Вечерний автобус

Хоть и жила Лукерья долго в глухой деревне, но с молодости далёкой помнила песню о полночном троллейбусе. В том городе, где она родилась, были и троллейбусы, и  звенящие трамваи, и автобусы.

Иногда она представляла себе этот особенный троллейбус, в нём тепло и ласково.
И  тогда звучала мелодия голосом Окуджавы.

Когда мне невмочь пересилить беду,
когда подступает отчаянье,
я в синий троллейбус сажусь на ходу,
в последний,
в случайный.

Полночный троллейбус, по улице мчи,
верши по бульварам круженье,
чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи
крушенье,
крушенье.

Полночный троллейбус, мне дверь отвори!
Я знаю, как в зябкую полночь
твои пассажиры - матросы твои -
приходят
на помощь.

И она подхватывала мелодию, а глаза почему-то наполнялись слезами.

Решилась она в эту зиму оставить свою большую, но уже продуваемую  избу и уехать в город.  В непогоду дверь в коридор вздыхала и поскрипывала. Это означало, что рамы пропускали ветер.

И вот город.
Для столицы он провинциальный, а для  Лукерьи, рождённой на городской улице, по которой изредка проходили полуторки или лошади, а легковых машин ещё не было, эта встреча была шокирующей.

Ей пришлось заново знакомиться с маршрутами автобусов и троллейбусов, а главное с их пассажирами и стоимостью билета.

Собираясь в дорогу, она заранее доставала из кошелька двадцать шесть рублей мелочи, чтобы было удобнее отдать их кондуктору.


Однажды мимо неё пронеслась Забота, маленькая и испачканная осенней грязью. Она неслась, не останавливаясь. У неё было много дел впереди, другие остановки и пассажиры. И сразу было видно, что она единственная во всём большом  городе.

 Но больше всего было огромных неповоротливых фур. А автобусам приходилось лавировать по улицам между сотнями машин, которые заполняли коридор дороги с обеих сторон.

Садилась  Луша обычно на первое место с краю, чтобы видно было, где выходить. В автобусах и троллейбусах советского времени остановки объявляли. А в транспорте сегодняшнего времени никто не называл остановку.
 Молча входили пассажиры, молча сидели и выходили. Каждый был в своей скорлупе, словно защищался от мира, жестокого и непредсказуемого.


И только однажды бабуля постарше протянула сухую руку в сторону вошедшего паренька  и жалостно вымолвила:
- Гли-ко!  Ноги те голые! Коротко носит.

И Лукерья оглядела паренька. Да, над коротенькими белыми носочками  голая полоска тела, а дальше  шли короткие чёрные  брючки.

- Не переживайте! Видно, мода такая. А мы и не так ещё ходили!
Ответила с улыбкой Лукерья, вспомнив коротюсенькие юбочки своей молодости. Их невозможно было натянуть на колени.

Однажды в сумерках полчаса она стояла на пустой остановке. Уже зажглись в сквере напротив жёлтые фонари.  Они осветили голые стволы берёз. Уже опустели улицы.
И две пассажирки вызвали   такси. Луша осталась совсем одна.  Она вглядывалась в темноту, откуда искрились разноцветные огоньки.
- А что со мной будет, если автобус не приедет?
Такси я ещё не умею вызывать. Придётся звонить дочке.

Но автобус подъехал. Открылась складная дверь.
- Всё, я в безопасности, - думала она.
 До самой конечной, а там на второй этаж.
И светёлка с одним оконцем.

Как хорошо и уютно в этом вечернем автобусе. Лукерья сразу  поняла, что он особенный. Несётся, покачиваясь в темноте улиц и площадей. Остановок не видно, не узнать.

Вот тормознул на какой-то. Распахнулась дверь.
Кондукторша, с круглой от кудряшек головой,  высунулась в двери и кричит в темноту:
- Люди! Заходите! Сорок третий!
На Архангельскую едет!

В открытые двери тянется старческая рука. И проводница  берёт за руку  бабулю и к сидению осторожно ведёт.

Две девчонки- пичужки лет по тринадцать заглядывают:
-А  на Конева едет?
- Едет.
- А на Емельянова едет?
-Едет.
- А на   Нанджи едет?
Кондуктор задумалась, но утвердительно кивнула.
- И туда едет.
- Спасибо, што едет!  Я шаслив, - благодушный голос сзади.
И даже голос подвыпившего черноватого молодца не портит пространства автобуса.

Девчушки в одинаковых чёрных ботиночках и дудочках брючек, в одинаковых серых пальтишках,  шапочках и с рюкзачками за спиной что-то щебечут по-девчоночьи, не понимая, что стоят они на том месте, где кондуктору надо проходить на своё кондукторское место. Но она не ворчит, а плавно скользит мимо  них.

- Подняли все билетики! Впереди контроль!
И пассажиры поднимают дружно билетики.

И,  правда, дверь распахивается. Входит строгая женщина контролёр.
А кондуктор тем временем подходит к   не совсем трезвому, но шасливому молодцу.
- Куда дел билет?
- Не наю.
 -Где он?
-Улетел.
- Куда?
- Не наю.
А контролёр уже возле молодца.
- Молодой человек, где ваш билет?
- Не наю. Но был.
 -Где он?
- Улетел.
 -Куда улетел?
- Не наю.

И тут сработал коллективизм, тот прежний коллективизм и взаимовыручка.
Какая-то женщина с другого ряда.
- Покупал он билет! Я видела!
Всё обошлось в этом особенном автобусе. Контролёр вышла в темноту остановки.

Одна из пассажирок приготовилась  к выходу, встала, подошла к дверям,
 а кондукторша, проходя, слегка задела её боком.
- Ой, простите Христа ради!
- Не прощу! - подхватила шутливо пассажирка.
-Какое коварство!

Что-то случается иногда. И скорлупа, в которой спрятан человек, словно треснула.
То вдруг в напряжённой и унылой тишине автобуса  тоненько запоёт детский голосок. И все захлопают в ладоши.
Люди остаются людьми,
хоть из ушей молодёжи и торчат провода.
А провода-то тоже, оказывается, уводят их в свой мир, где звучит своя музыка.
Все эти мысли роились в голове Лукерьи, пока она не доехала до конечной остановки.
- Я не забуду тебя, вечерний автобус! - шепнула она ему, выходя из распахнутых дверей в осенний сумрак.
 
фото автора