Конный двор

                Конный двор.
                Я радуюсь сёлам растущим,
                Но всё же тревожит меня,
                Забытая Богом конюшня,
                Без конюха и без коня.
                Лучина на крыше сопрела,
                О стойло трутся дожди.
                А где же кобыла вся белая?
                Вся в яблоках, не подходи……
             
           Почему-то я не помню ворот, в которые заезжали и выезжали на лошадях. Двор помню, конюховку, склады, столярку, стойла, загон, а ворота не помню. Уже подросший,  водил туда и нашу корову, то на осеменение, то на прививки. Помню всё, а ворот не помню. «Конный» в наших устах звучало как сейчас «Боулинг» или даже значительно большее. Там собирались ребятишки не только с нашей Зелёной улицы, но и со всей деревни. Конюхи относились к нам доброжелательно, всегда кого-то можно было послать за папиросами в магазин (понятия о том, что ребёнок будет покупать папиросы для себя, вообще не у кого не было), или в столярку к Никите Геро, да и помощники по уходу за лошадьми под рукой.  Старшим конюхом был Гоша ЧКР. Настоящая фамилия у него была Кузнецов, но так как лицо у него было побито оспой, в деревне его звали ЧКР (член корявой республики). Вторым конюхом был дядя Кеша Искоростинский.  Они дежурили по суткам и фактически выполняли одни обязанности, только у ЧКР были ключи от склада с новой сбруей.  Много лет спустя, когда продавали дом Гоши,  так как его сын тоже немного пожил, в сарае новый хозяин обнаружил два десятка хомутов и другой сбруи, к тому времени в деревне уже не было ни одной лошади. Да и дядя Кеша на моей памяти поработал не долго.  Наверно из-за ранения, которое он получил в войну, он рано ушёл на пенсию и его сменил мой отец. Отец очень любил лошадей, хотя он никогда не говорил, но уже после его смерти выяснилось, что он был из забайкальских казаков. Его младший брат Степан всегда ходил в кубанке с чёрным верхом. В один из его приездов я взял кубанку посмотреть, и, потянув за чёрный верх к удивлению своему заметил, что это чехол, а под ним я увидел на кубанке красный крест. Дядя Стёпа тогда на меня рассердился, а я недоумевал- почему?  С приходом отца на конный жизнь ребятишек никак не изменилась, так же играли в прятки, в «догад» (эта игра, как и лапта, канула в лету). Наша же с братьями жизнь поменялась кардинально. Отец нас не принуждал и как-то так говорил: « Володька,  попои- ка лошадей»,  это значило выгнать во двор табун и выкачать ведром из колодца воды в колоду, выдолбленную из лиственницы, столько, что бы напились все лошади. Лошадей же было около сорока, не считая жеребят и второгодок. К декабрю вода в колодце заканчивалась и чтобы напоить табун, нужно было запрячь Мотаню в сани, на которых была укреплена деревянная бочка, и ехать на Чулым. Прорубь  во льду, доходившем до метра, всегда была продолблена, так как многие в деревне пили только мягкую речную воду. Подъехав к проруби настолько близко, чтобы бадьёй, представляющую собой ведро, закреплённое на ухвате,  можно было наполнять бочку, я наполнял её на две трети и ехал на конный двор, вычерпывал её в колоду. Сколько рейсов я совершал, не помню, конечно, до тех пор,  пока напьётся последняя лошадь.  В этих поездках были и приключения. Однажды поднимаясь от реки на пригорок, бочка скользнула по саням, и меня обдало ледяной водой. Пока ехал до конного, оставшаяся вода в валенках стала тёплой, а фуфайка и брюки стояли колом. В дальнейшем я не допускал таких ошибок и всегда шёл в стороне от подводы.  Пока я ездил за водой, кто –то из братьев или отец чистил загон. Для чистки кем-то была подумана следующая конструкция. Напрямую к оглоблям была прикреплена доска, сантиметров сорок высотой и два метра длиной.  Лошадь тащила эту конструкцию, а кучер, встав на доску, сгребал всё подряд и вывозил за пределы конного двора.  Сено на конный  привозили копновозы, в основном, это были ребята, которые не хотели учиться после восьмого класса и шли работать в совхоз. Работа у них, конечно, была не из лёгких. Стог, задутый снегом, приходилось долго раскапывать, а затем слежавшееся сено укладывать на сани. Ездили они всегда по бездорожью и только в деревне сани плавно скользили по накатанной дороге. Конюхам оставалось только разнести сено по кормушкам (яслям). Позднее, когда появились трактора « Кировцы», стог волокушей завозили прямо на конный двор, и теперь уже конюхам и нам приходилось теребить стог.
Любимой забавой у нас было обучение молодых лошадей. Прожив 2-3 года вольно, молодняк ни как не хотел становиться в оглобли. У каждого обучающего были свои секреты как это сделать, но с первой и даже третьей попытки одному это никому не удавалось. Намучившись, мы всё же запрягали лошадь, и, усевшись на розвальни, толпой выезжали с конного двора. Молодняк как у нас говорили, летел во весь опор. Удерживая лошадь, как правило, разрывали ей губы и, почувствовав, что можно её загнать (надсадить), направляли её в сугроб. Лошадь останавливалась, обводя нас безумным взглядом. Бока её покрытые пеной круто вздымались и опускались. Дав возможность ей отдохнуть, опять мчались вдоль дорог, иногда и по улицам, пугая односельчан и где-то опять влетая в сугроб. Так продолжалось до тех пор, пока утомлённая лошадь, не стала чувствовать вожжи. Возвратившись на конный, мы распрягали лошадь, и самые отчаянные садились на неё верхом без седла. Запутавшись в стремени можно было разбиться насмерть, а так только грохнешься на землю.  Лошадь брыкалась, пытаясь сбросить седока, и если усидеть на ней не удавалось, снова запрягали в сани и всё повторялось. Самые отчаянные у нас был Медянец (Володя Медянцев ) и Воробей (Володя Воробьёв). Я же, научившись ездить верхом в первом классе или ранее, рискнул сесть на молодого  Игреньку, только в седьмом. Проскакав через всю деревню и чувствуя, что лошадь меня хорошо слушается, повернул назад и поехал шагом. Это было в марте. Как сейчас помню, подтаявший снежок, пар валил от навозных куч и от Игреньки. Проезжая мимо школы и зная, что меня заметят, решил покрасоваться и небрежно положил одну ногу на круп лошади. Игренька встал на дыбы, а затем так подбросил зад, что я подлетел метра на четыре и грохнулся на дорогу. Поразительно, но лошадь не убежала, а уставившись на меня, сверкая глазами, всхрапывала. Встав на ноги,  я в горячке подбежал к Игреньке, схватив его за повод, двинулся в сторону конного двора. Далее я вспоминаю всё как сон. Отец отправил меня домой, где меня встретила бабушка. Потом она рассказывала, что я через каждую минуту спрашивал: «Какое сегодня число?». Почуяв неладное, она повела меня к Лёнихе (до сих пор точно не знаю как её имя т.к. в деревне её все звали Лёниха, муж её был Леонид). Она лечила всех и от всего. Когда мы пришли и объяснили, что произошло, она, посмотрев на меня и как бы спрашивая, и в то же время, утверждая, сказала: « Стряс башку- та» затем взяла полотенце, обмерила им мою голову, чертыхнулась : « Анна, смотри, почти на вершок». Она вышла в сени и принесла оттуда сито с деревянным ободом. Приставив сито к моему лбу, стукнула по нему и я, как будто проснулся. Голова не болела, чувствовал я себя прекрасно и к вечеру уже был на конном.
 Иногда по вечерам, копновозы, да и конюхи, или ещё кто-то из деревенских мужиков, пришедших поговорить за политику и осудить американских империалистов, сбрасывались на бутылку, когда и три Акдама или Портвейна. Устраивали, как сейчас говорят, пикник. Старшие из нас сливали из бутылок оставшиеся капли в отдельную посуду, и когда накапливалось грамм сто, тоже украдкой устраивали пикник, подражая взрослым. Собранное вино называли ерш, так как кроме красного вина туда могла попасть и водка и самогонка. Однажды, я нечаянно пролил ерша, старшие возмутились, а брат Фимка меня отдубасил. Второй раз на конном он меня отдубасил когда мы с Карасём (Ленькой Искоростинским) и Климаком ( Лёнькой Климаковым) решили покурить. Я думаю, это было классе в третьем. Надёргав из щелей старого мха и свернув цигарки, мы начали прикуривать и ещё не успев затянуться, увидели Фимку, досталось всем. На конном мы познали вкус вина и папирос, там же мы поняли, откуда появляются жеребята. Обычно  весной, почему-то всегда в солнечный день, отец говорил: « Володька, разогрей- ка Лысанку» Я выводил племенного владимирского тяжеловоза и, оседлав, полчаса катался на нём. Когда я приезжал в загоне оставались одни кобылы, я отпускал Лысанку и он принимался за определённое ему природой дело. Из-за внушительных размеров, он иногда промахивался и конюх, одев рукавицы -верхонки, направлял куда надо то, что нужно было направить. А мы потом ещё долго обсуждали увиденное. Всегда, когда мы заходили в конюховку, нас встречал запах сыромятной кожи, дёгтя и дым от папирос деда Князева. Он постоянно шил сбрую добротную с украшениями. Когда он затягивался папиросой , щёки его проваливались что казалось, они где-то сходятся вместе. Он никогда не вступал в разговоры и отвечал всегда односложно. Погревшись в конюховке, особенно когда на улице было за сорок , мы шли под навес и выгоняли оттуда воробьёв. Пролетев какое-то расстояние, воробей подал на снег и мы, подобрав его, отогревали и отпускали в загон к жеребятам.
Весной конный пустел, лошадей выгоняли на пастбище и только по утрам пригоняли , чтобы распределить их по работам. Рабочие спорили, выбирая лошадей, как будто выбирали жен. И тогда мне казалось, что многие лошади похожи на женщин. Матаня с большим горбом, соврасового цвета, редко коваными большими копытами,  огромная походила на тётку Евгению Рашпилевскую, грузную вдову, всё лето ходившую босиком, и если уж брала она лошадь, то непременно Матаню. Машка, самая быстрая, когда-то загнанная управляющим Александром Зависновым и, тем не менее, резвая кобыла, походила на тетю Машу Хромову,  шуструю труженицу, растившую двоих детей без мужа. Её сын, совсем не приученный к труду, имел многое, о чём мы могли только мечтать, позже я узнал, что он был как раз от Зависнова и звали его Сашка.  Классе в шестом у него появился фотоаппарат, и мы с ним делали много фотографий. Повзрослев, он купил ружьё, и любимым занятием его было ставить мать к стенке, заряжать ружьё и целиться в неё. Мне же нравилась Лысуха, наверно самая резвая красивая кобыла, чем то напоминающая тетю Машу Купцову, в то время первую красавице в нашей деревне. С тетей Машей могли соперничать только сёстры Гринько. Но таких красивых лошадей, как Лысуха, в табуне  больше не было. Однажды уже классе в восьмом, когда у нас были какие- то гости, отец немножко «перебрал», и я поехал проверять табун, пасшийся на Харычевом мысу, километрах в семи от деревни.  Под седлом была Лысуха. Через полчаса я был на Харычевом. Лошади мирно паслись, подъедая прошлогоднюю траву. Я пересчитал их и, поворачивая к дому, увидел над собой огромную чёрную тучу и сразу же пошёл дождь со снегом, покрывшим и траву и дорогу. Минут через десять я понял, что заблудился, ни табуна, ни на горизонте видневшегося кульстана. Я заметно продрог, но самообладания не потерял. Отпустив поводья и вытащив ноги из стремян, отдался на волю лошади. От скорости, с которой летела Лысуха, я весь был залеплен снегом, перемешанным с грязью, но мне стало жарко. Через некоторое время я выскочил на железнодорожные пути, а за ними была деревня.
Дома обо мне даже не вспомнили, и когда я зашёл в ограду, мать сказала: « Натаскай воды, бабушка стирать будет».
 Пятистенный дом Клыковых, напротив которого находился конный,  упал в Чулым. Библиотека, Щетников дом и часть территории конного двора тоже в Чулыме.  Подмывает. На месте, куда мы вывозили навоз с конного двора, теперь школа. На оставшейся территории стоит кирпичный дом. Я стою в огороде этого дома, а передо мной целёхонькая колода, из которой я поил лошадей. Лиственница…

                Владимир Кибирев               ноябрь 2018    г. Москва