Свисток

               
      Очередь к врачу  в медицинском центре была утомительно долгой. В кабинет без конца заходили медсестры с какими-то срочными  пациентами, заглядывали больные со словами «Я сейчас» или «Я на минутку», а в коридоре томились в бесконечном ожидании очередные   –   бабушки, женщины, инвалиды, терпеливо ждущие свой прием.   Наконец,  подошел мой черед, и я мысленно приготовился, когда откроется дверь врача и я  зайду.

      В это время в коридоре послышался  скрип  колес и к  врачебному  кабинету  подъехала инвалидная коляска с женщиной, довольно престарелого возраста в синем чапане с золотистыми узорами.  Она полусидела, полулежала в коляске, с трудом держа голову, полузакрыв глаза, выражавшие  неутихающую   боль. Молодой  мужчина, везший коляску, оглядел очередь и хотел что-то сказать,  но, вдруг, остановился. Наступила тягостная тишина. Все поняли, что опять нужно пропустить кого-то  без очереди и понуро убрали взгляд. Никто не хотел пропускать.  Парень  все понял, спросил последнего и присел на скамейку, придвинув коляску поближе. Бабушка в коляске постанывала, наверное, сидеть в инвалидном кресле доставляло ей большое неудобство.

      Открылась дверь.
      - Следующий, - крикнула медсестра.
      Я встал и направился было к двери, но какая-то сила удержала  меня,  и я остановился. Чей-то  взгляд почувствовал я и повернул голову. На меня смотрели глаза старушки в каталке, смотрели как-то виновато и в тоже время с какой-то надеждой. Что-то до боли знакомое показалось мне во взгляде пожилой женщины, какое-то давнее чувство вины из далекого детства всколыхнулось в моей груди.
      - Заходите вы, - сказал я парню с бабушкой. – Это вместо меня, - торопливо предупредил я  очередь,  защищаясь  от возможных  возмущений, и направился к выходу.

      Выйдя на крыльцо, я остановился, кляня про себя потерянное время и эти бесконечные очереди в поликлиниках, куда и так не любил ходить. А в глазах стоял взгляд бабушки, и я пытался понять, что же он мне напоминал.
      В это время кто-то тронул меня за руку, я обернулся. Это был мужчина, который привез бабушку.
      - Извините, - сказал он. – Спасибо Вам!
       Он благодарно улыбнулся. Мы закурили.
     - Мать? – спросил я.
     - Да, - торопливо ответил он. - Жены.
       Я  с некоторым удивлением поднял брови и подумал: «Со своей-то матерью не каждый возится, а этот тещу привез, да еще один», но ничего не сказал. Парень понял мое удивление.Немного помолчав, он спросил:
     - А почему Вы пропустили?
       Я выпустил  дым от сигареты и начал свой рассказ.

      В детстве наша семья жила в ауле, далеко от города. Отец работал шофером, мать – дояркой на полевом стане.Рано утром она уходила к утренней дойке, к обеду возвращалась, а вечером опять убегала на работу.  Практически целый день дома никого из взрослых не было. Мы жили с бабушкой, апашкой.  Когда родители были на работе,  она нянчилась со мной, укладывала спать, качала в бесике  и пела  протяжные и запомнившиеся  до сих пор свои  песни.   Она  очень любила меня и всегда называла разными ласковыми именами: "кошаканым менин" –  ягненочек мой или "кулыным менин" –  жеребеночек мой.  Потом также она заботилась о моих младших братьях и сестрах. Но это я  помню  с трудом, мал был тогда. Так мы и росли.
 
      Хорошо запомнилось то время, когда я уже подрос и гонял мяч  по футбольному полю, которое мы сами смастерили недалеко от нашего дома.  Управившись с делами по хозяйству, которые поручал мне отец, я целыми днями где-то пропадал  и забегал домой только поесть.  Бабушка  усаживала меня за стол, поила молоком и приговаривала: «Ешь,  верблюжоночек  мой,  вырастешь большой и сильный!» 

      Тогда я не осознавал, что очень люблю свою бабушку и думал, что так будет всегда: бабушка, ее песни, вкусный хлеб  и парное молоко из ее добрых морщинистых рук.

      Потом бабушка заболела. С каждым днем она теряла силы и все больше лежала на топчане в дальней комнате. Вскоре она не могла уже и вставать. Отец возил ее в районную больницу, но там, видимо, не могли ей помочь, потому что сказали забрать домой.
 
      И тогда отец сказал, что теперь я, пока мать на дойке, должен сидеть с бабушкой. Я, потому что старший, потому что больше некому. Сначала я отнесся к этому спокойно: «Подумаешь, - думал я, - накормлю, напою и буду свободен. Гуляй – не хочу».  Так все бы и продолжалось. Я кормил бабушку, давал ей воды, капли  и убегал по своим делам, потом забегал на короткое время, спрашивал, что она хочет и что нужно сделать, и опять мчался к своим друзьям.  Апашка  никогда не останавливала меня, а,наооборот,  как-то виновато гладила  меня по голове и говорила: «Иди,  погуляй, сыночек!  А я посплю немного». Вечером отец спрашивал меня, как прошел день с бабушкой, и удовлетворенный  усаживал меня за стол пить чай.

      Так бы все и продолжалось дальше, если бы однажды отец не вернулся с работы раньше. Ни меня, ни матери дома не было, и только бабушка была  одна в дальней комнате. На столике перед кроватью лежал опрокинутый  стакан, а на полу валялся пузырек с каплями, которые она не сумела  открыть. На вопрос отца, где я,  бабушка тихо сказала, что только что вышел.

      Отец никогда не наказывал меня, но я почему-то боялся его грозного взгляда и нахмуренных бровей. В тот вечер он посадил меня перед собой и сказал: «Для тебя она апашка, а мне она мать. И я хочу, чтобы мой сын заботился о ней так, как она когда-то заботилась о вас».
 
      На следующий день он привез откуда-то старый свисток с шариком посередине и вручил его бабушке, чтобы она дула в него, чтобы позвать,  если вдруг кого-либо не будет рядом. А мне строго настрого было сказано, никуда не уходить из дома.

      С тех пор все пошло по-другому. Я целыми днями сидел с бабушкой,пока не приходила мать, управлялся по хозяйству и, если меня не было в доме,  апашка  дула  в свой свисток, который был слышен, как мне тогда казалось, даже на луне. Эта проклятая свистулька  звучала  в самый неподходящий момент: когда я поил скот в сарае  или стоял на сеновале и кидал сено лошадям,  или еще когда-нибудь в самое неудачное для меня время.  Со временем я стал осознавать, что любой свист этой дурацкой  дудочки воспринимался мной как этот неподходящий момент, и я стал ненавидеть этот звук. Иногда я ждал его с мыслью, хоть бы он больше не раздавался,  где-то в глубине души понимая, что его отсутствие будет означать, но гнал эти мысли от себя, а они опять вновь и вновь преследовали меня: «Хоть бы он больше не свистел. Хоть бы он замолчал!» Нет, я конечно же  не хотел смерти моей бабушки.  «Свисток, вот кто виноват», - оправдывал я свои « черные» мысли, прекрасно понимая, что сам по себе он свистеть не может.

      И однажды он исчез. Пищалку  искали везде, спрашивали у бабушки – она только разводила руками, допытывались, куда она  делась,   у моих братьев и сестер -  но они тоже ничего не знали.  В итоге отец обвинил в исчезновении свистка  меня –  я был самый заинтересованный в его пропаже. С тех пор он перестал со мной разговаривать, а для меня это было самое страшное наказание. Ведь я-то знал, что не брал эту дудку  и не прятал, хотя больше всех ее ненавидел.

      Прошло еще некоторое время. В один из дней нас, детей, увезли в соседний аул к дальним родственникам, а когда мы вернулись, возле дома   увидели большую толпу народа – люди стояли во дворе и о чем-то тихо говорили. Увидев нас, все замолчали. Я первый побежал в дом и наткнулся на отца. Он посторонился и молча пропустил меня  в комнату, где была бабушка. Комната была пустая.
      Я остановился.
      На расправленной кровати лежала подушка, откинутая в сторону со своего обычного места в изголовье. На ее месте лежал небольшой узелок, завязанный так, что не понятно было, что находится внутри. Это был носовой платок. Я взял его в руки и развязал. У меня в руках лежал свисток, который я так ненавидел когда-то. Это был свисток, спрятанный подальше от глаз заботливой бабушкиной рукой.Я все понял.
        Долго стоял я молча и не мог глотнуть, какой-то комок  встал у меня в горле, а лицо невольно стягивала судорога. Я сжимал губы, закусывая их, чтобы не разрыдаться, но слезы сами  текли у меня по щекам и я размазывал их руками. Мысленно я говорил своей апашке, чтобы она вернулась сюда, на свою кровать, а я без свистка буду ухаживать за ней, что мне это совсем не трудно и не в тягость. Первый раз в своей взрослой и в то же время еще детской жизни я говорил ей самые ласковые слова, которые только знал,  я шептал про себя,  что очень люблю ее и что она самая лучшая апашка  на свете.   А она тихо улыбалась мне в моем воображении и гладила своей доброй морщинистой рукой меня по голове, но никто, кроме меня,  этого не видел...

      - С тех пор я сказал себе, - продолжил я,  немного помолчав,  - если в моей жизни встретится бабушка, не моя,  другая,  может быть даже чужая чья-то,  я никогда не пройду мимо, не оказав ей помощь. Вот такая история.

      Мой собеседник благодарно улыбнулся. Мы протянули друг другу руки и крепко пожали их в знак прощания. Вскоре из медицинского центра вывезли инвалидную коляску с  бабушкой мужчины,  и машина с красным полумесяцем  для перевозки больных скрылась из моего виду.

"На 107-ой Конкурс - http://www.proza.ru/2018/11/22/1676 Международного Фонда ВСМ":