Тарталья

               
                История одного засранца
                (Рассказ-стеб)

     В одной полубезумной стране с постоянно завышенной солнечной активностью, жил старый плотник Бригелла. На жизнь он зарабатывал тем, что выше поднимал стропила, хотя большой радости это ему не доставляло и чаще всего он ложился спать с гадким чувством голода и думой о колбасе.
    Жил он в берестяной развалюхе на берегу реки и была у него жена Мария, которой очень хотелось выбраться. Мария, энергетическая по своей природе женщина, коротала жизнь в мечтах о свете. Она зачитывалась дамскими комиксами про власть, бриллианты и паланкины. Ей очень хотелось быть ведущей, стоять у руля и дуть в ветрило, а по ночам ей снились магараджи и белые слоны. Но жизнь с Бригеллой не давала ей шанса. Её муж был мягкий, вялый и безынициативный. Ему даже не хватило размаха и удали заделать ей ребенка, что доставляло большие неудобства её организму. Она проводила свои ночи в бдениях и часто грезила наяву. А однажды во сне ей явился некто козлоногий, дыхнул смрадным дыхом, и поцеловал в лоб.
И в тот же миг далекая безымянная звезда, безмятежно струившая свой хладный свет с неба, вдруг потухла и распалась пылью. Проснувшись в приятной истоме, Мария почувствовала тяжесть внизу живота. И через некоторое время поняла, что понесла.
Старый Бригелла несказанно обрадовался этой радости, хотя родственники и знакомые с удивлением смотрели в его сторону и перестали раскланиваться с Марией.
Но её это не печалило. Она с радостью любовалась своим животом, который рос как на дрожжах и, наконец, недели за две до нового года, она закричала.
На свет явился большеголовый, сопливый мальчишка, которого решили назвать Тартальей в честь их знаменитого предка, карбонария Тартальи, которого в свое время вздернули на дыбе из-за какой-то ерунды.
Тарталья рос любопытным парнишкой. Совсем малышом он любил отрывать лапки у лягушек и потом с восторгом смотрел, как те пытались передвигаться по-пластунски. Движимый интересом ко всему, он подглядывал за купающимися на речке прачками и удивлялся разнице.
Став постарше, он занялся поведенческим анализом людей в экстремальных условиях. В 8 лет Тарталья поджег баню, предварительно подперев входную дверь поленом и долго с восторгом слушал вопли горящих людей. Его отец Бригелла не любил манеры своего сына и часто порол его публично. Тарталье вначале было больно и стыдно, но потом он привык и начал находить в этом определенное удовольствие. Он даже иногда специально шалил и попадался, чтоб ощутить внимание толпы и поиграть в героя. Правда, под штаны он надевал подштанники из чертовой кожи и боли почти не чувствовал, но для публики орал так, что черви дохли в яблоках.
     В 9 лет его друг Жоан посвятил Тарталью в тонкости искусства рукоблудия, тем самым открыв ему прекрасный мир нескончаемых фантазий, и с тех пор Тарталья нашел себе постоянное развлечение.
   Когда ему стукнуло 12 лет, в их маленькой стране началось смутное время. Резко поменялась власть, что повлекло за собою разрыв связи времен.  Электричество подавалось только членам партии, а ценности сами по себе начали переоцениваться. Брат пошел на брата, сын на отца, а зять на тещу. Даже домашние животные стали меняться, коровы наглеть, быки хиреть, собаки предавать, а индюки - летать в дальние страны.  Сразу исчезли из продажи хлеб и галеты, народ за считанные недели обнищал до дыр, и началась всеобщая истерия и мародерство. Появились какие-то темные люди, которые грабили всех и отнимали всё, вплоть до нательных крестиков, помочей и отложенных для горьких воспоминаний фотографий предков. Из-под земли выползли непонятные лидеры, выгавкивающие разного рода лозунги и воззвания, типа «Родина для родных», «Переделаем все ДА на НЕТ» и «Анархии - мать!». По ночам стреляли и днем стреляли тоже. В разных местах разгорались микрорайонные войны. Управдом бился на мечах с управдомом за власть в красных уголках. В общем кончалась одна эпоха, а другая была еще далеко за горами. 
    Тарталью срочно вывезли за тридевять земель, в тридесятое государство, подальше от греха. Его поместили в монастырь кармелитов, где он начал петь в хоре дискантом и махать на кухне поварешкой. Трудиться он не любил, зато ел за семерых, и часто служители ветхого культа оставались без обеда, так как Тарталья успевал первым. В монастыре он научился избегать Бога и врать на исповеди. Иногда, отлынивая от обязательной и утомительной для него монастырской молитвы, он симулировал приступы падучей и бился в пене, кричал и сыпал непонятными фразами и выражениями. В такие дни зашуганные монахи обходили его стороной, и только здоровенный садовник Амброзий справлялся с ним, обливая ледяной водой из шланга. Тарталья не любил Амброзия, и в одну прекрасную ночь он сбежал из монастыря, прихватив с собою библию Гуттенберга, а садовника нашли мертвым, исколотого шипами ядовитых роз.
  Тарталья подался за океан, устроившись юнгой на корабль. В первую неделю он заболел морской болезнью и загадил на корабле все, до чего он смог дотянуться. Команда не успевала вычищать его нечистоты, Тарталья валялся на койке, рыдал и звал маму. Но мама была далеко...
Наконец, это всех достало, его даже хотели спустить малой скоростью за борт, но он вовремя оклемался и стал подлизываться к начальству. Командир корабля полюбил востроглазого парнишку, который потешал его карточными фокусами и переливчатым метеоризмом. Физической работой он себя не утруждал, целыми днями забавлялся стрельбой из дробовика в веселых дельфинов и мечтал первым крикнуть заветную фразу «Человек за бортом!», хотя падать никто не хотел. Но, однажды зазевавшийся боцман поскользнулся на услужливо подброшенной кем-то кожуре банана и с воплями вывалился за борт. Вот тогда он и накричался всласть, хотя беднягу не смогли откачать.
  Сойдя на берег, Тарталья долго скитался по кабакам, выдавая себя за слепого шариатщика и христарадничал. Однажды его застукали, когда он таращился на почесывающую свои булки официантку и с побоями вышвырнули на улицу. Быстро выучив язык (к которому у него неожиданно открылся талант), Тарталья втерся в доверие к одному нотариусу и зажил у него на подсобных началах. Через некоторое время нотариус обнаружил, что все выправленные им последние завещания клиентов были оформлены на его юного помощника, корявым почерком и с жуткими ошибками. Тарталья успел смотаться до прихода представителей правых органов, не забыв  придушить любимого кота нотариуса, а также прихватить хозяйский кобальтовый сервиз и шелковый платок его престарелой маменьки...
   Когда ему звякнуло 15 лет, брат его матери Марии дядя Бен отыскал его в каком-то матросском притоне, где тот отбивал чечетку за похлёбку. Дядя Бен отмыл его, вылечил от парши и послал учиться в кадетский корпус на агента. «И будешь ты владыкой мира», смеясь говорил ему дядя Бен, прислуживающий всем разведкам Земли и разглядевший в своем племяннике большой разрушительный потенциал.
    В начале Тарталья очень сопротивлялся. Он не собирался работать в партизанских отрядах предателем, так как не любил спать на сырой земле, укрывшись шинелью, питаться бобами и петь молдавские песни. Но дядя Бен пообещал ему командировки в цивилизованные страны, где ходят в белых смокингах и пьют только мартини с водкой, взболтанный, но не смешанный, а также ездят на Астон Мартинах и делают вид, что интересуются дурацкой игрой под названием гольф, – и подумав, Тарталья согласился.
   Он сдал анализы, прошел собеседование, и был принят на испытательный срок.
   В кадетском корпусе Тарталью начали учить передвигаться строем и петь в хоре. Он овладел морзянкой и скоростной речью. Физические упражнения давались ему с трудом, он страдал одышкой, и единственный вид спорта, в котором он преуспел – это был шаг на месте.  Но главному, –убегать и спасаться, - он выучился мгновенно, а большего ему и не надо было знать, думал он. Другие курсанты его не любили, так как был он блатной, пользовался привилегиями, крал у них, страдал непроизвольным мочеиспусканием и ночами ел под одеялом первое, второе, третье и компот. Так же говорили, что он постукивает начальству и однажды ночью ему устроили темную. На спящего Тарталью набросили одеяло, стащили на пол и долго били.
Он ревел как белуха и звал маму. Но мама была далеко...
   Утром дежурный прапор нашел его рыдающим в сортире. На следующий день приехал дядя Бен. Он был одет в костюм индийского гостя и от него пахло буйволятиной.
- Агент из тебя хреновый - сказал ему дядя, ковыряясь в ухе длинным, холеным ногтем с надписью “Huggo Boss” – надо идти другим путем. Есть у меня мыслишка...а не скинуть ли нам старого Панталоне и не поставить ли тебя туда, а? Потянешь править страной?
  Тарталья захлебнулся от восторга, когда представил себе, как он возвращается домой и начинает изничтожать своих обидчиков, которых в детстве у него было более чем достаточно: всех соседских ребят, которые дразнили его «соплей», всех девиц, которые не давали ему щипать себя за ляжки и всех их старших братьев и пап, которые периодически вываливали его в пуху и перьях, всех он найдет и всем он отомстит.  Отомстит по самое седьмое колено!
- Но для этого, - продолжал дядя –для этого надо чуток подрасти тебе. А пока возьму тебя отсюда, так как чую, опетушат тебя здесь окончательно. Собирайся.
  Тарталья быстро собрался, но напоследок помочился в кастрюлю с компотом, предназначенным для общего обеда, и отравил любимца всей роты пуделя Артемона.
Они долго добирались на перекладных, прятались в сугробах, отстреливались от попрошаек, шли по долинам и по взгорьям и, наконец, пришли в столицу Мира. Там дядя Бен быстро сдал племянника в соответствующие руки, а сам пошел за новыми инструкциями и грамотами.
В новом месте, называющемся просто «Лаборатория», Тарталью поместили в комнату с мягкими стенами, подсоединили к нему разные проводочки и принялись перекраивать его на особый образ и подобие. Случай был тяжелый, и старые привычки не желали отступать. От непроизвольного мочеиспускания его отучили, но на смену пришло обильное слюневыделение и девичий непредсказуемый смех.  Наравне с крысами и мартышками, его прогоняли через новые технологии, вкалывали экспериментальные препараты, дразнили морковкой и т.п. Но, увы, сообразительности ему это не прибавило, зато стал он гнилее и злее. Единственное, чему он вдруг научился, виртуозной игре на нервах, но это как раз был побочный и совершенно бесполезный эффект.  Наконец, через 5 лет опытных испытаний, от него отстали, решили, что и так сойдет, благо задача не особо сложная. Страна, куда он направлялся для миссии, кипела и переливалась из пустого в порожнее, и особых талантов для её разгерметизации не требовалось. В последний день к нему приехал дядя Бен, похлопал его по покатому плечу и остался доволен результатом.
-Ну, теперь, пожалуй, можно начинать! - сказал он –давай-ка выправим тебе корочки какого-нибудь местного юриспрудентного училища, что б было тебе чем гордиться и начнем поэтапное твое возвращение. Оженим тебя, есть хорошая задастая девушка на примете, из простеньких, но наш человек. Будет она тебе слюнявчик менять и держать нос по курсу, что б ты чего не учудил бы. А также побережет тебя от разных колебаний. Так что не волнуйся, если что не так, быстро тебя в самолет – и в безопасное место. Ты ж все-таки ...- тут дядя Бен хлюпнул носом и долго протирал сухой глаз костяшками пальцев – …все-таки родная моя кровинушка, едрить мой костыль! Да и маменька твоя просила приглядеть за тобою. Гори все ярким пламенем, а тебя я не оставлю («Если на это не будет особых мнений» - промелькнуло в голове у дяди Бена, но вслух он это не сказал). Так что можешь начинать беситься, но под нашим чувственным руководством. Вперед парнишка! За нами красные колокола!
И началось.

                * * * * *

Старый Панталоне сидел в своем тронном зале, пил капли датского короля и прислушивался к нарастающему гулу за окном. Около его ног лежал огромный пятнистый дог с наипечальнейшими в мире глазами и вяло жевал его тапок. Стены зала были в пятнах от сырости и стагнации. На некогда великолепной чешской люстре светились всего две восьмисвечовые лампочки, а её хрустальные подвески давно исчезли в неизвестном направление.
  -Базиль - крикнул Панталоне плачущим голосом – Базиль, твою рыжую мать!
 Дверь медленно раскрылась, и вошел пузатый босой детина в засаленной косоворотке. Он лениво грыз семечки подсолнуха и сплевывал лузгу прямо на пол. На его толстых как сардельки пальцах правой руки было вытатуировано имя «Варя». Он передвигался с вялой ленцой и с нескрываемо-брезгливым выражением на лице.
- Чего вам надобно, старче? - сказал детина, не глядя на Панталоне и сыто отрыгиваясь.
- Покушать есть чего? - с надеждой спросил тот, искательно глядя на Базиля.
Базиль медленно перевел глаза на стареющего правителя, сплюнул очередную порцию шелухи и процедил сквозь разнобедренные зубы:
– Нетути.
-А шарлотка? – упавшим голосом проныл Панталоне – шарлотка должна была остаться опосля завтрака....
Лицо Базиля расплылось в кривой улыбке:
 – Ну вы, папашка, даете - усмехнулся он,  –вы б еще ряженку прошлогоднюю вспомнили. Нетути шарлотки. Была – да вся вышла. Ваш первый министр Бартоло слопал шарлотку вместе с вашей канарейкой кстати. Вы ж зарплату не платили уже около года.
 Глаза Панталоне налились слезами:
 – Мою канарейку съели, - прошептал он, – боже ж мой, а мы с ней с 17 года вместе чирикаем...какое падение нравов.
Он уронил голову на грудь. Вспомнилось, как вместе с Бартоло в молодые годы они вершили историю. Как раскулачивали, развенчивали, расстреливали врагов и не врагов тоже. Как доносили на отцов, как продавали дочерей... Как в окопах Византии они укрывались одной шинелькой, курили одну цигарку, вытирались одной бумажкой, любили одну девушку.  Все это вдруг вспомнилось старому Панталоне и стало ему обидно, за...а за что? Он так и не понял, за что ему вдруг стало обидно. Ведь любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда, как гласила одиннадцатая заповедь.  Не поднимая головы, он спросил:
 - А что там за шум на улице?
 - А это... - невозмутимо ответил Базиль –...это толпы волнуются. Революция называется.
 - И что же они хотят?
- Хотят павидлу и бубликов, – ответил Базиль и утробно расхохотался – шучу! Повесить вас хотят.
Панталоне вскинул голову:
 - А за что, за что они меня хотят повесить?
 Базиль догрыз последнее зернышко, отряхнул руки и спокойно глядя в Панталоньи глаза, ответил:
 - За шею хотят повесить. За вашу королевскую шейку.
Панталоне обхватил голову руками и закачался, как маятник Фуко.
 - Что ж я им сделал такого, чем я это заслужил?
- А ничего не сделали, поэтому и заслужили, -ответил Базиль и подошел к окну. - Ага, а вот и их вождь-горлопан. Ишь ты, как разглагольствует, падла. Вот смотрите на него и учитесь, учитесь и еще раз учитесь, как говаривал в свое время ваш создатель. Хотя, что теперь вам учится...
 Чей-то пронзительный истерический голос выделялся на общем фоне своими невообразимыми фонетическими руладами. Иногда какую-то фразу он выкрикивал на особой вопросительной нотке, которая покрывалась троекратным волчьим воем.
Шум становился все громче и громче, и к людским голосам прибавился грубый топот ног и звуки бьющегося стекла.
Панталоне вцепился в ручки кресла и с испугом глядел на большую деревянную дверь, которая начала трещать от ударов.
Внезапно обе створки двери одновременно треснули и грохнулись на пол, и в комнату ворвалась дурно пахнущая многорукоголовая орущая одним ртом масса. Из массы вырвалась седая кликуша со всклокоченными волосами, безумными глазами и шамкающим ртом. Указывая на Панталоне, она завизжала:
-Вот он, душегуб!!!
 Толпа заревела, и Панталоне стало ужасно страшно. Тут масса вдруг рассеклась надвое и вперед вышел высокий, обмотанный бутафорскими пулеметными лентами молодой узкоплечий мужчина с расширенными зрачками и дергающимся ртом. Он подошел к столу Панталоне и одним глотком высосал его микстуру.
-Это конец! - прошептал Панталоне бескровными губами.
-Нет, это не конец, - прорычал Тарталья (а это был он) – это всего лишь начало!
 Тут он взглянул на Базиля и коротко махнул головой. Базиль выхватил из -за пазухи кривой кинжал и с надрывом воткнул его в старческую грудь.
-И ты, Б... - попытался выговорить несчастный Панталоне, но не смог и рухнул прямо на пустую миску своего величавого пса, который меланхолично продолжал грызть его тапок.
И сразу начался праздник.
                * * * * *
Вначале пришлось трудно. Народ, освободившись от скучного Панталоне, взирал на молодого Тарталью с надеждой и любовью. Все думали, что не сегодня-завтра заживут хорошей, доброй, сытой и спокойной жизнью, решат проблемы земли, ветра и огня, пота, крови и слез, вернут утраченные вселенские привилегии, войдут в мировое правление и наконец заведут вечный двигатель.  Тем более, что Тарталья все это пообещал, поклявшись на могиле Калигулы.
-И если я ...-сказал он, держа правый кулак на селезенке, –если я не исполню своего слова, то пусть меня поразит всемирный потоп и Содом с Геморроей. Пусть мои глаза повернутся вспять, и я покроюсь чирьями и струпьями, пусть на горло моей песне наступит суровая пятка Циклопа Самотракийского.
Народ плакал от восторга, все встали перед ним на колени, простерли руки и вместе пропели «Пусть всегда будет солнце» и «Хлеба горбушку – и ту пополам».
Дел в стране оказалось по горло, и Тарталье это скоро надоело. Поначалу, поедая утреннего цельного гуся, он спрашивал у камердинера:
- А как народ?
 Камердинер брезгливо пожимал плечами и подкладывал ему новую порцию.
Потом он перестал спрашивать, ибо понял, что ненужные вопросы начинают плохо влиять на его пищеварение.  Всех советников он набрал из числа своих самых отчаянных соратников. Советником по войне и миру он взял телохранителя, который пообещал ему решить проблему темной стороны Луны. Советником по газонам и вазонам – мальчишку гондольера, который лучше всех пел тарантеллы. Советником по базарной торговле он выписал из забугорья веселого Грангузье, который знал таблицу умножения.
И закипела суета.
В начале дядя Бен был рядом с ним и направлял его по нужным тропам, но потом его вдруг срочно вызвали на Лапуту, менять шило на мыло, и Тарталья поплыл самостоятельно.

                * * * * *

 Тарталья возлежал бедрами на широком письменном столе в своих апартаментах, пил Рэд Булл, любовался висящей на стене шкурой Панталоне, играл сам с собою в крестики-нолики и не радовался выигрышу.
Прошло несколько лет, как он воцарился на престоле и перепробовав все возможные грехи и искусы, теперь он  периодически испытывал приступы жесточайшей хандры. Отсутствие мыслимых запретов и преград притупило остроту всех развлечений. Его фантазии достигли критической массы, и он уже выдумывал для себя чисто механические забавы. Так, например, томясь в своем дворце, он иногда для разрядки звал советника по заграницам Родольфо, ставил того усатым, как у моржа, лицом к стене и с наслаждением пинал ногами в зад, представляя себя то знаменитым футболистом, то Эрнандо Кортесом, а то Максом Линдером. Родольфо стукался мозолистым лбом об стенку, кряхтел, но надежда занять место главного советника, радовала его правительственным знакам внимания, и он зазывно дрыгал ляжками, подбадривая игруна.
Но и эта шалость начинала надоедать Тарталье. Ему были уже не в радость ни вертолётная охота на архаров, ни избиение младенцев, ни пулеметный расстрел мятежников и даже ролевая игра в прятки утратила прежний задор и, соответственно, не способствовала выделению адреналина. На рабочем столике лежала пачка неподписанных указов, из которых он делал самолётики, поджигал и пускал их с балкона.
Периодически к нему заходил его старый друг Жоан, с которым они в детстве бегали на речку топить котят и который теперь начальствовал над охранкой. Сидя перед камином, друзья испытанным методом орла и решки решали судьбы заговорщиков, мятежников и коллаборационистов: кого расстрелять, кого обобрать, а кого помиловать посмертно.
Иногда из неожиданных мест возникал всеведущий дядя Бен, он снабжал Тарталью указаниями на особый вкус и так же неожиданно исчезал в негаданном направления.
Последним увлечением Тартальи стало приобретение на различных вселенских аукционах произведений искусства, которым он веселыми фломастерами пририсовывал усики, рога и копыта.
Но все это лишь ненадолго оживляло его полувоспаленные мозги. А затем снова наступала тоска, и только обильные чревоугодия в компании губастых самок скрашивали его проправительственную жизнь.
 В миру давно прошла эйфория от его воцарения. Толпы, выкрикивающие его имя и видевшие в нем Спасителя, поредели до считанных единиц, и только самые приближенные к корыту сохраняли ему верность, и то из опасения потери пайки. Но пока дядя Бен был жив и шагал в строю, Тарталья мог бриться со спокойной душой, не опасаясь, что лезвие у его горла вдруг сделает неожиданный зигзаг.
В дверь осторожно постучались и вошел Жоан. Это был коренастый, большеголовый и краснолицый мужчина с крестьянской кряжистостью в теле. В одной руке он держал здоровенную плитку шоколада, которую откусывал уголком рта, по собачьи громко пережевывая и облизывая раздвоенным языком свои толстые, чувственные губы, а другой рукой чесал заднюю часть своего причинно-следственного места.
-Ну как оно там, Жоанчик? - лениво спросил Тарталья, лежа брюхом верх на столе и постреливая по сторонам пластилиновыми шариками из трубочки.
-А, ничего особенного,-ответил Жоан – опять смутьяны зашевелились, не хватило им предыдущей трепки. Или, может быть бабло кончилось, что мы им иногда подкидываем.
Тарталья выстрелил пластилином из трубки прямо в глаз висевшему на стене портрету Торквемады и повернул голову к Жоану:
 -Ну что им неймется, сукам этаким, как же они мне мешают жить. Говорил я тебе, надо было не резиновыми пулями их разгонять, а разрывными. А ты все канючил, не сейчас, мол, еще не время...Чего ты испугался, общественного мнения, что ли?
Жоан с удовольствием долизал шоколад и вытер руки о занавеску.
-Да мне на общественное мнение, да и на все общество плевать с телебашни Нотрдама де пуркуа па, - сказал Жоан и залился бешеным смехом собственной шутке. – мы ожидаем новые вливания от этих европозоидов на развитие нашей передовой демокретизации и плюрократизма,  -Жоан опять заржал, - и нам надо показываться им хорошими ребятками. Не так ли, Татик?
-А старые вливания на что ушли? - осторожно спросил Тарталья, болтая в воздухе босыми пятками.
 -Как на что?! - отвечал Жоан –помнишь ты захотел иметь в своем гараже нового крапчатого мустанга-иноходца?  А еще затеял постройку пирамиды, думал Херопса переплюнуть. А котлован для нового моря в пустыне, думаешь,  это ничего стоило?
 Тарталья задумчиво  почесал в носу.
–Так ведь котлован так и не достроили и пирамида простояла до первого ветра.
- А это уже детали - сказал Жоан, вспомнив про свой оффшорный счет на одном астероиде, который как раз после пирамиды резко пополнел.
-А я... -вдруг воспрял Тарталья - я еще хочу организовать парк Юрского периода. Я недавно в документальном фильме видел и тоже такой хочу!
 Жоан нахмурился:
 –В документальном, говоришь?..Ну ладно, порасспрошу я нашего советника по сельским забоям. Он здорово разбирается в живности. Может, и составит бизнес-планчик. А с этими жалобщиками что будем делать? Дадим им хлеба и зрелищ или может газиком побалуем?
-Газиком потом! – молвил Тарталья – куда уж мы без газика. А пока давай позовем кого-нибудь, может, Олега Попова из Германии вызовем? Пусть споет там чего-нибудь. Вот люди и остынут. Они ж клоунаду любят. Не зря за меня 102 процента голосовало.
 Жоан опять расхохотался, и с ним вместе залился соловьиным смехом Тарталья: Правитель, Главнокомандующий, Пастырь, Судья и Палач в одном лице!


                А тем временем...

Дядя Бен сидел в предбаннике Темного Кабинета, потел и уже целых два часа смотрел себе в душу. За это время в Кабинет вошли поочередно три человека, и одного оттуда вынесли на носилках. Предбанник был почти пустой, если не считать изящного стола, за которым сидела невозмутимая секретарша. Вдоль стены стояли две деревянные лавки, привинченные ножками к полу. Стены были окрашены в грязновато-серый цвет, в таком же цвете была вся небогатая гарнитура и сама неподвижная секретарша. Окон в комнате не было, и кислород с мелодичным шипением проникал в помещение через пару небольших отверстий в потолке. Единственным украшением комнаты являлся черно-белый плакат, висевший на противоположной от дяди Бена стене, на нем был изображен Владимир Иванович Немирович-Данченко, показывающий в объектив огромный огненный кукиш.
Дядя Бен был срочно отозван из командировки для доклада начальству о делах своего племянника. Он даже не успел завершить свою миссию, и айсберг так и не встретился с топливным танкером в Желтом море.
Наконец, красная лампочка на столике секретарши замигала зеленым светом, и каменоликая девица поглядев на дядю Бена, сказала: «пст» и кивнула в сторону двери. Дверь открылась, и дядя Бен вошел в Кабинет.
Обстановка Кабинета почти не отличалась от предбанника, только размеры были побольше, стулья отсутствовали и на стене висела надпись «Arbeit macht nicht  frei» . За девственно чистым столом сидел мужчина с размытым лицом, в темных очках и с янтарными четками в руках. На столе лежал чистый лист бумаги и небольшой карандашик c резиновым набалдашником.
Дядя Бен подошел к столу и замер перед ним. Мужчина долго молчал, и дядя Бен почувствовал, как его мочевой пузырь медленно, но верно начинает подкатывать к горлу.
-Молодец! - неожиданно бабьим голосом произнес мужчина и Беновский мочевой пузырь сразу радостно облегчился.
-Мы довольны, - продолжал мужчина. – ваш протеже оправдал ожидания. Страна в нужной кондиции. Еще немного, и свалка для радиоактивных отходов будет на самом законном основании готова. И никакая гринпися и пикнуть не сможет. Все делается руками самих же аборигенов. Овцы сжирают овец. Молодец! - еще раз сказал мужчина и улыбнулся ноздрями.
Дядя Бен стоял навытяжку и чувствовал, что жизнь хороша и жить хорошо. Почему-то в голове возникло воспоминание детства, когда он босоногим мальчишкой удирал от бешеного петуха, который гнался за ним и пытался клюнуть в худосочные икры.
-Свободен! -сказал мужчина в очках – можете идтить и ждите указаний на местах!
Дядя Бен по военному развернулся и направился к двери.
 -Да, кстати! -вдруг молвил хозяин кабинета, и дядя Бен замер на месте, – ваш протеже свою роль исполнил хорошо. Пора ему уходить на заслуженный отдых.
Дядя Бен снова вспомнил о наличие мочевого пузыря.
-Я думаю… - продолжил мужчина – …небольшая авиакатаклизма решит все вопросы. Тем более они хотят приобрести новый самолетик, не так ли?
Дядя Бен осторожно повернулся к столу, помедлил одно мгновение и спокойно ответил:
 -Так точно, мой команданте!
-Идите! - сказал безликий хозяин кабинета и дядя Бен вышел из комнаты.

                * * * * *
Правитель Великой Кукарекии доктор Калибан, приехав на остров Лесбос в связи с конференцией по вопросам локальной торговли и римского права, встретился в парилке с Тартальей. Пообнявшись и потеревшись своим носом о его нос, он сказал:
-Послушай, Тата, у меня тут волнения на подходе, так что мне чичас надо замутить небольшую победоносную войнушку, этак дней на шесть, или на семь. По соседский прошу, поднатужись там, погавкай в мою сторонку. А я тебя прилюдно немного попугаю, ну, там обменяемся убиенными трупиками, душ так по 100-120 на рыло и разбежимся как молодожены после неудачной случки. Ну как, договорились? И твои, и мои акцизы пойдут вверх. А то я слышал, тебя люди не очень начинают уважают. Так вот, клык даю,  после нашей разъясняловки, тебя опять в герои возведут и все телочки у твоих ножек будут визжать.
Тарталья сидел на полатях, кряхтя,  бил себя берёзовым веничком и обливался благородным потом.
- А они и так у моих ног все,  - сказал он тяжело дыша.
Калибан рассмеялся своим гаденьким, великособственническим смешком, обнажив  кривоватые молочные зубки:
-Э нее, брателла, это не то...они с тобою валяются за твое жирное спасибо, а будут валяться за свое сердечное пожалуйста. Давай, не дрейфь. Заварим бучу в одну кучу, а? Прославимся-таки в истории. Представляешь, как ахнет опять общественность? Вся эта либерастия взвоет от восторга. Сразу у всех дела появятся. Ты и грантишки сорвешь по поводу. Грантишки-то ты любишь, а? Любишь! Ну и соответственно от меня неофициальное спасибо будешь по гроб своей длинноногой жизни иметь. Подарю тебе домик на Марсе. Хочешь иметь домик на Марсе, а? Ни у кого нету, а у тебя будет! Ну, ну соглашайся, шалунишка, я ведь тебя знаю, ты любишь быть молодца среди овца. Тарталья долго сопел носом. Потом спросил:
- А мне больно не будет?
-Да ты что, дружище? - осклабился Калибан –мое слово, как кулак. Мы ж с тобою как Шер-Хан с Табакой - не разлей кумыс. Ты же мой младший друг, товарищ и брат. И мы похожи, как двое из ларца – одинаковых с лица. Ну, в общем, как говорил один лягушонок (не помню имени его), мы с тобою одной крови – я да ты!
-Нууу -протянул капризно Тарталья — это ты загнул! Меня мой народ выбрал по любви и по доверенности, а тебя вот назначили, а теперь боятся. Потом мы на первом месте по показателям разным, там по стрижке овец, по борьбе с чучельниками, по осеменению...а ты хоть и большой и молибдена у тебя завались, твои смерды тебя не очень.
Калибан опять залился смехом, долго хлопал себя по ляжкам, потом, наконец, встал и вышел из парилки. Тарталья последовал за ним.
Нырнув в бассейн, Калибан долго плавал, с шумом хлопая по воде ладонями и перевернувшись на спину, пускал изо рта фонтанчики – играл в кита. Наконец утомившись, сел на бортик и болтая в воде худенькими безвольными ножками, начал пить мелкими глоточками парное молочко, выдоенное за пять минут до этого из экологический чистой козы, взращенной в Гималаях и привезенной для этого случая на Лесбос.
--Хорошо...-мечтательно проговорил Калибан, вытирая тыльной стороной ладони со своих торчащих сосков капли молока. – а ты почему молочка не кушаешь, не любишь, да? Очень зря...продлевает ум, ну, конечно, у тех, у кого он есть. Ну как, по рогам? Договорились? Вот как вернемся, дней через пяток начинай тявкать, у тебя это хорошо получается, ну там пришибешь пару-тройку моих людей на заставе, а мы в ответ слегка долбанем вас, влегкую. Ну и потом ...а потом как заведено. Лады?

Тарталья все это время ел огромных омаров, раскалывая их панцирь зубами.
 -Я должен дядю спросить,- сказал он набитым ртом, - мой дядя самых честных правил и без него я...
- Твой дядя в курсе! - холодным тоном перебил его Калибан, – думаешь, он зря у меня на довольствии находится? В курсе он и давно дал добро. Кстати, это его идея. Башковитый он у тебя. Вот побольше б нам с тобою таких дядей, и мы перевернули бы весь мир. Кто это сказал, не помнишь?
- Калиостро - ответил Тарталья – Или Боб Дилан, не помню точно.
 Он запил жирных омаров холодным квасом из большой кружки, на которой было выгравировано узорной вязью «Дорогой Арине Родионовне от Шурика» и молвил:
  -Договорились!

                * * * * *
Прибежали в избу дети второпях будить отца, спавшего вусмерть на лавке после принятого на грудь литра кефиру и принялись в разнобой кричать: -Тятя, тятя, ну ты ж нам обещал, ты ж должен нам дорассказать сказку. Тятя! .
Отец от неожиданности свалился с лавки, гулко стукнулся головой о неструганный пол, сказав при этом заветное слово, и потом долго хлопал глазами, приводя себя в чувство, в толк и в расстановку. Дети прыгали вокруг него, пока он наматывал свои портянки, чистил зубы и молился, с трудом вспоминая слова.
- Ну ладно,- сказал он устраиваясь поудобнее и пыхнув самокруткой, чадящей как броненосец «Потемкин» - где мы вчера тормознулись?
-Ты нам обещал рассказать как все закончилось, - сказал старший мальчик, конопатый как кукуруза и лохматый  как Джимми Хендрикс (Мир праху его костям!).
- А...да! - вспомнил отец – ну, слушайте дальше. Был ясный божий день...
                * * * * *
Был ясный божий день и все было как обычно. Тарталья обнажённый загорал на веранде своего правительственного дворца, лежа на синтепоновом матрасике. Как обычно, светило солнце, нежно щекоча его налитые щечки. Как обычно, птички пели свои печальные птичьи песни о перелетах, недолетах, недоклевах, неурожаях и прямых, и косвенных попаданиях в головы прохожих. Как обычно, листочки на деревьях шумели-пошумывали, неназойливо и ласково успокаивали нервную систему. Желудок Тартальи как обычно был полон неги и уже приступил к перерабатыванию недавно принятой деликатной пищи. «Жизнь удалась», – подумал Тарталья и радостно засмеялся. Впереди была привычная властная суета, с обожанием и осязанием егойной личности разными поклонистами его обещаний и цацанья . «Какую бы фигню еще сотворить?» -подумал он и опять рассмеялся. Недавно он подписал указ, обязующий водителей давить пешеходов, перебегающих улицы в неположенном месте. Этим самым резко возросли доходы погребальной конторы «Смерть – мое ремесло», которую контролировал его друг Жоан.
Все свои детские мечты, фантазии и кошмары он уже воплотил. Осталось еще скатиться в бочке с Ниагары, этого он очень хотел, но боялся и пустил вместо себя Кантаровича, своего записного беспредельщика. Кантарович до Канады доехал, а потом пропал вместе с бочкой. Говорили, что он поселился в лесу, вырастил бороду, начал разговаривать с медведями гризли и уверовал.
Какой-то легкий шумок вдруг потревожил его мысли, и он с трудом начал приоткрывать тяжелые вежды. Что-то заслоняло солнце от него. Наконец он полностью раскрыл глаза. Перед ним стоял Базиль, его камердинер и внимательно глядел на него.
-Тебе чего? – спросил Тарталья и перекатился на бок.
- А ничего - пусто сказал Базиль – The Game, как говорят твои любимые тунгусы, is over- и с размаху ударил Тарталью кулаком в висок.
                * * * * *
Когда Тарталья пришел в себя, он лежал у торцовой стены в длинной-предлинной комнате, в которой пахло аммиаком.  На противоположной стороне он увидел огромный стол, за которым кто-то сидел. Тарталья снова испытал давно забытое чувство животного страха: Страха, когда мошонка начинает сдавливать свое содержимое все сильнее и сильнее, страха, когда сердце принимается скакать по организму, ища выхода в свет, страха, когда вдруг резко просыпаешься ночью, и не понимаешь, что это ночь, таращишь глаза в темноте и думаешь, что ослеп.
-Подойдите поближе! - раздался вдруг громовой голос.
Тарталья медленно встал и заплетающими ногами начал свой путь к столу. Его сухие губы принялись нашептывать: «Мама...мама...мама». Но мама и в этот раз была далеко.
Чем дольше он шел, тем явственнее становилось, что он попал в какой-то не детский кошмар. За столом сидели три толстяка, одетые в одинаковые черные балахоны, с пышными париками на головах и с масками на лицах. Слева сидела маска собаки, справа овцы, а в середине - грозная маска кабана с вызывающими клыками.
Тарталья остановился и понял, что он начинает окончательно сходить со своего и так не очень устойчивого ума.
-Тарталья Ахомбра, сын Бригеллы Ахомбра и Марии Минадоры Бах, - проревел Кабан  – вы обвиняетесь во всех грехах со взломом. Вы обвиняетесь в нарушении морали особо изощренным способом. Вы обвиняетесь в попытке выведения поколения генетических уродов. Вы обвиняетесь в нанесении тяжких телесных повреждении вашей родине. Вы обвиняетесь в уничтожении веры, надежды и любви ваших соплеменников. Вы обвиняетесь в злонамеренной подмене души на желудок, либидо и неуважение к старшим. Вы обвиняетесь в сусанинщине, в желании завести свое население в дремучий лес без окон и дверей и там его бросить. Вы обвиняетесь...хотя, по моему, хватит для вынесения приговора, не так ли коллеги? - обратился Кабан к сидящим рядом.
Собака гавкнула, а Овца одобрительно проблеяла.
-Но я не виноват, - заорал Тарталья –пожалейте меня, я не виноват! У меня было плохое детство, я всю жизнь рос без мамы, у меня никогда не было паровозика, я никогда не катался на санках, меня всегда обжуливали в прятки, в «бутылочку» мне всегда доставалось целоваться с кривоногими, меня не любили друзья, и я никогда не видел снов… - сказал и разрыдался.
Он упал на пол и начал кататься с плачем, соплями и воплями. Он выл гиеной, он бился головой, он царапал глаза и грыз паркет.
Тройка судей безучастно смотрела на его кувырки, пока, наконец, Кабан не грохнул пудовым кулаком по столу, и Тарталья замер.
-Суд приговаривает...-
                * * * * *
Тарталья очнулся в узкой каменной клетушке, где не было ничего, кроме небольшого топчана и тусклой лампочки синего света, висевшей на недосягаемой высоте. На стене он увидел полустертую надпись, выцарапанную чьим-то корявым ногтем: «Аббат Фария был тут...»
-Мама... - пролепетал Тарталья.
Но мама была далеко...