Дядя Ваня Котелок

               
                (Рассказ-быль о Колыме)
    Дядя Ваня Котелок так на нашей автобазе называли одного из водителей. Хотя настоящие его имя и фамилия были самые что ни на есть простые русские - Смоляков Иван. Так почему же Котелок? Потому что при знакомстве он сам себя так представлял:
    - Дядя Ваня Котелок. Кого ни спроси, все Котелка знают.
    Диспетчер как-то, смеясь, рассказала, что однажды даже пришлось возвращать документы на исправление, так как в графе фамилия водителя, вместо Смоляков, было написано Котелок.
    Невысокого роста, крепко сложенный, ему было уже за пятьдесят, но жизнерадостный, подвижный, с великолепным чувством юмора. Так, подшучивая над внешним видом своего старенького автомобиля, он обыкновенно говаривал:
    - У меня автомобиль в северном исполнении. Мороз заходит, мороз выходит. В кабине не задерживается.
    Рассказывали, как однажды к нему подсел попутчик гаишник. Разместившись в старенькой кабине, гаишник шутливо – недоверчиво спросил:
    - А мы с тобой на этой машине хоть доберёмся до следующего поселка?
На, что дядя Ваня, ничуть не замедлив, уверенно ответил:
    - А как же, милок. Смотри мы ещё не тронулись, а спидометр уже двадцать километров в час показывает.
    Между тем выяснилось, что дядя Ваня, как и многие на Колыме люди его возраста, отсидел весьма приличный срок. Вдобавок к своим достоинствам жизнерадостного остроумца, умеет играть на балалайке, и знает, а в хорошей компании может и исполнить множество лагерных песен. К, моему сожалению, в такой компании из за разницы в возрасте мне с ним побывать не удалось.  Хотя в общении мы испытывали взаимное и уважение, и приязнь, а иначе не появился бы этот рассказ.
    В семидесятых годах двадцатого века на автобазах служебные поездки выполнялись на грузовых автомобилях, поскольку легковых автомобилей на предприятиях, что называется было раз два и обчелся. Среди водителей эта работа называлась «возить шляпу». Занаряжали на такие поездки, как правило возрастных водителей, которые ездили аккуратно, были терпеливы, не болтали лишнего о разговорах начальства, и могли, не теряя в зарплате, отдохнуть от выполнения ходок. Работа за такие дни безропотно, как само собой разумеющееся, оформлялась прорабами, как сдельные перевозки, то есть приписками невыполненных объёмов работ. Богатая была страна. Однажды вновь назначенный молодой директор, в первые дни своей работы, из-за поломки служебного легкового автомобиля, решил знакомиться с окрестным коллегами, разъезжая на такси. А у нас в таких случаях использовались самосвалы. И, хотя он доказывал, что использование такси намного выгоднее, чем отрывать от работы самосвалы, такое сибаритство не вызвало понимание коллег, и в дальнейшем он на эту тему больше не экспериментировал.
    И вот в один прекрасный осенний солнечный день дядя Ваня Котелок вёз "очередную шляпу" из Магадана в поселок Ола. "Шляпой" был я, в ранге юного начальника отдела эксплуатации, к которому водители обращались просто "Сергеевич". Поднимаясь по серпантинам Ольской трассы, дядя Ваня неожиданно раздумчиво, как бы вспоминая прошлое, произнес:
    - Так вот, Сергеевич, при этой дороге вместе с народом погибшим во время её строительства должны бы лежать и мои косточки. А я вот видишь не зарыт, и еду по ней с тобой.
     Естественно, я всем своим видом немедленно обратился во внимание и слух, а дядя Ваня, погрузившись в воспоминания, навеянные пейзажем дороги, поведал мне эту историю.
    - Дело было в родной деревне. Мне едва исполнилось восемнадцать лет. Осенью должны были забрать в армию. В этом возрасте ребята, как молодые жеребцы, дерутся друг с другом из-за девок. Вот и я, из-за нравившейся мне девчонки, по окончанию посиделок, весьма крепко навалял одному непорядочному хлыщу, который тоже положил на неё глаз. Всё было бы, как обычно, в порядке вещей – ну, подрались и подрались, никого не изувечили, что тут такого - бывает, если бы не одно но. Хлыщ был секретарем комсомольской организации, а эта должность в то время приравнивалась к представителю государственной Власти. Вдобавок, дабы наверняка избавиться от соперника, он на следующее же утро написал донос в соответствующие органы о нападении на него, как представителя Власти.
    Тут я не выдержал и перебил рассказчика:
    - Дядя, Ваня, да, что же суд не мог разобраться, что, ты, поколотил не представителя Власти, а ровесника из-за ревности к зазнобе.
    - Эх, милок. Кому в то время хотелось в таких делах разбираться. Ведь мог и сам судья влететь на срок за снисходительность и оправдание врага советской Власти. В общем быстренько впаяли мне по всей строгости закона за такое преступление аж десять лет лагерей с отбыванием на Колыме. Затем в арестантских теплушках увезли через всю страну в Ванинский порт, погрузили в трюм парохода, а в сентябре, я, вместо армии, оказался в лагерном пункте, неподалёку от Магадана на строительстве вот этой самой дороги на Олу.               
     Утром нарядчик выдал пилу, топор и велел рубить просеку для дороги. А спиленные и срубленные, хилые в этой местности, стволы лиственницы очищать от сучьев и складывать в штабель, дабы по обмеру определить процент выполнения нормы выработки за смену. Как деревенский парень с пилой и топором я был на ты.  Силёнка, несмотря на весь ужас пережитого, ещё сохранилась. Я бодро, можно сказать с удовольствием, принялся за работу. Через некоторое время прикинул, что дневная норма хоть и не играючи, но выполнима.
     Краем глаза обратил внимание, что неподалёку человек десять зеков, вольготно расположившись, кто полулёжа, кто полусидя на брёвнах вокруг костра, не работают, играют в самодельные, сделанные из газет карты, ржут, в общем развлекаются, как могут. Решил, что какие-то блатные у начальства, но меня это не касается. Сумели, пусть не работают, а мне надо норму выполнять.  За работой незаметно подступил вечер и конец смены. В ожидании нарядчика я с удовольствием оглядывал штабель, который был явно больше нормы по объему. 
      В это время от костра с блатными ко мне подошел с наколками на руках, с золотыми фиксами во весь рот, наглого вида мужик и осведомился:
    - Твой штабель?
    - Мой.
    - Так вот, если хочешь до утра остаться живым, половина штабеля твоя, половина наша.
Сказано было внушительно, и понятно, что это не шутка.  Да, и что мог возразить беспредельщикам восемнадцатилетний деревенский пацан. Подошёл нарядчик, спросил:
     - Чей штабель?
     -Половина моя, половина его, - услышал я свой голос.
     Нарядчик криво усмехнулся, обмерил штабель, записал выработку пополам в журнал, и отправился с фиксатым к следующим бедолагам. Конечно, было очень противно, досадно и обидно. Но оказалось, что это ещё не окончательная неприятность. Поскольку я не выполнил норму, на другой день мне и без того нежирный паёк питания урезали наполовину.
    И завертелось. Две нормы выполнить было практически невозможно. Половину работы забирали блатные у костра. Половинное питание ослабляло силы. Полетели «белые мухи», похолодало, а голодное тело не могло согреться. И вот уже я с трудом волоку свои ноги по деляне и понимаю, что уже недалеко и смертушка моя.
    И так мне стало досадно и обидно пропадать ни за грош, и такая обуяла злость, что решил я хоть одного обидчика прихватить с собой на тот свет. Подошел к костру, к примеченному мною самому наглому беспредельщику сзади, поднял топор на всю высь над головой, и со всей силы, на которую был способен, развалил его пополам от темечка и почти до самого бревна, на котором он сидел. Все блатные, как спугнутые куропатки, с гвалтом полетели во все стороны от костра, а я пошёл сдаваться охранникам.
    Но вот, что удивительно, мне за него даже срок не прибавили. Видно крепко доставал этот зек и администрацию. А может не захотели заводить дело и скорее всего списали на несчастный случай или естественную смерть. Ведь жизнь зека ничего не стоила. Но с того дня к моим штабелям никто, кроме нарядчика, не подходил. Я начал выполнять норму, вернулась полная пайка. И как видишь выжил и жив до сих пор. А мы с тобой, Сергеевич, глянь, уже и до Олы по этой дороге добрались.