Повесть о приходском священнике Продолжение 108

В бережливой свободе....
Для Бируте...

Как-то утром Алиса заехала к завтраку. Она привезла белоснежное платьице для Маринки, кремовые туфельки и симпатичную детскую сумочку со всякими игрушечными причиндалами внутри.
 — А ну-ка, принцесса, пойди-ка в спальню, примерь это всё, а мне с батюшкой парой слов перекинуться нужно, — сказала Алиса, отдавая вещи восхищённой подарками девочке.
Маринка сгребла всё в охапку и тут же скрылась за дверями спальни.
 — Петра из реанимации перевили в палату, — садясь за столом напротив, обратилась ко мне Алиса.
 — Ну, слава Богу, — равнодушно произнес я, наливая ей в чашку свежезаваренный чай.
 — Надо бы проведать его, — продолжала женщина, не отрывая от меня проницательный взгляд, в котором таилась какая-то интрига.
 — Отличная идея. И Маринка обрадуется. Поезжайте, конечно.
 — А вы? Не хотите с нами? — Алиса произнесла это отрывисто, несмело.
Я даже не знал, что ответить. Вдруг внутри всё взбудоражилось, закипело, можно сказать, возмутилось. Мигом вспомнилась гибель Ани, надменное поведение Петра, его наглость, презрение. Вообще, этот человек казался мне глубоко неприятен, даже ненавистен. Как же нехорошо открывать в себе такие качества, как ненависть к человеку! Разве слова Спасителя о любви к врагам, об их прощении — не для меня? Разве могу я читать молитву Отче наш, где говорится: «И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим». Как может Бог прощать мои грехи, если я не способен их простить человеку, пусть негодяю, ставшему виновником смерти любимого человека? Но я ведь не судья, чтобы определять степень его вины. Можно ли учить людей в церкви заповедям Господним, проповедовать любовь, всепрощение, при этом самому не исполняя их? Стало стыдно за себя, но другая сила, где-то глубоко в душе, убеждала, что не стоит малодушничать, лукавить, лицемерно притворяться праведником. Потому что на самом деле я до сих пор таю зло, обиду на Петра и не в силах с этим ничего поделать. Не получается переломить это человеческое чувство, взращённое законами людской морали. Слаб я, Господи, а все мои старания в преуспевании добродетели тщетны!
 — Да, как-то… Наверное, не время. Не готов пока, — я путался в словах, пытаясь найти нужную отговорку.
 — Хорошо понимаю вас, — чуть двинула плечами Алиса. — Не знаю, как поступила бы сама, случись со мной такое. Только, думаю поехать проведать Петра в данном случае — поступок достойный. Это не только добродетель, а ещё и победа над собой, над своей гордыней. Почему-то мне кажется, что вам сразу легче станет. Впрочем, это всего лишь моё мнение. Я просто предложила, ни в коем разе не стану осуждать, если откажетесь.
Алиса немного помолчала и слегка улыбнулась, добавив:
 — Только почему-то уверена, вы не откажетесь.
 — Вы просто шантажистка, — я тоже не смог удержать улыбку.
 — С другой стороны, — продолжала Алиса, — вы лишь представьте, каково это будет Петру. Думаю, он просто обалдеет от неожиданности. Я где-то прочитала в одной книжке прекрасные слова: «Смиренье вовсе не позорно, им побеждаются враги!». Тем более что у него самого такое горе, — в одночасье лишиться матери и жены.
Слова Алисы были весьма убедительны. Через час мы ехали в рассветненскую больницу. В наше отсутствие с Марком согласилась посидеть Аля. Маринка, одетая в новое платьице, сидела в обнимку со своей любимой куклой Катей и с замершим взглядом, поглощённым мелькающими пейзажами за окном. Девочка впервые ехала в автомобиле, и для неё это казалось чем-то невероятным, даже необыкновенным. Когда въехали в райцентр, она восхищённо вскрикивала, показывая пальцем на двухэтажные дома, памятники, крючковатый мост, чего раньше видеть ей не приходилось.
Больница встретила нас присущим ей запахом, чопорностью, хмурой атмосферой лечебного заведения. Пётр находился в палате один. Он лежал в дряхлой, видавшей виды койке, читая потрёпанную книжицу.
 — Папка! Папка! — с порога закричала Маринка, с разбега бросившись к отцу.
Тот даже немного оторопел от неожиданности. Он уронил книжку и скривил лицо, когда дочка бросилась на него сверху, затем произнес томным, но радостным голосом:
 — Малинка, доченька, — он потрепал её по головке, чмокнул в макушку, добавив: — Какая ты нарядная, красивая, прямо вылитый ангелочек!
 — Добрый день! — поздоровались мы с Алисой почти в один голос.
Пётр поднял голову, взглянув на нас удивлённым, каким-то ошарашенным взглядом. Лицо его мигом приняло хмурый вид. Он прищурил глаза, громко сглотнул слюну, будто подавляя нахлынувшее волнение, и сказал, глядя на меня:
 — А!.. Что, поп, пришёл позлорадствовать? Ну, да… Теперь с уверенностью можешь сказать: «Есть Бог на свете». Видишь, как отомстил?
 — Вы ошибаетесь, Пётр, — произнес я, с трудом сдерживая эмоции. — Бог выше того, чтобы вам мстить лично. Он Всеблаг и Вседоволен, так что особо не обольщайтесь на этот счёт.
 — Ой-ой!.. Так ты приехал мне проповеди читать, что ли? Думаешь, я беспомощный лежачий, поэтому стану слушать твои бредни? Да я…
 — Мерзавец вы, Пётр! — Алиса сказала это спокойным голосом, но в нём чувствовался еле сдерживаемый гнев. — Мерзавец и негодяй. Вы необоснованно обижаете человека, приехавшего навестить вас ради Христа и во имя человеколюбия, потому что с вами произошло несчастье и вы сейчас в больнице. Вы абсолютно одинокий человек, у которого даже друзей настоящих нет, а ваша дочь осталась брошенной и никому не нужной. Отец Виктор, между прочим, приютил её у себя и заботится как о родной!
Лицо Петра скривилось в его привычной похотливой гримасе, изо рта тут же потекли слюни.
 — Ух ты, какая строгая! — облизываясь сказал Пётр. — А ты кто такая будешь? Из приюта, что ли, или из детдома?
 — Нет, — презрительно взглянув на Петра, ответила Алиса. — Я просто… Просто друг отца Виктора.
 — Просто друг, — ехидно перекривил её Пётр. — Знаю я эту дружбу… А ты ничего, шикарная дама. Я бы тоже от такого друга не отказался.
Шабулей принялся хохотать, противно похрюкивая, от чего его хлипкая кровать затряслась, скрипя старыми пружинами. На этот раз Алиса дала волю гневу. Она отвернула в сторону голову, нелестно выругавшись в адрес Петра, затем тут же обратилась ко мне:
 — Простите, батюшка, не сдержалась!
 — А ты чего меня оскорбляешь?! — с лица Петра мигом исчезла гадкая ухмылка.
Он скривился, как обиженный ребёнок, надул щёки и, обняв покрепче продолжавшую лежать у него на груди дочь, добавил:
 — Как бы там ни было, Маринку я вам не отдам! Не имеете права забирать её при живом отце. И ютить её не стоит отцу Виктору. Я скоро поправлюсь и выйду, а пока пусть поживёт у кумы моей, Ольки Семерички, — он провёл несколько раз рукой по голове дочери, снова чмокнул в растрепавшиеся волосы и тут же пробубнил к ней. — Сейчас поедешь к тёте Оле, слышишь? Эти пусть отвезут тебя! Я проверю.
Он погрозил пальцем Алисе и мне поочерёдно.
 — Не хочу к тёте Оле, — враз захныкала девочка. — Не хочу! Там дяди и тёти громко ругаются, дерутся. Мне страшно! А ещё там собака злющая. Я у батюшки останусь, там совёнок, котёнок Ночка, им без меня скучно будет. Вместе мы играем, нам весело. И маленький Марк с нами играет, и Лидушка, и тётя Алиса. Это она платьишко купила, а ещё в машине меня катает, обещала показать большой город, где такие высокие-высокие дома.
С этими словами Маринка заплакала навзрыд. Было видно, что Пётр буквально растерялся. Его дрожащие руки судорожно гладили ребёнка, во взгляде застыли растерянность и недоумение.
 — Ну, я… я не знаю… — мямлил Пётр. — Если ты так хочешь... Просто мне так неудобно…
Мужчина запнулся на полуслове, крепко зажмурил глаза, с которых тонкими струйками потекли слёзы. Он несколько раз всхлипнул, тут же добавив осипшим голосом:
 — Как-то всё неправильно. Не так всё! Сердце стонет и вот тут вот болит, — сказав это он, с какой-то неистовой силой сжал кулак на груди, будто желая свернуть в него свою страдающую от тоски, душу.
Мы с Алисой стоя молчали. В нашем молчании чувствовалось сострадание, а больше искреннее участие. Душа каждого человека имеет свет добродетели, любви, чего-то высокого, делающего его именно человеком. Как часто страсти заволакивают, извращают эти качества, оставляя лишь пустоту, которую заполняет злоба, зависть, раздражение, отчаяние. Горстка дымящего пепла, и ничего больше, от когда-то цветущих мечтаний, пылких стремлений, благих желаний чернеет в уставшем сердце. Но есть надежда, что дымящийся пепел кто-то разгребёт руками, отыщет крохотную искорку огня, попытается раздуть её, вдохнув надежду, любовь. И если удастся опять зажечь огонёк, то, возможно, он развеет мрак страстей и тьму пустоты.
Домой ехали молча. На лице Алисы изредка появлялась тень улыбки, наверное, она думала о чём-то своём и обязательно хорошем. Я смотрел на мелькающие за окном пейзажи, часто поворачивая голову туда, где появлялся наиболее привлекательный объект. Маринка спала, растянувшись на заднем сидении. В душе царило спокойствие, даже какая-то необъяснимая радость.

дальше будет...