Последняя просьба

     В мае попала в реанимацию с аллергией. Скорая помощь приехала быстро, но я уже с трудом дышала через раз, лицо разнесло как арбуз, руки покраснели и чесались неимоверно. По телу разливался жар. По законам жанра вкололи антигистаминные и гормональный препарат преднизолон.

     Все, что с собой можно взять в реанимацию, это  бутылку воды. В костюме Венеры Милосской, без креста, без телефона ввезли в общую палату. Голые мужчины и женщины в одной палате. Подумала: «Как в раю, бесполые существа между жизнью и смертью. Все равны».

     Подключили к аппарату и к капельнице. Подключены были все. Моим соседом был мужчина пенсионного возраста с эмболией легких, весь опутанный проводами, с  кислородной трубкой в носу, он часто поднимался и сидел в постели по несколько минут, потом долго укладывался, тяжело дышал и что-то с юмором говорил сам о себе. На следующий день я узнала, что он профессор и лежит тут уже 6 дней. Его звали Сергей Николаевич. Персонал относился к нему очень уважительно. Он иногда вытаскивал трубку из носа и шутя просил  медсестру подключить  ему горный воздух. Заявлял, что она его смерти не дождется потому что: «Дубы умирают стоя!» 

     Еще в палате лежал молодой человек, 26-и лет с циррозом печени, худой с огромным животом и кожей апельсинового цвета, он был наркоманом и  шансов на жизнь у него уже не было – он умирал. 

     У зарешеченного окна стонала пожилая женщина с тем же диагнозом, что и у меня. Этот день был  днем ее рождения, сослуживцы подарили ей букет цветов, от которого ее начало душить. 

     Справа лежал мужчина пятидесяти лет с алкогольным отравлением и сердечным приступом, в этот день было 40 дней со дня смерти его жены. 

     Одна койка была свободна. Ночью на нее положили женщину, она постанывая возмущалась по поводу общей палаты, жесткой кровати, высокого подоконника, включенного света. 

     В палате  был сестринский пост и все время находилась медсестра. Пищали приборы. Как только  у кого-то начинали пищать сильнее и чаще она подходила к больному и вызывала дежурного врача.

     В реанимации не поскупились и вкололи  мне еще раз преднизолон. На табличке над головой после фамилии и даты поступления было написано:  «анафилактический шок  Лонган».  Лонган - это ягодка, которая чуть не лишила меня жизни. Подружка моей дочери привезла ее из Вьетнама. Дочь не ела, Слава Богу, и вряд ли теперь когда попробует. Я тоже больше не хочу. Наелась. Врач скорой помощи сказала, что детей после этой ягодки часто не успевают спасти и довезти до больницы. А ведь интуиция что-то подсказывала мне когда я очистила ее от скорлупки. Разглядывая полупрозрачную белую ягоду с крупной черной косточкой, я сказала, что она выглядит как рыбий глаз и совсем не аппетитная. Но ведь слопала! Экзотики захотелось... Получите - распишитесь!

     В соседней палате девушка кидалась на решетку окна с дикими криками: «Я тебя добью!» Медсестра поведала, что девушка занималась боями без правил, ее привезли с ринга, мозги ее были отбиты. Больную укладывали, привязывали к кровати, но она с неимоверной силой вскакивала и неслась к окну.  Больных было много, мест в палатах не хватало, некоторые лежали в коридоре, там же были размещены аппараты – видимо, обычная практика.

     Дедушка, лежащий в коридоре перед нашей палатой, в беспамятстве всю ночь рассказывал на каком виде транспорта можно добраться из Сокольников до Речного Вокзала. Со всеми подробностями, номерами автобусов, трамваев, троллейбусов и метро. Повторяя это по кругу многократно. Бесконечно. Сотню раз. Одно и тоже.

     Меня стало отпускать. Легче стало дышать. Подошла медсестра с каким-то белым пистолетом, навела мне его на лоб, через пару секунд произнесла: «37 и 8». «Что вы сказали?» – спросила я. Она ответила, что измерила мне температуру. Выглядело это так, будто меня решили добить.

     Часто заходил дежурный врач. Больше всего  его интересовали 3 человека – наркоман, вдовец и я. У меня поднималось давление. Несколько раз брали кровь. К наркоману постоянно подходила процедурная медсестра, поправляла капельницу, раз десять у него пищал аппарат, ему делали  уколы. Он жаловался на боль. Его трясло. Всю ночь на  столе медсестры горела настольная лампа, она подходила к аппаратам каждого больного, потом что-то записывала в журнале. Дверь в коридор была открыта. Под утро все в палате уснули, наркоман лежал на спине отвернувшись к окну, медсестра дремала за столом, положив голову на руки. 

     Человек я верующий, сев на постели, закутавшись в простыню, стала про себя читать молитвы. Сна не было. Я сидела и думала о том, как же у нас в сознании все заякоривается. Появится какая-нибудь идея и водит нас по кругу, руководит нами. Пытается из ментальной среды проникнуть в материальный мир. Один хочет доехать до Речного Вокзала, даже не имея представления как самостоятельно вернуться в сознание. Вторая, мечтает добить соперницу по рингу, несмотря на то, что видит ее в воспаленном мозгу и не заботясь о том, что из нее вываливаются фекалии, третья держась за спину, неистово возмущается об отсутствии комфорта в палате, не беспокоясь, что могут отказать почки. Я же думала о том, что хочу домой, к дочерям. Хочу услышать нежный голосок младшей и смотреть в ее карие глазки, в то время, когда она что-то по-детски щебечет мне как весенний скворечек. Хотелось обнять старшую, которая даже не знала, что я в больнице. И хотелось отсюда вернуться, а не уйти. Потому что отсюда два пути - вернуться домой или уйти в неизвестность. Хуже, наверное, только в онкологии, там месяцами ждут возвращения или ухода.

     Утром после обхода к вдовцу пришел психиатр, сухощавый опрятный седой старичок небольшого роста. Он тихо и долго разговаривал с ним, оказалось, что вдовец после внезапной смерти жены не хотел жить, пил каждый день, а вчера наглотался каких-то таблеток. Хорошо, что он не заперся в квартире и к нему зашла соседка, которая вызвала скорую увидев, как его колотит на полу. Говорил психиатр очень тихо нагнувшись к уху, как будто совершал таинство. Потом он говорил с наркоманом. Наркоман оправдывался: «Воля у меня слабая, не вырулил я в жизни.  Хотел завязать… но воля слабая... Всем обещал завязать. Но воля слабая, понимаете? Себя не жалко. Уже… не жалко. Родителей, жену и сына жалко – они будут страдать... Я просто слабый. Слабый… и дурной… Конец мне… Другого выхода нет… Мне бы позвонить, да телефон не дают…» - он с трудом дышал и начал всхлипывать. Психиатр что-то ему зашептал, тот немного успокоился. Привстав и собираясь уходить психиатр пообещал, что телефон  ему сейчас принесут.

     Меня отпустило, отеки  и краснота почти сошли. Я хотела отпроситься домой, там была 11- летняя дочь одна, но преднизолон сильно поднял сахар крови и давление, поэтому меня перевели в терапию.

     Когда меня усадили в коляску и медбрат стал вывозить из палаты, наркоман тяжело дыша вдруг сказал: «Помолитесь за меня. Меня Витей зовут».

     Я смотрела на него, и не знала, что сказать, он слабо улыбался и был какой-то подозрительно спокойный, его нос заострился и побелел, из носа текла струйка крови. Я кивнула ему несколько раз, онемев от страха. Я не готова была видеть момент смерти. Когда-то мне приходилось участвовать в похоронах помощника известного депутата ГД, молодого мужчины прошедшего Афганистан и убитого из дробовика в спину в парке. И по долгу службы организовывать похороны сына коллеги, убитого в Чечне. Вспоминая лица этих парней, я всегда содрогалась от какой-то чудовищной несправедливости за их судьбы, за то, что так рано ушли. Но я видела их уже мертвыми, а увидеть как будет уходить этот, по сути глупый ребенок, не могла.
 
     До сих пор не пойму как он понял, что я молилась. Даже если он смотрел на мое отражение в окне, то я не крестилась и делала все беззвучно, мысленно. Может перед смертью у него что-то открылось, а может он понял, что я буду жить.

     Наркомания сродни самоубийству. По большому счету мы все в чем-то самоубийцы. Своими слабостями сами себе способны укоротить жизнь. Не знаю есть ли у меня такая сила и право за чужой грех молиться. Я простая мирянка, не раз столкнувшаяся в жизни с необъяснимым, десяток раз сама уходившая на тот свет и была возвращена какими-то силами на последних секундах. Поэтому я верю в Бога, но не в религию. У меня  своя вера, свой Бог и свои с ним отношения. Мне свои грехи замолить века не хватит. Решила все же помолиться за него, это ведь последняя просьба. Ее надо исполнить. Господь рассудит.

     - Упокой, Господи, душу раба Твоего Виктора и прости ему все…

2017 июнь