Не имеет смысла

В операционную ввезли восьмилетнего мальчика. Он был худой и бледный. Все вокруг суетились как никогда, сестры распаковывали оборудование, в дверях за нами быстро одевались еще двое врачей, я с Андреем Ивановичем катил мальчика. Вот мы оказались в операционной, всё вокруг кипело как на базаре, одна сестра включила камеру, чтобы запечатлеть этот исторический момент. Мы все знали, что рано или поздно это случится, но как всегда дело, к которому больше всего готовишься произошло неожиданно.
Мне вспомнилась собака, та собака, которую мы оперировали в первый раз. Сначала мы вкололи ей в сердце раствор, пульс исчез, а затем разрезали бедное животное и попытались его запустить…  ничего не вышло, но это было тогда, далеко в прошлом, далекие восемь лет назад. После этого было много разных животных, Андрей Иванович даже хотел провести подобный опыт с лошадью, но габариты животного не позволяли. Свиньи, кошки, мыши, собаки, возвращались с того света и подобный процесс был для нас далеко не в новинку. Андрей Иванович даже умудрился выписать из зоопарка умершую обезьяну, её мы тоже воскресили, но она вскоре снова умерла, потому что была слишком старой.
Мальчик лежал под ярким светом ламп и был похож на ангелочка, казалось, что он просто спит, но кардиограмма говорила об обратном. Операция началась, мы разрезали грудь и добрались до сердца.
Мы проводили подобную операцию на нескольких десятках трупов, с трупами всё очевидно, вне зависимости от успешности операции они не встанут, потому что они уже слишком долго были в состоянии мертвеца. Помню парня, которого сбила машина. Возможно это прозвучит кощунственно, но мы дали его родным надежду исключительно в целях науки, в оправдание скажу, что мы их не подвели, парень правда ожил, но у него было слишком большое количество внутренних травм. Для родителей это была ложная надежда, а для нас знак – это возможно.
Первый по настоящему большой успех случился, когда мы оперировали роженицу, её сердце остановилось через несколько минут после родов, идеальней кандидатуры найти было невозможно. Она была первым, и пока единственным человеком, которого мы спасли и который до сих пор живет и здравствует. В тех ситуациях, когда реанимационный набор не помогает, мы вскрываем грудную клетку и запускаем сердце вручную. При помощи специальных препаратов стимулируем сердечную мышцу поэтапно, отдельно каждый миллиметр сердца и затем оно начинает биться.
Это невероятное чувство, когда безжизненное тело на твоих глазах оживает, сначала начинает биться сердца, потом активизируется мозг, восстанавливается дыхание и жизнь, покинувшая тело, возвращается в него. Человек, безвозвратно потерянный оживает, а потом, я сам видел, честное слово, он ходит, дышит, говорит, сам, без нашей помощи, это ли не чудо? Кто-то скажет, что мы заигрались в бога, а я говорю, что мы просто делаем свою работу.
Естественно, бОльшая часть всех заслуг принадлежит именно Андрею Ивановичу, именно он, на протяжении восьми лет тщательно подбирал рецептуру раствора, продумывал систему реабилитации, он разработал состав капельниц, чуть ли не по часам. Он создал универсальную схему, по которой можно разработать лечение для любого человека. Он получил ряд значимых наград, но это мало его интересовало, всё это было сделано для одного пациента, для того, который сейчас лежал перед нами.
Сын Андрея Ивановича родился с дефектом сердечной мышцы и вопрос остановки сердца был вопросом времени. По плану, мы должны были быть готовы в любой момент, провести операцию, запустить сердце, по возможности нивелировать дефект и обеспечить мальчику спокойную счастливую жизнь, правда для этого он должен был сначала умереть. Препарат мог реанимировать только уже остановившуюся мышцу, а не вылечить еще бьющееся, но больное сердце.
Операция длилась три с половиной часа, но пульса так и не было. Сестры замерли, врачи, стоявшие рядом со мной, опустили руки и только Андрей Иванович продолжал вкалывать препарат. Он брал сердце руками и массировал его, поднимал уровень адреналина, но всё было безрезультатно. Дошло до того, что сердечко маленького ребенка, от уколов увеличилось в полтора раза. После очередной инъекции сердце стукнуло, Андрей Иванович замер, я видел, как он напрягся затаил дыхание, но сердце больше не билось, из него начала сочиться кровь и желтоватый раствор. Только теперь он осознал, что это конец.
Мы в страхе расступились, Андрей Иванович рванул инструменты, и они разлетелись по операционной, ударом ноги он опрокинул приборы и капельницы, потом обнял сына за плечи и горько заплакал. Пока мы наводили порядок, Андрей Иванович сидел за дверьми, его лицо было таким, как будто бы умер не его сын, а он сам.
- Андрей Иванович – тихо начал я, - я сочувствую вашей утрате, но ваша работа, она спасет жизни сотням, если не тысячам людей в будущем. Это огромный труд, вы войдете в историю… - я не договорил. Он не прервал меня, он просто поднял на меня свою голову, мне показалось, что его черные волосы за эти несколько часов покрылись легкой сединой. Меня остановил его взгляд, пустой, бесцельный, с жизнью сына в них погас тот огонь, который питал его работу. Если глаза вырвать из глазницы, то это не будет похоже и в половину на ту пустоту, которая была в глазах Андрея Ивановича.
- Что мне до людей? Что мне до жизней? Что мне до будущего? Если я не смог спасти то, ради чего всё это затевалось? Восемь лет кропотливого труда обернулись ничем… восемь лет… – он обхватил лицо руками и сказал, будто бы зачитал приговор, - нет, всё это не имеет никакого смысла.