Лев Толстой и секуляризация в России

                Роман Алтухов
                ЛЕВ ТОЛСТОЙ И СЕКУЛЯРИЗАЦИЯ В РОССИИ
          (Критика церковно-богословского подхода Георгия Ореханова)

                [ОТРЫВОК ИЗ НЕНАПИСАННОЙ КНИГИ]

     Термин «секуляризация» восходит к существительному латинского языка “saeculum”, что переводят как “эпоха”, “век”, “поколение”, а так же просто “время” (отрезок времени). Древнейшие, наиболее близкие к Христу из церковных христиан – «отцы Церкви» II – IV веков употребляли это слово для обозначения бренного мира – в противопоставлении вечному Царству Божьему.

      Сходно с узуальной латинской этимологией «эпохи», «века» осмысливал термин в годы своего христианского исповедничества и Лев Николаевич Толстой. Но он не застал ТОЙ, первых веков, Христовой Церкви, и не мог разделять мистических суеверных настроений древних; поэтому для него не существовало этих умозрительных и недвижных двух миров: сакрального (Церкви) и внешнего, нецерковного, профанного или мирского. Время 1890 – 1900-х гг. он осмысливал как РУБЕЖНОЕ: время скончания одного «века» и нарождения другого – но отнюдь не в мирском “календарном” понимании. Вот его определение saeculum, открывающее интереснейшую и полузабытую статью «Конец века» (1905):

     «Век и конец века  на  евангельском языке не означает конца и  начала  столетия,  но  означает  конец  одного  мировоззрения, одной веры,  одного  способа  общения людей и начало другого мировоззрения, другой веры, другого способа общения. В Евангелии  сказано,  что  при таком  переходе  от одного  века  к другому  будут  всякие  бедствия:  предательства,  обманы,  жестокости  и  войны,  и  по  причине  беззакония  охладеет  любовь.

     Я понимаю  эти  слова  не  как  сверхъестественное  пророчество, а  как  указание  на  то,  что  когда  та  вера,  тот склад жизни, в котором жили люди,  будут  заменяться  иным, когда будет отпадать отжившее старое и  замещаться новым, неизбежно должны будут  происходить  большие  волнения,  жестокости, обманы,  предательства,  всякого  рода  беззакония,  и  вследствие этих  беззаконий  должна  охладеть  любовь,  самое  важное  и  нужное  для  общественной  жизни  людей  свойство.

     Это  самое  и  совершается  теперь  не  только  в  России,  но  во всём христианском мире…

     Я  думаю,  что  теперь,  именно  теперь,  жизнь  христианских народов находится близко к той черте, которая разделяет кончающийся  старый  век  от  начинающегося  нового.  Думаю,  что теперь,  именно  теперь,  начал  совершаться  тот  великий  переворот, который готовился почти 2000 лет во всем христианском мире,  переворот,  состоящий в  замене  извращённого  христианства и  основанной на нём власти одних  людей и  рабства других — истинным христианством и  основанным  на  нем признанием  равенства  всех  людей  и  истинной, свойственной разумным существам  свободой  всех людей» (36, 231 - 232).

     Толстой в указанной статье настаивает, что «секуляризация» как системный процесс “обрушения” в массовом сознании закреплённых веками церковной лжи пережитков отжитого, языческого и еврейского, религиозного понимания жизни был предсказан самим Христом – и неизбежно совершается с развитием пресловутого “технического прогресса” лжехристианской евро-американской цивилизации. 

     В российской истории, как справедливо указывает Г. Ореханов, термин «секуляризация» использовался в двух основных значениях: 1) конфискации светской властью церковного и монастырского имущества, и (для XIX и XX столетий) 2) «освобождения государства, общества и культуры от влияния Церкви» (Орех. – 2016. С. 45).

     Конечно, в отличие от Толстого, Ореханов смотрит на оба описываемых этим термином процесса как на разрушительные. В особенности – на второй, который, по мысли столичного попа, можно охарактеризовать как «переход духовного опыта, духовной энергии в область опыта чувственного, практической жизни, что приводит, в конечном счёте, к обесцениванию духовного, САКРАЛЬНОГО, и переоценке внешнего, того, что можно наблюдать и измерить, количественно оценить и логически обосновать» (Там же). Самое же страшное для церковника то, что общество при этом выходит из-под контроля «церковных институтов» с навязываемыми ими «религиозными нормами» и мифологизированным восприятием того (включая институт семьи, собственности, государство и самую церковь), что МОЖНО И НУЖНО осмысливать и отрицать или оправдывать рационально – т.е. разумом, вооружённым системным научным познанием.

     Конечно, не следует разделять такого узко-«копоративного» восприятия обеих «секуляризаций». Распространение на разжиревшие монастыри грабительской длани разбойничьего гнезда (каким по природе своей является всякое государство) – закономерная расплата за постинституционализационное хронологически отступление от христианских смыслов, которыми руководились основатели первых в христианстве, древнейших монастырей – бежавшие от мира и мирских богатств, в пустыни, горы и леса. Но для них духовной «безжизненной пустыней» был сам мир с его заманками… В этом смысле грядущий «новый век» -- торжество христианского жизнепонимания – можно уподобить животворящему преображению (культивированию) самой «пустыни».

      Переход же от мифа к логосу, к рациональному осмыслению и научному системному познанию того, что прежде описывалось в системах категорий и образов мифологического сознания – это не «разрушение», а диалектический (т.е. включающий в себя краткую стадию максималистского отрицания) процесс эволюции ВЕРЫ (религии) к единой для всякого разумного человеческого сознания картине бытия, включающей в себя, по данному нами в начале книги толстовскому определению, не одно Откровение, но и научные «современные знания» людей.

      Что может в качестве альтернативы предложить возлюбленная Г. Орехановым гипер-секта древнего еврейского авраамического идолопоклонства «православия»? Какой бесценный «духовный опыт» -- который за 1800 лет, предшествовавших секуляризации эпохи Л.Н. Толстого не помог номинальным европейским «христианам» избавиться от слепого, бессознательного следования первобытным поведенческим программам животных существ – от делёжки территорий, золота и пр., от стяжательства, агрессии, убийств, войн, рабства?.. А вот опыт духовный ВСЕМИРНЫЙ (включая мудрость и евреев, и мусульман, и индуизма, и даосизма, и буддизма…) в сочетании с системным научным просвещением – за полтора века дали христианскому миру много больше!

     В «нападках» Толстого на возлюбленную свою церковь московский поп видит «агрессию», т.е. начало деструктивно-иррациональное, и такую же «агрессию» в отношении своей церкви он усматривает в секуляризации, такой, каковой она состоялась при Толстом и, слава Богу, продолжилась в XX столетии в России. Секуляризм, по мысли Г. Ореханова, агрессивен, если общественно успешен: если приводит к «культурной, общественной, правовой и экономической маргинализации Церкви…, в том числе отделению Церкви от государства и школы от Церкви» (Там же. С. 46).

     Иными словами, церковь г-на Ореханова и его лично не устраивает то, что естественные социальные процессы ПРИНУЖДАЮТ их жить по Христу и так, как жили первые христиане: вне покровительства богачей и правительств и без возможности отравлять пропагандой своей авраамической бредятины детское сознание в школах, долженствующих в XXI веке в адаптированной форме знакомить учащихся с НАУЧНОЙ, а не богословской, картиной мира!

     «Антиномию» развития европейской культуры последних веков Г. Ореханов усматривает в том, что «весь её аппарат, вся её проблематика генетически и по существу связаны с христианским благовестием» (т. е. с евангелиями), но способы решения культурных задач деятели секулярной культуры ищут и находят ВНЕ ветхой авраамической “церковности”, произвольно атрибутируемой Г. Орехановым как “христианская”.

      В том-то и дело, что сами исторические церкви поставили себя и учениями своими, и повседневным образом жизни множества из числа их руководства и социально влиятельных адептов – в такое неблизкое к Христу и евангелиям положение, что богоискание всякого, хоть сколь-нибудь просвещённого общим человечеству просвещением человеческого разума неизбежно будет продуктивнее ВНЕ влияния церковной догматики и обрядоверия.

      С немалым удовольствием (и явной «оглядкой» на поддержку современного нам российского политического режима) Г. Ореханов делает объективное, как ему представляется, заключение о ПРОВАЛЕ «агрессивной» (т.е. системной, практической и общественно-успешной) секуляризации в России. На страницах 48 – 50 розовой книжки о «Толстом – пророке без чести» он, будто в отместку за «маргинализацию» возлюбленной его церкви в недавнем историческом прошлом, представляет Л.Н. Толстого – в свою очередь как едва ли не одинокого представителя такой «радикальной» секуляризации в России. Ибо, по его уверениям, ему предшествовали только дневниковые и эпистолярные «эксперименты молодых петербургских и московских интеллектуалов», да и то допускавшиеся ими «в сдержанной форме». Что же касается XX столетия, эпохи большевизма и советского строя – народ сохранил «стремление искать помощи у Бога», сохранил и верность «традиционной» для России церкви.
 
     И вот что заключает Г. Ореханов о значении религиозных выступлений Толстого в печати:

      «Выступление Л. Толстого с философскими трактатами в начале 1880-х годов – первая в русской истории и самая мощная в XIX веке попытка освобождения сознания человека и его жизни от власти конфессионального, церковного, сакрального» (с. 50).

      Даже краткое перечисление и рассмотрение идей российских и влиятельных в России зарубежных предтеч и вдохновителей «еретических» писаний Л.Н. Толстого могло бы составить по объёмам отдельный очерк – и мы оставим эту часть наших возражений Г. Ореханову не «расписанной». Что же касается СУДЕБ «толстовства», т.е. нецерковного, недогматического христианства в России… Надо быть совершенным негодяем, чтобы, как Ореханов, почти неприкрыто торжествовать вместе со своим «православием» по поводу того, что общинную коммунитарную жизнь свободных, духовных христиан – единомышленников Льва Николаевича БОЛЕЕ ПОЛУВЕКА (с 1-й половины 1880-х по 1938 г., когда истреблена была последняя община) грабили и душили братцы-соотечественники как «сверху» (правительства царское и большевицкое), так и «снизу» (завистливые и злые невежды, пьяницы или лентяи – то есть классические «великорусские пахари»).

      Да, как пишет Г. Ореханов, мировые войны действительно продемонстрировали «запас» суеверной религиозности основной массы населения, «не склонной расстаться с идеей Бога», внушённой патриархально-традиционалистским воспитанием (Там же. С. 48). Но ведь – НЕ ХРИСТИАНСКАЯ это религиозность! Иначе бы – не шли на войну, на убийство…

     Да, по переписи 1937 г. три четверти населения СССР назвали себя православными… Ну так – крещены же в младенчестве, плюс суеверны, идолопоклонники – крестились на иконы, таскались в церкви. Как это скрыть от красного начальства? Никак, и не нужно – ибо «простым» адептам религии красная ленинско-сталинская нечисть не устраивала радикальных репрессий – была ставка на «перевоспитание» и на новые поколения… А вот соврать на переписи, скрыть своё исповедание, живя (большинство тогдашней России) в сёлах и деревнях, “на миру”, было – и трудно, и страшно.

     И разве эти 75 % жили по Христу? Ореханов делает вот какое по поводу этой статистики заключение:

      «Это значило, что агрессивная антирелигиозная пропаганда, одержимость революционными идеями, которые позволили большевикам не только получить власть, но и отстоять её в кровавых сражениях Гражданской войны, не смогли перевесить внутреннее стремление русских людей искать помощи у Бога» (Там же).

     Если между русскими людьми, между ЯКОБЫ христианами могла возникнуть гражданская война; если в их сознаниях могли найти себе благодатную почву пропагандистские ухищрения с.-р. сволочи и дряни – хочется в лоб спросить г. Ореханова: КУДА ПОЛВЕКА ДО ТОГО СМОТРЕЛА ВАША ЦЕРКОВЬ? Опять же – ЯКОБЫ христианская, т.е. свято обязанная перед Богом и Христом наставлять адептов и конфидентов своих в евангельских истинах? О том же, чтоб жестко, наглухо «пресечь» распространение и даже обсуждения в народе писаний Льва Николаевича, уничтожавших все оправдания для насилий ради утопии «социализма» -- вы весьма постарались!..

     Значит, кое-кому в «верхушке» всех церквей, иерархам всех мировых исповеданий, как прежде хочется подло ПРИСЛУЖИТЬ обладателям богатств и политической власти. А для тех главное – чтоб продолжал «работать» принцип: РАЗДЕЛЯЙ И ВЛАСТВУЙ. Пока люди исповедают людьми же выдуманные ЛЖЕрелигии и разделены на возлюбленные ими церкви и секты, отличные одна от другой и разделяющие их (а это ГЛАВНЫЙ ПРИЗНАК ИХ ЛОЖНОСТИ – принадлежности царю лжи Сатане!), а не соединены одной верой, одним актуальным религиозным жизнепониманием – будет и рабство их у собственных невежества, страхов и страстей и, как следствие, зависимость от тех, кто эксплуатирует эти их слабости.

     Любопытно проследить на примере, как всего только на одной странице книги, в соседних абзацах, будто издеваясь над своим МАССОВЫМ дилетантом-читателем, Ореханов объявляет Л.Н. Толстого деятелем особенного, русского секуляризма, и тут же – приводит характеристики этого самого секуляризма: тех процессов «утраты веры», которым страстно противостоял Лев Николаевич.

      Вот Ореханов отвечает – сам себе – на вопрос «было ли религиозное творчество Л. Толстого проявлением европейского секуляризма»:

       «…Выступая против Церкви – не только русской, а вообще против Церкви, как богочеловеческого сообщества, организма, идеи и института, граф в то же время позиционировал себя религиозным человеком. Это была совершенно особая секулярность, с русским привкусом» (Там же. С. 54 - 55).

        Кроме религиозности «графа» -- всё тут ложь. Церковь как сообщество и как общественный институт МОЖЕТ быть и христианской. Но не таковы т.н. «исторические» церкви – включая православную. И сами не спешат в Царство Бога, и другим войти не дают – тем, кто доверяет их «символам веры», их учениям… Вот против ЭТОЙ, многовековой и системно организованной ЛЖИ выступал Лев Николаевич Толстой, а никак не против социальной институционализации христианства как такового! Богочеловеческий идеал – и толстовский тоже, но для устремления к нему людям христианского мира нужно В НАСТОЯЩЕМ И ПРАКТИЧЕСКИ расчистить себе путь хоть для первых шагов: освободить от обманов и суеверий собственные головы! Как работнику на хозяйской пашне – убрать до пахоты камни и коренья…

     Человек – единосущный сын и работник Бога. Этому учили своих детей духовные наследники Л.Н. Толстого в уничтоженных большевизмом независимых общинных школах. В связи с этим особенно удивительно читать у Г. Ореханова, по соседству с вышепроцитированным нами его выводом, вот такое:

      «Секуляризация стала символом САМОСТОЯТЕЛЬНОСТИ мира, общества, человеческого разума, совести и убеждений, в первую очередь религиозных, а путеводной звездой этой самостоятельности в итоге станут идеи отделения Церкви от государства и школы от Церкви. Можно сказать, что секулярный взгляд на жизнь и человеческую историю – это такой взгляд, при котором Богу больше нет места в истории. Исторический процесс больше не мыслится как процесс соработничества Бога и человека» (Там же. С. 54).

       Как г. Ореханов увязывает эти деструктивные проявления секуляризации с религиозными писаниями Толстого, в которых они описаны как опасные симптомы европейского «безверия», главная причина бедствий и Европы, и России – сие остаётся неясным: с «русским привкусом», но таки решительно «увязав», он на этом завершает тему.

     Далёкие от православнутой путинской России – и в идеологическом, и в географическом плане – современные СЕРЬЁЗНЫЕ исследователи куда профессиональней и честнее в своих выводах по этой теме, и выводы их – совершенно другие. Так, в своей монографии 2018 года замечательная профессор кафедры славистики Калифорнийского университета в Беркли филолог Ирина Паперно анализирует рассказ Л.Н. Толстого «Хозяин и работник» с позиций гегелевской диалектической концепции, низводящей с Небес и десакрализирующей церковную парадигму «Хозяина» и «раба», в которой Хозяином, Господином является, как известно Бог, а «рабом Божиим» -- человек.

     «Толстой переписывает Гегеля» -- назвала И. Паперно одну из внутренних главок главы 5-й своей книги, имея в виду исторические условия рабства, описанные в гегелевской «Феноменологии духа». Сознание человека, ещё не пробуждённого к христианскому пониманию жизни, видит в другом человеке «не-я», «чужого». Взаимное признание и взаимозависимое партнёрство между двумя и более подобными «разумными животными» достигаются, как и в сообществах близких человеку как виду животных, либо уничтожением «чужака», либо его подчинением. Боясь смерти, Раб подчиняется Господину. Так появились в мире Herr und Knecht – Господин и Раб:

     «Диалектика их отношений получает дальнейшее развитие, в котором фундаментальным фактором становится труд. Господин живёт за счёт труда порабощённого им раба. При этом жизнь Господина, движимого желанием, сводится к потреблению продуктов рабского труда. Раб же, производя вещи, не только овладевает материальным миром, но и ставит Господина в зависимость от этого производства, а таким образом и от себя» (Паперно И. «Кто, что я?»: Толстой в своих дневниках, письмах, воспоминаниях, трактатах. – М., 2018. – С. 150).

     Гегель ОПИСАЛ этот звериный порядок жизни, но, как архетип, он жил в сознании людей за тысячи лет до Гегеля. И. Паперно и российский исследователь А. Кожев («Введение в чтение Гегеля…». СПб., 2003) солидарны в том, что этот архетип служил своего рода мифологизирующей «закваской» для описания отношений Духа и Материи, Души и Тела, Созерцания и Деятельности, и, наконец, отношений Бога с человечеством в лжеучениях церквей и попов – всё в рамках диалектики господства и подчинения (Паперно И. Указ. соч. – С. 151).

     Что же за революцию совершил в «Хозяине и работнике» Толстой? Почему враждебные человечеству и Богу силы зла при попытке публикации рассказа привели в такое жестокое буйство несчастную, эмоционально неуравновешенную жену Толстого, Софью Андреевну, и через неё нанесли удар и по любящему мужу? Тем очевидно отомстив ему ЗА ВОЗВРАЩЕНИЕ КАКОЙ-ТО ВАЖНЕЙШЕЙ БОЖЬЕЙ ИСТИНЫ изуверившемуся миру?

      Кажется, именно так.

      Вот ход научно грамотных и честных рассуждений Ирины Паперно:

      «В рассказе на первый план выступает один из главных параметров гегельянской схемы: страх смерти. По Гегелю, именно из-за страха смерти Раб, спасая свою жизнь, подчиняется Господину. В рассказе Толстого, наоборот, работник свободен от страха смерти. Толстой объясняет это двояко: с одной стороны, рабу не дорога его жизнь («вся его жизнь была неперестающей службой»): с другой – «он чувствует себя в зависимости от главного хозяина», то есть от Бога. Хозяин же <купец Брехунов> одержим страхом смерти. Сначала в попытке спасти свою жизнь хозяин разрывает связь с работником, но в конце концов возвращается к нему (благодаря лошади, которая сохраняет верность своему хозяину – работнику). То, что приносит спасение и хозяину, и работнику, -- это акт слияния с другим, в буквальном смысле – соединение и в одно тело, и в одну жизнь («ему кажется, что он – Никита, а Никита – он, и что жизнь его не в нём самом, а в Никите»). Именно в этот момент хозяин теряет страх смерти. Работник спасён для этой жизни, а хозяин спасён для жизни вечной. Таким образом, ответ Толстого Гегелю – это замена борьбы за господство над другим христианским самоотвержением ради другого, а именно слияние с другим. …Отношения Господина и Раба подменяются отношениями каждого из них с «главным хозяином», пославшим их в эту жизнь, то есть отношения «я и другой» заменяются отношениями «я и Бог». В конце концов и хозяин, и работник умирают, но в смерти пробуждаются к новой жизни у нового Хозяина, а в заключительных строках рассказа такое пробуждение обещано и автору с читателем: “Лучше или хуже ему там <…> мы все скоро узнаем”.

      Это не диалектика господства и рабства по Гегелю, а христианская этика по Толстому» (Там же. С. 168 - 169).

       Итак, если гегельянскую парадигму Господина и Раба признать секуляризованным вариантом богословского представления об отношениях Бога и человека («преодоление теологии философской антропологией» -- в определении А. Кожева), то следует признать, заключает И. Паперно, что Толстой в «Хозяине и работнике» «ОБРАТИЛ ВСПЯТЬ ПРОЦЕСС СЕКУЛЯРИЗАЦИИ: от философской антропологии он возвращается к христианскому богословию. При этом, используя созданный им жанр народного рассказа, он обращался и к читателю-работнику, и к читателю своего образования, знакомому с Гегелем, но оставившему Бога» (Там же. С. 169. Выделение наше. – Р. А.).   

      Концепция единосущности всякого человека Богу как сына Отцу и посланничества человека в мире разрабатывалась Толстым в своих основах ещё в 1880-е гг. Важной вехой здесь было первое связное формулирование всей концепции в письме В.Г. Черткову от 30 января – 3 февраля 1885 г., а своеобразным итогом – записанная в Дневнике «молитва», которую Лев Николаевич хотел выцарапать у себя на ногте:

      «Помни, ты работник дела Божьего» (50, 67).

      А запись Дневника от 6 сентября 1894 г. свидетельствует нам о трудном для «разлюбившего» в эти годы художественное писание Толстого решении: писать «живой художественный рассказ о хозяине и работнике» (52, 137). «По-видимому, -- заключает И. Паперно, -- он считал своё произведение «истинным искусством»: и по форме, и по выводам рассказ этот был ВЫРАЖЕНИЕМ В ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ОБРАЗАХ УЧЕНИЯ ХРИСТА. […] Толстой перевёл парадигму Господина и Раба из области философии и политической экономии в область богословия, то есть подверг категории Гегеля РЕСАКРАЛИЗАЦИИ» (Паперно И. Указ. соч. – С. 172, 173. Выделение наше. – Р. А.).

     Конечно, нервишки Г. Ореханова не так шалят, как шалили у всегда неспокойной, подозрительной и чего-то опасавшейся Софьи Андреевны. Он беснуется на Толстого сдержанней. Именно эта внешняя сдержанность, даже местами наукообразность стиля и настроения его розовообложечной книги подкупает и располагает массового читателя к принятию его лживых схем – в том числе по проблематике участия Л.Н. Толстого в процессах духовной, культурной секуляризации в России и мире. Надеемся, НАШЕМУ читателю – не массовому и не глупому – мы убедительно продемонстрировали выше, НАСКОЛЬКО малоосновательно такое доверие. Ореханов не стесняется во вранье, ибо максимальная для него цена разоблачения – всего лишь утрата теперешней ложной репутации в научном сообществе. А этого он не ценит, ибо он – поп, богач и москвич, «вхожий» в самые влиятельные общественные круги путинской России. Научная деятельность – не более чем вспомогательное средство для него; в данном случае – для идеологического «похода» от имени церкви против христианского духовного авторитета и религиозного наследия Л.Н. Толстого.

      21 - 25 ноября 2018 г.
      Ясная Поляна.


                ==============================