Поход

Сколько было учителей, а ветреная Мнемозина запечатлела последнюю.
Да и как забыть блондинку в расстёгнутой до лифа белой кофточке, когда тебе семнадцать и твой мозг под завязку набит глянцевыми картинками?
Вот и сейчас, только закрою глаза - стоит...  дорогой образ классной руководительницы.
- Детки! – говорила она нам нежно и певуче... Это нам - бреющимся акселератам, она говорила «детки». Это беременной Людочке и, организатору той беременности Вовчику, говорила она «детки».
- Детки, - говорит она. – Мы идём в поход!
Только представьте: конец сентября, бабье лето, до «Чернобыля» ещё полгода. Ещё не таятся в кустах коварные изотопы. Ещё можно купаться в Днепре без страха, что отрастёт вторая голова. И среди всей этой идиллии ученики выпускного класса отправляются в поход.
Разумеется, нас залихорадило…

Девочки зашептались о чём-то своём целомудренном. А мальчишки до лёгочных хрипов заспорили: вино, пиво или водку? И во избежание кровопролития, постановили - брать всё, включая самогон. Ибо где, если не на природе явить девчатам свою хмельную мужественность? Где, как не вдали от цивилизации, накачав прелестниц до синих соплей, добиться их расположения?
Словом, планы нами вынашивались грандиозные, а «классная» взяла и припёрлась с сомнительным типом в тельняшке, с татуированным парашютом и надписью «дембель-79» на плотном, загорелом плече.
- Познакомьтесь, детки - это, мой муж, Сашуня! - представила она нас. И мы, отвернувшись, сплюнули.

Поход предполагал: сплав по Днепру на катере, пеший марш-бросок лесками-пролесками, и ночёвку в палатках - квинтэссенцией мероприятия. На что мы, мальчики, все свои фишки и ставили.
А потому, прибыв на место, не повалились, как девчонки, от усталости, а незамедлительно выразили решимость отправиться за дровами, не снимая с плеч изрядно булькающей поклажи.

То, что дрова должны быть сухими - мы знали. Некоторые могли даже отличить хворост от поленьев. И всё же, сбор валежника, единогласным решением, мы начали с пива, стремительно перейдя затем на самогон. Так что вскоре наши матерно восторгающиеся природой рожи замаячили меж деревьев.

Какое-то время мы действительно что-то там такое собирали. Однако валежник оказался слишком сырым, поганки невкусными… и когда кто-то смекалистый выкрикнул:
- Айда, рубить нижние ветки! - я откликнулся на призыв с необычайным энтузиазмом.
Лес в моей голове, к тому времени, уже порядком шумел, деревья качались, и, выхватив из рюкзака топор, я остервенело бросился к одиноко стоявшей на пригорке берёзке. Целясь в нижнюю ветвь, я с разбега вскочил на стоявший перед той берёзкой трухлявый пенёк... и ноги мои выстрелили дуплетом!
Всё произошедшее далее вспоминается урывками. Помню, как земля и небо дважды поменялись местами, после чего на меня разом обрушились все пять законов Ньютона, и что-то липкое потекло из-под лопаток к затылку...

Цепляющийся за жизнь, сотрясённый мозг мгновенно подкинул мне очередную глянцевую картинку, на которой «классная» - в распахнутой до лифа белой блузе - шептала, побелевшими от ужаса губами, обрывистое:
- Как?.. Он упал на топор?!!.. Не может быть!!!.. А дрова?.. Вы принесли дрова?!
И тут же, откуда-то сверху, с заупокойной партией вступили ангелы.
- Кро-о-овь!.. Это кро-о-овь! – пьяно заголосили они. – Он уби-и-ился!!..
После чего их протяжное пение сменилось рваным карканьем, и ангелы внезапно обернулись демонами.
- Раск-к-кокал!! – вознегодовали эти адские создания. – Бутылку вина раск-к-кокал, Чингачгук хренов!.. Чем мы теперь баб охмурять будем?!..
И услыхав про баб, я ожил.

Демоны поставили меня на ноги, смели со спины бутылочные сколки и, щедро накормив чесноком, напрочь отбили от меня, как им показалось, сивушный запах.
Такими вот, чесночно-маринованными, мы и вернулись в лагерь -
без дров, стыда и совести.
А учительница нашего возвращение даже не заметила.
- Уроды, сволочи и алкаши! - распекала она вернувшихся перед нами лесорубов.
От них также несло чесноком и сивухой, а у двоих, к тому же, обнаружились подбитые глаза - следствие неудачного дележа шкур ещё не убитых пойлом девушек.
И пока хмурый Сашуня споро устанавливал палатки, «классная», как заведённая, визжала:
- Уроды, сволочи и алкаши!
«А как же, детки? – думалось мне. – Куда же подевались детки?»

На том мои размышления и оборвались. Точнее, их пресекла приключившаяся с Сашуней метаморфоза. В какой-то миг, испускаемые супругой децибелы закоротили в дембельском мозгу нехитрую нейронную цепь, и плохо залеченная контузия вырвавшись наружу, превратила мирного и хозяйственного мужичка - в кровожадного «дембеля 79».

Распознав в нас будущих «духов», Сашуня резко бросил строительство палаток и, при помощи изощрённого мата, тычков и затрещин, начал строить нас. А так как, строились мы, приблизительно как коммунизм - то есть, вяло, криво и неохотно - то уже через минуту отставной десантник впал в настоящее неистовство. И вопли - уроды, сволочи, алкаши! - показались нам лишь вступительной увертюрой к полноценному драматическому произведению.
На лбу у разъярённого дембеля вспухли вены, шея его побагровела, желваки налились свинцом, и классная руководительница, разглядев в этих симптомах угрожающие признаки неминуемой расправы, стала кидаться мужу на шею, умоляя пощадить своих расшалившихся «деток».
Это нас, пьяных и местами уже основательно заблёванных, она вновь именовала «детками».
- Не калечь деток! – кричала она. – Тебе же нельзя нервничать! У тебя опять начнётся!

Что у Сашуни начнётся опять - нам, на тот момент, было до лампочки, ибо всё выпитое уже полностью всосалось в незакалённые водкой организмы, и теперь, с этиловыми штыками наперевес, революционно штурмовало наши юные мозги.
Поэтому, даже когда взбешённый десантник стал вытряхивать из вещмешков взлелеянные нами мечты, грёзы и чаяния в пожухлую траву, мы лишь идиотски лыбились.
Хотя, если хорошенько присмотреться, то среди разбросанных вещей и непочатых бутылок, можно было разглядеть: и несорванные девичьи поцелуи, и не помятые, трепетные груди, и даже, чем чёрт не шутит, непоруганную честь.
Так что, по сути, это был не личный досмотр, как именовал данную процедуру рехнувшийся дембель, а грубый, форменный грабёж.
 
Впрочем, отняв наши мечты, грабитель не расколотил их об ближайшую сосну, а, обвешавшись ими, как последний панфиловец гранатами, степенно удалился в дальнюю палатку, оставив за собой шлейф отборнейшего мата.

На том представление и окончилось. По крайней мере, тогда нам так казалось.
Разумеется, для проформы, мы глухо обматерили своего карателя, и даже, жидко сплюнув себе на грудь, пообещали ему лютую месть. Но вскоре, занявшись разведением костра из газет и шишек - поостыли.
А когда девчонки, свалив в общую кучу варёные яйца, зелёный лук, хлеб и консервы, позвали нас ужинать, и вовсе перестали о Сашуне вспоминать.

Подкреплялись мы жадно, с хорошо нагулянным аппетитом, хоть и без интереса, поскольку весь интерес достался десантнику. А он, как вскоре выяснилось, времени в дальней палатке не терял. И когда, картофель в углях подоспел, внезапно восстал перед нами во всей своей дембельско-былинной красе.

Вынырнув из-под брезентового полога, словно чёрт из преисподней, Сашуня вытаращил на нас налитые кровью, испитые глазища, и около минуты гулял по нашим растерянным лицам жутким, невидящим взором. После чего, зычно гикнув, диким вепрем помчался в лесок.
Про картофель все, разумеется, забыли. 
Началась новая забава - ловля пьяного Сашуни.
Пронзительно взвизгнув, классная бросилась мужу наперерез. Мы помчались следом. И после короткой, но весьма увлекательной погони, таки настигли беглеца, обнаружив его безмятежно храпящим во мху.

Дотащив зверюгу до лагеря, злые и разгорячённые, мы вновь вернулись к затухающему кострищу, а учительница, как истинная декабристка, последовала за мужем в палатку. И там, повинуясь неисповедимой женской логике, стала выяснять с практически неодушевлённым объектом отношения.
- Урод, сволочь и алкаш! – потекло на сей раз из-под брезента, и мы беспечно заулыбались.
Однако минут через десять, сами вновь превратились в уродов, сволочей, и алкашей...
В довершении же своей расправы, обвинив нас чуть ли ни во всех грехах человеческих, эта белокурая фурия отправилась спать в девичью палатку, чем и лишила нас последней надежды на охмурение.

Вот тут-то мы и восстали!
Сгрудившись вокруг почти уже затухшего костра, мы выставили вперёд свои волевые подбородки и простояли так всю ночь. Не дрогнув, даже когда в чёрном небе блеснули молнии, а потом громыхнуло и полило.
Окоченевшие, но несломленные, словно молодогвардейцы над разверзнутым шурфом, встретили мы тот рассвет - плечом к плечу, и Сашуня, выползший под утро из дальней палатки, выразил нам свою солидарность суровым жестом «рот-фронт». После чего, шатаясь, просеменил в кустики.