За Кремлем Москва

               
  I   

Начиная работать над повестью, изучая различные материалы и документы, я сознательно не спешил прочитать книгу Ларисы Васильевой "Дети Кремля", понимая, что она окажет сильное влияние на моё восприятие воспоминаний Тамары Петровны Соболевой. И только, когда все основные главы повести были написаны, я положил на свой рабочий стол книгу "Дети Кремля". Книга произвела сильное впечатление глубиной исследования и сопереживанием автора своим героям.
В рассказах Тамары Петровны не раз звучала мысль о страхе, тревоге, замкнутости жизни в Кремле. Но это было ощущение простой девочки, круг общения которой ограничивался семьёй и детьми, её ровесниками, во дворах и переулках Кремля. Но вот читаю в книге Ларисы Васильевой о сыне Сталина Якове, которого в тринадцать лет впервые привезли в Москву, в Кремль, на постоянное место жительства:
"Кремль был замечательным местом – центром страны, однако мальчику, выросшему среди вольной природы..., влюбленному в горы и быстро бегущие прозрачные речки, Кремль с самых первых дней ограничил движения, и чем дальше мальчик жил в нём, тем всё больше Кремль казался ему мрачной крепостью. Хотелось убежать. И он, весёлый, общительный с малых лет, стал замкнут, тих, неразговорчив."
В 30-е годы Сталина уже нельзя было запросто встретить в кремлевских дворах и поздороваться с ним, как это было в первое десятилетие пребывания «рабоче-крестьянского» правительства в Кремле. Теперь, когда Сталин выходил из своего дома, чтобы сесть в автомашину, охрана заранее очищала двор от всех мимолётных кремлёвских прохожих, включая детей любого возраста. Их просто загоняли в подъезды, и на каждом выходе стоял чекист, следя за тем, чтобы двери подъезда были плотно закрыты. Можно было прожить в Кремле годы и ни разу не увидеть Сталина на улице.
Дружба между Сталиным и Демьяном Бедным дала глубокую трещину. У Демьяна росло число недоброжелателей, которые подбрасывали куда надо доносы на кремлевского стихотворца. В круг друзей поэта затесался один такой тип по фамилии Презент. Он был завербован для слежки за Демьяном, вел дневник, куда записывал его высказывания, бессовестно перевирая содержание разговоров. Из достоверных источников известен такой случай: Вернувшись от Сталина, Демьян рассказывал, какую чудесную землянику подавали на десерт. В доносе было написано: "Демьян Бедный возмущался, что Сталин жрёт землянику, когда вся страна голодает".
В литературных текстах Демьяна Бедного стали выискивать двусмысленность, порочащую советский строй, критику на вождей.
Началась опала Демьяна. Сталин неожиданно не только выселил поэта из Кремля, но и установил за ним слежку. Выезжая из кремлевских царских палат, Демьян Бедный был вынужден продать свою уникальную библиотеку в 30 тысяч томов. Библиотеку спас Бонч-Бруевич, который купил её для Государственного литературного музея.
Эпоха Демьяна Бедного прошла, наступило время М. Горького. Московские острословы не преминули ядовито заметить, что "раньше у нас литература была обеднена, а теперь огорчена".
Иван Романович Нестеров был человеком внимательным не только в семье, он остро подмечал все перемены и внутри кремлевских стен. Всё чаще исчезали не только видные государственные лица, но и водители, которые их обслуживали. Почти никого не осталось из первого состава знаменитого Автобоевого отряда и Гаража особого назначения. Произвол и самодурство Петерсона в любой момент могли стать причиной ареста и непоправимой беды. В 1933 году, за два года до ареста самого Петерсона, Иван Романович стал искать удобного случая, чтобы покинуть Кремль, а заодно и сменить место работы. И хотя семья уже получила вторую комнату в "чугунном коридоре", жить и работать там стало страшно.

    II

Путь развития общества, который избрали большевики, предполагал полную и неограниченную власть над всеми и каждым в отдельности. О том, что такая власть нежизнеспособна и отторгнута многовековой мировой историей, идеологи "социализма" или не хотели знать, или решили доказать, что воля и разум большевиков способны построить такое общество, которого мир не знал.
В спорах и дискуссиях с научной общественностью России, с политической оппозицией большевики были неубедительны. Поэтому, им оказалось проще навесить человеку ярлык "контрреволюционера", спровоцировать разного вида террор и методично, беспощадно убирать всех инакомыслящих.
Церковь, при всей её реакционности, всегда призывала к милосердию, к терпимости, или как сейчас говорят, к толерантности. Поэтому, она никак не вписывалась в практику социалистического строительства. Её сразу же обвинили в симпатиях к царизму и на этом основании подлежащую жестоким репрессиям.
Полагаю, что больше, чем симпатии к царскому самодержавию, большевиков толкало к репрессиям стремление завладеть церковным имуществом.
Многочисленные легенды повествуют нам чуть ли не об аскетичности кремлевских руководителей. Это далеко не так. Аргументы, что у Сталина (и иже с ним) на банковских счетах не было больших денег, ничего не доказывает. Тот факт, что он и его сотоварищи десятилетиями не вылезали из гимнастерок, галифе и сапог, говорит только о странной советской моде того времени.
Сокровища Оружейной палаты восхищают каждого, кому посчастливилось их увидеть. Российская сокровищница веками собиралась русскими правителями. За первые же годы Советской власти более половины уникальных, неповторимых изделий из золота, серебра, драгоценных камней, алмазов были разбазарены, распроданы за границу, чтобы потратить деньги на самые дорогие в мире автомашины членам правительства, чтобы залатать черные дыры обрушенной экономики, чтобы содержать бесчисленное количество объектов с при-ставкой "спец": спецпайки, спецбольницы, спецсанатории, спецохрана, развращенная близостью к власти. 
Дочь Сталина вспоминает об охране в своих "Двадцати письмах другу": "У этих было одно лишь стремление -- побольше хапнуть себе, прижившись у теплого местечка. Все они понастроили себе дач, завели машины за казенный счет, жили не хуже министров и самих членов Политбюро..."
Стремление к неограниченной власти порождает насилие. Демократические принципы декларируются тем громче, чем ужаснее творится беззаконие. Изгнание из страны университетской профессуры, писателей, философов, историков, экономистов, юристов, врачей –  всей инакомыслящей интеллектуальной элиты – было не ошибкой кремлевской когорты, а претворением в жизнь идеалов коммунистического образа жизни. Максим Горький, покидая в 1922 году Советскую Россию, писал в своём дневнике, что "страна, лишившись своей интеллигенции, двигается вспять".
Управляемая демократия есть диктатура. Невиданные масштабы репрессий породили и новые формы законности, вернее сказать, вопиющего беззакония. Получила широкое распространение практика наказания по политическим мотивам, массовых арестов и внесудебных пре-следований, захват и заточение в тюрьмы заложников. Новоявленным апологетам советской юриспруденции пришлось из кожи вон лезть, чтобы обосновать приоритет революционной целесообразности над римским правом.
Нарком юстиции и прокурор РСФСР Дмитрий Иванович Курский десять лет, с 1918 по 1928 годы, не покладая рук, выполнял волю вождей революции. Он один из немногих в правительстве имел высшее образование, окончив Московский университет. Именно он разработал основы советского судопроизводства, первую Конституцию РСФСР и СССР. Какой-либо законодательной регламентации его деятельности не было и руководствовался он исключительно «революционным правосознанием».
Беззаконие было возведено в ранг закона. Системе были нужны не соратники, а соучастники. Верность режиму подразумевала абсолютную уверенность в том, что человек выполнит все приказы, даже те, которые находятся в противоречии с человеческой совестью.
Понимало ли руководство страны, что, только применяя беспощадные методы насилия, сможет удержать власть? Безусловно. 
Отступить оно не могло, это означало бы их собственную смерть. Но соучастники, которые знают слишком много, становятся опасными. Поэтому, судьба многих наркомов, политических деятелей, полководцев, комендантов Кремля, писателей, юристов закончилась трагически. Вожди убирали свидетелей.
Д.И. Курский в 1928 году был снят с поста наркома юстиции и направлен на дипломатическую работу в Италию, то есть фактически в ссылку. Через четыре года он скоропостижно умирает оттого, что "наколол ногтевую фалангу второго пальца правой руки". В справочнике истории ВКП(б) есть ссылка: застрелился 30 декабря 1932 года…
Интересно прочитать официальный некролог на смерть члена Президиума ЦИК СССР тов. Курского: "...Не скорбеть по этому поводу, не заниматься бесплодными сетованиями должны большевики.
Когда уходит из наших рядов товарищ, мы вспоминаем добрым словом то, что он сделал, минуты, которые были проведены вместе, успехи и победы, которые были завоёваны, и поражения, которые случалось пережить... и переходим к очередным делам. Ибо у нас нет времени слишком долго предаваться воспоминаниям". 
При всём желании соблюсти приличия на похоронах своего товарища, большевистская власть не могла скрыть своего презрения и равнодушия к ушедшему из жизни.
Кстати, преемник Курского на посту главного юриста страны Крыленко Н.В. был расстрелян в 1938 году. Очередной мавр сделал своё дело...
Исполнители высшего ранга, руководители наркоматов, ведомств, крупных учреждений прекрасно понимали уязвимость своего положения. Единственным спасением от опалы и расправы, казалось им, была неутомимая деятельность на своем посту. Но самые активные участники строительства коммунистического общества были обречены на гибель в первую очередь.
Меня в этой повести интересует жизнь кремлевских небожителей в кругу семьи, их отношения с детьми. А ещё точнее, как взрослели, формировались характеры у детей в таких семьях. Не могла не отразиться на домашней атмосфере постоянная нервозность, закрытость, настороженность главы семьи. Жизнь или смерть – слишком высокая ставка для мирного времени. 

  III

Женя Курский, сын наркома, ровесник Василия Сталина. 
Родителям Жени и Васи было некогда заниматься воспитанием детей, как. впрочем, и многим другим вождям и партийным работникам в Кремле. По решению ВЦИК в 1923 году был создан для детей руководителей страны специальный детский дом. Для этого использовали бывший особняк банкира и "контры", белоэмигранта Рябушинского.
Руководили в нём Надежда Сергеевна Аллилуева и Елизавета Львовна Сергеева. Дети от двух лет до школы воспитывались в этом учреждении. Аборигенами детского дома были Василий Сталин, Артем Сергеев, Женя Курский... Процитирую воспоминания Артема Сергеева:
«Воспитывали нас там весьма идеологизированно: богатство – это плохо, бедность – не порок. Кто не работает – это плохо, кто работает – это хорошо. Есть у человека дом – это хорошо, но у многих родители погибли за революцию, у них дома нет, и нужно всегда делиться тем, что у тебя есть. У кого есть дом, на воскресенье мог идти к семье, но надо с собой взять того, у кого дома нет…»
У Жени Курского родители были, но с Василием Сталиным они крепко сошлись характерами и проводили время вместе даже летом на отдыхе. В Крым, куда ездила отдыхать семья Сталина, брали с собой и Женю. Светлана, сестра Василия, писала об этом: 
"В Мухолатке, куда мы ездили отдыхать, родители – на берегу моря, а из воды высовываются рожицы в белых панамках: Василий и его друзья – Артем Сергеев и Женя Курский".
Василий и Женя рано ощутили свою исключительность. В юном возрасте, когда дети ещё не придавали значения социальному положению родителей, они часто бывали во дворе в одной компании с моей героиней, и Зоей Ткачевой, и другими детьми охраны. Но Женя всегда был за невидимой чертой, переступить которую и не стремился. Переступить, значит, сблизиться. Зачем? Другое дело дружба с Василием. Они оба – элита. Дворцовые апартаменты – это не "чугунный коридор". Но избалованности при этом не было и в помине.
И снова воспоминания Артема Сергеева:
"Отучали нас капризничать в детском доме так: столы накрывали, все по команде садились. Время вышло – звучит команда "встать!" Кто не доел – тарелку всё равно забирают и уносят. После этого мы стали есть гораздо быстрее, а не капризничать – вкусно, не вкусно. Если раньше кому-то какое-то кушанье не нравилось, то тут вдруг оказалось, что все любят всё и с аппетитом едят. А пища была самая простая".
Просуществовал этот детский дом до весны 1927 года. Дети организаторов "Доброго дома" выросли, пошли в школу, и дом стал не нужен.

  IV

В Кремле не представляли свою жизнь без спецучреждений, и значит, в самую пору было подумать членам Политбюро, ЦИК, наркомам, ответственным партийным работникам о специальной школе для собственных детей. 
Сказано – сделано: в августе 1931 года вышло постановление ЦК ВКП(б) о создании образцовых школ, "поставив их в более благоприятные материальные условия и сосредоточив в них лучшие педагогические силы".
Не знаю, какие материальные условия были в образцовых школах в провинции, но в Москве постановление ЦК партии было выполнено очень добросовестно: 1 сентября 1931 года образцовая школа № 25 распахнула свои двери перед кремлевской порослью.
Красивое здание с колоннами, мраморным вестибюлем, широки-
ми лестницами принадлежало до революции частной гимназии Франца Креймана. Эта гимназия долгое время считалась лучшим учебным заведением Москвы. Именно её описал Борис Пастернак в романе "Доктор Живаго". 
Директор "правительственной" школы Нина Иосифовна, с незабываемой фамилией – Гроза, была опытным педагогом и администратором с тридцатилетним стажем. Учителя были тоже первоклассные, многие имели ученые звания, преподавали в гимназии ещё до революции.
Все выпускники школы – и Светлана Сталина, и Марфа Пешкова (внучка Горького), и Нина Чичерина, и многие другие в первую очередь вспоминали Анну Алексеевну Яснопольскую, любимую учительницу литературы. Обожали учителя математики – профессора Юлия Осиповича Гурвица. Удивительного педагогического таланта был человек!
Просматривая десятки статей и воспоминаний по этой школе, я не нашел ни одного учителя, о котором бы говорилось с упреком или снисходительно.
А впрочем, я не прав, был такой человек... Но об этом – позже.
В Старопименовском и соседних переулках, некогда тихих, стало тесно от машин.  Детей кремлевских небожителей возили в школу в автомобилях, даже если они жили рядом. Так положено! И охрана при них – в машине, на улице...
Василий Сталин и Женя Курский перешли в эту школу из 20-й, где учились до пятого класса. Здесь я воспользуюсь воспоминаниями Нины Мушкиной, которая училась в этой школе:
«Василия Сталина, он был на один класс старше, в школе не называли иначе как, Васька. Бесшабашен был, порой невыносим, вел себя вызывающе... "Шалости" его терпела вся школа.  Широта натуры и своеобразная щедрость сына вождя проявлялась во всем. Он охотно помогал своим друзьям знакомиться с девушками, пользуясь своим положением – "со мной любая захочет познакомиться..." 
От бестактности и хамства Василия учителя порой приходили в отчаянье, некоторым пришлось из школы уйти. Ни у кого из товарищей и друзей Василия не было такой сомнительной славы.
А жизнь в школе кипела: работали кружки на любой вкус
– от шахматного до авиамодельного, престижным считалось творческое развитие личности, выпускали собственный литературный журнал, в школьных мастерских получали технические навыки. Недостатка в шефах не было, в очередь стояли, чтобы стать шефами школы. Те, кому повезло, например, Чугунолитейный завод, наркомат лесной промышленности, театр Ленинского комсомола, издательство "Известия" – за честь почитали своё шефство над школой.
Театр "Ленком" начинался в 1927 году как театр рабочей молодёжи (ТРАМ). В здании театра до революции помещался Купеческий клуб. Здесь отдыхало купечество Москвы, проходили спектакли и собрания.
После революции в стенах здания обосновался коммунистический университет имени Я.М. Свердлова. Именно здесь в 1920-м году выступал В.И. Ленин перед делегатами III съезда Российского коммунистического союза молодежи. "Учиться, учиться и учиться..."
Актеры ТРАМа не считали себя актерами, они называли себя "взволнованными докладчиками, агитаторами", что было вполне в духе времени. Днем работали, вечером – репетировали или играли спектакли.
Первые пьесы молодые рабочие-комсомольцы московских заводов писали сами. Классический театр просто не спешил поднимать голову, а голова была мудрая, талантливая, потому что принадлежала Михаилу Булгакову, "подпевал и подыгрывал" ему во всем Исаак Дунаевский, под "дудочку" которого ставила танцы Наталия Глан.
Искусству лицедейства учили корифеи из МХАТа Николай Баталов, Николай Хмелев, Алексей Грибов, к сожалению, невозможно всех упомянуть. Сценографией занимались выдающиеся мастера-художники Кибрик, Пименов, Кукрыниксы.
Старшеклассники из 25-й с удовольствием посещали театральные студии, а на школьной сцене ставили сатирические спектакли собственного сочинения. Душой всех школьных капустников был молодой Николай Крючков. Репертуар театра в школе знали наизусть, смотрели все спектакли, бурно обсуждали с артистами, иногда и сами участвовали в массовках.
Загорелся театром и Евгений Курский. На сцене можно было показать свою индивидуальность, которой ему явно не хватало рядом с Василием Сталиным. Немногословность и сдержанность Жени перерастали в замкнутость. Он порой тяготился обществом Василия, понимая свою зависимость от него. Смерть отца усилила ощущение одиночества. 
Настоящей дружбы между одноклассниками не было. Дух соперничества подавлял все остальные чувства. Только жизнь на Олимпе считалась нормой. Бдительные органы всё чаще разоблачали "врагов народа", которые умело маскировались даже в Кремле. Дети разоблаченных вредителей, шпионов, и предателей быстро и незаметно исчезали из стен образцовой школы.
Василий театр не уважал. Спорт – другое дело. Скорость, риск, ловкость, удача, восхищение друзей – вот без чего нельзя жить. А говорить со сцены чужие слова, да ещё всегда глупые – смешно!
–  Женя, идём играть в футбол! На первенстве района мы должны победить. Кто не с нами, тот против нас! 
В школьные каникулы шефы организовывали детям отдых вполне достойный образцовой школы. И снова воспоминания, на этот раз Александра Некрича, одноклассника Василия Сталина, будущего доктора исторических наук:
«У "Известий" была великолепная зона отдыха в Спас-Клепиках Рязанской области. Там был пионерский лагерь для школы № 25. Для поездки нам был подан специальный вагон. Полки застелены белоснежным, накрахмаленным бельём. Потом, за всю жизнь я такого белья в вагонах не видел. 
Жили мы в лагере в очень удобных комнатах, кормили нас изыскано, начиная от икры на завтрак и кончая неописуемыми пирогами. Мы, конечно, понимали, кому были обязаны таким отдыхом...»
На учителей школы сыпались награды, привилегии, льготы. В июне 1935 года по инициативе Моссовета было организовано грандиозное торжество по случаю "10-тилетия школы № 25 Октябрьского района". 
То, что школа была открыта в 1931 году и никак не тянула на юбилей, почему-то никого не смутило. Праздник прошёл великолепно!
По итогам республиканского конкурса среди образцовых школ от 15 февраля 1935 года школа № 25 заняла всего лишь второе место. Первое место присудили школе № 1 Петроградского района Ленинграда и вручили ей Переходящее Красное знамя Республиканского комитета по всеобучу при Совнаркоме РСФСР, а для премирования лучших учителей и административно-технического персонала выделили школе десять тысяч рублей.  Занявшей второе место 25-й школе презентовали двадцать пять тысяч.
"Бомбу" школе подложил завуч, Толстов Александр Семенович. Из "лучших" побуждений шепнул накануне экзаменов одной хорошенькой выпускнице темы сочинений по литературе. Но клятву молчать у неё не взял, и в итоге темы знал весь класс. 
Результаты экзамена были потрясающие. Преподаватель литературы, Анна Алексеевна Яснопольская, была счастлива. Новая волна восторгов, поощрений, публикаций стремительно набирала силу. Но некоторым ученикам, с обострённым чувством справедливости, бремя коллективной славы оказалось не по силам, и они пошли в ЦК партии. Там их выслушали, и что удивительно, приняли меры. Толстова уволили, Нина Гроза после строгого выговора ушла сама, в соседнюю школу.
Чуть позже переименовали и школу. Стала она 175-й, без приставки "образцовая". 
Новым директором назначили Ольгу Федоровну Леонову, руководителя класса, где училась Светлана Сталина. Отношения у Светланы с Ольгой Федоровной были прекрасные. Не уверен, что это как-то повлияло на карьеру директора, но Ольга Федоровна вскоре стала депутатом Верховного Совета СССР, получила орден, и что тоже не маловажно, – новую просторную квартиру на улице Горького, бывшей, и теперь вновь ставшей, – Тверской.

   V

Иван Романович Нестеров уже почти год ходил на курсы немецкого языка. Местом будущей работы выбрал Наркомзем СССР, управление поставок сельскохозяйственного инвентаря, удобрений, семенного материала. Коллективизация набирала обороты, кругом возникали колхозы, МТС, автохозяйства. Работников, которые хотя бы со словарем могли прочитать немецкую техдокументацию на оборудование, химикаты, или семена – приглашали в Наркомзем непрерывно.
Сельское хозяйство в стране вышло на первый план. Производство зерна, мяса, молока резко падали, власть принимала отчаянные меры по исправлению положения. Все члены Политбюро выехали по важнейшим сельскохозяйственным регионам. Сталин выбрал для себя самый большой и сложный регион: Зауралье, Сибирь.
Любое противодействие линии партии каралось по законам военного времени. 
С письмом о переводе в Наркомзем, подписанном самим Криницким, начальником Политуправления, заместителем наркома земледелия СССР, и со справочкой РОНО о занятиях на курсах немецкого языка обратился Нестеров к всесильному на территории Кремля Петерсону. 
Справочка была неказистая по виду, но именно она была главным козырем: человек переходил не на шофёрскую работу, а на значительное повышение, переходил работать в аппарат Наркомзема. Препятствовать повышению по службе запрещалось.
Петерсон возражать о переводе не стал. Но ещё раз попытался уговорить Ивана Нестерова не торопиться с увольнением, мол, строится дом на Берсеневской набережной, там уже отделочные работы идут, квартиру получишь... Иван не стал искушать судьбу и вновь попросил дать перевод и разрешение на обмен жилья.
–  Ну, как знаешь, вольному воля.
В этих словах Петерсона слышалась затаённая зависть и тоска, что не может он так распоряжаться собой, как этот настырный мужик.
– Жильё обменяем, если вместо тебя придёт другой водитель.
На прощание пожал Ивану Романовичу руку и пожелал успехов на новой работе. Это было впервые за двенадцать лет, Нестеров даже смешался от неожиданности. Может зря он так плохо о коменданте? Меняются же со временем люди...
Подходящего шофёра с двумя жилыми комнатами скоро нашли в Брюсовом переулке, возле Большой Никитской. Перспектива переезда в Кремль того чрезвычайно радовала, и обмен состоялся. Семья Нестеровых переехала в две смежные комнаты большой коммунальной квартиры на первом этаже с окнами во двор.
В квартире проживало всего шесть семей, 13 взрослых и 9 детей. Общая кухня без газа, готовили на керосинках. Общая ванная, где стирали белье в корытах, общий туалет. Большой разницы после "чугунного коридора" и не почувствовали, вид из окна только попроще, но зато страха меньше стало.
В коммунальной квартире свои законы проживания. Там общественные интересы всегда ставились выше личных, с этим считались, к этому привыкали с детства. Жизнь в коммунальной квартире считалась нормой в стране, где строили социализм.
Тамаре исполнилось 13 лет. До переезда из Кремля она училась в школе возле Военторга, на Знаменке. Обычная московская школа, туда ходили многие дети, живущие в Кремле. Но, кроме того, там была ещё и музыкальная школа. 
«Я занималась музыкой, это такая радость была. В клубе АБО играла на рояле. Преподавательница, профессор просила ни в коем случае не бросать занятия  –   вспоминает со слезами на глазах Тамара Петровна  –   Мы после переезда пианино купить не могли, очень бедно жили. Отец один работал, трое детей малых...»
Мы сидим рядышком в квартире Тамары Петровны на 16 этаже высотного дома уютного московского района Куркино, и не спеша раскручиваем спираль прожитых лет. За окном ранняя желто-бордовая осень 2007 года.
Несмотря на почтенный возраст, память у моей «девочки из Кремля» отменная, и мы идем дальше по дороге её простой и нелегкой жизни. Я прошу подробнее рассказать о первых школьных подружках. Тамара Петровна вдруг улыбается, вспоминая Тамару Никандрову, дочку командира АБО:
«Мы с ней дружили по-настоящему, всегда вместе в школе были. Где-то во втором классе произошла, на первый взгляд, незначительная история, но она мне крепко запомнилась на всю жизнь.
А история такая. Шли мы, две Тамары, после уроков домой, в Кремль. Перед Троицкими воротами остановились пропуска достать. Никандрова подает мне из ладошки несколько монет и просит:
–  Подержи монетки, я пропуск из ранца достану.
Пока доставала, я монетки рассматривала, мне деньги в руки
попадали раз в год, да и то не каждый. Монетки красивые, не хуже цветных камушков. Вон их сколько, а меня ни одной нет. Когда стала деньги отдавать, сама не знаю, как одна монетка к ладошке прилипла.
Дома про монетку я маме ничего не сказала, пообедала и упорхнула на улицу гулять. Тамара Никандрова отличница была, считала до тысячи быстрее всех. Недостачу в 15 копеек обнаружила сразу. Пришла ко мне домой сомнения развеять, да разговаривать ей при-шлось с Клавдией Абрамовной. А мама любую ситуацию мгновенно понимала. Послала няню за мной, а Тамару за ширму поставила.
Прихожу, мама сидит за круглым столом в центре комнаты:
–  Тамара, ты у подружки своей деньги брала?
–  Мама, какие деньги?   –  В роковую минуту морального краха проснулся во мне великий артистизм, жаль, что на маму это никак не подействовало, и она продолжила неприятный допрос:
–  Ну, монетку ты взяла у Тамары?
Обреченно падая вниз, но, желая испытать судьбу до конца, я твёрдым голосом ответила:
–  Нет, не брала!
Мама поворачивается к ширмочке:
–  Ну-ка, Томочка, выйди. Расскажи, что случилось?
Томочке уже и не жалко этой монетки, и  перед подружкой не-удобно, что в воздухе грозой пахнет, но и отступать некуда:
–  Клавдия Абрамовна, она у меня 15 копеек взяла.
Мама расспросы прекратила, под крутой рукой оказался кусок бельевой веревки, и стала она меня охаживать этой верёвкой.  Пришлось вокруг стола несколько кругов совершить  –  смеётся сегодня Тамара Петровна. 
Но урок был на всю жизнь. Никогда больше чужой копейки не взяла. Так было стыдно, до сих пор помню».

   VI

Пианино было для нашей семьи непосильным приобретением  –  рассказывает Тамара Петровна.
 –  А без домашних упражнений не обойтись. Я рисовала на бумаге клавиши и голосом пела ноты. Но разве это занятия музыкой. Я целый год пропустила. Мы с мамой искали по всей Москве такую музыкальную школу, где можно заниматься после уроков, и не могли найти. На Якиманке искали, на Петровке...
Однажды нам повезло, и мы нашли частную музыкальную школу Ипполитова на Таганке, где можно было оставаться после уроков и играть самостоятельно. Поехали с мамой сдавать вступительные экзамены. Далеко, конечно, от дома, но выбора не было. Всё равно я была рада безмерно. Играла на экзамене так, что пальцы, как крылышки летали. А ритмика и ноты на слух назвать – это проще простого.
Результаты экзамена узнали через два дня. Меня в списках не было. Мама пошла наводить справки и оказалось, что я не прошла по возрасту. Слишком старой я была для музыкальной школы. Мне было 13 лет, а брали только до 12. Желающих учиться музыке было очень много, и для меня не сделали исключения. Для меня это была трагедия.
Я часто ходила в Большой театр и с родителями, и одна. Слушала там "Евгения Онегина", "Пиковую даму"... Сижу, глаз не отрываю от дирижера, слышу каждую ноту, каждый инструмент – фагот ли, альт или труба...   Уходила домой всегда с заплаканными глазами. Не сбылась моя мечта о музыке...»
Большой Палашевский переулок. Недалеко от театра Пушкина находилась школа, куда пошла Тамара после переезда из Кремля. Кроме уроков пения, других музыкальных занятий там не было. И шефов не было. Зато во дворе, где жила Тамара, домоуправление организовало драмкружок и хор. Они и заполняли жизнь Тамары после уроков. Скоро появились новые подруги: Тамара Заправкина, Таня Разина, Ася Поливьет...
Двор, где жила Тамара, был общий на четыре дома. Детей во дворе было очень много, играли в русскую лапту, волейбол, футбол. А когда поставили турник, то девчонки крутились и подтягивались на нём не хуже мальчишек. У Тамары рекорд был – 15 раз до подбородка подтягивалась. Мальчишки при ней смущались силу показывать.
Вспоминая в зрелом возрасте своё детство, все мы с удовольствием говорим, что были, мол, хулиганистыми детьми, а разбитое мячом стекло – веское тому подтверждение. Всматриваясь в поколение сверстников Тамары, я вижу, какими чистыми, открытыми они были.
Бесстрашные лётчики, полярники Папанова, артисты Большого театра, писатели, поэты – кумиры молодежи тридцатых годов.
В доме напротив жило много известных людей: первый Герой Советского Союза, полярный летчик Анатолий Васильевич Ляпидевский, Ксения Эрдели – солистка оркестра Большого театра, выдающаяся арфистка, будущая народная артистка СССР, артист кино Алексей Консовский, сейчас мало кто помнит, как замечательно он озвучивал мультфильмы.
Рядом, во дворе, где жила Тамара, построили многоэтажный дом для артистов Большого театра и все во дворе затихали, когда через двор проходил Иван Семенович Козловский. Квартира у него была огромная, в два этажа. В том же доме жили режиссёр Всеволод Мейерхольд, артист Василий Качалов, певицы Антонина Нежданова и Мария Максакова, балерина Екатерина Гельцер, знаменитый бас Марк Рейзен и Александр Пирогов...
Александр Степанович Пирогов, один из пяти братьев-певцов, стал легендарной личностью не только потому, что имел два ордена Ленина, был лауреатом Сталинской премии и народным артистом СССР. На одном из концертов, растроганный пением, маршал Буденный подарил певцу...верховую лошадь. Вот когда пришла к артисту всенародная слава! А лошадь Александр отправил отцу в село Новосёлки, неподалёку от есенинского Константинова.
–  Частым гостем  –  вспоминает Тамара Петровна  –  в нашей коммунальной квартире была Лёля Лепешинская, балерина. Здесь её с ног до головы обшивала белошвейка Берёзкина Серафима Васильевна, наша соседка. И Надежду Андреевну Обухову она тоже одевала. Они рядом жили, я их всех часто видела, от них всегда как будто свет исходил.
Я слушал Тамару Петровну Соболеву и у меня росло ощущение, что в Москве 30-х годов в каждом доме жили народные артисты, Герои Советского Союза, писатели, композиторы... О Борисе Иофане, знаменитом архитекторе, который построил "Дом на набережной" и где не захотел жить глава семьи Иван Нестеров, она рассказывает так, словно они расстались только вчера.
Мир этих людей впитала Тамара на всю жизнь. Она никогда не была фанаткой, не стояла у подъезда знаменитостей, но ей всегда хотелось как они, без остатка принадлежать стране, хотелось летать, а не ходить по земле.
Диктофон бесшумно записывает её рассказ дальше:
-- Я и в школе отчаянная была, рискованная такая девчонка. Мальчишкам ни в чём не хотела уступать. Бывало и родителей в школу вызывали. А во дворе у нас замечательная команда была. Лёдик Ляпидевский, высокий, темноволосый, симпатичный и очень стеснительный. Он за мной ухаживал, часто катал на велосипеде. В кино стеснялся сам пригласить, дружка своего, Тосю, просил: "Вот тебе три билета, сходи к Тамаре, позови её в кино. Тося приходит и приглашает – пошли в кино на Серафимовича, и Лёдика возьмём с собой, я ему тоже билет взял. Тося хулиганистый парень был, ничего не стеснялся. Он потом на войне погиб, стал Героем Советского Союза.
…Моя лучшая подруга во дворе была Ева Файнштейн. Позднее она вышла замуж за директора театра оперетты. Она мечтала стать артисткой, – и стала. Дома встанет перед большим зеркалом в прихожей и начинает читать письмо Татьяны из "Евгения Онегина", я ей аплодировала...
Над квартирой Нестеровых на втором этаже проживала семья обрусевших китайцев – муж с женой и дети с русскими именами, Лидка и Юра. Взрослые жили тихо и незаметно, а дети своих эмоций не сдерживали и вступали в громкий спор по любому поводу, особенно Лидка.
Как-то в азарте дворовых игр разгорелся очередной сыр-бор между подростками и Лидка, доказывая свою правоту, ляпнула невообразимую глупость:
--  Все вы тут ненормальные, а Сталин ваш даже жену застрелил.
--  Сама ты гадина недостреляная, всегда всё врешь!
Тамара задохнулась от гнева и пошла с кулаками на узкоглазую Лидку. Детские ссоры недолги, но слова этой дуры Лидки зацепились как репейник. Играть больше не хотелось, Тамара с нетерпением ждала отца с работы.
Вечером вся семья собиралась на ужин за большим круглым столом с кремлевской биркой. Через открытый проем в смежной комнате виднелся старинный комод у стены, тоже с биркой. Когда отец пришел и все сели за стол, Тамара начала рассказывать о противных «китайцах»:
--  Папа, представляешь, что Лидка сказала! Будто Иосиф Виссарионович застрелил Надежду Сергеевну…
Конец фразы Тамара договорить не успела. Словно от пропасти отталкивая, отец метнулся к дочери, ударил её, и она полетела через дверной проем до самого комода. Всё произошло так быстро, что никто не успел испугаться. Запоздало вскрикнула мать, недоуменно глядя на Ивана, застыли в страхе младшие брат и сестра. Отец, всегда добрый и спокойный, вдруг побледнел и шагнул в соседнюю комнату, где на полу сидела Тамара:
--  Никогда, нигде этого не говори,  --  медленно долетел до неё хриплый шепот отца,  --  иначе будет беда…

   VII

После седьмого класса Тамара в школу больше не пошла. Надо помогать семье растить младших детей. Стала искать работу. Но кому нужна девчонка в 16 лет? Это сегодня, с приходом необузданного предпринимательства, можно без труда найти торговое место по продаже напитков на улицах города, или работать курьером в солидной фирме. В середине тридцатых годов устроиться на работу было большой проблемой.
После долгих исканий и мытарств знакомые пристроили Тамару в почтовое отделение на Петровке. Была ранняя осень, началась подписная компания на газеты и журналы, нашлась и ей посильная работа. К декабрю подписка закончилась и снова – безработица.
Советская пресса ещё в 1932 году официально объявила о том, что в стране нет ни одного безработного. Биржи труда были закрыты, пособия по безработице не выплачивались. Каждый, кто не имел работы, рисковал быть привлеченным к суду за тунеядство. 
Таких "тунеядцев" власть охотно отправляла на грандиозные стройки социализма: БАМ (знаменитый БАМ начинали строить в 30-е годы), Беломорканал, канал Москва-Волга и так далее, в качестве "заключенного каналоармейца".
В июле 1939 года Герман Борисович Бебчук, работавший сменным инженером сортопрокатного цеха на заводе "Серп и Молот", пристроил туда свою двоюродную сестру Тамару.
Завод по тем временам был крупным предприятием. Когда в 1938 году его возглавил бывший печной мастер Ильин, началось расширение главных корпусов, строительство новых мартеновских печей, которые как фантастические драконы дышали огнём и освещали красными сполохами низкие ночные тучи. Появился мощный прокатный стан "700", поэты и романтики назвали его "сердцем завода".
Кстати, в 1953 году поэта Алексея Фатьянова, автора песен "Соловьи", "На солнечной поляночке", "Мы, друзья, перелётные птицы", "Хвастать, милая, не стану", рабочие завода пригласили на свой юбилей. Заводу исполнилось 70 лет. В заводском клубе весь зал подпевал артистам на сцене:
Майскими короткими ночами,
Отгремев, закончились бои...
Где же вы теперь, друзья-однополчане,
Боевые спутники мои?
Рабочие с гордостью показали свои цеха знаменитому поэту-песеннику. Мощь мартеновских печей покорила поэта. Через два года для кинофильма "Весна на Заречной улице" была написана песня: "Горят мартеновские печи, и день и ночь горят они..." Это – не забытые впечатления от завода "Серп и Молот".
Через год поэт подарил заводчанам новую песню "За Рогожской  заставой":
Тишина за Рогожской заставою,
Спят деревья у сонной реки.
Лишь составы идут за составами
Да кого-то скликают гудки.
Но вернёмся вновь в 1939 год, на окраину Москвы, где за Рогожской заставой в конце 19 века предприниматель Гужон построил мастерские по обработке металла. Мог ли мечтать скромный механик о заводе такой мощности? Может, и мечтал, кто теперь знает?..
Завод ошеломил девушку. Грохот, огонь, дым, жар печей, везде слой копоти – одним словом, преисподняя.
-- Ладно, и я не ангел  –  пошутила сама с собой, когда первый испуг прошел.
Начальник цеха предложил работать пирометристом. На металлургическом производстве работа пирометриста на вес золота. Ни один прокат не обходится без участия тепловой обработки. «Не перегрей!» – главная заповедь пирометриста. 
Для контроля существует множество приборов. Есть такие, что и поднять невозможно, двадцать килограммов и более. Как она справлялась, сегодня и сама не знает.
Слукавил, конечно, начальник. Работа пирометриста хоть и ответственная, но низкооплачиваемая. Опытным специалистам известно, что знания о выплавке и температурных режимах можно получить в течение двух недель, и довольно быстро стать хорошим пирометристом. Тамара и была надежным помощником в сортопрокатном цехе.
-- Сначала я как огня боялась этих приборов. Даже просила электрика помочь включить-выключить устройства  --  признаётся Тамара Петровна.
"Приборный" страх – это профессиональная женская болезнь. Но быстро проходит у отчаянных, рискованных девчонок.
"Приборам – поверку, пирометристу – проверку". Пирометрист проходит проверку дважды в год, потому что заводское производство обновляется постоянно. Тамара никогда не падала лицом в грязь. Двоюродный брат был очень доволен сестрой. Энергичную, уверенную в себе девушку заметила и молодежь в цехе. Через год после начала работы на заводе Тамару избрали комсоргом смены.
В конце 1940 года на заводе начались странные перемены: усилилась охрана, стали осваивать новые сорта проката, появились люди в гимнастёрках. В заводоуправлении каждый день шли совещания. 
По Европе расползалась война, её дыхание чувствовали все, но Советский Союз был такой твердыней, что никто не посмеет посягнуть на его границы. Об этом пели песни, говорили по радио. Германия и СССР подписали мирный договор. Западные границы стали ещё запад-
нее. Никто не хотел верить, что завтра война...