Тяжело на душе и тревожно...

               

Сегодня мы с Жоркой проснулись раньше обычного. Не в шесть, а на час раньше. Он неистово толкал меня своей лапкой, намекая, что пора, дескать, на снег, на первопуток, который он увидел со своего любимого места – с подоконника.

Подоконник чуть возвышается над радиатором отопления, а потому всегда тёпел, и Жорке хорошо, согреваясь на нём, смотреть на тусклые уличные фонари и сеющийся снежок. Он уже редок и теряет ночную силу. Но весь двор светел, и только уличные фонари добавляют к этой светлости и белизне желтоватый оттенок.
 
Двор пуст и смирен. Укрытые снежком автомобили похожи на наметенные сугробы. Но еще ничего не слышно и не видно: ни гуда прогреваемых моторов, ни суетящихся возле автомобилей владельцев.

По дорожке вниз, к лесу, встречаем очень раннего собачея с приземистой таксой. Дали собачкам подружиться. Их хвосты дружелюбно качались из стороны в сторону.
Было время для краткой беседы. Конечно, мы высказали удовлетворение тем, что снегу самую малость подкинуло и что вся осенняя неудобь скрыта теперь до весны. И земля похожа  на невесту под фатой.

Над всей окраиной города висла тишь, не рассеивался и ночной мрак. Даже фонари вышек не пробивали небесной мглы. Она была густа и непроглядна. Поэтому удивителен для нас стал то приближающийся, то удаляющийся гул самолетов. Он затихал, когда самолеты удалялись в сторону украинской границы, до которой не было и семидесяти верст.

-  Военные самолеты летают, «сушки», должно быть, - многозначительно пояснил мне  незнакомый собачей. – По всему периметру границы посматривают за одуревшими  украинскими «братками» наши летчики. Мало ли чего может быть… Слыхали? Вчера на Азове дошло до стычек. Два катера за нарушение границы наши арестовали да двадцать три полоненных моряка, посланных хунтой провоцировать Россию. А Порох в ответ предложил своему совбезу военное положение ввести на 60 дней и к НАТО обратился за защитой. Неужели начнется? – спросил он меня и, не ожидая ответа, добавил: - Пусть начинается – скорее кончится эта сопливая тягомотина. Устали уже все.

Я промолчал. И мы, каждый своей тропой, пошли к темнеющему лесу.
На первопутке не было видно ни птичьих лапок, ни человечьих следов, ни собачьих ажурных   отпечатков. Снежная целина.
 
Воздух был чист. Казалось, дыши им легко и свободно. Но почему-то было тяжело на душе и тревожно…

В сумрачной поднебесной дали на западе не затухал тягостный гул самолетов…