В дни не покоя. Жили у бабуси

Жили у бабуси.

      Ширинкин лежал в небольшом окопчике, вырытом в центре убранного поля, в окружении трёх десятков профилей изображающих диких гусей и постепенно расставался с остатками надежды на поимку хотя бы одного прототипа своих фанерных обманок. День клонился к закату и времени на то чтобы что-то исправить не оставалось. Да и что мог противопоставить он осторожным птицам? Точнее их полному отсутствию? Ничего. Столь желанный объект охоты, за весь световой день так и не соизволил порадовать глаз охотника.
     С гусями Ширинкин не дружил с детства. Совсем маленького, они всё время обращали его в паническое бегство, наводя ужас своими вытянутыми шеями, растопыренными в разные стороны крыльями и грозным шипением. Неоднократно щипаный самыми агрессивными особями, дожив до седых волос, Ширинкин так и не смог избавиться от засевшего, где-то глубоко чувства необоснованного страха перед этими птицами.
    Ширинкин поморщился, от того, что в подсознании всплыла история, которая давным-давно тёмным пятном легла на его репутацию в родном хуторе.
    …Шумно отгрохотала встреча земляков с только что демобилизовавшимся из рядов вооруженных сил Ширинкиным. Хмельные хуторяне во главе с председателем не двусмысленно давали понять подвыпившему дембелю, что они с радостью примут в свои колхозные ряды нового рабочего человека. Но Ширинкин делая вид, что не понимает, чего от него хотят, старательно избегал разговоров о трудоустройстве. Осточертевшая за два года автобата «баранка», манила его гораздо меньше, висевшей на стене отцовской тозовки. Ну, в конце концов, что он не имеет права отдохнуть после службы?
    На дворе стояла вторая половина тёплого, бесснежного октября и Ширинкин со всей страстью предался любимому занятию. Охота поглотила его с головой, отодвинув на второй план все остальные заботы. Родители с пониманием относились к увлечению сына и сильно не доставали его хозяйственными хлопотами. Ружье, удочки и мотоцикл были предоставлены в безраздельное пользование Ширинкина. И понеслась череда вольных деньков, как-то незаметно складывающихся в недели. Но после ноябрьских праздников, Ширинкин всё чаще и чаще стал ловить на себе косые взгляды односельчан. Сомневаться не приходилось, их раздражало праздное времяпрепровождение земляка. Трудно судить их за это, уклад деревенской жизни всегда накладывал определённые нормы поведения на каждого индивида, живущего в этом социуме. Избегая этих встреч, Ширинкин, по поводу и без, стал возвращаться домой затемно, да и выезды перенёс на раннее утро.
     В один из редких дней пребывания дома, в дверь постучалась старуха-соседка и беззубым ртом испросила разрешения у Ширинкина-старшего потолковать с сыном. Суть просьбы старухи вкратце сводилась к следующему. Всё нехитрое хозяйство соседки было представлено шелудивым котом, пятью курами-несушками и парой гусей. Именно строптивый норов последних и стал причиной позднего визита бабули.
    - Нейдуть до дому, - вещала бабушка -  …шоб им пусто было. Я их хворостиной, а воны шасть у полыню и усё.
    - Ну, а от меня, что требуется? – недоумевал Ширинкин.
    - Побыв бы ты их с ружа. – предложила старуха, заискивающе заглядывая в глаза.
    - Ну вот, ещё чего – отмахнутся Ширинкин – не сегодня-завтра пруд замёрзнет, придут твои гуси, куда они денутся.
   - Та, нэ можу я ждать колы вин замёрзнэ – настаивала соседка – доня с зятем приезжае, а мэни с моими руками скубать их цельный дэнь. Побей их касатик, а…?
     Бабка с надеждой распахнула полу засаленного ватника. Под ним запестрела  аналогичной «свежести» кофта, карман которой оттопыривала пол-литровая бутылка закупоренная газетой, на две трети наполненная мутной жидкостью. Последний аргумент, как козырной туз, решил дело в пользу бабули.
    - Ладно, завтра в семь, будь у пруда и чтоб, как штык без опозданий. – с напускной важностью подытожил Ширинкин, прибирая бутылку.
    -  Не сумлевайся, сынок, прибуду. – расшаркалась соседка.
      Утро выдалось стылым и неуютным. Ноябрьский ветер гнал свинцовые тучи куда-то на юго-запад. Когда Ширинкин, докуривая сигарету, подходил к водоёму, у плотины уже маячила одинокая фигура соседки. Пруд имел практически круглую форму, метров в полтораста в диаметре, слегка усечённую линией плотины. Три старых вербы оживляли скудный пейзаж рукотворного озера.
      - Сидять – заговорщицки прошипела старуха – прям на бережку, сидять.
Ширинкин полез на вал, прикинуть расстояние до гусей, бабка пристроилась следом.
      - Ты куда? – шикнул он на неё.
     Ни о чём не подозревавшая пара серых гусей сидела на берегу, прямо под плотиной, легкомысленно спрятав головы под крылья. Ночные заморозки сделали своё дело, по всему периметру пруда образовались закраины из молодого льда, и только лишь середина темнела незамёрзшей водой. В одном месте лёд уже пробовали на прочность, вероятнее всего хуторские мальчишки, о чём свидетельствовали многочисленные камни и палки, усеявшие его поверхность. До гусей было метров пятнадцать – двадцать. Ширинкин стараясь не шуметь, сполз вниз, где с плохо скрываемым азартом его ждала старуха. Достал из кармана прихваченные из дома, два латунных патрона с нолёвкой, переломил ружьё и уже, совсем было собрался вставить их в казённик, но на секунду задумался. Жечь два патрона с дефицитной, заводской дробью на бестолковых домашних птиц, в этот миг, показалось ему ничем не оправданной роскошью. Ширинкин закурил.
     - Хватит им и половины. – не то сам себе, не то бабке буркнул он.
Перочинным ножом, который на самодельном кожаном ремешке всегда покоился в кармане его штанов, аккуратно подцепил дробовой пыж, и высыпал жирную, похожую на икру невиданной рыбы, дробь в полупустую пачку от сигарет. Вынув пыж из второго патрона, на глаз поделил заряд пополам. Стронутые со своего места картонные пыжи, залитые после зарядки смесью парафина и канифоли не очень надёжно, но все, же закупорили ополовиненные заряды в патронах. «Сойдёт» - решил Ширинкин, взвёл курки и полез на вал, старуха присев на корточки закрыла покрытую платком голову руками. Гуси сидели на тех же местах, подставив стрелку свои серые бока, не загораживая друг за друга и не подозревая о своей печальной участи. Резко вскинув приклад в плечо, Ширинкин выстрелил из обоих стволов, в одного и другого, без паузы и лишней суеты. Дробь с треском хлестнула по гусиным перьям, не причинив хозяевам видимого вреда. Те с гомоном и хлопаньем крыльев, поскользнувшись пару раз на молодом льду, умчались на середину водоёма и там обижено задрав головы, замерли в дрейфе. Конфуз был полный.
    - Ну, шо, убыв? – с надеждой и вроде как сожалением, спросила снизу бабка.
    - Ну-у у, как тебе сказать – почесал затылок Ширинкин – не, то чтоб убил…
    - Подранок? – со знанием дела не унималась старуха, наконец-то забравшись на гребень плотины и шаря подслеповатым  взглядом вдоль береговой кромки.
    - Ага, причём оба. – попытался отшутиться стрелок - Ты чем их кормишь, дробь их не берёт!
    - Да, воны у мэни справные! – подхватила бабка, но разглядев, наконец-то своих питомцев на середине пруда, не на шутку расстроившись, начала тихонько поскуливать. – як жешь я их таперича возверну, шож робыть-то мени?
    - Не реви – бросил Ширинкин старухе, вешая ружьё на сук вербы: - стой здесь, я сейчас!
       На то, чтобы сбегать домой за патронами понадобилось четверть часа.  По истечении, которых Ширинкин инструктировал хозяйку пернатых, отправляя в загон. План его был прост, отправить бабку на противоположный берег в надежде выдавить гусей на этот. Сам решил затаиться тут же под берегом и, улучив удобный момент положить строптивых птиц без тени сомнения и капли сожаления. Усвоив все вводные, бабуля не по возрасту прытко перемахивая канавы, умчалась в обход пруда, выполнять указания распорядителя охоты. Через короткий промежуток времени её сгорбленная фигура замаячила на противоположном берегу. Гусиная парочка сместилась на границу льда и воды в сторону засады, но расстояние для верного выстрела было предельным. Рисковать Ширинкин больше не хотел. До него, то и дело долетали обрывки бабкиных матюгов и из того, что он мог разобрать, было понятно, что адресованы они не только гусям. Замешанная на донском диалекте украинская речь, не возымела сколь значительного влияния на глупых птиц. Видя, что устные внушения не помогают в ход пошли камни и комья смерзшейся земли. Гуси нехотя вылезли на лёд, но дальше не тронулись.
     – Метров пятьдесят – прикинул Ширинкин. Пауза затягивалась. Аргументы способные заставить птиц сдвинуться в направлении засады у бабки закончились.
     - А-а, ладно, была, не была,  попробую – решил стрелок и, приложившись, нажал на курок. Белые фонтанчики выбитого дробью льда на долю секунды окружили, присевших было на лёд птиц, после чего они нехотя соскользнули обратно в воду.
     Ширинкин с досады сплюнул. Перед бабкой было совестно. Он обвёл взглядом противоположный берег, сердце его оборвалось. Бабка, без движения лежала плашмя на земле, лицом  вниз.
     С такой скоростью Ширинкин не бегал даже в армии. Через пару секунд он тряс бабушку за плечо, силясь вспомнить её отчество:
     - М-м-м, бабуль, ты чего? Зацепило, да? Зацепило?
     - Та не, сынок – откликнулась старуха, поднимая голову – як воно зажужжало, я и схоронилась. Ну шо, вбыв?
     Ширинкин отвернулся. Гуси, как ни в чём, ни бывало, плавали в полынье.
     - Чтоб, вас…- Ширинкин в сердцах вскинул ружьё и сдуплетил в сторону птиц. Серые крутанувшись на месте, недовольно загоготали. В ответ со стороны хутора донесся гусиный гогот. Приободрённые ответом, бабусины гуси загомонили с удвоенной силой, явно жалуясь на происходящее.
      - Га-га-га – неслось со стороны поселения.
      -  Га-га – отвечала им строптивая пара.
      Внезапно бугор, отделяющий пруд от хутора, окрасился белым. Это табун домашних гусей, голов в тридцать, белые как снег, величаво и неспешно спускались к водоёму. Серые, завидев подкрепление, выскочили на лёд и заспешили навстречу. Мысленно прочертив траекторию движения ненавистной пары, Ширинкин понял, что через две-три минуты они поравняются с местом его первоначальной засады. Не теряя времени, под прикрытием плотины он, согнувшись, рванул на исходную. Когда он добежал до своей позиции и выглянул из-за гребня, стало понятно, что лучшего нельзя было бы и желать. До цели было метров двадцать. Гуси, добравшись до берега, резво шли на воссоединение со своими белыми собратьями. Расстояние между ними стремительно сокращалось. Ширинкин вскинул ружье, целясь первому в основание шеи, спустил курок. Первый гусак после выстрела ткнулся в землю и разбросав в стороны крылья, замер. Второй развернулся было к воде, но также пал сражённый метким выстрелом.
       - Уф-ф-ф – выдохнул Ширинкин – Слава, бо…
      Но, завершить фразу, воздающую хвалу всевышнему, ему не удалось. Увиденное на втором плане повергло его в шок. В стане «белых» секундное замешательство превратилось в паническое отступление. На месте разворота табуна осталось лежать на земле две птицы, а третья сильно припадая на повреждённую ногу, волоча завернувшееся пропеллером крыло, отчаянно силилась догнать быстро удаляющуюся стаю.
    За спиной остолбеневшего Ширинкина, что-то протяжно «ойкнуло». Это бабка издала, по всей видимости, прощальный стон и, не желая участвовать в финальной сцене драмы, быстренько подхватив своих гусей подмышки, по какой-то замысловатой дуге припустилась в сторону огородов.
     Ещё надеясь на то, что гуси получили лёгкую контузию, Ширинкин спустился с вала и подошёл к птицам. Нет, сомнений не оставалось. Оба гусака лежали на спинах, и синхронно перебирая в воздухе лапами, «бежали» в царство вечно зелёных лугов, золотой пшеницы и кристально чистой воды.
     Ширинкин взял за шеи птиц показавшихся ему в тот момент неподъемными и, как на Голгофу, поплёлся в хутор.
     У околицы его встретила женщина с третьим пострадавшим  гусаком на руках. В ней Ширинкин признал жену председателя. Молча, так и не придумав слов в своё оправдание, Ширинкин положил к её ногам птиц, и не поднимая глаз ретировался.
      Вечером, с работы, мрачнее тучи пришел Ширинкин-старший.
      - В правлении болтают, что ты на домашнюю птицу охотничаешь? – начал он тяжёлый разговор...
    Утром, с первой попуткой, Ширинкин уехал в райцентр – устраиваться на работу.
  …- Гак! – раздался откуда-то сверху, холодящий сердце и одновременно такой желанный звук.
    Прямо над окопчиком, в котором горестные воспоминания унесли Ширинкина в далёкую юность, медленно и величаво, на высоте не более полутора десятка метров, проплывала цепочка серых гусей, состоящая из восьми звеньев. Времени, на то, что бы, что-то анализировать или, как то по-особенному, наверняка выцеливать, впрочем, как всегда в такие моменты, не было. Ширинкин, суетливо выкинул стволы своего ружья на два корпуса впереди вожака  и выстрелил, тут же не глядя на результат,  прицелился во второго и нажал на курок.
     Из цепочки вывалился четвёртый гусак, а последний, восьмой, как-то неестественно зачастил крыльями, но в строю удержался и, выдав из подхвостья прощальную струю, последним вагончиком зацепился за уходящий поезд. Гулко ударился о землю первый трофей, а Ширинкин не отрываясь, смотрел и смотрел вслед удаляющейся стае. Она, кажется, уже перевалила лесополосу, разделяющую поля и в этот момент от нее отделился «последний вагон» и резко пошёл на снижение. Потому, что падающего гуся было видно на фоне темнеющей посадки, Ширинкин уже на бегу сделал вывод, что искать его следует на «своём» поле. По пути, он зачем-то подхватил первый трофей и, уже не сводя глаз с прогала, приметной брешью светлеющего на фоне лесополосы, устремился к месту предполагаемого падения птицы. Но искать её не пришлось. Гуменник, вытянув шею и раскинув по стерне крылья, дожидался удачливого стрелка в межевой борозде.
     Счастье, безграничное и всепоглощающее заполнило всю сущность охотника, отодвигая на задний план прошлые обиды и неудачи.

26.11.2010г.