Новая квартира

В тот год по всей стране от Дальнего Востока до Балтики началось масштабное строительство жилья для населения изнывающего в коммуналках или в старых деревянных "индивидуальных" домах без газа, центрального отопления и с"удобствами" во дворе: стремительно вырастали повсюду пятиэтажки с ОТДЕЛЬНЫМИ квартирами. Это было явным идеологическим отступлением от идеи домов-коммун 20-ых и 30-ых годов, где мыслилось отсутствие всякой личной собственности, кроме самой необходимой и личного жилищного пространства, кроме отведенного под койку и,возможно, под тумбочку. Предполагалось, что степень коммунизированности членов общества прямо пропорциональна ощущению их счастья и обратно пропорциональна неизжитым наследием тяжёлого прошлого - индивидуализмом.
Однако после трёх лет жизни в коммуналке и в частном доме с удобствами во дворе, новенькая двушка в хрущёвской пятиэтажке полученная отцом в Подольске, ещё пахнущая коричневой половой краской, показалась раем небесным. Во-первых это была ОТДЕЛЬНАЯ квартира. "И это наше?! И это наше!?" - восклицал я, переходя из комнаты в комнату (знал бы я насколько мне станет ненавистной эта квартира лет через пять-шесть!).
Конечно в планировке новых квартир были странности: из маленькой комнаты нельзя было выйти на улицу, минуя смежную, большую. В большую же выходила кухня и коридорчик, через который только и можно было попасть в ванну с туалетом, к нашему удивлению совмещённым с ванной.Маршруты жильцов в маленькой и большой комнатах были обречены постоянно пересекаться, что являлось залогом будущих внутрисемейных конфликтов, особенно при вырастающих детях, лишённых возможности личной жизни, что и явилось в будущем, могучим катализатором моего первого неудачного брака. Казалось чего проще сделать две комнаты с отдельными выходами в коридор, и такая планировка не была бы нисколько не дороже наличествующей, но нет!.. Однако сначала эти недостатки всерьёз не воспринимались: главное не было соседей, могущих показаться совершенно чуждыми по уровню бытовой культуры, а примеров несчастного случайного соседства было хоть отбавляй! Одна докторша, коллега отца жила с соседом сумасшедшим и алкоголиком, нередко встречавшим её, возвращающуюся с напряжённой работы, с топором в руках (а в прессе навязывалась и жевалась искусственная тема горевания народа по счастливым коммунальным временам, чудесным соседям).
КРОМЕ ТОГО, здесь было центральное отопление и газовая плита и не надо было заботиться о топливе, как в благословленном Таллине. Была обширная ванна с газовой колонкой, что давало возможность получать горячую воду необходимую не только для купания, но и для стирки (стиральных машин ещё в широкой продаже не было). Но больше всего меня приводило в восторг наличие балкона (был второй этаж) с которого был виден лес за дорогой и который я сразу же возжелал приспособить для загорания и сна летом, была кладовка без окон, я всю её вознамерился приспособить для игр в солдатики. Первыми нашими гостями в ещё пустой новой квартире (контейнер с мебелью ещё не прибыл) были Вайсберги, которые жили в Подольске не первый год. Оказывается они были хорошо знакомы с отцом ещё с Таллина, куда прислали на специализацию Александра Яковлевича. Александр Яковлевич считал моего отца своим учителем. "Этот человек, - заявил он на своё пятидесятилетие, - в руках которого я впервые увидел что такое хирургия!" Но в 63 - м году Александр Яковлевич и Елизавета Григорьевна были ещё сравнительно молоды. У них был сын Виталик, как оказалось, мой сверстник, которому я сразу предложил поиграть в солдатики, однако Виталик не воспринял моё предложение с достаточным интересом и остался равнодушен к моему пластилиновому царству, занявшее всю ещё пустующую кладовку: уже тогда любое дело он, видимо, оценивал рационально с точки зрения пользы. Во всяком случае впоследствии, когда мы стали одноклассниками и друзьями я ни разу не замечал Виталика за главной моей и моих приятелей игрой - "в солдатики", самым детским на моей памяти его увлечением было коллекционирование марок и, естественно, у него была самая лучшая среди моих знакомых коллекция в хорошем специальном для марок альбоме - марки по сериям: животные, птицы,корабли и т.д.
Елизавета Григорьевна была высокая с царственной осанкою женщина с белокожая, с пепельными волосами и серыми глазами, в которых то и дело вспыхивали весёлые огни. Она была прекрасным врачом окулистом и у многих подольчан оставила по себе добрую память.
- Амаяк, - спросила она меня, - а ты любишь книжки читать?
- Да, ответил я.
- А какая твоя самая любимая книга?
- Тарас Бульба! - ляпнул я, теперь я представляю какую реакцию могло вызвать это классически антисемитское произведение, однако Елизавета Григорьевна внешне осталась спокойной. А я почему-то не замечал описанные Гоголем жестокости казаков, а видел в них лишь героическое. Мама же моя стопроцентная украинка,не любила Тараса Бульбу, будто это был реальный человек, а не литературный типаж и не раз повторяла: "Дур-рак старый, и себя погубил, и детей погубил!".
- Амаяк, а ты читал "Остров сокровищ"? - спросила Елизавета Григорьевна.
- Нет...
- А "Три мушкетёра"?
- Нет...
Я только слышал об этих книгах, но достать их в то время было практически нереально.
- Знаешь, Амаяк, - сказала она, - я тебе их дам почитать, только вернуть надо через две недели.
Конечно же! И мама моя идею поддержала. У Вайсбергов, точнее у Виталика было неописуемое сокровище - целая полка "Библиотеки приключений", куда входила главная приключенческая классика. Книги эти выносить из дому запрещалось и только для меня Елизавета Григорьевна сделала исключение, не поставив в известность об этом даже Виталика.
Я помню с каким наслаждением я читал эти книги, вдыхал запах новеньких страниц: "Остров сокровищ" и "Чёрная стрела" Стивенсона, "Три мушкетёра" А. Дюма и "Следопыт" Фенимора Купера.
С этих книг начался настоящий пожизненный книжный запой.

Отцу здесь, в Подмосковье, нравилось многое. Во-первых - климат: нет жуткой жары летом и страшных морозов зимой, как в Семипалатинске, нет влажных сырых таллинских туманов: зима как зима, лето как лето. Кроме того - через дорогу лес, тянущийся куда-то в голубые дали. Но город представлял в те времена зрелище унылое: дымящие трубы заводов, однообразные пятиэтажки... Из походов по магазинам мама нередко приходила в шоке: такой грубости людей и пьянства она не видела ни в Таллине, ни в Семипалатинске, ни в Луганске. При всём при этом город столетиями не касались войны...
Первое время в ожидании контейнера с вещами мы ночевали в новой квартире на полу и на раскладушках. Но вот, наконец, пришёл контейнер, совершивший путешествие из Семипалатинска в Луганск и из Луганска в Москву и Подольск. Мебель из ГДР, большой шкаф для одежды и большая двуспальняя кровать обрели своё место в маленькой комнате, пианино "Беларусь", являвшееся по тем временам знаком принадлежности к сословию интеллигенции. Одной из самых первых покупок на новом месте была книжная этажерка. К имеющейся литературе отец сразу купил семитомник забытого ныне Альфонса Доде, а со временем полное собрание сочинений Льва Толстого, которого обожал. С каждым годом его библиотека прирастала то Лесковым, то Гончаровым, то Маминым-Сибиряком, то чудаковатым Михайловским, десять томов Вальтера Скотта... Моя библиотечка началась с заполнения боковых полочек моего письменного стола: главным образом фантастика, приключения. В то время издательство "Мысль" выпускало много книжек о путешествиях в заполярье, по Амазонке, в пампасах Патагонии и других экзотических местах. А вообще-то с книгами было трудно: книжные магазины наполовину были завалены работами Ленина, Маркса, постановлениями Партии, а другую половину неудобаваримым чтивом советских авторов о каких-то фантастических рабочих, колхозниках, революционерах и солдатах... И было большой удачей обнаружить среди этой мёртвой массы что-нибудь живое, интересное. Но удачи бывали, особенно в букинистических отделах: тогда я просил продавщицу отложить для меня найденные книги и мчался домой за деньгами. Так был куплен двенадцатитомник Жюля Верна и восьмитомник Джека Лондона. С годами этажерки стало мало и отец купил большой книжный шкаф. В этажерке я выделил собственную полку, в которой размещал уже литературу более серьёзную по странам происхождения: английская - "Гамлет" Шекспира, сборник рассказов Конан Дойла о Шерлоке Холмсе, рассказы Честертона, трёхтомник избранного Герберта Уэллса, немецкая ("Фауст" Гёте в переводе Холодковского), из французов - Сент-Экзепюри с его "Ночным полётом", "Планетой людей" и "Маленьким Принцем", "Женщина в песках" Обо Кабэ, американцы - Томас Вулф, "Избранное" Хэмингуэя и так далее. Отдельно стояла литература о путешествиях и географических открытиях - антарктические дневники Роберта Скотта,очерки об исследователях Арктики, "За бортом по своей воле" Алена Бомбара, книжки о путешествиях по морям Жака Ива Кусто и многие другие. Но хороших книг хронически не хватало. Я записался в детскую городскую библиотеку и оттуда черпал фантастику Беляева, Ефремова... на некоторые книги, например на любую книгу Александра Дюма существовала очередь и часто она попадала ко мне с грязными распадающимися листами, жирными пятнами и следами чужих пальцев, но это не делало их менее увлекательными. В дальнейшем я плавно перешёл в городскую библиотеку для взрослых, дверь в которую соседствовала с дверью в детскую. В более старшем возрасте настоящим открытием был читальный зал. По стенам стояли собрания сочинений тех авторов, которых я не мог нигде добыть: собрания сочинений Куприна, Стивенсона, Хэмингуэя, Ромен Роллана, Анатоля Франса, Бальзака, Флобера, и т.д. и т.д. Они стояли почти нетронутые, а посетители читального зала в основном конспектировали работы Ленина, Маркса, унылые партийные документы. Мне нравилась здешняя тишина и то, что посетители общаются шёпотом. Нередко я уходил в читальный зал на целый день. Так я перечитал почти всего Хэмингуэя.