Дочь третьей девки отрывки. Chart 5-51

       Он считал их  больными, а потому неполноценными.
  По мере прогрессирования болезни их связь с окружающим миром  ослабевала,  фантазии, порожденные больным мозгом,  крепли  в  сознании, подменяя  реальность фантасмагорическими декорациями, поэтому  они  переставали  адекватно  воспринимать   очевидное.  И  совершали  глупые,  нелепые поступки, разрушающие их жизни. 
     Беспринципные жестокие уголовники, наглые до тех пор, пока не попались. Но  стоило на них  надавить, и они тут же  растекались, наперебой сдавали друг друга, каялись. И даже рыдали.  Были готовы  на всё ради эфемерного снисхождения. Он ими брезговал и  уничтожал, как только мог, в свою недолгую милицейскую бытность. Но  в его понимании уголовники вели себя вполне логично.
  «Клиенты»  по Комитету были ему большей частью непонятны.  Может быть потому, что в большинстве своем интеллигенты или евреи. Сергей Иванович ничего не имел против интеллигентов или, тем более,  евреев, деловую хватку которых он даже зауважал после того, как он принял участие в расследовании  нескольких  дел «цеховиков». 
   Сергей Иванович   никогда не покупался на «интеллигентность». Движимые особым видом сумасшествия  в своей убежденности «клиенты»  Комитета  были не  менее опасными, чем персонажи с несколькими ходками, хотя  и не столь отвратительны блатной пошлостью.  Но, ступив на тропу войны с государством,   пусть даже из-за какой-то, ещё не распознанной врачами болезни, они   поставили себя вне закона, точно так же, как   и те,  снедаемые  тупой алчностью, караулившие бедных девушек в подворотнях из-за скромных сережек или дешевого  колечка.
    Он и не ставил  знак равенства  между домушниками и диссидентами, но  тем не менее сочувствия  не испытывал, уверенный в своем праве  давить  всех,  выступающих против Системы.  Дабы прекратить распространение  проказы  в зародыше.
   Отдельная история - «цеховики» и «фарцовщики», которые  и не боролись против Системы, но, тем не менее, представляли для Системы опасность и попадали в сферу интереса Комитета.  «Цеховики»,  «фарцовщики», прочие мелкие спекулянты - это издержки переходного периода, следствие недостатков, жизнь не стоит на месте,  и людям нужны простые вещи. Со временем это всё канет в лету.  Это проходящее, а то, что  он успевал для себя по ходу дела что-то урвать и от «цеховиков», и от «фарцовщиков»- значения для будущего не имело.   
«Цеховикам» он  всегда  немного завидовал.   Особенно тем немногим, кто начинал свою авантюру без поддержки «в верхах». Отдавал должное отваге.
    Сергей Иванович ни на минуту не сомневался - Система вечна, а потому права.
    Его положение в иерархии   Системы - винтик, намертво зашитый в  сложный механизм, лишенный инициативы  и индивидуальности.  «Пушечное мясо»,   типовой инструмент на вооружении - как ещё?  Такое место ему и таким, как он, было отведено. И он  подыгрывал, притворяясь  безликим винтиком, счастливым  в своем типоразмере. Продвигаться вперед, не имея сильных покровителей, в Системе можно только так.   Если не хочешь быть безликим винтиком в Системе - ну, пожалуйста, кто держит-то, и шел  бы в своё время работать токарем на завод, жить  жизнью бесцветной и безнадежной.  Из безликих винтиков переместиться в отходы.
     На завод Сергей Иванович никак не хотел, правила игры чтил свято  и понимал, что  и выход «на завод»  для него уже давно закрылся.  Но и   безмозглым винтиком себя в тайне не считал.
  Его самостоятельная потайная и   кропотливая аналитическая работа, а также и  непрекращающийся  сбор информации, ставший привычкой,   позволяли ему делать глубокие обобщения и далеко идущие  выводы.  У Сергея Ивановича была феноменальная память, информация файлами и клипами оседала в его мозгу и в любой момент была доступна, как в хорошем компьютере. Он никогда не делал записей, не хранил фотографий, не собирал компромат в материализованном виде - ничего, на чём можно было бы проколоться. Его преимуществом было то, что в любой момент его мозг мог выдать ему нужную информацию  для текущей ситуации, собрав все файлы «на тему», хранившиеся в его голове.
    Он обладал способностью видеть  шахматную доску любых событий целиком, будь то интриги в маленьком отделе  Комитета  или ситуация в государстве.   И легко просчитывал варианты и моделировал возможные события,  чем совсем не походил на  рядового гэбиста, каким изо всех сил хотел казаться.
      Но даже в самых смелых  тайных своих обобщениях он   не допускал малейшей возможности сокрушения махины в  когда-либо в обозримом будущем.  Против Системы,  простирающейся  во времени   и пространстве, могли бороться  только сумасшедшие,  решившие зачем-то принести себя в   жертву. Бесполезную жертву.
    Ну да, не всё было ладно в самой Системе,  и тут он располагал достаточной информацией  и готов был согласиться с невидимыми оппонентами.  Только в глубине души. За всю свою службу он ни разу не оступился и не вышел из  образа,  раз и навсегда  надетого, словно кожаная, плотно облегающая  тело  эвенкийская рубашка, которую   эвенки за всю жизнь снимают едва  ли пару раз. Образ простецкого малого, искреннего и недалекого, преданного делу Партии. Он успешно переигрывал даже  опытных  коллег.
    Недостатки в жизни Великой Страны были - но это частности, не меняющие сути, их можно и нужно было преодолевать. И  он верил, что только  выбранный Партией  главный  путь и  есть единственный, правильный. То, что «правильность» этого пути Партия доносит до масс как-то уж чересчур назойливо, неизобретательно, словно в расчете на тупого работягу с кувалдой,   настраивает многих скептически. Идеологическая составляющая в Системе начала заметно буксовать в последние годы. Но как бы ни хирела и загнивала идеологическая пропаганда, иное будущее  он не мог себе представить.   Именно такое, как обещали лозунги. А недостатки в пути к главной цели неизбежны, смириться и пережить.  Идти ещё долго. Но то, что было провозглашено, наступит неминуемо. И он, может быть, доживет до всеобщего счастья. 
Шаркающее  руководство, конечно же, оставляло желать лучшего, но  он знал и верил, там, наверху есть другие, которые повернут маховик не сегодня-завтра….
   В милиции всё было на поверхности, грубо и понятно. Оступиться мог только дурак. Чтобы уцелеть в Комитете,  только успевай-поворачивайся  и будь всегда начеку. Во  внутренних конторских играх Сергей Иванович мог одновременно и незаметно  играть на нескольких досках,   держал в уме нити нескольких интриг одновременно, мог без труда  просчитать своих коллег, не лыком сшитых, и угадывать следующие  их ходы.  Комитет - игра нон-стоп, марафон на  выносливость, где победит не сильнейший и умнейший, но самый выдержанный и стойкий.
       Он выигрывал, обычно.  И что? Двигался от звания к званию, не быстрее  других, без сильной поддержки, как иначе?
    Для Сергея Ивановича этого было недостаточно.      
            Сергей Иванович, будучи в ладу с самим собой, не лукавил, когда  считал службу в Комитете делом и смыслом  всей своей жизни, хотя и избегал  эту тему-это  было глубоко личным. Он был убежден, что ему очень повезло, он  делает нужное, полезное, то, что имеет смысл по сравнению с унылым однообразием жизни большинства,  и живет не зря.
       Но….  «другой» мир инициативы и риска со всеми своими пороками тайно манил его, с этим он ничего не мог поделать. Мало ему было отведенного  Системой пространства.  Всё    в этой  жизни уже было предопределено и разложено по полочкам. А для таких, как он,  упорно лезших с  Заброда в первые ряды, выбор не предоставлялся, кроме как  идти строем вдоль коридора и ждать, когда тебя заметят.   Ждать Сергей Иванович умел, но …..
         А ведь он  бы мог заниматься бизнесом намного удачливее, смелее, чем «цеховики», которых ему приходилось отлавливать как преступников!  У него бы и лучше получалось, и не попадался бы он так, как эти горе-дельцы. Куда им до него!  Но вот только не было у Сергея Ивановича  такого безоглядного фарта, чтобы вот  так,  на всё наплевав, ринуться в пучину подпольного бизнеса, потому что мозги  его стояли на страже и  не давали зелёного сигнала.  А может быть ещё и потому, что Сергей Иванович свято верил в незыблемость  Системы. И видел, кто стоит за каждым подпольным бизнесом.  Раскручивая и документируя каждую схему в отчетах после проделанной работы, а писал  он в отчетах, конечно же, то, что  от него ожидали, он каждый раз в уме разрабатывал и просчитывал свою «схему», как бы он поступил и что бы сделал, если бы это он развернул очередной подпольный бизнес. Неужели они не видели своих ошибок, или зарвавшиеся, самоуверенные   индюшата думать  головой совсем не хотели?   Отсутствие конкуренции  списывало все просчеты и давало простор, от которого дух захватывало….
   Словно стервятник Сергей Иванович высматривал возможную добычу, молниеносно  пикировал и также  безошибочно  уходил ввысь.
Трехлитровая банка постепенно наполнялась.
  Сергей  Иванович, увы, не был совершенством.  Холодный разум просто вопил о том, как неразумно  накапливать бриллиантовые цацки, а, особенно, валюту - можно головы не сносить, но маленький забродский хозяйчик, притаившийся внутри  Сергея Ивановича,  удовлетворенно потирал ручки и вожделенно пересчитывал и пересчитывал в уме тайные сокровища. Хозяйчика, в эйфории обладания,  не огорчало отсутствие  надежды  применить или потратить  свои сокровища когда-либо.  Без преувеличения -  смертельный  риск, высшая мера за незаконные валютные операции. Более того, закапывать  ценности на участке у родителей! Но пройти мимо доходов, которые сами в руки просились - не мог. Трехлитровая банка, зарытая  в  старом сарае,   как аргумент  в молчаливом споре, вписывались в систему ценностей Сергея Ивановича - я тоже могу, я  могу лучше, я  способен на многое.    
  Повседневная  жизнь казалась вырезанной из картона - Комитет, интриги, всё казалось ненастоящим как еженедельная обязательная политинформация.   И нескончаемая игра с бабами – «поиск золотых краев» ему порядком поднадоела, всё одно и то же
         А вот на теневой стороне  он чувствовал себя  живым.
  Деньги, золото,  изредка-антиквариат, слишком приметен. Жалко,  что нельзя было банки  показать отцу и матери. Но для него все эти цацки  далеко не главное, при необходимости он легко расставался с ними, используя в подкупах, когда добывал нужную информацию.
  События вдруг  пронеслись вихрем.                Госпиталь.  Выбеленный и высушенной до последней капли влаги под палящим жаром Азии госпиталь в Южной Республике. Санитарный рейс.  Госпиталь в Столице.  Санаторий. Еще один санаторий.  Все события  безумного 1991 года прошли мимо него.  Следя за противоречивыми газетными сводками, он был уверен  до последних дней перед крушением Великой Страны в сохранении целостности Системы.  Ждал, когда включатся  тайные механизмы.
Не включили. Неожиданно легко  случилось  то, что не должно было случиться никогда: Система сползла  как рыхлый   потемневший снеговик   в марте и рассыпалась на грязные комки прошлогоднего снега.    
       Инок,   смирившийся, тяжко пришедший к вере, но истинно уверовавший,  принял постриг и  добровольно заточил себя   в келье до конца дней своих, пребывая в благости. Но  вдруг случайно  оказался  у незакрытой  калитки, за которой открывались  все краски  и ветра мира. Толкни и иди на все четыре стороны. Только один шаг-  никто тебя не держит.  Иди!
      Когда Комитет распустили, а пятое управление, которое занималось диссидентами, так называемая в просторечье  «пятка», перестало  существовать,  Сергей Иванович, с опаской признаваясь в этом  самому себе,  почувствовал себя ……. счастливым. Как пассажир, выживший в авиакатастрофе и радующийся, не столько, что остался  жив, сколько тому, что ему не нужно больше лететь туда, куда он летел.
    Что было самым удивительным-  его мир, выстроенный им самим бережно год за годом  по кирпичикам, смоченными  потом и кровью,  рухнул в одночасье. А он – и не опечалился. Выдохнул.
   Ему поступали разные предложения перейти в другие ведомства. Бывшие коллеги настойчиво звали  вернуться в милицию.  Одно из предложений было почти неплохое,-  вновь создаваемый  отдел по борьбе с наркотиками. Он  моментально оценил все возможности, но, в итоге, передумал, сослался на болезнь и обещал  вернуться в строй, как только  почувствует себя лучше.
    Сергей Иванович  обосновался на  Заброде, в родительском доме.
       Не переживал по поводу будущего,  никуда не спешил,  не суетился, новую работу не искал,  по старой не ностальгировал.
        Третья весна без Комитета выдалась ранней, бурной, солнечной.  Сергей Иванович спал до полудня, а потом переносил свой поздний завтрак  под старую яблоню, где  в  плетеном кресле под пледом и погружался в  неспешные размышления, потягивая  настоящий  кофе, аромат которого окутывал чуть ли не всю их забродскую улицу.  Новые магазины появлялись теперь на каждом углу, а в них можно было покупать настоящий кофе  в  зернах лучших сортов. И не только настоящий кофе.
     Химкомбинат постепенно затих, работал еле-еле, и балка-вонючка вслед за ним  гибла. Её  всепроникающий  тухлый запах стелился теперь вдоль русла балки, не устремляясь на Забродские улицы  и  не становясь на пути у свежих  лесных сквозняков из лесопосадки, которые  хозяйничали  на Забродских подворьях, подхватывая и разнося  кофейные ароматы с участка Сергея Ивановича.
     Он медленно и  чудесно прожил  два  года свободы. Что-то читал, благо типографии еле-еле успевали  печатать книги, исчезнувшие за десятилетия книжного дефицита, что-то смотрел на видеокассетах,  покупал  диски. Музыкальные записи со всего мира теперь свободно продавались на автобусных остановках. Записи, за которые «сел» ни один «фарцовщик».  Книги из «списка». То, что раньше не читал, не смотрел, не слушал.
      Он наслаждался своей ленью. Неторопливо перечитывал   понравившиеся отрывки книг.   Ночи напролет пересматривал  кассеты с  голливудскими фильмами. 
Он и мечтал  неторопливо. Впереди ещё оставалась  целая жизнь: счастливая, загадочная с неоткрытыми манящими возможностями.  Не вся жизнь успела пройти, ещё что-то осталось и для него.
  Однажды Сергей Иванович совершенно непредсказуемо  для себя  съездил в центр Мегаполиса на балетный спектакль, купив билет в партер.  Но ему не понравились.   В парадном  костюме чувствовал себя  не совсем комфортно, от неспешной жизни у него наметился  животик, пиджак оказался не то, чтобы тесноватым, но как-то впритык. Зрителей было мало - людям стало не до театра, и  актеры не испытывали энтузиазма  танцевать перед почти пустым залом. На спектакле было так скучно, что он еле высидел до финальных аплодисментов.
  Пару раз встретился с  Таисией, совершенно открыто.  Она  резко постарела и оба раза  все разговоры  сводила на  деньги, о чем бы они не  начинали говорить. Он давал деньги без сожаления, радуясь, что может, не оглядываясь, ей чем-нибудь помочь. Но решил больше с ней не встречаться.
    Занятие  он себе, в итоге,  придумал, начал перестройку  родительского  дома.  Благо множество людей вокруг неожиданно оказались безработными и без всякой поддержки и надежды, были готовы работать за гроши или даже за еду. Строительные организации  разорялись под натиском новых реалий и жаждали  хоть как-то продать  дефицитные ранее  стройматериалы, которые лет несколько назад достать под силу было только генералу.   
     Родительский дом за два года  подрос  вторым этажом,  прирос  стеклянной верандой, а в саду появилась  небольшая бетонная калоша открытого  летнего  бассейна.  Как в голливудских  фильмах, которые он смотрел почти каждую ночь.  Еще бы и балка совсем вонять перестала…..
     Соседи осторожно перешептывались.  Но забродские были осмотрительными и в окончательную гибель Комитета до конца не верили, вслух  не высказывались.
       Поддержанные «иномарки» начали стадами гнать в Новую Страну, одним из первых в Мегаполисе  он купил себе такую  машину.  «Иномарки» были ещё  в диковинку, и прохожие на улице провожали его  бежевый, почти новый «опель» взглядами.  «Опель» был куплен на мамино имя, так спокойнее. Два года он не видел ни жену, ни дочь. И не собирался.      Как-то поддавшись уговорам симпатичной девчушки на улице,  он согласился  ответить на вопросы анкеты какого-то международного фонда. Он никуда не спешил, с наслаждением вдыхая дурманящий весенний воздух. В анкете  совершенно искренне «на автомате» ответил, что детей у него нет, что он безработный  и  не женат.  И только, отойдя в сторону после того как вернул заполненную анкету, сообразил, что написал  неправду.  Ну и ладно.  К дочери он интереса не проявлял, как и его родители - к внучке. Словно её и не было.
   Бесследно выветрились видения, посещавшие его в южном  госпитале.  О Гале Сухнакиной он  также забыл  напрочь.   Генерал Сухнакин  не  успел перевестись  в Столицу, но  успел получить  заслуженную пенсию и начать незаметную   жизнь  заслуженного  пенсионера, окутанную множеством льгот и преференций, незыблемых для генералов, какие бы времена не наступили. 
            Гостиница «Интурист»,    прошедшая ускоренную и запутанную   ваучерную приватизацию,  из фешенебельного   (по  меркам Великой  Страны и Мегаполиса ушедших времен) заведения    быстро стала  превращаться  в место криминальное и  небезопасное.  У  гостиницы появилось несколько  хозяев,  пришедших  неоткуда, юридически ничем не владеющих, но которым все в «высотке» подчинялись безропотно. Часть этажей сдавалось в аренду под офисы и притоны.   Самая  престижная  в прошлом гостиница-высотка в  Мегаполисе сжалась до нескольких этажей.  Обветшавшие и не очень чистые гостиничные номера ютились на паре-тройке   этажей.  Да  и число постояльцев по сравнению с прежними временами заметно сократилось.  «Интуристы» гостиницу обходили стороной.
       Время от времени различные силовые структуры проводили в гостинице  рейды и облавы. 
     ОАО «Интурист», созданное в ходе ваучерной  приватизации и не просуществовавшее и трех лет,  объявило себя банкротом. 
     Нинкины акции, за которые она билась не на жизнь, а на смерть в ходе ваучерной приватизации, стали мусорной бумажкой.
    Угасание гостиницы началось  сразу  же после завершения  приватизации. Нинка, благодаря своей напористости,  оказалась в числе  тех, кому  с боем удалось остаться работать в  приватизированной гостинице.   Однако, очень быстро счастливчики поняли, что  возврата к прежней жизни не будет. Денежные потоки потекли в другое русло и по другим правилам.  Инфляция стремительно убивала зарплату, которую к тому же начали платить не вовремя
   Смысл  потерялся.  Нинка уволилась.
   Первое время с помощью бывших любовников  ей удавалось устраиваться на «хлебные» работы. Она нигде долго не задерживалась, но как-то находился очередной  прежний знакомый, который пристраивал её на новую работу. 
    Круг прежних  почитателей редел стремительно.  Только немногие  из них оставались, правдами и неправдами, на поверхности.     Те, кто  еще совсем  недавно ревностно охраняли для «своих»  дефицит, вдруг оказались вдруг  не у дел, как злобные сторожевые псы, прикованные к калитке без забора.   
     Каждая новая  Нинкина работа была хуже предыдущей и менее оплачиваемой.   Каждый раз скандал, вследствие которого ей приходилось оставлять место, был более громкий, безобразный  и унизительный.
     Кроме, как быть наглой и неотразимой, Нинка ничего больше не умела.      Ворота широко распахнулись - теперь  в наглости и неотразимости приходилось соревноваться с новыми девочками, повалившими  толпой.  «Новые» были и красивыми, и сексуальными, и  со вкусом одевались. Тряпок на рынке - завались, каких только пожелаешь, дефицитом никого не удивишь, «челночники» везли и везли. Если и  удивишь, то только  стоимостью. Главное найти, кто это оплатит.   И такие  спонсоры для молодых и красивых находились.     Возвращаясь с  далеких курортов,  «новые»  вели между собой разговоры, в которые  Нинке едва ли удавалось  вставлять  словечки, на что  «новые»  девочки только плечами пожимали.
    Ещё совсем недавно  светлое чувство собственной исключительности и избранности, словно два крыла, помогали Нинке парить    над унылой действительностью - у неё было всё,  что недоступно для серой  толпы, на которую Нинка смотрела из поднебесья. Этот мир придуман не нами, напевала она слова популярной песенки, но крутился-то  «этот мир»  вокруг неё и для неё.   Чувство   собственной исключительности  разбивало преграды, открывало двери,  рулон красной  ковровой  дорожки как по волшебству впереди  катился колобком, а люди - люди смотрели на неё с восхищением, желая только одного - приблизиться к ней.  Ей нужно было едва благосклонно кивнуть и получить всё то, что хотела - без  особого труда. Даже мужа взяла, какого захотела. С мужем, правда, получилось не так гладко, но ничего, и  не таких обламывали.
            После родов Нинка  резко подурнела и потеряла свою совершенную стройность.  Для достойных мест в банках или  во вновь расплодившихся фирмах, где платили хорошие деньги,  внешние  данные нужны  были ещё больше,  чем в прежние времена, но в приложении к  внешним данным теперь требовалось  образование, знание  языков, опыт,  или, хотя бы, усидчивость и  гибкость.   Постоянный конкурс на выживание для Нинки оказался в диковинку, а для «новых девочек» - источником большего драйва, заманчивой игрой на многочисленных рингах  различных интриг, в которых  Нинка, привыкшая всегда идти «напролом»,  почти всегда теперь  оказывалась в нокауте.
   Для успеха нужны были связи. Новые связи.   Напористые повадки, не подкрепленные  ни привлекательностью, ни профессионализмом  только раздражали окружающих. Круг  возможностей неумолимо сужался. Нинка  бесилась. Бесилась и падала ниже и ниже.
    Временами её начинало трясти от  бессильного бешенства, и тогда алкоголь помогал слегка  забыться,  притупить ярость.  Но не надолго.   Нинка  пыталась сама себя убедить, ещё чуть-чуть, и она начнет «свое дело»  и всем покажет, что такое настоящий бизнес.   Они все ещё узнают, что-такое Нина Грановская, они пожалеют, они…..
   Время шло, денег не было. Вера в мечту таяла. Постепенно приходилось расставаться и с привычными людьми и привычными вещами. А вокруг появилось столько всего нового, чего хотелось до боли.
    Мысль сменить замок во входной двери не  приходила  в голову, скорее отношения с мужем  ей  не  хотелось считать безнадежными. По проверенным данным не было у него никого,  жил он  с родителями и, причём, очень неплохо.   Чем теперь муж занимался, никто толком сказать не мог, но явно не бедствовал. Она не сомневалась, такой, как он, не пропадет нигде, не зря же она его выбрала. Нинка  думала-думала, но пока так не смогла придумать, как к нему опять подступиться, и, тем более,  закрывать от него двери не спешила. Поэтому, когда Сергею Ивановичу нужно было забрать выписку  из Южного госпиталя, чудом сохранившегося в теперь независимой Южной Республике, он  без  помех воспользовался своим  ключом. Сергей Иванович специально решил зайти  в будний день и   в рабочее время, чтобы избежать встречи с Нинкой, не собираясь задерживаться, даже обувь снимать не намеривался, только конверт  забрать.
  И остановился на пороге.
       Дверь большой комнаты - так называемой «залы»  в маленькую прихожую  была распахнута настежь. Взгляд Сергея Ивановича   сразу  уперся в  крупные дряблые  ягодицы, натужно   двигающиеся  вверх-вниз.  Цвета    ягодицы были какого-то  сероватого, и двигались как-то несинхронно, каждая сама по себе,  словно бы  не были  скреплены там, где положено. При каждом  ходе  вверх мягкие  складки на спине  вздымались, волной стекали вниз, и на последнем такте   из-под жирных плеч появлялся затылок  лысой   головы, отсвечивающей  таким же сероватым  оттенком.  Вверх-вниз.
     Сергей Иванович  кашлянул, обозначил свое присутствие.
    От неожиданности, Нинкин кавалер  замер на взлете и мешком свалился на пол, благо диван-кровать был совсем низкий. Испугался!  В отличие от рыхлого серого тела, лицо  у кавалера  было  бело-розовое   с натянутыми   щечками, какое-то почти женское.  Лицо покрылось красными пятнами. Тьфу-ты.  Кавалер подскочил неуклюже  и сходу кинулся сгребать одежду в охапку.
- Да, не торопись, ты. Я - на минуту,- усмехнулся Сергей Иванович -  Слушай, тебе  бы темп  как-то прибавить.
Входная дверь  хлопнула.
- Ну, чего заявился?- спросила Нинка, приподнявшись на локте - Весь кайф-то  мне обломал. 
     Ситуация её забавляла.  Глаза  в ореоле  размазанной туши  смотрели на Сергея Ивановича насмешливо. Груди, с тех пор, как он видел ее в последний раз,  заметно отяжелели, но выглядели даже более привлекательно, чем в те времена, когда она была худой. Нинка лениво потянулась.   
      Если бы не запах. Запах давно нестиранного постельного белья, несвежей еды и дешевого табака.   Въедливый  запоминающийся  запах  притонов и злачны мест, в которых когда-то приходилось делать милицейские  облавы. Этот  запах  означал, что точка невозврата пройдена. В доме, где так пахнет, все грязно, беспросветно и кончено. Сергей Иванович огляделся. Вокруг застарелый беспорядок, пустой сервант, который ранее был забит дефицитной посудой
-Поговорить пришел?-  головой кивнула на место на диване рядом с собой - ну давай… поговорим…
  Сергея Ивановича передернуло от брезгливости
-Я тебя, суку, замуж не звал.  Хочешь давать всем подряд, как тебе нравится - давай, я не против,  никогда ты мне  нужна не была. Но чтоб никакая падла пальцем на меня не показывала и не говорила, что ты - моя жена.   Усекла, от тебя мне  нужно только это.
   Нинка поднялась с дивана. Уничижительные слова, которые она  собралась  произнести в ответ,  вот-вот вырвались бы наружу, но неожиданно  провалились. Резкое незаметное движение - и   удар сокрушительной силы пришелся ей в живот, отключая и свет, и воздух.
   Она попыталась выругаться, но следующий удар, по силе предназначенный  равному тренированному противнику,  обвалил её снова на диван, не дав ей ни защититься, ни сгруппироваться.
Еще один пришелся в солнечное сплетение.  Нинка отключилась.   
       В свою бытность в Комитете ему приходилось  бить  подследственных. И за тех, кто считал себя выше  грязной работы. Сергей Иванович, не подавая вида,  в душе подсмеивался над ними, а полезли- то куда? Сам грязной работы не чурался, умел бить профессионально без каких-либо эмоций и следов на телах подследственных.  Он не придавал этому  особого значения, не зацикливался, в любом деле всегда найдется неприятная рутина.
Сергей Иванович выждал, когда  Нинка открыла  глаза, и  взгляд стал осмысленным.
-Лучше  бы ты сама на развод подала. То - се - ребенок,  чтобы долго не развозить, без надобности.  Раз - и развелись. Потому,  как в следующий раз…. Теперь тебе на меня жаловаться некуда. Поэтому тепло и дружески советую тебе  сделать  правильные   выводы, - недобро закончил Сергей Иванович свою мысль
 Нинка попробовала что-то ответить, но почувствовала тошноту, скрутившую скулы, и молчала, с трудом удерживая подступивший спазм, не рискнув пошевелиться.
-  Пока. Я тебе позвоню, что дальше  тебе делать насчет развода,  телефон хоть работает у тебя?- как ни в чём не бывало, бросил  Сергей Иванович  уже в дверях. Хлопнул дверью, не поинтересовавшись,  где их дочь, которую он давно не видел.
   Сергей Иванович и забыл, зачем приходил.  Да и нужна она ему, эта  выписка?  Не станет возвращаться.  Не нужно ничего из того, для чего эта выписка  могла пригодиться. У него теперь будет другая жизнь, в которой нет места прошлому.
   После неожиданной разминки он с наслаждением   ощутил  напрягшиеся   мышцы.      В старом  помпезном доме, пределе мечтаний элиты былых времен, не было лифта. Сергей Иванович легко сбежал по лестнице.  Как оказалось, проблему решить совсем просто.   
     Интересно, а спортзалы еще работают или уже все закрылись, подумал Сергей Иванович, выходя из сырого подъезда старого дома  на яркую улицу. Нужно обязательно  ходить в спортзал, восстанавливать форму и начинать всё с начала. И первое, что он сделает - разведется с этой.  Нужно делать то, что умеешь и что тебе нравится-  недавно открывшаяся мораль голливудского кино- и тогда  с тобой будет всё хорошо. В голливудском фильме   всегда побеждает сильная  личность, которая выше обстоятельств и социума, а он не зря смотрел их почти каждую ночь.
     Он  был свободен.