарности женщин в борьбе за равные права в семье и на работе в классе устроили субботник. Всему классу толкаться в одном помещении с тряпками и вениками необходимости не было, поэтому наша классная дама предложила революционный подход к делу и объявила добровольное участие в мероприятии. Из девочек пришли только те, кто жил совсем недалеко от школы, человек пять-семь. Из мальчиков оказалось трое желающих. Саша Рыжков, я и случайно оказавшийся с нами Боря Островерхов.

Мы начали весело: поставили стулья на столы, вынесли в коридор многочисленные цветы в горшках и наглядные пособия. Потом предстояло дождаться, когда девочки все это протрут от пыли и помоют пол с мылом, и мы занесем все на место. Мы с Сашей заскучали. Выходом из скучного положения явилась идея пойти и отметить праздник в узком кругу. Решили и пошли. Вина от деда в этот раз у Саши не нашлось, но была бутылка коньяка. В гастрономе купили бутылку каберне и конфет. Привычно пришли к Саше, накрыли поляну и начали провозглашать тосты за царицу всех наук. Когда тема была исчерпана до последней капли, захотелось пойти освежиться на улицу, а там непослушные ноги сами привели в школу, как раз туда, где девочки уже все помыли и помогали дисциплинированному Боре заносить и расставлять на подоконниках цветы.

Надо сказать, что, несмотря на отличные оценки по школьным дисциплинам, классная руководительница обещала мне за поведение выставить тройку. Я был дерзок, всегда себе на уме и любил спорить с преподавателями, казавшимися мне косными в вопросах общего воспитания подрастающего поколения. Ну, а кроме того, я наряжался в школу так, что у одноклассников каждый день был незапланированный спектакль – посмотреть то на Будулая, то на Леннона, то на Матье в моем исполнении. Одноклассникам забава, а классной руководительнице головная боль.
Так вот, пришли мы в родной класс. Все уже немного устали и заканчивали субботник. Не доверяя моей способности стоять прямо, Саша легко посадил меня на подоконник в коридоре, а сам пошел за учительницей. В коридор вышла классная и из двери высунулось еще несколько заинтересованных лиц девочек.

- Вы только посмотрите на этого человека! – громко с пафосом в голосе заявил Саша, широким жестом показывая на обмякшую фигуру на подоконнике, - Это же не просто ученик! Это, вероятно, будущее светило советской философии! – светило умиленно хрюкнуло и согласно глубоко кивнуло.

- А вы ему, - Саша укоризненно посмотрел на учительницу, - Тройку по поведению хотите поставить!

С этими словами Саша снял меня с нагретого удобного подоконника, и мы неровным шагом вышли из школы.

Удивительно, но после этой встречи в коридоре классная переменила свое мнение о моем моральном облике и выставила за третью четверть «четыре» по поведению.
После школы наши дороги навсегда разошлись. Меня потянуло в море, а Саша поступил и с отличием окончил Философский факультет Ташкентского университета. Стал Александром Вячеславовичем, потом защитился и начал преподавать, работая с матерью на одной кафедре. А дальше случилась перестройка, русскоязычные потянулись в Россию, а узбекам единство и борьба противоположностей стали совсем не интересны. Саша с мамой переехали в провинциальный то ли Саранск, то ли Саратов. Там Саша устроился по профилю, стал доктором философии, написал книги на темы взаимоотношений науки и техники с философской точки зрения, но в итоге все силы решил отдать новому революционному создаваемому им учению о том, как устроена Вселенная и что есть Бог. И зачем Бог Вселенной и Вселенная Богу.

Из горних высей вернемся в нашу бренную обитель.

Девочки умнеют несравнимо быстрее мальчиков. Пока мальчики, вырастая, играют во все более дорогие игрушки, девочки тем временем узнают главную сторону жизни – человеческие отношения.

Особым вниманием девочек пользуются, конечно же, отношения мужчин и женщин. Технология познания бывает разной. Это могут быть книги умные и не очень, взрослые фильмы, флирт и романы с мальчиками и мужчинами. К восемнадцати годам почти любая девушка точно знает откуда дети берутся и, самое важное, она знает, каким образом организовать отношения так, чтобы появившиеся дети не остались голодными.

Я к шестнадцати годам в вопросах брака и семьи был совершенной бестолочью. То есть, я, конечно, понимал теорию про пестики и тычинки, но что такое ответственность мужчины перед женщиной, родившей ему детей, было далеко за пределами моего юного еще сознания.

Одноклассница отличница Марина Бродская, девочка из правильной еврейской семьи, с высоты своего неоспоримого интеллекта смотрела на меня немного по-матерински, с теплотой, нежностью и сожалением, что я еще такой маленький.

Однажды я встрял в беседу двух умниц Марины Бродской и Лены Кокиной о Бальзаке, Флобере, Мопассане. Ничего из этого я еще не читал, но показаться балбесом не хотелось, и я с вызовом заявил:

- А вы читали Джеймса Болдуина? - (Я случайно купил несколько журналов «Иностранная литература» и наткнулся на повести черного американского писателя о тяжелой судьбе негров в США.)

Девушки переглянулись.

- Ах, Болдуина, спокойно, улыбнувшись, сказала Марина. - Читала. Знаешь, не особенно интересно. «Двуликий Янус», что там еще? Развитие идеи «Хижины дяди Тома» в современном исполнении.

Я начал скисать. Козырная карта бита!

- Если хочешь, я дам тебе почитать французских классиков. Интересно, про жизнь, - предложила Марина, - только обложки из бумаги сделай, а то у нас мама над ними трясется.

Разумеется, я сразу согласился на любые обложки.

За три месяца дите прочитало «Человеческую комедию», собрание Флобера, Мопассана, Роллана, Рабле. К концу девятого класса я смотрел на мир людей уже немного другими глазами.

Маринин опыт получения человека из первобытного бульона удался.

В девятом классе хочется быть модным и неотразимым!

Все, что выделяет тебя из толпы, годится в дело. Грубый свитер, вязаная шапка и дерюжная безрукавка-телогрейка, и вот ты типичный молдавский цыган, кольца в ухе не хватает. А если романтическое настроение, что в шестнадцать лет не редкость? Тогда нужна рубашка с вычурным огромным воротником, расклешенные брюки и туфли на высоком каблуке, а еще к костюму нужна прическа «Сэссон». Родной класс в легком шоке!

Замечательные моднючие туфли с платформой и высоченным каблуком мы с мамой купили в Торговом центре. Походка сразу стала от бедра, горизонты расширились, а школьные коридоры сузились, появился уверенный снисходительный взгляд с высоты нового роста. Просто чудо!

На волне успеха в школе я вызвался проводить до дома Марину и заодно взять очередной том Бальзака. Из-за гололеда я предложил девушке вести ее под руку. Какая дальновидная идея! Пока мы дошли до Марининого подъезда, я повис на Марине раз десять.

Модная подошва великолепно смотрелась на паркете и совершенно не годилась для хождения по льду и снегу.

Осенью 1976-го года я записался в секцию «Динамо» по гребле. Эллинг секции располагался на Комсомольском озере. Основное время мы уделяли общефизической подготовке и большинство нагрузок были на тренировку выносливости. Бегали вокруг озера по несколько кругов, иногда бежать надо было, неся с собой по кожаному, набитому волосом тяжелому мячу. Не хватало боекомплекта и бронежилета, а то после тренировок гребцов можно было бы запросто без вступительных проверок записывать в ВДВ. Профильные упражнения, то есть сама гребля по озеру, радовали не долго. К ноябрю воду из озера стали выпускать, и постепенно мы перешли на греблю на канале Бурджар. Но и там не все было радужно. Во-первых (и в последних), лодки надо было на себе отнести из эллинга к каналу, спуститься с крутого глиняного берега по узкой тропочке. Такая операция была сопряжена с определенным риском. Спуск к речке был крут, а тропинка иногда становилась скользкой. Идти с лодкой на плече было небезопасно, прежде всего, для лодки. Не дай Бог, уронишь. После того, как кто-то действительно отправил лодку в полет с обрыва, тренировки там оставили только для самых искушенных спортсменов, а всех начинающих вернули на озеро.

В-общем-то, и сам Бурджар был тем еще местом для занятий спортом. Дело в том, что к каналу выходили огороды и задние дворы частных домовладений. Жители этих домов не особенно стеснялись сливать и выбрасывать в канал всякую бытовую гадость. Не раз, перевернувшись в мутную воду, приходилось бежать в эллинг и в срочном порядке мыться под душем с мылом.

После отказа от Бурджара на остатках обмелевшего Комсомольского озера гребцы по кругу, как кони в цирке, гребли по большой луже, глубина которой не превышала полутора метров. Скукота! Чтобы разнообразить спортивную жизнь, занятия наполнили силовой подготовкой. Мы стали еще больше бегать с нагрузкой и играть на опустевших пляжах в некое подобие регби.

Когда же озеро покрылось корочкой льда толщиной в сантиметр, встал вопрос о возможности грести вообще. Тренер попробовал революционную идею пробить во льду гребной канал. Чудно, конечно! Вполне можно было потерпеть до апреля и начать нормальные полноценные занятия по свежей чистой воде в парке. Но, решение принято и кому-то его выполнять.

В эллинге, среди новеньких, блестящих лаком каноэ, на одном из стеллажей лежал «Наутилус». Это была старая, сделанная из толстенной фанеры, лодка-двойка. Ее обычно использовали для обучения гребле новичков. В корму привязывались два поплавка и вот, непотопляемая конструкция для мучений очередного начинающего гребца готова!

Тренер решил, что Наутилус по своим прочностным характеристикам наиболее подходит на роль ледокола. На всякий случай привязали к корме все те же поплавки, дали экипажу старые раздолбанные весла и проводили в Арктическую одиссею. Мне досталась роль главного ледокольщика. Если лед не ломался под ударами носа лодки, в дело вступал ледокольщик и веслом крошил лед перед ледоколом.

Ледокол удачно прорубил канал вокруг острова и уже возвращался к родной пристани, как вдруг наткнулся просто на непроходимую толщину. Я снова начал орудовать веслом как ломом. Дело, вроде, пошло. До пристани оставалось метров пятьдесят. Вдруг, от очередного удара лопата весла раскололась, лопасть отвалилась, а ручка, не найдя сопротивления, юркнула под воду. Я даже не заметил, как оказался в ледяной воде. Когда я вынырнул на поверхность, второй гребец только удивленно спросил: «Ты че это, нырнул?»

Объяснять причины внезапно возникшей горячей любви к холодной воде было некогда. Забраться назад в каноэ не получилось бы. Я быстро снял с себя кеды и мокрую вязаную шапочку и, разбивая лед кулаками в перчатках, вплавь рванул напрямую к пристани. Ледокол из меня получился куда как более эффективный, чем Наутилус!

Когда я заскочил в теплую раздевалку, от меня валил пар и, казалось, все неприятности позади. Но, к сожалению, первый опыт плавания во льдах не прошел даром. В холодной, и главное грязной, воде я подхватил воспаление легких и распрощался с греблей.

К весне я уже совершенно выздоровел и у нас с друзьями появилось новое увлечение – катание на велосипедах с девушками. Девушек всегда было двое – Лена Кокина и Виолетта Цыганова, а юношеский состав периодически немного изменялся. Я участвовал в покатушках всегда, так как был влюблен в Лену. С Виолеттой рядом катался Вадик Бельков. И через раз к нам присоединялся еще один тайный обожатель Лены и, как ни удивительно, один из моих ближайших друзей, Боря Островерхов. Мы вчетвером или впятером (а иногда и вшестером, когда к нам присоединялся еще один Ленин воздыхатель и опять-таки мой друг Дима Компан) катались по недавно укатанному асфальту на еще не открытой для автотранспорта дороге, как бы сейчас назвали «дублеру» улицы Дружбы Народов. Вдоль дороги росли высокие акации, попадались кусты жасмина, все это цвело, пахло и создавало романтическое настроение. Катались, беседовали, я пытался острить, Вадик большую часть времени был серьезен, очевидно, полагая, что таким образом создаст у Виолетты о себе мнение, как о надежном человеке. Боря тоже в меру острил и рассказывал анекдоты. Потом, с заходом солнца, Вадик провожал Виолетту домой, а мы с Борей эскортировали нашу Лену, а потом еще до ночи носились по кварталу, разминая затекшие во время медленных покатушек мышцы.

Летом в июле моя возлюбленная собралась с матерью на Иссык-Куль. Катаясь со мной на велосипедах, Лена вслух мечтала, как здорово будет отдыхать на берегу высокогорного озера! Я уже побывал там, со знанием дела делился впечатлениями и давал полезные советы.

- А ты приезжай тоже на Иссык-Куль, будем вместе отдыхать, - предложила Лена.

- Я на велике приеду, - необдуманно пообещал я. – А что, дорогу я знаю, возьму еды и поеду. Всего тысяча километров. Я в день запросто буду по сто пятьдесят проезжать! Через неделю приеду.

Родители отнеслись к сборам сына настороженно.

- Если бы с тобой еще кто-нибудь поехал, Женька или Лариска, тогда, пожалуйста. А то, случись что в дороге, и помочь некому, - резонно заметила мама.

- Что там Лариске делать? Я же к Лене собрался.

- Ну, тогда Женьку уговори. Одного я тебя все равно не пущу.

Женька ехать в такую даль отказался. Я-то к девушке еду, а ему на кой головная боль?

- А я думала, ты приедешь. Ждала весь отдых. А ты обманул, - обиженно сказала Лена по возвращении.

- Велосипед сломался, - попытался выкрутиться я. Ведь не скажешь - мать не пустила.

После школы Виолетта и Вадик сыграли свадьбу, а мы с Борей и Димой Компаном остались ни с чем (точнее ни с кем). Лена уехала учиться в Москву на факультете автоматизированных систем управления в МАИ, Боря поступил на Самолетостроительный факультет Ташкентского Политеха, а я, отработав почти год фрезеровщиком, поехал на Черное море. В Севастополь. В в/ч 53121.

Ох уж это половое созревание! Внешне у меня оно проходило относительно гладко, без чирьев на лице, но зато внутренний мир мой исковеркивался в беспрерывной борьбе ангельских порывов души и дьявольского желания плоти. Все мысли были только о девушках, причем, чаще всего, в самом низменном смысле. Руки не удержать, они сами тянулись побеспокоить и без того взбудораженный гормонами орган. Это ужасно! Ужасно! Бедное дитя занимается самоудовлетворением четыре-пять раз на день, под глазами появляются темные круги. Круги может и не от преступного удовольствия, а от роста вообще, но кто же может сказать это наверняка? Кажется, все окружающие смотрят на тебя с осуждением. Ты пал! Ты падший человек! Ты отброс общества! Твоя жизнь на виду - только благополучная вершинка темного мрачного эротического айсберга. Надо срочно помочь себе! Но кто подскажет как?

Спорт!

Помогает.

Но что делать в дни, когда нет тренировок?

Я разработал систему спасения. Если отжиматься от пола, как только захочется запретного, то можно перебить пагубную привычку. Практика показала, что отжиматься приходится все свободное время. Примерно триста отжиманий в день.
Раз статистика уже есть, пора оформить систему. Я начертил таблицы с клеточками для каждого дня. Если удавалось, отжавшись триста раз, не сорваться за день ни разу, в клеточку ставился черный крестик. Если гормоны побеждали спорт, клеточка заполнялась красным крестиком. Цель системы наглядно демонстрировать успехи спорта и в итоге прийти к жизни без красных крестиков.

Больше всех забеспокоилась мама. Ей, в принципе знакомой с подобной символикой, было непонятно, для кого сын разработал эти таблицы и что они означают. Почему появление красных крестов настолько несистематично? Добиться ответа она так и не смогла. Я что-то бормотал про спорт и укрепление здоровья, что только усиливало материнскую тревогу.

После двух месяцев упорной борьбы, руки и грудь укрепились значительно, но и количество красных крестов только увеличилось. Чтобы не расстраиваться, я снял таблицы со стены. Гормоны победили.

Среди пролетариев квартала появилась новая мода. Ходить по улице в тапочках. Домашние клетчатые шлепанцы, тапочки со стоптанными задниками и просто домашняя обувь без названия и определенного фасона перекочевали на улицу. Вероятно, таким образом выражалось состояние физического и душевного отдыха после тяжелой работы. Возможно, это была демонстрация протеста простого люда против закомплексованности тех, кто из последних сил старался выглядеть культурным человеком и перед выходом на улицу чистил обувь и гладил брюки?

В социо-психологических аспектах причин этого явления ученые не разбирались. Зато пацаны, подражая взрослым, тоже важно разгуливали по улице, заложив руки за спину и шаркая подошвами шлепанцев по асфальту.

В один далеко не прекрасный вечер я в таких шлепанцах, очевидно, считая себя неотразимым квартальным модником, пришел на свидание к любимой девушке. Лену такой модный фасон обуви почему-то не вдохновил, и она отправила несчастного Ромео переобуваться.

В тот вечер ряды тапочкового пролетариата поредели на одного апологета.

В пятнадцать лет девушкам хочется красивой и вечной любви, а мальчикам хочется секса. К счастью, они еще не понимают толком, что это такое. Поэтому мальчики любят девушек нежно и беззаветно, не требуя доказательств любви в постели.

Лену выгуливали почти каждый вечер два или даже три мальчика. Трудно было сразу понять, кто же из них претендует на роль главного возлюбленного. Мальчики по очереди рассказывали анекдоты и смешные истории, громко смеялись, бурно жестикулировали. Лена благосклонно принимала знаки внимания от всех кандидатов. Я отличался от других претендентов на сердце девушки только тем, что чаще смотрел на звездное небо, чаще вдыхал сладкий аромат цветущего жасмина, чаще нежно смотрел на предмет своих мечтаний. К сожалению, Лена не замечала этих важных отличий и, когда мы встречались только вдвоем, резонно спрашивала:

- Ты что, меня совсем не любишь?

- Люблю, - мялся я, не понимая прозрачного намека.

Ну хоть бы кто из опытных подсказал как именно надо любить девушек. А то друзья все про секс, а в настоящей любви никто и не смыслит.

Любовь - прекрасное чувство! Хочется рассказать любимой тысячи разных историй, смешить ее анекдотами, нежно обнимать…

Обниматься и целоваться по-настоящему, Лена не была расположена. Поэтому влюбленные сидели прижавшись друг к другу на диване и говорили о школьных делах. Я рукой нежно обнимал любимую за плечи.

Как-то раз, пока ее мамы дома не было, мы проговорили с час.

- Иди домой, а то мама скоро придет, - наконец проворковала возлюбленная.

- Завтра в девять? – спросил, поднимаясь, влюбленный.

На плече зеленой строгой рубашки для уроков Начальной Военной Подготовки, в которой обольстительница смотрелась особенно привлекательно, осталось темное мокрое пятно от моей вспотевшей подмышки. То ли сентябрьская жара сказалась, то ли волнение.

В девятом классе так хочется поделиться хоть с кем-нибудь восторгом и печалью первой большой любви! А кому рассказать? Любовь у всех своя, а над чужими переживаниями принято смеяться. Выход один - открыть душу дневнику. Он не посмеется, не проболтается и не осудит за ошибки.

Я заполнил своими маленькими трагедиями целую пачку ученических тетрадок. Как положено, нарисовал на обложках вензеля с вплетенным именем любимой и пробитые стрелами сердца. Тетрадки хранились в ящике стола, под учебниками и чертежным ватманом. Никто не смел их видеть, кроме самого автора.

На одном из свиданий, когда оба возлюбленных признались друг другу в своих чувствах и настало время строительства серьезных отношений, я проболтался про свои дневники и, так как секретов от возлюбленной быть не могло, легко согласился на ее просьбу почитать про мою любовь в письменном выражении. Тетрадки на один день перекочевали к Лене, после чего в последней из них появилась запись об этом событии.

Но оказывается, не одна Лена была посвящена в тайну. Как-то вечером дня через три мама с сарказмом сказала:

- Ну и балбес же ты! Кто же дает читать свои дневники девушкам?

- Это мое дело, - насупился я.

- Ну, смотри… тебе видней, - напутствовала меня мама.

Я не уничтожил дневники, но писать их перестал. Стало непонятно, в чем теперь смысл тайных записей, если все, и кто надо, и кто не надо, все там изучили наизусть? Дневниковый кризис миновал.