Девочка из Кремля

               

   I

Тамара родилась в середине мая 1921 года. В метрике записали: Соболева Тамара Петровна. Позднее, когда Клавдия Абрамовна и Иван Романович Нестеров оформили свой брак, и отчим удочерил Тамару, на семейном совете решили в память о Соболеве Петре оставить девочке фамилию и отчество отца. Первые слова, которые Тамара начала говорить были, как и положено: мама, папа... Слово "отчим" Тамара узнала уже школьницей и совсем не применительно к своему папе Ване.
Первые воспоминания, как редкие искорки, начинаются у Тамары с возраста, когда она перестала ходить в детские ясли на улице Моховой. В череде уникальных явлений и событий её жизни не остались в стороне и ясли, которые находились в здании, построенном в 1903 году и поражавшем всех своим великолепием и роскошью. Ещё бы – лестницы из мрамора, мозаичный пол, майоликовые панно, узорчатая лепнина, отделка природным камнем, художественная керамическая плитка и витражные окна, через которые величаво смотрелся Кремль.
На второй этаж, где находились ясли, можно было подняться в зеркальном лифте, отделанном деревом ценных пород. До 1917 года здесь проживали практически все приезжающие в Москву знаменитости. Кухня гостиницы "Националь" вполне успешно стала осваивать гастрономические пристрастия новых хозяев.
Название детских яслей было вполне в духе времени: "Дом маленьких коммунаров". Детей там принимали от 2-х месяцев до 3 лет. Руководила яслями Ольга Беренс, которая проживала в комнате № 1 Боровицкой башни, где не было совершенно никаких условий для проживания людей.
Детей в Кремле было много. К 1924 году там находилось почти 750 юных граждан страны Советов. Разумеется, не всем детям были нужны ясли или детский сад. Многие руководители партии и страны имели гувернанток, домработниц, нянечек, – они воспитывали детей в домашних условиях. 
Детский сад для кремлёвских детей располагался в Чудовом монастыре, пока его не разрушили. Название детского сада тоже было ярким и современным: "Красная Звезда". Девочки и мальчики ходили в раздельные группы. Руководила детсадом жена ответственного работника СНК Раиса Полищук.
Дети Кремля воспринимали территорию Кремля, как свой двор. Мальчишки норовили залезть в жерло Царь-пушки, прятались внутри Царь-колокола, спускались в кремлёвское подземелье, ползали по чердакам. На чердаке Потешного дворца, над квартирой Сталина, стояли открытые водяные баки, где мальчишки запускали игрушечный флот.
Для самых храбрых мальчишек любимым местом были ярусы колокольни Ивана Великого. О прочности Ивана Великого ходили легенды. Колокольню не разрушил даже мощный пороховой заряд французов, убегавших из Москвы зимой 1812-1813 годов. Высотой 81 метр, она возвышалась над центром Москвы. Все колокола на ней уникальны, имеют имя собственное. Взрослые говорили детям, что колокольня вот-вот упадёт, и запрещали в неё входить, но запретный плод, сами знаете...

  II

Смерть Ленина ошеломила страну. Его имя было символом революции и самой власти большевиков в умах и сердцах трудящихся молодой Советской республики. Это была самая горькая потеря за семь лет борьбы и становления первого, единственного в мире государства рабочих и крестьян. Чтобы не дать врагу никакой надежды на реванш, ЦК РКП(б) объявило "Ленинский призыв" в партию. Почти 250 тысяч сознательных и передовых рабочих влились в ряды большевиков в эти тяжелые дни. Рабочие коммунистические партии многих стран посылали в Россию свои соболезнования.
В морозные январские дни 1924 года люди нескончаемым потоком шли на Красную площадь. Любовь к Ильичу порой захлестывала скорбящих людей. Они шли по проспектам Москвы и Петрограда с большими транспарантами, на которых своё великое горе отразили в необычных словах: "Могила Ленина – Колыбель человечества".
27 января в 16 часов под траурную музыку и прощальный салют пушек гроб с телом Ленина был внесен в деревянный Мавзолей. В этот момент по радио на всю страну был передан сигнал: "Встаньте, товарищи, Ильича опускают в могилу!"
Клава и Иван Нестеровы ходили с группой чекистов на Красную площадь прощаться с вождём и учителем мирового пролетариата. Дочку Тамару, закутанную до самых глаз, несли на руках. От мороза и теплого воздуха под пуховым платком дочь сомлела и тихо проспала исторические минуты прощания. Но если бы и не спала, вряд ли трехлетняя девчонка что-то могла понять и запомнить. 
А вот другую историю, которую позднее рассказывал отец, запомнила хорошо.
Окно их комнаты выходило на зубцы Кремлёвской стены, вдоль которой ходил часовой с ружьём. Ленин после переезда в Москву часто по ночам не мог уснуть и любил гулять по Кремлевской стене. Идёт однажды вдоль зубцов, проходит пост. Это кабинка такая, там телефон и часовой с ружьём. Прошёл второй пост, подходит к третьему, а там часовой спит. Ленин кнопку сигнала нажал, часовой встрепенулся:
– Владимир Ильич! Извините! Владимир Ильич!..   –  А на сигнал уже бежал старший караула. Ленин тем временем говорит часовому:
–  Так, дорогой товарищ, и революцию проспать можно!
Потом повернулся к старшему: 
–  Часового замените, дайте ему отдохнуть, выспаться, но не наказывайте!
Вот такая байка очень долго жила в Кремле.
Все уверяют, что это правда.

  III

Мама Тамары, Клавдия Абрамовна, любила читать и довольно легко подружилась с Демьяном Бедным, у которого была в Кремле лучшая библиотека. 
Надо отдать должное, и Демьян любил читающую публику. Его квартира сразу стала как бы литературным клубом для кремлёвской номенклатуры. К нему заглядывали после работы и Свердлов, и Ворошилов, и Луначарский, обсуждали литературные новинки и брали книги домой Дзержинский, Калинин, Бонч-Бруевич, Бухарин, Буденный...
Последний, правда, в основном любил Эдгаро По "Необыкновенные рассказы", "Таинственные рассказы" в переводе К. Бальмонта.
Бывало, что и сам Сталин заходил взять какую-то срочно необходимую книгу. Эх, золотые денёчки были у Демьяна Бедного. Вот только Лев Троцкий редко обсуждал с Демьяном новинки литературы: любимец Сталина не мог быть другом Льва Давидовича.
Демьян Бедный любил и умел рассказывать, тем более, если находил благодарных слушателей. Клавдия Абрамовна с огромным, не убывающим интересом слушала исторические байки из тайной жизни Кремля, о его старых обитателях, о жертвах царской немилости. Гуляя с дочкой Тамарой по территории Кремля, Клавдия по-новому вглядывалась в вензеля на гербах, на темные фрески храмов и монастырей, на потускневшие купола. Она заходила внутрь дворца (тогда это было ещё возможно), показывала дочке царские покои, залы для приема гостей, где в беспорядке были сложены ящики с ценностями из Петрограда. Они заходили в Грановитую палату, которая даже потеряв парадный вид, всё равно поражала своим убранством.

  IV

Зоя Ткачева – ровесница и подружка Тамары. Они часто гуляли вместе, играли в куклы. По выходным дням с родителями ходили в Александровский сад, направо от Троицких ворот. Там были большие игровые площадки, "гигантские шаги" – любимые качели детства, которые дожили до шестидесятых годов пионерской эпохи, а потом тихо куда-то исчезли, наверное, перестали соответствовать нормам безопасности детских развлечений. Александровский сад не был в те годы мемориалом, там резвились дети и отдыхали родители.
Ближе к дому на территории Кремля был Тайницкий сад, но летом там гуляли гораздо реже. Над ним, как и над Тайницкой башней витали старинные таинственные истории, которые обожали рассказывать друг другу дети, спрятавшись в укромных дворовых закоулках.
Мальчишки, как известно, не могут жить без постоянной исследовательской деятельности. Все железные люки на склоне горы в Тайницком саду были ими проверены на глубину их отваги, пока страх перед черной бездной не заставлял повернуть назад. Зимой в этом саду заливали каток, все склоны холмов были раскатаны лыжниками, а самые маленькие катались с горы на санках.   
Здесь любил отдыхать Владимир Ильич. В далёком 19-м году он со всеми вместе принимал участие в первых коммунистических субботниках – очищали от мусора территорию Кремля. Ко дню полувекового октябрьского юбилея в Тайницком саду поставили один из лучших памятников Ленину.
В двадцатые годы в Кремле постоянно что-то переделывали, сносили, строили, копали траншеи. Цветные камушки от мозаик, разных украшений, и просто многовековых наслоений культурного слоя, попадались на глаза довольно часто. У девчонок была страсть собирать камушки очень похожие на уральские самоцветы. Складывали их в коробочки из-под монпансье и постоянно обсуждали достоинства своих сокровищ.
Однажды рабочие копали очередную траншею возле Тайницкого сада и две подружки крутились рядом. Когда рабочие ушли на обед, девчонки захотели обследовать траншею с особой дотошностью. Перевернув несколько кусков земли, Зоя и Тамара замерли: их глазам открылся пергаментный сверток. Потянули обертку, пакет раскрылся и посыпались радужные, красивые бумажки, все одинаковые, одна к одной. Зоя была девочка более продвинутая, как сказали бы сейчас, она опомнилась быстро: 
–  Тамара! Это деньги, смотри, деньги!
Тамара о деньгах понятия не имела. Семья Зои Ткачевой была хорошо обеспеченной, можно сказать богатой. У них дома был оранжевый абажур и на окнах красовались весёлые занавесочки. От этого комната всегда выглядела сказочно уютной. Красивая жизнь без денег не бывает. Волнение у Зои стремительно нарастало:
–  Ой, деньги, деньги!  – и она начала быстро собирать их в подол. Тамара последовала примеру подруги. Завершающий этап работы мог бы их поссорить, но дружба оказалась крепче бумажных купюр.
Теперь главное – быстрее попасть домой.
–  Мама, смотри, что я нашла! 
Клавдия Абрамовна с первого взгляда определила:
– "Керенки!" Я их сдам и получу наши, нормальные деньги. Откуда такое богатство? 
Тамара стремительно взрослела:   
–  Мамочка! Ты получишь деньги и купи себе бандаж, а на остальные деньги купи мне кукол-голышей!
Почему бандаж, откуда такая осведомлённость, я не знаю. Я всего лишь честно и добросовестно излагаю архив, который мне доверили. А вот про кукол-голышей объяснение есть. Кукол продавали в Военторге, такие гуттаперчевые, сейчас их нигде не найти.
Большие, маленькие, совсем маленькие – их иногда прикрепляли к абажуру. Вот у Зои такая куколка и жила на абажуре. В те годы какие игрушки у детей были: у девочек куклы, а у мальчиков – оловянные солдатики. Других игрушек почти не было.
Однажды родители Зои Ткачевой устроили ёлку для детей. Несколько лет празднование Нового года, и особенно Рождества, было в Кремле совсем не в чести. Шла кампания борьбы с религиозным дурманом. 
По Москве в те годы ходил такой анекдот:
Узнал Иван Петрович, что Петр Иванович дома поставил ново-годнюю ёлку. Стал его стыдить, мол, как же можно такое коммунисту – бусы, мишура разная, гирлянды разноцветные...
Петр Иванович возразил: 
–  Нет, нет, на гирляндах все лампочки красные! И у Деда-мороза на голове "будёновка".
Это была первая ёлка в жизни Тамары. Родители Зои устроили грандиозный праздник. Дети были околдованы, очарованы свечами, игрушками, конфетами, пряниками, которые висели на зелёных лапах; в вазах лежали орехи, яблоки, мандарины – это было невероятно. Мало кто знал вкус мандаринов, сладости вообще были редкостью. Но главное угощение – ситро! 
Сегодня не с чем сравнить, что такое было ситро для детей в тот Новый год. Это был божественный напиток, который искрился, сверкал в стакане, покалывал язык и, казалось, ещё один глоток и ты закружишься в воздухе рядом с оранжевым абажуром, рядом с красной звездой на ёлке, между бумажными бусами, которые тянулись от ёлки во все углы большой комнаты.
Детям дали маски зайчиков, Зоя была рыжей лисичкой. Она ловила зайчат, и танцевальный круг становился всё шире, и вот уже расшалившийся хоровод кружил вокруг ёлки, и зазвучали впервые давно написанные бессмертные строчки: "В лесу родилась ёлочка..."
Прошло много лет, но более счастливого дня никто из моих героев вспомнить не мог.

   V

С тех пор всем детям, жившим в Кремле, на Новый год давали подарки: большие пакеты из серой плотной бумаги. В бездонной глубине пакета лежали конфеты, шоколад, мандарины, печенье – всё это было сказкой, которая преобразила ход времени: ни один год теперь не уходил незаметно. Старый год стали провожать, а Новый – встречать.
Все праздники, в том числе и Новый год, проходили в клубе им. Свердлова, который располагался среди казарм для рядового состава. В этот клуб часто приезжали артисты московских театров и ставили пьесы. Однажды Тамару взяли на спектакль "Егор Булычев и другие". О переживаниях купца–предпринимателя девочка ничего не поняла, но ощущение праздника от театра сохранила на всю жизнь.
Жизнь в "чугунном коридоре" шла своим чередом. У Тамары появился брат Лева, а ещё через три года – сестричка Роза. Семья жила дружно, хотя и не легко. Мебели в комнате не прибавилось, если не считать двух детских железных кроваток и ширмы, похожей на растянутую гармошку. В дальнем углу за ширмой стояли две узкие кровати для взрослых. Рядом с ними комод, а посредине комнаты – большой круглый стол и стулья. Позднее появилось далеко не новое массивное кресло, обтянутое кожей. И на всех предметах были прибиты маленькими гвоздиками жестяные инвентарные бирки.
За дверями комнаты, в коридоре, всегда было сумрачно. С тонкой насечкой чугунные плиты на полу не отражали света, а только усиливали полумрак. В дальнем конце коридора находился общий туалет. Чуть ближе – общая кухня, где у каждой хозяйки был свой примус и место на общем столе. Напротив кухни располагалось ещё одно общее помещение: там стояла большая, не отливавшая белизной ванная и черный титан – высокая круглая колонка, которую топили дровами и грели в ней воду.
В противоположном конце чугунного коридора – клуб АБО, где проходили все собрания сотрудников отряда, собирались на официальные мероприятия по праздникам, устраивали концерты художественной самодеятельности. В зале стоял огромный черный рояль. С раннего детства Тамара была влюблена в него, и когда кто-нибудь извлекал из рояля мелодичные звуки, она непременно стояла рядом и заворожено смотрела на перепляс черных и белых клавиш.
У неё был абсолютный слух, и музыка должна была стать её призванием на всю жизнь. Она легко подбирала знакомые мелодии, начала сама сочинять первые музыкальные вариации. Отец, Иван Романович, договорился с заведующим клубом, чтобы дочке разрешили упражняться на фортепиано, она стала брать уроки музыки. Но через три года музыкальные занятия прервались, суровая жизнь внесла свои коррективы.
А мы пока, не спеша, продолжаем идти по этажам и коридорам, где прошло детство Тамары Соболевой, девочки из Кремля, к которой автор не скрывает своих симпатий.
Со второго этажа, где располагались жилые комнаты, кухня и клуб, на первый этаж, кроме парадной лестницы, вёл ещё чёрный ход. Через него попадали в общую прачечную, где стояли лохани, и каждая хозяйка там стирала бельё. Напротив прачечной, у стены Оружейной палаты были сложены высокие поленницы дров – эта патриархальная обстановка в Кремле сохранялась до 30-х годов.

   VI

Начиная с периода гражданской войны, до середины 20-х годов существовала карточная система обеспечения продуктами питания. Сотрудники охраны Кремля, шоферы и прочий обслуживающий персонал питались весьма скромно: картошка, собственная квашенная капуста, солёные огурцы, яблоки моченые в бочонках. Все эти припасы стояли на чёрной лестнице, на площадке. У каждой семьи были свои кадушки с припасами, ничего не запиралось.
Однажды произошел такой случай. 
Клавдия Абрамовна пошла на черную лестницу, чтобы набрать миску квашенной капусты. Подходит к бочонкам, а там в её кадушке роется жена Ворошилова, Екатерина Давидовна. Когда Клава подошла вплотную, Екатерина Давидовна поняла свою оплошность, страшно смутилась и стала извиняться: 
– Ой, Клавдия Абрамовна! Я, наверное, не в свою кадушку забралась. Ради бога, извините! Я сегодня прислугу отпустила, а сама не знаю точно, которая наша кадушка. 
Клавдии Абрамовне самой неудобно от возникшей ситуации. Она успокаивает женщину:
– Да что вы, Екатерина Давидовна, ничего страшного! Попробуйте моей капустки! А ваш бочоночек – вот здесь стоит. 
Всякое бывало, жили рядом, по одним лестницам ходили. Посмеялись по-доброму, по-соседски, да и забыли.
А с мукой дело обстояло совсем не плохо. Муки было всегда достаточно и Клавдия часто пекла пироги с капустой, с грибами, а то и с рыбой, но это больше по праздникам. Делала пельмени – любимая еда домочадцев, да и гостей тоже.
Был в Кремле детский врач – Круть Григорий Иванович. Уже в очень солидном возрасте, с бородкой, ну вылитый доктор Айболит. Дети его просто обожали. Как он умел с ними разговаривать!
И вот однажды мама Клава ему звонит:   
– Григорий Иванович! Зайдите к нам, Томочка приболела.
Доктор Круть никогда не откладывал визиты в долгий ящик. Через полчаса он уже с Томой игру затеял, попутно и горло посмотрел, и легкие послушал, и по животу ладошкой прокатился. Денег за визиты не брал, да и не принято было. А от угощения не отказывался, когда его приглашали к столу:
– Григорий Иванович! Скушайте тарелочку борща!
Он к великой радости хозяйки всегда соглашался:
– С удовольствием, Клавдия Абрамовна! Я же знаю, что вы отменно готовите. Большое спасибо!
Частенько Клавдия Абрамовна приглашала доктора просто на огонёк, угощала пельменями и чаем. Григорий Иванович всегда откликался на приглашения, и за чаем рассказывал многочисленные забавные истории из своей практики.
–  Лет десять назад я обязательно прописывал детям рыбий жир. Они его не очень-то любили, и мне приходилось по-разному их уговаривать. Родителей просил пить рыбий жир, чтобы дети, значит, пример брали. Дело кончилось тем, что от меня и дети, и взрослые прятаться стали. Только я иду, дети, значит, по цепочке кричат:
– Рыбий жир идёт! Рыбий жир идёт!

   VII

В кремлевских условиях хранить запасы продуктов было негде. Кроме площадки на черной лестнице, мест хранения не было. И покупала семья по 150 граммов масла, по 150 граммов колбасы, если она была в продаже. Мяса полкило на семью в пять человек, как раз на один борщ или суп хватало сварить. За окно вывешивать сетки с продуктами не разрешалось, а вот между рамами места было много, там и складывали. Но это выручало только зимой. В те годы о домашних холодильниках даже в научной фантастике не писали. Был в Кремле ледник, но не для домашних пакетиков и свертков его льдом с ранней весны набивали.
Молочные продукты привозили в Кремль ежедневно, в одно и тоже время. На повозке, запряженной лошадью, доставляли в бидонах молоко, творог, сметану и даже масло. Возле подъездов хозяйки поджидали возницу, который был и продавцом и кассиром. За остальными продуктами ходили в магазин недалеко от Кремля. 
Как вышел из Троицких ворот, повернул на улицу Калинина (мода такая была: живым людям по улицам в честь самих себя ходить), свернул направо, и вот он – "Красный магазин". Магазин  небольшой, но всё что надо, купить можно.
Маленькая Тамара там однажды маму потеряла. Ждала её возле магазина, как мама велела, ждала – нет мамы. Зашла в магазин – и там не нашла. Побежала назад к Троицким воротам, плачет: жалко себя, как теперь без мамы жить? Часовые спрашивают:
–  Ты чего, Тамара, плачешь? 
– Я маму потеряла!
И ещё сильнее слёзы льются. Часовые обнадёжили:
– Стой здесь. Найдём твою маму!
Прошло минут пять, бежит Клавдия Абрамовна, на ней лица нет. Говорит часовым убитым голосом:
–  Дочка потерялась!
Встреча у Троицких ворот была для обеих радостной. Больше Тамара никогда не терялась.
Чуть дальше "Красного магазина" на Воздвиженке находился "Военторг" – для многих это был главный магазин в те годы. Большое здание построили к столетию Бородинской битвы – одно из лучших, представительных зданий той эпохи в Москве. Кроме того, это один из немногих магазинов Москвы, имевших собственное имя. Фасад магазина в стиле модерн, просторная проходная лестница, световые фонари – всё это придавало зданию парадный, монументальный вид.
К сожалению, за годы Советской власти исчезли и световые фонари, и широкая лестница и другие оригинальные элементы интерьера Все права на это здание купил в 2002 году Т. Исмаилов, владелец ресторана «Прага». Но, снявши голову, по волосам не плачут: в 2003 году здание вообще снесли. Ломать, не строить…
Погрустив о невозвратных потерях, вернёмся снова в 20-е годы.
Интереснее всего для Тамары были походы в "Охотный ряд". Это – большой базар. Располагался напротив сегодняшней Госдумы. Там было всё, были бы деньги...
А напротив Дома Союзов стоял магазин "Пух и перо". Все старожилы его помнят. Ничего похожего в Москве больше не было. И ещё кругом стояли лавки с товарами, зазывно кричали лоточники. Но сладостей было мало. Тамара Соболева спустя почти восемьдесят лет вспоминала: 
«Сладости были в нашей жизни вечной мечтой. Мы их получали по великим праздникам, когда проходили большие выставки союзных республик.
К 1925 году СССР оформился, и в Кремле регулярно проводились "Дни Союзных Республик". На выставках Узбекистана, Киргизстана, Туркменистана (и так далее), было очень красиво. Звучала национальная музыка, персонал ходил в национальных костюмах, было много украшений. А вечером устраивали банкеты.
Жены водителей, охраны, обслуги Кремля привлекались для рабо-ты на кухне. Мама моя была коринщицей, то есть она готовила зелень – мыла её, резала, готовила к подаче на стол. Банкеты заканчивались поздно, а мы, дети, не спали, ждали её прихода домой. Часто это было за полночь.
И вот она приходит, приносит нам маленький пакет или кулёк, в котором битое печенье, или лом торта, кусочки вафелек или пирожных. Целых кусков со стола – нет, такого не бывало, такого просто не могло быть. Но и эти кусочки были для нас великой радостью, если я до сих пор всё это помню».
Огромным лакомством для детей было самодельное мороженое. Делали его так: закладывали в большую кастрюлю все компоненты для мороженого, кастрюлю ставили в бочку со льдом и перемешивали содержимое кастрюли вручную, по очереди, несколько часов.

   VIII

Уже став взрослой девушкой, Тамара поняла, что мать её была верующим человеком. Живя в Кремле, она потихоньку ходила в церковь, молилась во здравие своей семьи и очень печалилась, видя, как разрушали Чудов монастырь, храм "Спас на бору", храм Христа-Спасителя. Своим чутким сердцем она понимала, что идет разрушение не только зданий. Весь нравственный уклад, в котором она выросла и собиралась воспитывать своих детей – рушился.
Оголтелое безбожество, топтание святынь было причиной постоянного страха. Как жить дальше? Ни у неё, ни у мужа Ивана не было друзей в Кремле. Встречаясь с соседями, говорили друг другу только: "здравствуй – до свидания", и всё. Души у всех были закрыты ставнями, может, работа не располагала к откровенности и открытости.
Но от всего этого веяло холодом одиночества.
Вечером, когда Иван возвращался после дневных забот домой, напряжение не исчезало. Рассказывая о текущих делах, муж всё чаще переходил на шёпот: 
– У Вани Ткач шеф сменился. За баранкой сидел сегодня мрачный. Говорят, Конопко убирают. Эх, такой мужик!
Клава тоже отвечала шепотом:
– Да вы там все, как не в себе. Намедни Петерсона встретила возле Троицких ворот, поздоровалась, так он даже головы не повернул.
Говорить шёпотом в собственной комнате скоро вошло в постоянную привычку, чего раньше ни тот, ни другой за собой не замечали. Даже посмеяться над собой, над глупой этой привычкой не приходило в голову. Зато пришла другая мысль, неотступная и желанная: крестить Тамару.
Привычно, шёпотом обсудили этот вопрос и начали готовиться. По тем временам это было крамолой, и на работе у мужа могло аукнуться, поэтому соблюдали конспирацию. Ивану не впервой – о его вылазках на лекции Троцкого до сих пор ни одна душа не знала.
На Рождественке жила тетя Тамары, Анастасия Абрамовна Суворова. Там рядом был женский монастырь, а во дворе церковь. Её вскоре приспособили под склад, а чуть позднее и монастырь разогнали, но это потом. А пока и батюшка службу справлял, и монашки в монастыре трудились: шили стеганые одеяла, вышивали узоры на одежде.
Был у Тамары и крестный отец, Борис Иосифович Бебчук, муж другой тёти, Евдокии Абрамовны Авиловой. Вот они-то с батюшкой и сговорились. В положенный день и час, в окружении родни Клава и Иван пришли с дочкой в храм.
К прихожанам в полном своём облачении вышел батюшка. Перед ним поставили рабу божью Тамару. Сзади, как два ангела, мама и папа стояли. Батюшка для порядка спросил:
– А родители-то крещёны? 
Родители молча кивнули головой. Открыть рот казалось кощунством. Священник начал читать молитву и заметались тени по стенам храма, словно лукавые бесы и нечистые духи, извиваясь и корчась, покидали святое пространство и освобождали душу ребёнка для восприятия светлых заповедей Спасителя, Иисуса Христа, чтобы сделать его причастником вечного блаженства.
Истово молит священник Господа освятить воду в купели, трижды осеняя её крестным знаменем, и берёт в руки кропило, и, призывая Пресвятую Троицу, окропляет рабу божью Тамару святой водой, и в завершение одевает на неё медный нательный крестик, который будет служить видимым знаком веры её в Господа Иисуса Христа. 
Затихает молитва под куполом храма, совершается таинство миропомазания. Шепчет батюшка слова: "печать дара Духа Святаго",--укрепляет юную душу для бесконечной духовной жизни. В завершение все участники таинства троекратно свершили шествие вокруг купели с зажженными свечами в руках.
Ах, как светло и чисто на душе. Тихие слёзы радости вытирает на лице Клавушка концом белого платка. Апостольской мудростью свети-лось лицо Ивана Нестерова, благоговейно испившего нынче меру рели-гиозного опиума…
И когда шли домой, поняла Тамара, что не сможет она с этих пор сделать что-нибудь не по совести.

  IX

Празднование годовщины Великой Октябрьской социалистической революции было главным праздником в стране. На Красной площади проходили парады и демонстрации трудящихся. На трибуне Мавзолея, в строгом соответствии с табелью о рангах, слева и справа от вождя выстраивались руководители партии и правительства. Наутро дотошные граждане внимательно изучали коллективную фотографию, точно определяя, кто приблизился к вождю, а кто сегодня находится в опале. 
Длинный перечень фамилий под фотографией не позволял ошибиться.
Постоянные кремлёвские пропуска давали возможность членам семей обслуги и охраны Кремля быть в самом центре праздника. Это всегда было яркое, захватывающее зрелище. Колонны знаменосцев, физкультурников, музыкантов восхищали сердца, каждый, кто присутствовал на параде, испытывал гордость и счастье оттого, что ему повезло родиться в Советском Союзе.
День 7 ноября 1930 года был погожим, совсем не холодным. Тамара с братом Левой были в этот день на параде, на Красной площади. От Александровского сада вдоль Кремлевской стены они прошли почти до Мавзолея, встали у кромки гостевой трибуны, махали руками и кричали вместе со всеми "ура!". 
По окончанию парада дети пошли домой. Прошли Троицкие ворота, поднялись по Коммунистической улице до арки административного корпуса и нырнули в гулкое пространство проезда. С другой стороны в проезд влетела машина и, не успев затормозить, отбросила Тамару на каменный цоколь стены.
Сознание надолго покинуло девочку, и она не видела побледневшего, суетливого шофера, который растерянно хватал её за поясок осеннего пальтишка, решительного Серго Орджоникидзе, который резко отодвинул водителя в сторону, произнося при этом слова не для детских ушей.
Эх, неистребима в России привычка водителей демонстрировать своему начальнику подчеркнутую услужливость, в реестр которой входит стремительное срывание с места и прохождение поворотов, не снижая скорости.
Наверное, проще всего обычное разгильдяйство прикрыть рассуждениями о роковой судьбе, но водитель – это отражение хозяина машины. Он хорошо знает вкусы и привычки своего начальника и стремится им соответствовать. Идеи вождизма не содержат в себе любвеобильных заповедей Нагорной проповеди. 
Кремлевские вожди сталинской эпохи гипертрофированно блюли свой авторитет, и самый короткий путь к этому у «непросвещённых монархов» – эгоцентризм, когда внутренний мир других людей – ничто, а свой собственный – центр вселенной.
Братик Лева, не обременённый рассуждениями о морали, бежал домой, к маме, которой небо с овчинку показалось от страшной вести.
Серго с девочкой на руках уже заходил в амбулаторию, где можно было оказать первую помощь. Заведующая амбулаторией Марья Моисеевна Хавкина бежала навстречу. Пришли врачи: помоложе – Шмит, и совсем старенький, с белой бородкой, Шустов. Начали осматривать Тамару. Она открыла глаза, увидела побелевшую маму, людей в белых халатах – и заплакала. Старенький доктор наклонился над Тамарой:
–  Томочка! Почему ты плачешь? Что у тебя болит?
А у неё были выбиты передние зубы, ушиблено лицо, сломана нога. Челюсть быстро немела, и Тамара с трудом ответила:
–  Я боюсь, что я умру.
–  Нет, нет, ты не умрёшь! Ты обязательно поправишься.
Орджоникидзе уехал, поручив своей жене Зинаиде Георгиевне, заниматься пострадавшей Тамарой, всё обсудить с Клавдией Абрамовной.
Тамару увезли в Боткинскую больницу, а утром, которое вечера мудренее, девочку перевезли в новую больницу на улице Грановского, где лечились, в основном, кремлевские «эгоцентристы». Поместили Тамару в большую отдельную палату, где кроме удобной кровати, стояли два кожаных кресла для гостей, большой стол под зелёным сукном, очевидно, для проведения служебных заседаний кремлевским пациентом, на отдельном столике стояли телефоны.
Лечилась Тамара в кремлевской палате-кабинете более трех месяцев. Два месяца лежала в гипсе, а потом на костылях училась передвигаться. Орджоникидзе Григорий Константинович (Серго) заходил дважды, гостинцы приносил, книжки и карандаши цветные. 
Когда стала ходить с палочкой, выписали Тамару домой. Как-то гуляет она возле Троицких ворот, а навстречу идут Сталин, Орджоникидзе и Молотов. Поравнялись. Тамара поздоровалась.
 И они ответили:
–  Здравствуй!   
Вдруг Сталин говорит Тамаре: 
–  Остановись!
Мигает Орджоникидзе и спрашивает:
–  Эта?
Серго кивает головой. Сталин берёт Тамару за подбородок: 
–  Ну, как, Томочка, ножка у тебя болит?
Тамара смотрит прямо в глаза Сталину и твердо отвечает:
–  Нет, Иосиф Виссарионович, не болит.
Сталин и его спутники улыбнулись, явно довольные ответом девочки. Сказав несколько ободряющих слов, они пошли дальше…