Тенор

               

 

     Поскольку в палате нас было только двое, мы быстро, и как говорил поэт, «от делать нечего», стали друзьями, то есть, вместе ходили на процедуры, в столовую, в кино и в лес на прогулку. Таков был круг нашей активности.

     В свободные часы я переводил небольшой французский роман. Занятие моё было чрезвычайно интересным, я с головой влезал в него и вытаскивал её оттуда только для того, чтобы, вперив взор в чистое голубое пространство над ветеранским госпиталем, отыскивать наиболее подходящие эпитеты к очередной строке. Небо не было пустынным, на северо-запад, в сторону Белоруссии, тянулись караваны гусей и/или журавлей. Иногда караваны были столь многочисленны, что минут на пять перечёркивали наискось оконную раму, и тогда я невольно начинал считать, сколько их там, забывая о своих эпитетах и метафорах. Иногда мне вспоминались строки забытого нынче поэта: «Над необъятной Русью С озёрами на дне, Загоготали гуси В зелёной вышине». (В. Луговской).

     Впрочем, птичьи перелёты не раздражали меня, напротив, вызывали в душе ощущение бесконечности пространства и времени, которое даёт невольное осознание цикличности жизни. Иногда, словно затем, чтобы разрушить мои высокие бессознательные думы, две-три длинноногие птицы, шумно хлопая крыльями, и, чуть не задевая стекла нашего окна, уносились ввысь. Уж не ночевали ли они в бассейне, который недавно оттаял, но по ночам всё ещё затягивался робким ледком, исчезающим к полудню.

     Не раздражал меня и сопалатник, чьи процедуры, как правило, длились дольше моих, а затем он ещё, уже образовалась у него такая привычка, обходил ряды «Жигулей» и бусиков, торговавших всякой всячиной за воротами, нужной для повседневной жизни… Кого? Больных – не больных, отдыхающих – не отдыхающих, одним словом, стариков, кто раз в год, кто в пять лет приезжали сюда для поддержки своей жизни. И хоть они народ основательный, и необходимого не забывают дома, но… мёд, сливки, молоко, фрукты – всего этого не привезёшь. А Белоруссия везла сюда свои знаменитые трикотажи. И совсем уж дешёвый был секонд хэнд.

     Обойдя все машины, приценившись ко всему, мой сосед возвращался в палату, доставал толстую записную книжку, (поэты в таких накапливают свои рифмы), что-то отмечал в ней и ложился на кровать, ожидая обхода, после которого наше время уже принадлежало только нам.

     Манипуляция с книжкой весьма заинтересовала меня, может быть, человек, как и
я, уставив глаза в потолок, подыскивает необходимое слово… Должно быть, он пишет стихи, забавно, двое пишущих в одной палате! Хотя… признаться честно, со мною тоже иногда случались приступы стихомании. И от этого я начинал ещё больше уважать степенного, тихого, нелюбопытного человека с соседней кровати.

     Невольно и я подстраивался под размеренный лад его жизни, но любопытство не оставляло меня. И вот как-то вместо кругов по территории госпиталя, договорились мы пойти через лес на берег Днепра. Не то, чтобы мы никогда не видели этой реки, а так, чтобы не зря ходить, а всё есть цель – берег весеннего Днепра. Поначалу мы шли молча, но постепенно разговорились. Он был тенором! Не редчайшая ли профессия? Никогда и нигде я не имел возможности поговорить с оперным актёром, будь он баритоном или басом. Это даже в воображении не укладывалось, но – тенор! Я высыпал сразу же кучу вопросов и получил вялый ответ, ну тенор, ну Ленский, ну кто там ещё… Словно он не желал повествовать о тридцатилетней каторге где-нибудь в Сибири…

     И разговор прервался надолго. Я как-то неловко томлюсь в таких ситуациях в поисках сюжета для разговора. И вдруг спасительная идея – записная книжка! Тенор расцвёл. С упоением говорил о своих записях! Это была поэзия высокого класса! Что, сколько и где покупал. И цена – сему, пусть это был всего лишь почтовый конверт. Я вспомнил фильм о подростках-школьниках, где паренёк и девочка, испытывающие первое влечение друг к другу поют иронические куплеты: «Посмотри , как интересно, всё на свете нам известно. Где какая рыба… и почём?!». Я думаю, свою заветную книжку мой тенор спел бы более вдохновенно, чем арию Ленского.
- Напрасно вы не поступаете так же! – закончил мой приятель свою партию.
    
     На следующее утро он выписался. Признаться, я несколько даже обрадовался, словно, наконец, избавился от соседства с жуликом.