Свадьба с приданым

               

     Добрейшей души человеком была Лиля Андреевна. А была она учительницей немецкого языка. И каждый, кто учился в те времена, представляет, что значило быть просто добрым человеком, в школьной среде, где немецкий всё ещё был фашистским языком для той части молодёжи, которая вот-вот, то есть, года через три-четыре, пойдёт в армию, может быть, снова воевать с теми же фрицами, чей язык нам не хотелось бы осваивать. Мы были уверены, что и на нашу долю выпадет война. А так и было, судя по газетам. Я даже знал, в каком месте меня убьют – невдалеке от деревни, где мы жили, в небольшой ложбинке, которую никак не миновать, если идти на восход солнца к шоссе. Какой враг нападёт на нас там, я не знал, последние лет двести враг неизменно приходил с Запада. И всё равно я собирался умереть именно там. А немецкий учить не хотел, как все, и не учил, как все, но легче других отделывался на уроке. Память была цепкая, хотя часто и быстротечная, ухватил глазами слова, сказал на уроке правило и забыл тут же. Став учителем французского языка, я вполне убедился в том, что эта особенность ума свойственна всем школьникам.

     Однако, вернёмся к Лиле Андреевне, добрейшему человеку, как нам уже известно. Вот случай, который доказывает её безграничную доброту и незлобивость. Я долго колебался, надо ли рассказывать этот случай. Надо не надо, хоть на ромашке гадай! Воображаемое ощипывание цветочка привело к выводу: надо!

     Дело было так. Конечно, мы не скакали по партам, как юные козлята, всё же возраст обязывал – восьмой класс, но всё же, гомон, хохот и визг в классе был страшный. Куда там Мандельштаму с его бессмертными строками: «Я буду метаться по табору улицы шумной». Кажется, у Мандельштама всё же «темной»; но где цыгане или школьники, там уж точно несусветный шум. Куда ему, когда по табору класса метался Витька Серов, не желая стеснять себя изысканной лексикой, хоть бы и не немецкой. Впрочем, все девчонки в классе считали его отвратительно грубым. В этот момент и вошла в класс Лиля Андреевна. Есть такой педагогический приём: учитель молча ждёт, когда класс стихнет. Лиля Андреевна ждала долго, и кое-кто её заметил, потом другой, третий… И, наконец, беснующимся остался один Витька. Тут уже можно было и власть употребить:
- Серов, успокойся и сядь на своё место!
Но легче было остановить коня на скаку, чем Витьку. Она, точно, остановила бы его, поскольку была женщиной. Хотя… он тоже остановился и, приняв позу римского сенатора, убеждающего своих оппонентов, обвёл рукой класс и с трагической нотой в голосе произнёс:
Лиля Андреевна, шапку стырили! Искал, искал, ни… (и тут употребил известное слово из трёх букв) не нашёл. Мы все остолбенели, ни звука, ни шёпота.

     О шапке тоже нужно сказать два слова. Первое: шапка как шапка, не лучше и не хуже всех других. Но дело в том, что Витька расставался с нею только двадцатого мая, в последний день занятий, выдерживая своеобразный «монашеский обет». Это, правда, не относится к сюжету рассказа, но к характеру Серова – несомненно.

     А что же Лиля Андреевна? И тут она, придя в себя невозмутимо сказала:
- Вечно с тобой, Серов, что-то случается!
 
    Случай не имел никаких последствий. Ну, не добрейший ли она человек, наша
Лиля Андреевна. И всё же мы её довели! Я представил себе, какое будет лицо у Лили Андреевны, когда я войду в класс. Недовольным будет оно, её лицо, а нос её достаточно солидных размеров поползёт вверх:
- Емельянов, ты опять опоздал?
Вообще-то я опаздывал очень редко, так что слово «опять» было здесь лишним, но ведь каждый раз кто-нибудь да опаздывал, как без этого? Так что Лиля Андреевна была права, не всё ли равно, кто опоздал сегодня? Отсюда слово «опять»!

     Я тихонько протиснулся в дверь. Я не остолбенел, нет, я просто превратился в соляной столб! Класс был пуст: ни одного человека, ни одной чернильницы на партах, нам не разрешали писать авторучками, ни одного учебника. Лишь розовая промокашка прилипла к полу возле учительского стула…

     Дверь распахнулась, и Лиля Андреевна всей своей убедительной массой налетела на меня. Я откатился к окну. За окном спокойно лежала вечерняя дорога, и на ней тоже не было ни души. Это ужаснуло меня – эффект недавно прочитанного фантастического романа, где герой вдруг обнаруживает, что он остался один на планете.
     Лиля Андреевна вернула меня к жизни
- Емельянов, а где остальные?
Что мог я ответить? Я знал об этом не больше промокашки, лежавшей на полу. Учительница выскочила из класса и тотчас вернулась с директором, его кабинет был через стену. Директор посмотрел на меня внимательно и спросил:
- А ты почему не удрал?
- Я был в пионерской комнате.
- Ты разве пионер?
Я не был пионером, в восьмом классе их уже не оставалось. И я правдиво ответил, что я пионервожатый в пятом «Б».
- Что ж, иди домой, завтра разберёмся.

     Разбирались на следующий день. Все уже знали, что восьмой «Б» не только сорвал урок, что само по себе есть тягчайшее преступление, но и в полном составе удрал с урока в кино! А это уж ни в какие ворота! Общее мнение было: ну, здорово! Все завидовали нам! Ещё бы! Шла «Свадьба с приданым». Кажется, лучше картины никогда не бывало, и по радио каждый день передавали «куплеты Курочкина». А рассказы! Да все уже знали содержание, но знать – одно, а увидеть – другое! И уже три дня в клубе аншлаг, то есть – ни одного билета, все хотели увидеть замечательный фильм. Кино, вообще-то, все любили, но такого ажиотажа старики, как говорится, не помнили! Старики-то помнили… Помнили они тот легендарный год, когда привезли в клуб «Чапаева». И шёл он дней десять, пока все деревни в округе, кто на подводах, а кто и пешим ходом, не посмотрели его. Все хотели убедиться, что в фильме произносят  немыслимые слова: «Белые приходят – грабят, красные приходят – грабят. Куда податься бедному то ли крестьянину, то ли христьянину»

     Но то – «Чапаев»! А тут «Свадьба с приданым», восьмой «Б» класс, сорванный урок… Всем нам было понятно: нельзя было не сорваться! Но вот, что было непонятно: ну ладно, Юрка Балдов, Витька Серов, ну даже Витька Верескун и Вовка Соколов…А как понимать, что и Вера Седова и Нина Лозовенко? Про них сказать Нинка или Верка, и то неудобно. Вера Седова, та и, вообще, в свои пятнадцать лет и видом и обликом походила на умудрённую опытом седую учительницу, как же она-то? А Петька Рудаков? Совершенно ясно было, глядя на него, что он и родился комсоргом! И он не остановил, не доложил! Ай да Петька!

     Да кому, вообще, пришла эта невероятная идея? Кто собирал деньги? Кто доставал билеты? И как раз на семичасовой сеанс, на который и одному-то пробиться невозможно.

     На классном собрании все молчали, как рыба об лёд – и Вера Седова, и Нина Лозовенко, и, абсолютно положительный, Петька Рудаков, и все остальные. Никто не хотел сознаваться, никто не хотел каяться… Молчала их комсомольская совесть, и страх перед родителями ничего не мог сдвинуть в их душах – молчали и всё! Даже наивная Томка Завгородняя, прославившаяся на всю школу невинной репликой по поводу какого-то целинника, шедшего мимо школы с двумя девушками подручку, ляпнувшая:
-Двух уже освоил!
Хохот, естественно, был гомерический, а она ничего и не поняла, пока ей не объяснили. Молчала и она. Точно, кто-нибудь ей сказал: «Молчи!»

   Три часа пытал Бывалов, наш классный руководитель. Бывалов был он не потому, что такой была его фамилия, её как раз давно уже забыли, вроде бы Сидоров был он, а потому что внешне, не только, походил на великого Ильинского в роли бюрократа из фильма «Волга-Волга». Он был учителем истории и очень любил цитаты из недавно скончавшегося Учителя и Вождя всех народов. Но, в сущности, был он добродушный и даже добрый, и многое не замечал. Например, я регулярно  уходил с последнего урока, а это был его урок, чтобы пораньше отправиться домой в Терновку, и ничего. Правда, сталинские цитаты я всегда приводил к месту и почти дословно.

     Мучил нас и уборщицу, которая с веником, ведром и высохшей тряпкой, стояла
за дверью. Ничего не добившись, в десять часов он выпустил нас под звёздное небо. И тут, на свободе, все вдруг заговорили, и всем стало весело и радостно.

     Респект товарищу Бывалову – репрессий не последовало. А Лиля Андреевна на разбирательстве не присутствовала вообще.