Нелюбовь

       
        Глубоко за полночь.  Ветрено. Позолотевшая луна спряталась  за тучку, набежавшую с моря, взгорбленного валами. Последние этажи высотки погружаются в сумерки. Лишь единственное окно маячит всполохами света на последнем этаже. В комнате двое.  Портьерная ткань задергивается  крепкой мужской рукой,  и тотчас отдергивается женской, выпуская клубы табачного дыма в темное пространство. 
      Он - мужчина без возраста, которому из-за хорошего сложения и бороды с проседью можно дать лет сорок, но  и шестьдесят,  из-за опущенных плеч, сутулости и старомодной  оправы  на кончике полководческого носа. Она -  красивая женщина, переживающая вторую молодость,  нервно курит у настежь распахнутой балконной двери. Пепельница в виде бронзовой жабы заполнена окурками.
      Молчаливое передергивание штор, как показательное действие неприязни  друг к другу закончилось падением тяжелого карниза на головы обоим. Он успел выбросить руку вперед-вверх, и карниз по касательной одним концом ударил  ее в лицо, а вторым по плечу. Она тотчас залепила ему пощечину и со слезами бросилась из комнаты.  Вскоре зазвонил телефон, и голос в трубке сообщил, что такси прибудет ровно в час. Он тихо поблагодарил и поплелся в кухню за лекарством.  Пузырек с валерьянкой был пуст. Пришлось достать из бара импортного гарнитура бутылку коньяка, сделать приличный глоток и сесть за стол, заваленный грязной посудой. На машинописных листах, рассыпанных веером по полу, стояло мусорное ведро, куда он  выплеснул остатки кофе, но не попал, и разводья коричневой кляксы скрыли название  его новой пьесы «Развод по-русски».  Тоска накрыла с головой, сдавливая сердце.  Он встал, распахнул настежь окно, а затем налил полную кружку  коньяка и выцедил,  словно горькое лекарство.   Хмель ударил в голову, а гора немытой посуды перед глазами стала невыносимой до такой степени, что  с   яростью, накопившейся за последние три часа жуткого скандала, сгрёб всё со стола и с грохотом опрокинул на пол.  Теряя тапок, рванул из кухни, оставляя на полу кровяной след.  Спальня была закрыта на ключ. В полном неистовстве  начал колотить в дверь с требованием открыть: «Немедля, - бля!».  Тотчас соседи ответили барабанной дробью по трубам. Дверь спальни резко открылась, и что-то тяжелое  въехало в лоб. Мир,  под какофонию звуков в озарении искр, померк перед его глазами…
         Очнулся, когда сильные пальцы начали разжимать веки, и яркий луч света ударил в зрачок. Фигура в белом растворялась на фоне светлого потолка.  Высохшие губы пытались сомкнуться в улыбку с вопросом: «Вы Святой Павел?»
- Да, Павел, только врач «скорой помощи»! Анечка, введи кубик мезатона. Так, брадикардии нет,  - сильные пальцы сдавили запястье. – Ну, уважаемый, зачем столько выпивать, чтобы разбивать себе голову и резать ноги? Кстати, как вас зовут и возраст? – Врач достал карту вызова, собираясь ее заполнить.
- Почти тезка, но Павлович, и  не Чехов, хотя писатель  по фамилии Старых! Возраст шестьдесят два, работаю в театре! – Он попытался подняться, но голова закружилась, и пришлось лечь на вытянутую руку. 
- Где она?
- Кто?  - доктор начал собирать сумку, поторапливая медсестру: - У нас еще вызов из соседнего дома!
- Жена!
- Не знаю, «скорую» вызвал таксист.  Поднялись на этаж, дверь настежь, в квартире никого не было. Вы в обмороке и крови. Давайте помогу перебраться на кровать.  Неотложная помощь оказана, дальше сами. Завтра сходите в поликлинику, а лучше сделайте МРТ головного мозга и больше не выпивайте! О, кэй? Кстати, сейчас приедет полиция, извините, пришлось вызвать, инструкция.
-  Благодарю, только отмените вызов в полицию, я спьяну! – Антон Павлович,  опираясь на доктора и прихрамывая, добрался до огромной кровати – «сексодрома», как любила называть брачное ложе  его жена,  актриса драматического театра.   Отменив вызов в полицию, врач и медсестра отправились в соседний дом.

     Он лежал в  ее подушках с нежным ароматом ландышей с едва уловимыми вкраплениями мускуса. В пустой голове мысли бродили и расползались, не складываясь в единую картину «вчера, сегодня, завтра». Пошарив в карманах спортивного костюма, нашел сотовый и набрал номер.  На экране высветилась  имя «Люся»,  и через некоторое время, чужой голос сообщил, что «абонент не доступен или находится вне зоны действия сети». Вскоре задремал и не слышал, как в дверном замке осторожно провернулся ключ.  Жена на цыпочках прошла по коридору, бросив взгляд на голову и ногу в бинтах, осторожно подняла, закатившуюся  гантель со следами крови и вошла в ванную комнату.  Кукушка настенных часов, прокуковала четыре раза, и дверка часов захлопнулась, уступая место ходикам: «Тик-так, тик-так».
     «Супруг, обожал старые вещи, коллекционируя «пережитки прошлого»,  ей назло. В этом она была уверена на все сто! Из-за них всегда и начинался весь сыр - бор, который часто превращался в семейную ссору, а сегодня закончился драмой, которая чуть  не переросла  в трагедию».  - Людмила стояла под душем, подставляя лицо потоку воды, смывающему слезы. Красивые руки крест-накрест закрывали большую грудь, а шум воды заглушал ее голос: «Иисусе Христе, прости меня, Господи! Ведь я могла убить, но не хотела, прости, прости!»  В глазах поверженный муж с рассеченным от удара лбом, еще сантиметр и все -  дыра в виске  и конец! -  «Уеду, уйду, сбегу! Пошел на хрен старьевщик долбанный, со своими раритетами, что стоит только высказать свое мнение о вкусах, и понеслось!» – Как только,  молитва прекратилась, словно смыло ее с уст,  в голове стали тесниться окаянные мысли о разводе и отъезде в Питер, где ее давно ждут в  Театре-студии, возглавляемом сокурсником, а в прошлом и любовником. Она выключила воду, и перед тем, как взять в руки полотенце посмотрела на себя в зеркало. Отражение улыбнулось со словами: «Ну, кто тебе даст, Люсьен, «сорок плюс»?!  Пусть только попробуют!» - Взяла со стиральной машины килограммовую гантель и приняла позу боксера. Хандру, как рукой сняло, и Люда начала растираться полотенцем. Прислушалась к возне за дверью: «Скребется, значит, не помнит, что произошло три часа назад, иначе бы уже тут такое началось!  Слава Богу, что очухался!»
«Дорогая, любовь не надо заслуживать, тем более что ее нельзя заслужить». – Антон Павлович, говорил тихо, но она слышала его.
- Какая любовь?! Для таких как ты, жизнь лишь череда проблем, которые надо заглушить алкоголем  либо поистерить, передергивая шторы и слова! Так глядишь и день прошел. Зубы почисти, пьянь! – Дверь открылась и  захлопнулась перед его полководческим носом.  Антон Павлович,  поплелся на кухню с вопросом, который так и не успел задать жене: «Сам ударился, или все же приложила его чем-то тяжелым?»
     На пороге он остановился и долго отрешенно смотрел на бедлам, потом перевел взгляд на ходики, вздохнул и пошел в кабинет спать.  Ворочаясь на старом кожаном диване с высокой спинкой и маленьким зеркальцем над полкой, долго не мог уснуть: «Дались ей эти часы! Подумаешь с современной итальянской кухней марки  - Dunau не стилизуются.  Ну, и что! Обозвал кухню Дуней! Услышала в голосе издевку,  и началось! Схватила черновик пьесы, из которой  попросил почитать монолог Дарьи, потому что на слух воспринимается лучше и после править легче, ведь актриса она замечательная,  а она давай рукопись топтать в неистовстве:  - Писака хренов, учить меня будешь?! Разведенку Машеньку столичную учи, как обустраивать семейное гнездо, за благо, которое она тебе предоставляет, продвигая твои гениальные, в кавычках, творения! - А затем взялась выкуривать  сигарету за сигаретой, зная, что дыма табачного не переношу!» - Антон Павлович, повернулся на скрипучем диване; кукушка за дверью известила семь утра и замолчала. Он начал думать о героине своей пьесы Дарье, которая узнает, что   больна раком в последней стадии, и целое состояние, которое получает от развода с мужем-олигархом, отдает на спасение детей, заболевших лейкемией  после Чернобыльской аварии.  - «А может, Люда права, что я знаю о благодарности? Выражать её можно по-разному, как эмоционально, так и материально. В этом случае благодарность уже гораздо реже бывает ритуальной. Мало кто будет отдавать долг, если не чувствует себя должником. Значит, надо искать причину, почему Дарья считает себя задолжавшей». – Ворочаясь с боку на бок, он уснул и не слышал, как жена ушла, прихватив для мусорного бака и часы с кукушкой, старинную вещь, не вывезенную на дачу, как и диван на котором  спал.
Проснулся от адской головной боли. С трудом попав в тапки, побрел в ванную комнату. Пытаясь подставить голову под напор горячей воды, больно ударился о кран и окончательно проснулся. Из зеркала, напротив,  смотрел человек, половина лица которого принадлежала ему, Антону Павловичу, а вторая явно бомжу с огромным кровоподтеком, расползшимся  от шишки у виска по скуле до переносицы,  приподнимая распухшую бровь над прикрытым веком. Сердце неровно забилось, опоясывающая боль перехватила дыхание, и стало невыносимо страшно.  Он начал жадно хватать воздух, попятился и упал навзничь, ударившись об угол стиральной машины.

Сознание возвращалось медленно.  Смутно начала вырисовываться трубка тянувшаяся от флакона до его руки, потом угол столика на колесиках, на котором стояла аппаратура, на груди простынь до подбородка. 
«Больной  пришел в себя! Пульс шестьдесят, давление в норме».  – Приятный женский голос был совсем рядом, и Антон Павлович  открыл глаза. В реанимации он был не один.  Белый халат мелькнул перед глазами и исчез,  рядом за ширмой кто-то стонал. Появился другой доктор со словами: «Вот и ладно, еще одного мы с вами, коллега, вернули с того света, поставив ребром вопрос о смысле бытия на этой грешной земле!» - Врач начал внимательно просматривать электрокардиограмму, медленно спадающую лентой на кровать.  Из-за ширмы ему ответил все тот же приятный голос: «Вопрос о смысле бытия возникает не от профессии лекаря  или зрелости, а именно потому, что людям все как-то не живется!»
- Вы, как всегда правы, Тамара Ивановна, смысл жизни в самой жизни! Будем жить, господин писатель, хотя у вас и ребра сломаны, и сотрясение мозга, но инфаркта нет, слава Богу, а вот классическая стенокардия налицо!  - Доктор поправил катетер на запястье,  повернул офтальмоскоп на белом колпаке и  углубился в изучение глазного дна Антона Павловича.  – Завтра вас переведут из реанимации. Уверен, соблюдая режим,  скоро поправитесь и вернетесь в свой театр! Не забудьте пригласить на премьеру.  - Антон Павлович одобрительно кивнул и  закрыл глаза. На душе было спокойно, боли он не чувствовал,  мысли ни о чем  текли сами по себе, лишь где-то глубоко в подсознании они фиксировались на благодарности: « Слава тебе, Господи, что живой!». Он даже не думал о жене, а может, просто и не хотел вспоминать ту злополучную ночь.
В больнице провел почти месяц, но супруга ни разу не навестила и на звонки не отвечала. Антон Павлович отчетливо осознавал, что их семейная жизнь подходит к логическому завершению. Позвонив в театр, сказал, что хотя на больничном, но работает и  пишет новую пьесу.  На вопрос: «О чем пьеса?» - Серьезно ответил: «О себе, потому что мой  герой - это ваш покорный слуга, который  поздно понял: «Лучше осчастливить многих женщин, чем сделать несчастной одну!»
      Разговор слышал сосед по палате и, как только Антон Павлович вернул телефон на прикроватную тумбочку,  рассказал смешную историю с предложением и по ней написать что-нибудь. Его дедушка, старый еврей, как только задул ветер перемен, рванул на историческую родину, а затем вообще перебрался в благословенную Америку. Получив письмо от старика о том, что в свои девяносто тот собирается на покой и оставляет единственному внуку некую внушительную сумму в старейшем «Банке оф Америка», где отработал двадцать лет простым служащим, наследник не заставил себя долго ждать,  немедля сделал визу, благо профессия юриста  предполагает и связи,   тотчас рванул за океан. Дедушку он нашел по указанному адресу в штате Северная Каролина, где и находился дом престарелых. Ефим, а так звали рассказчика, обложившись подушками, продолжил, жестикулируя, словно пытался наполнить рисунками в воздухе и без того интересную картину происшедшего: «В  этом богоугодном заведении, пока дед завтракал, меня предупредили, чтобы не говорил с пенсионерами о политике и ни в коем случае не затрагивал российско-украинский конфликт.  На мой вопрос почему, менеджер по работе с персоналом показал две большие комнаты с одинаковыми рядами стульев и одинаковыми телевизионными экранами на одинаковых стенах. Одна комната с русским телевидением для сталинистов-путинистов, другая комната с украинским телевидением и с американскими и канадскими каналами на украинском языке для «бандеровцев».  «Группы не общаются друг с другом, - разъяснил менеджер, - редкие контакты всегда заканчиваются конфликтами, а недавно два старика подрались. Реально подрались! Их санитары разнимали. Один другому стулом разбил голову!»
Антону Павловичу стало нестерпимо весело, и он расхохотался: «Класс! Это же лучший пример советского апокалипсиса в американском доме престарелых!»
- Вот, вот -  и мне тогда стало смешно! Представляете,  в построенном и содержащимся на деньги американского налогоплательщика доме для стариканов, бывший лектор общества «Знание», русский патриот Семён Яковлевич Гуткин, вступился за честь российского Черноморского флота, стулом!
- Ой, блин! – завопил Антон Павлович, вторя рассказчику:  - Тоже купленным на деньги американского налогоплательщика!
- Да, да! – кричал от восторга сосед по палате:  - Проломил череп бывшему заместителю главного инженера НИИ «УкрЦемент», националисту Исааку Давидовичу Циперовичу! «Забавные старики», - сказал зашивавший Циперовичу  рану уроженец Сирии доктор Фейсал! Да, тот самый врач и по совместительству менеджер. Сказал то на фарси, который эти деды  конечно не понимают».
В палату ввалилась грузная медсестра: «Что за цирк без коней на все отделение?! Пургена в компот не желаете?!»
- Извините, комедию смотрели. «Забавные старики» называется! – Антон Павлович вытирал слезы, а  рассказчик протирал полотенцем планшет.
Вечером, когда отделение погрузилось в сон, они переговаривались обо всем и ни о чем, прикладываясь по очереди к фляжке с коньяком, который принесла старая знакомая, кстати, тоже актриса.  На вопрос  Антона Павловича, из какого она театра, новый приятель ответил, что из питерского, а здесь  по семейным делам -  с мужем разводится. Да и сам он, родился в Ленинграде;  по окончании уже питерского  университета работал сначала адвокатом,  помощником нотариуса, а  теперь вот сам нотариус и оформляет документы  этой самой актрисы по разделу и продаже недвижимости.
Через два дня  соседа выписали,  и Антон Павлович остался в палате на целую неделю один. За это время он успел сделать наброски к новой пьесе «Забавные старики», которую решил дописать дома, потому что просто не хватало информации, чтобы передать зрителю изюминку конфликта между двумя советскими евреями в американском доме престарелых.  Несколько раз пытался дозвониться жене, но абонент так и не был доступен.  Тогда Антон Павлович позвонил в театр главному режиссеру, отметив, что вернулся из Москвы, поинтересовался о репертуаре с единственной целью, исподволь узнать о супруге. Главный ответил, что все  без изменений и положил трубку. Их отношения, были скорее враждебными, как это и ведется в театрах, между режиссером и драматургом, поэтому рассчитывать на приятельскую болтовню об актрисах, занятых в этом месяце в спектаклях, было, по меньшей мере,  наивно. Пришлось звонить директору, который очень удивился тому, что Антон Павлович не знает о написанном еще неделю назад заявлении об увольнении по собственному желанию Людмилы Прокопьевны Старых:  «Сейчас она на больничном, но свои люди уже донесли, что собирается уезжать в Петербург!  Голос у тебя какой-то странный, с похмелья  что ли?» - раскатистый бас в трубке поверг в шок. Сильная головная боль бросила на подушки. Антон Павлович невнятно пробормотал, извинился и  выключил телефон. «Все-таки, лелеял я  себя надеждой, что Люся на гастролях, а не звонит, полагая, что запил горькую, как это было не раз после скандалов. Теперь ясно, она обрывает все концы!» - Мысли прервала медицинская сестра, которая пришла ставить капельницу.  В череде больничных будней прошла еще неделя. Короткое бабье лето, разряженное в яркие цвета деревьев от  красного до золотого с вкраплениями бархатистой зелени хвои,  купалось в теплых, ласковых лучах опускающегося солнца. Астры, хризантемы в гамме  своих ярких красок тянулись ему навстречу, словно знали о скором и неизбежном конце их красоты, радующей глаз. Антон Павлович долго стоял у окна, любуясь буйству красок в больничном саду.  Легкая грусть, как неизбежная спутница возраста, моментально улетучилась, когда он увидел на аллее сада жену. Люда в джинсовом костюме, подчеркивающим ее великолепную фигуру,  больших темных очках и легкой косынке походила на американскую кинозвезду. Антон Павлович, как мальчишка бросился в коридор и, прыгая через три ступеньки, помчался с третьего этажа вниз. Жена оказалась в его объятиях на крыльце, но вырвавшись со словами: «Не обольщайся, я по делу», - повернулась и пошла к садовой скамейке, вынимая из пакета папку с бумагами.
- Вот здесь все необходимые документы. Осталась подписать тебе! – Она быстро прикурила сигарету и протянула мультифору с вложенными в неё листами, покрытыми чернью мелких строк, подводившими итог совместно прожитой жизни, отмеренной двадцатью годами обычного брака. – Сейчас подойдет нотариус, он же мой законный представитель в бракоразводном процессе, можешь задать интересующие вопросы.
Антон Павлович почувствовал, как  в нем закипает злость. Он встал, едва сдерживая себя, быстрым шагом пошел в сторону обветшалого больничного корпуса.  Отвернувшись к стене и поджав под себя острые колени, больной Старых лежал в больничной палате, не шелохнувшись, пока его не окликнул знакомый голос. Он обернулся,  на коечке, напротив, сидел Ефим в  костюме навороченного  бренда «Hugo Boss», держа в руках ту самую зеленую папку.
«Когда я узнал, что стороной в процессе будешь ты, Антон, честно, растерялся, а потом долго думал и вот, что придумал. Через знакомого эксперта по оценке недвижимости получил документы по заниженной цене на вашу дачу у моря, убрав из дела страховку на нее, которую ты подарил жене, о которой она и не вспомнила ни разу, тем самым риски  потери делимого имущества возросли, уменьшая его цену. Остается квартира, рыночная цена которой составляет ровно половину совместно нажитого в браке. Квартира выставлена на продажу и послезавтра за нее внесут залог, так как Людмила Прокопьевна уезжает из Светлогорска».
- А твой интерес в чем, и как мне прикажешь отблагодарить? – Антон Павлович старался не смотреть в лицо Ефиму,  понимая, что тот сделал все возможное, но досада все равно осталась: «Что за непруха такая, и здесь знакомые все лица!»
- Бизнес, и ничего личного. Банально, но факт. Отблагодаришь, если подпишешь бумаги. Ефим начал доставать по одному листу.  Антон Павлович прочитал экспертное заключение по оценке загородного дома, оформленное по всем правилам и заверенное нотариусом.  На вопрос о нотариальной конторе, Ефим с улыбкой ответил, что не его, иначе могли быть проблемы в суде. Остальные бумаги Антон Павлович  подписал, не читая. Обменявшись рукопожатием, приятели расстались, так и не став друзьями.

Получив выписку и больничный лист, Антон Павлович долго ждал в приемном покое   машину из театра.  Через час директорский автомобиль прибыл, и под ворчания  и негодования заведующего литературной частью, старый водитель с улыбкой  помог облачиться  в длинное кожаное пальто, хромовые сапоги и шляпу из реквизита: «Ну, Палыч, вы копия Жеглова, только ростом повыше Высоцкого будете! Довелось легенду вживую созерцать!»
- Тебе, блин, смешно, а меня привезли сюда в одном тренировочном костюме в начале бабьего лета, а сейчас вон что! - Порыв северного ветра за окном ударил так, что задребезжали стекла и бросили снежный заряд на бюст академику, уже облеченному  в снежные одежды.
- Да, простите, новость озвучу! Ваша благоверная уже умотала в столицу, весь театр об этом только и говорит и осуждает, что бросила больного мужа в больнице. - Антон Павлович молчал и тупо смотрел, как дворники на лобовом стекле гоняют воду от тающего снега. «Тойота – Камри» уверенно шла по своей полосе, рассекая песочную жижу  из мокрого снега и грязной воды. И тут до него дошло: «Как он попадет в квартиру?! Люся уехала, не передав ключи?! Может, соседям оставила,  - пытался себя успокоить, но и боялся признать, зная ее характер, что вряд ли!» - Пришлось звонить Ефиму, пока дозванивался, автомобиль притормозил у въезда во двор закрытый шлагбаумом.
- Палыч, открой! Доставлю до подъезда. У вас чистят,  - элитный дом. А у нас в хрущобах сами откапываемся, эх Россея!
- Брелок на ключах, ключи хрен знает где, меня же по «скорой» привезли! – Антон Павлович начал выбираться из машины, хрустя кожей. – Да, Ефим, привет! Спасибо, что перезвонил. Слушай я у дома, а ключей-то у меня нет.
- Приезжайте в офис на Ленина. Белый особняк с серым крыльцом на крыше неоновая реклама «Юридические услуги». Мне Людмила Прокопьевна передала только ключи от вашей дачи.
- А от машины?! – взревел Антон Павлович так, что прохожие за спиной оглянулись на странного бородатого мужика в длиннополом кожаном плаще и хромовых сапогах, у новенького японского авто.
- Она уехала на ней по доверенности. Ведь страховка оформлена на нее, так что все по закону.   Просила передать, что вернет автомобиль, как только закончит интервью после оглушительного успеха ее дебюта на экране.  Успокойтесь и приезжайте, извините, вторая линия! – Нотариус закончил разговор, а писатель, уткнувшись лбом в холодный и мокрый кузов машины, тихо взыл от отчаяния: «Стерва, сука продажная!»
Водитель достал их бардачка фляжку: «Палыч, глотни, легче будет! Настойка домашняя, на травах и калине!»
     Антон Павлович начал пить, тяжело сглатывая. Лицо его было мокрым от слез вперемежку с водой, упавшей с фетра шляпы. Приятная нега растеклась по телу, выдавливая из головы боль, отпуская сердце. Он тяжело вздохнул, вытер лицо и протянул  пустую флягу водителю: «Извини, не рассчитал. Вкусная очень. Спасибо от слова Спас!»
- Да, чего там! Слава Богу! У меня тридцатилитровая бутыль в гараже! – Засуетился шофер, помогая усесться вмиг ставшему родным завлиту театра.  Водителем на одном месте проработал без малого уже сорок лет, повидав на своем веку разного народа от искусства. Объединяла их всех одно: «Какая-то неустроенность в личной жизни. Вроде и есть все, а какие они несчастливые! Вот и этот, вроде и с директором в друзьях, и пишет хорошо о театре, пьесы его ставят, говорят в Москве.  А, все одно!» - с такими мыслями и повез Антона Павловича на Ленина, шесть, по его просьбе,  а затем и на дачу, что в пяти километрах  от города, у самого берега моря. Сегодня оно было спокойным и приветливым, словно ожидало соседа. Неугомонные чайки взлетали с забора  и падали на волнорез, всего раз взмахнув крыльями. Между волнорезными бетонными плитами и забором  набило снега, прилепившемуся к профнастилу, кое-где наклоненному  к двухэтажному дому. Площадка же у ворот дачи была хорошо утрамбованной, с нарезами в снегу от большегрузного автомобиля. Теряясь в догадках, чтобы это значило, Антон Павлович прошел по расчищенной явно дорожке к каменному особняку с верандой и приставленной к стене входной ободранной дверью. Стремглав влетев на заметенное снегом крыльцо, Антон Павлович увидел на двери приколотую бумажку, из которой стало ясно, что в доме была бывшая с  командой грузчиков,  и вывезла «свою мебель», но оставив в соответствии с решением суда «его старье».– «Прощай,  и не натвори глупостей».

Большой дом был пуст.  А так как часть громоздких вещей пришлось выносить через  веранду,  где стоял старинный немецкий буфет, то его просто вынесли во двор.  Мозаику, конечно, разбили, её запорошило снегом, и пустые рамы отделанные по краям готической вязью по дереву, глазели в пасмурное небо черными дырами. Этот буфет Антон Павлович купил за пятьсот баксов  у молодоженов, распродавших имущества деда в связи с отъездом на его историческую родину в Латвию.  Покойный был советским профессором, всю свою жизнь,  посвятивший изучению странам Европы, и отошедший от дел в преклонном возрасте, поселился на берегу Балтийского моря в Светлогорске.  Однажды, Антон Павлович  подвозил старика из театра к дачному поселку и вдоволь наслушался о родословной, тянувшейся от самого Ливонского ордена, на протяжении трех столетий воевавшего с Россией и потерпевшим разгромное поражение с потерей Нарвы от Ивана IV.
Ворота лязгнули, во двор зашел водитель и увидел, как хозяин дома пытается поднять буфет  с заледенелой земли. Он бросился помогать, оба проскальзывая под извечное «е-пана» поставили тяжелый, дубовый буфет на днище, прислонив его к веранде. Едва отдышавшись, Антон Павлович произнес: «Фу! Не-е, нам вдвоем не затащить. Спасибо. Вы придержите, я лестницей подопру, целлофаном накрою, не вывезла же она его вместе со своим «модерном»,  мать его! Потом, как-нибудь по погоде и грузчиков найму, занесем в дом!»
- Вещь! – Шофер бережно погладил потемневшую резьбу, обрамляющую пустые глазницы рам и прижался к нему плечом. Внутри буфета, что-то рухнуло, словно обломилась полка, и раздался звон, видимо  столовой утвари.  – «Ладно, промолчу, а то еще сейчас Палыч  и выгружать битую посуду начнет. Холодно. Да и ехать пора».  Появился Антон Павлович с деревянной лестницей и рулоном целлофановой  пленки подмышкой.  Упаковав буфет пленкой, и укрепив его от падения лестницей, шофер прошел заводить машину, а Палыч направился закрыть дом.
Мокрый снег валил хлопьями, накрывая огромную пробку автомобилей перед въездом в город. Вереница машин тянулась с черепашьей скоростью, объезжая бестолкового сержанта, который создавал еще больше проблем автомобилистам, размахивая руками, пытаясь  регулировать транспортный поток, обтекающий  столкновение двух иномарок на скользкой дороге. Кончилось это тем, что с воем сирены из города шла пожарная, и все встали, а сержант отвернулся и начал говорить по сотовому телефону. Водитель закурил, а Антон Павлович включил радиоприемник. Голос был до боли знаком, он сделал громче. – Да, это была Людмила Прокопьевна, дававшая интервью на «Эхо Москвы»:   - «Ваш дебют в кино впечатлил. Как удалось столь филигранно подать искушенному и избалованному, надо сказать, столичному зрителю, образ идеальной женщины?»
-  Успех фильму принес замечательный и всеми любимый сегодня Сергей Гармаш, сыгравший моего мужа.
- Вы, скромничая, хотите сказать  о том, что  у идеальной до мозга костей женщины обязательно должен быть идеальный мужчина?
-  К сожалению, «в природе» такие экземпляры мало кому попадаются: найти спутника жизни, который будет соответствовать придуманному образу из вашей головы, — большая удача. Вот и принимается моя героиня, как и многие женщины сегодня, за активное совершенствование своих благоверных: кормят мужчин жутко полезной, но такой не вкусной пищей. – Антон Павлович улыбнулся  вместе с ее смехом, заполнившим салон машины.
- Мне тоже стало безумно весело, когда вы чуть ли не силком записываете Гармаша в тренажерный зал, – вторил ей журналист.
«Вот, вот! Моя благоверная  тоже меня хотела силком в оперу затащить. Права ваша жена!» - Водитель выбросил окурок и тоже начал слушать радио, узнав голос Людмилы Прокопьевны.
- А в жизни?  - вкрадчиво спросил журналист, оставляя подтекст вопроса о «личном» пока еще провинциальной актрисы.
- Конечно, встречаются и мужчины, которые делают все, чтобы не разочаровать свою избранницу, и готовые идти на всевозможные уступки, и вы видели, как смешно и трогательно это делает Сергей на экране.  Но, к сожалению, такие люди попадаются на жизненном пути не так уж часто.
- Простите, тогда спрошу в лоб. А как обстоят лично у вас дела, насколько мне известно, супруг  - драматург?
-  Обыкновенный мужчина в большинстве случаев попросту не выдерживает такого натиска,  и направляется на поиски кого-нибудь попроще, потому что беседовать о высоких материях ему надоело.  А театральное искусство всегда очень высокая материя. - Хорошо. На сцене и в кино вы  показываете, как боретесь за любовь. А  что такое любовь, когда уже половина жизненного пути пройдена?
- Я не хочу скатиться до банальностей, давайте лучше скажу исходя  из  личного опыта, что такое нелюбовь. Людмила Прокопьевна сделала паузу и  с вызовом начала говорить, словно обращалась к нему одному, своему бывшему мужу. От чего Антон Павлович вздрогнул.
- Нелюбовь - когда ничего нельзя. Когда раздражаешь, мешаешь, лезешь, несешь чушь, выносишь мозг и куришь, наконец! А ты ему в ответ  не скули, а пиши лучше. Когда не заступаются и не разделяют утрату родного и близкого человека и говорят при этом: «Сама  виновата, что погиб твой ребенок - это нелюбовь.  Когда ничего не дарят друг другу в годовщину свадьбы - нелюбовь. Когда жалко денег на тебя, а на всякий старинный хлам от мебели до открыток, извольте - это нелюбовь. Нелюбовь делает человека робким, неуклюжим, зажатым и некрасивым; он боится все испортить, помешать, раздражить. Я очень испугалась этого и решила, что пока есть силы - надо уходить хоть с узелком на палочке!
     Антон Павлович с яростью крутанул ручку громкости, что она отлетела под сидение и начал набирать номер студии, который он запомнил на рекламной паузе.
«Алло, говорите! Вы можете выразить свою точку зрения по поводу премьеры или задать вопрос замечательной актрисе!». – Корреспондента прервали, и в динамике стало слышно жесткое дыхание, а потом хриплый крик: «С узелком?  Мужа бросить в больнице, а квартиру за шесть  лимонов моментально продать! Понимаю, как только деньги перестают играть ведущую роль, формою жизни становится слава и ненависть к ближнему, потому что он не такой, как все!» - Антон Павлович забился  в кашле и не слышал, как Людмила Прокопьевна  тихо сказала в микрофон: «Это не ненависть. Это иногда еще хуже, потому что ненавидят хотя бы за что-то, из зависти, например, и  можно уйти или сдачи дать. А не любят - просто так. Хотя говорят: «Да люблю я тебя, только отвяжись, опять ты за свое!»  Вот это и есть – Нелюбовь».
Пробка дрогнула, и запорошенные набело автомобили тронулись, отбрасывая дворниками с лобовых стекол  снег. Антон Павлович отдышался, приоткрыв окно, и крикнул, разгулявшейся метели: «Нелюбовь! От нее умирают, особенно старики, дети и собаки. И взрослые люди, которые беззащитны и чувствительны, сука!» - Сердце готово было выскочить из груди. Водитель все понял, наклонился  и достал из бардачка вторую фляжку со словами: «Вот, хотел директора с режиссером угостить, а тут ситуация, понимаешь! Да, Палыч?»
Антон Павлович медленно прикладывался к фляжке и говорил, словно перед глазами за лобовым стеклом  был не фургон «Доставка пиццы», запорошенной снегом, а студия «Эхо Москвы»: «Большинство женщин просто-напросто глупы, как пробки, актриса Старых не исключение. Да, да! При этом они достаточно агрессивны в силу колебаний своего гормонального фона, за которым хрен успеешь. В результате  просто укатывают  своих мужчин до гробовой доски гораздо ранее того срока, который отпущен им природой».  -  Из приемника,  все же включенного водителем, понеслась напористая реклама. На что Антон Павлович радостно вскрикнул: «А волю бестолковым блондинкам и брюнеткам дали поборники демократии и  феминизации, типа вашей гребанной радиостанции,  когда надо было больше собирать налогов с работающих женщин, больше сбывать им товаров, которыми они раньше и близко не пользовались  в стране, которой нет, всякие  там сигареты, пивасики, контрацептивы».  - Он бы мог из захмелевшей головы еще долго извлекать подобное, но раздался звонок директора театра, который уже потерял своего водителя. Пришлось разворачиваться под перемигивание фарами недовольных участников дорожного движения, а точнее стояния и возвращаться на площадь.  Антон Павлович с трудом выбрался из машины на тротуар и побрел навстречу неоновой рекламе «Юридические услуги», повисшей, казалось, в воздухе. Белого особняка  было не разглядеть в набирающей силу метели. Минут через двадцать Антон Павлович был в офисе Ефима, чтобы  занять денег. Пока брел с отчаянием и безысходностью осознавал, что теперь точно запьет.
Нотариус только что попрощался с посетителем, и хотел было, сварить себе кофе,  помощника он отпустил за ребенком в детский сад, как отворилась дверь, и в кабинет ввалился пьяный, весь в снегу Антон Павлович. Пришлось около часа с ним провозиться, отпаивая горячим чаем с лимоном и коньяком, а потом везти на съемную квартиру, по пути затарившись  горячительными напитками и закусками, чтобы Старых продержался завтра до вечера и никуда не выходил из дома пока не прекратится шторм.  После работы Ефим обещал отвезти Антона Павловича в его загородный дом.
За ужином Антон Павлович хорошо выпил и даже не почувствовал, как заботливый приятель сопроводил его до дивана, на который он рухнул, не раздеваясь.  Убедившись, что свалившийся ему, как ненастье, бывший муж его клиенкти уже храпит, Ефим  уехал. Время на часах прихожей показывало двадцать два ноль-ноль. Антон Павлович, мучаясь от жажды,  видел сон: «Он пытается выбраться из огромной навозной кучи у себя на даче, которую обильно со смехом поливает жена.  Чем больше она проливает воды, тем больше становится эта куча, выбраться из которой уже нет никакой возможности. Страх сковывает душу,  его крик: «Прекрати!» - застревает на губах, удушье обжигает, а темень кругом превращается в кошмар.  Антон Павлович делает последний рывок и оказывается на свободе.  Сразу становится легче,  в чугунной голове проносится мысль: «Где я?» Щекой он прижимается  к прохладному линолеуму, по которому струится свежий и такой  приятный холодок.  Подниматься не хочется, но сон уходит, сменяя  ужас на осознание данности, что Антон Павлович на полу в чужой квартире,  в его загородном доме - паркет. Рядом взгорблено большое пуховое одеяло. Окончательно проснувшись, с трудом поднявшись, идет в совмещенный с ванной санузел, долго держит голову под холодной водой, и как только заломило в висках, отодвигает кран и семенит на кухню, в большое окно которой просится рассвет. Часы в прихожей показывают семь сорок пять, и тут звонит сотовый телефон. Ефим справляется о здоровье и обещает подъехать к обеду с единственной просьбой не набраться. В воспаленном мозгу начинают всплывать  картины дня вчерашнего.  Открыв холодильник, Антон Павлович с жадностью осушает бутылку «Жигулевского» и возвращается на диван с мыслями о жене и её нелюбви, артистично поданной на «Эхо Москвы»: - Врете, Людмила Прокопьевна. Любовь всегда сопровождается страхом перед любимым. Но это не страх наказания, а страх не соответствовать объекту любви. Он заставляет совершенствоваться. Согласитесь, разница в возрасте в пятнадцать лет между нами позволяет с уверенностью заявить, что именно вы стремились соответствовать моему таланту, и тогда это удалось.  Вот, к сожалению, оказался просто  непонятым со своим увлечением к раритетам прошлого».
Ефим приехал, как и обещал, ровно в полдень. В окно било солнце, радуясь победе над хмарью и непогодой. Ефим оставил машину в гараже и договорился с клиентом, чтобы забрал его из служебной квартиры в четырнадцать ноль-ноль.  Решение отвезти гостя   в его загородный дом, а также  привезти сумку с вещами из квартиры Старых, которая теперь на правах собственности принадлежала, как раз этому клиенту, пришло неожиданно и казалось ему единственно верным, чтобы поскорее отделаться от Антона Павловича.  Врожденная учтивость  и воспитанность обязывали его к тому же отобедать молча и без упреков  пельменями и водочкой «нз » из холодильника, опустошаемого без церемоний изрядно надоевшим гостем. 
«Одного не пойму, Ефим,  неужели в таком развитии событий со мной, Людмила руководствовалась только наживой или превалировала все же нелюбовь?!»  - Антон Павлович,  спросил, глядя в лицо собеседника ясными глазами. Он искренне хотел понять истинный мотив жены, пока похмелье облегчило его участь на сегодня, но скоро бросит в бездну беспробудного пьянства. В потаенных глубинах души он знал, что жена любила его, но с какого момента появилось в ее лексиконе это гадкое слово «нелюбовь»,  черты которого она так ярко описала в своих вчерашних комментариях, понять он не мог, как и не хотел признавать, что  бывшая супруга говорила искренне и правдиво на радиостанции «Эхо Москвы» о его личной вине в разрушении  семьи, которая и перестала быть таковой после гибели ее мальчика, которого усыновил.
        Ефим  с удивлением посмотрел на абсолютно трезвого гостя, хотя самому хмель уже  закружил голову, но стал говорить о наболевшем c вызовом: - А что вы собственно имеете против наживы?  Жажда наживы обуревает  миллионы. Никуда не исчезнут ни вызов времени, ни железные законы соответствующие этому вызову, которые  выбрасывают одних, немногих, в «сильные мира сего», и обретают остальных на участие в лотерее истории.
-  А, так вы, любезнейший, фаталист, оказывается? – Антону Павловичу стало интересно, в голове тотчас родилась сцена для его новой пьесы.
- Отнюдь, я реалист. Все зависит от времени,  в котором  каждому человеку суждено жить. Согласитесь, для одних,  оно приходится на период экономического подъема,  для других на период спада, кризиса и войны, когда человеку будет суждено стать пушечным мясом и удобрением для последующих научных и технических побед.  Сегодня начинается спад в экономике, поэтому приходится успевать, чтобы не стать навозной кучей. Ваша жена умна и тоже понимает это, потому и вложила деньги за квартиру, но уже как продюсер в фильм в котором снялась с Гармашем. Фильм так себе, а вот реклама с известным актером принесет ей в два раза больше, когда начнется показ по ТВ. Простите, теперь дерьмо тоже стоит денег! – Ефим развел руками и, не чокаясь, выпил.
Перед глазами Антона Павловича явственно встал ночной кошмар, он вздрогнул и встал из-за стола со словами: «До свидания, провожать не надо, я сам!  Спасибо за кров и обед,  о  золотом миллиарде населения грешной планеты наслышан. Я живу  с другими принципами, более гуманными, надо признать».  – Закрыв дверь приютившей его квартиры, Старых столкнулся  с человеком, лицо которого ему показалось знакомым.  Всю дорогу до театра он пытался и не мог вспомнить, где видел его. И лишь в приемной директора, он вспомнил: «Ну конечно, это был тот самый доктор, который приезжал по «скорой», когда я разбил голову! – После разговора с нотариусом тогда, минут через десять на остановке показалось фигура доктора, он шел от машины у  дома, где была съемная квартира, в руках нес большую спортивную сумку, которую и передал со словами: «Берегите себя, писатель. В кармане сумки пять тысяч рублей, которые передала для вас Людмила Прокопьевна, чтобы добраться до загородного дома!» 
     Секретарша, припудрила носик, мельком взглянув на заведующего литературной частью, и вышла из приемной.  Директор, в прошлом сам был артистом, но пьющую публику не жаловал, потому и не принял Антона Павловича. Одеваясь на ходу, он бросил единственному посетителю: «Антон, завтра с утра, дел позарез!»
- Как скажете, завтра так завтра! – С этими словами Старых поднялся и пошел в зрительный зал. На сцене шла репетиция его пьесы «Ах, уж эти женщины!»  Примостившись на заднем ряду бельэтажа и по-тихому сделав приличный глоток из  шкалика, он начал смотреть за действом, разворачивающемся на пустой сцене.
В кругу света Валерий. Задравши голову, смотрит вверх. Рядом Кот, тоже смотрит вверх.
Валерий: «Желая женщину, ловлю себя на мысли о том, что мгновенно, с головы до пят, становлюсь вором. Да, не банальным донжуаном, в силу актерского ремесла, а именно вором. Может, от того, что все  женщины никогда целиком не принадлежали мне. Ни тогда, когда являлись таковыми по паспорту, а их было три, ни тогда, когда доставались лишь дурманящие нектары принадлежащих ей садов, как у Анастасии.  Ибо женщина - ртуть. Она изящно выскальзывает, рассыпается, вытекает из ладоней, как только ослабевают денежные вливания. У актеров с этим всегда проблемы!»
Кот: «Задетый любовью мужчина - все равно, что раненый дробью мой сородич-тигр. Он мечется, то ли спасая, то ли угнетая свою душу, думая, что освобождается. Ярость мечущегося в любви мужчины благородна, как благородна женщина, одаривающая мужчину Чувством, если в нем нет и капли денежного потока. Моя Анастасия благородна, а он не знает этого, лицедей хренов!»   - Валерий оборачивается, смотрят друг на друга.
«Ребята, други! Замените Анастасию на Людмилу! Прошу!» - Под крик из темного зала режиссер соскочил с места и пытался разобрать, что это было, да к тому же еще и не трезвым голосом?!»
- Палыч, с приездом! – орет через весь зал радостный «кот». – Без меня не уходи! – Актер, играющий кота, узнал старого приятеля и собутыльника, в предвкушении приятного вечера.
- Не мешайте работе, я вас умоляю, Антон Павлович! – Громкие хлопки больших ладоней, и репетиция продолжается. Заведующий литературной частью допивает водку, достает блокнот и быстро дописывает реплику, которую решил вставить обязательно в пьесу: « Валерий. Женщина - это симбиоз Свободы и Неволи одновременно. Она рождается с сетями в руках. И мужчины попадают в них, не имея другого выбора, чтобы творить себе подобных, так устроен этот мир!» - Долго смотрит на сцену и быстро дописывает: «За окном звучат марши. Ноябрьские праздники. В кругу света Кот, он стоит на диване и зачеркивает на календаре еще и все дни октября».
Дождавшись, актера,  игравшего  кота,  Антон Павлович поужинал  с ним в шашлычной, что напротив театра и, на оставшиеся пятьсот рублей из той суммы, что давеча передал новый хозяин его квартиры, поехал на такси к себе на дачу вдоль спокойного моря, погруженного в темноту безлунной ночи.
До утра навалило столько снега, что Старых едва приоткрыл входную дверь, чтобы протиснуться в проем и вступить в сугроб на крыльце. Свинцовые тучи ползли по небу, готовые разродиться немедля тяжелой ношей. Палыч задрав больную голову, смачно матюгнулся и, проваливаясь по пояс, полез к сараю за лопатой, чтобы прочистить дорогу от гаража до ворот. Махая лопатой, он гнал из себя ненавистное похмелье, отчетливо понимая, что пора и за работу, как спасение от давившего депрессняка.  Мысли с каждым броском тяжелого снега менялись от плохо объяснимого поступка бывшей жены до странного сна с  навозной кучей. Он где - то на просторах интернета читал, что навозная куча к богатству, но тотчас усмехался в усы: «Как раз наоборот, обеднели вы, господин писатель, ровно в половину!»
Подбирая снег у старинного шкафа, Антон Павлович зацепил ногой лестницу, она качнулась и начала заваливаться в сторону, освобождая дверцу с вычурной резьбой. Дверца открылась, из-под нее начали скатываться прозрачные камни, разбрасывая на снегу  целый пучок разноцветных лучей. При повороте граней они непрестанно искрились,   играя всеми цветами радуги. Антон Павлович  машинально присел на корточки и заворожено смотрел на  огонь, разбрасываемый  драгоценностями, среди которых черными вкраплениями блистал жемчуг грушевидной формы, перемешиваясь на белом снегу с отливом  васильково-синего до темно- и почти черно-синего сапфира.  Словно чумной, Старых едва дотронулся до камня, скатившегося к его ногам, а потом больно укусил себя за палец, полагая, что видит сон и  бросился к шкафу.  Нет, над заснеженным двором низко ползли тучи, волны за забором с шумом бились о волнорез, палец побаливал – значит не сон. Осторожно вынув  упавшую полку, которая выбила щепу на подгнившей стенке, прикрывающей тайник,  Антон Павлович с силой саданул по стенке буфета кулаком. Она  раскололась, обнажая мерцающие золотые монеты у самого дна. Не помня себя,  Антон Павлович бросился в сарай за топором, с помощью которого и освободил сокровища, спрятанные  в развалившийся от времени мешок со слабым отпечатком герба какого-то курляндского графства.

Людмила Прокопьевна прогревала новенький «Лексус», который купила с гонорара за фильм. Автомобиль нежно урчал, норковая шубка источала в кожаный салон дорогой парфюм, настроение было приподнятое от трудного счастья, которое она, наконец, выстраивает сама без нравоучения престарелого мужа, который все чаще напоминал покойного отца. Приятная музыка сменилась утренними новостями, которые повергли актрису в шок: «Заведующий литературной частью театра в Светлогорске, в одном из самых красивейших мест на побережье Калининградской области, Старых Антон Павлович обнаружил в своем загородном доме клад с драгоценностями на общую сумму порядка трех миллионов долларов. В соответствии с российским законодательством господин Старых получает пятьдесят процентов от суммы, остальные ценности он передал государству, с которых налог не взимается, а вот со своей доли приморскому писателю придется выплатить сто девяносто пять тысяч долларов налога на доходы физических лиц». – Кровь бросилась в голову, Людмила машинально включила заднюю скорость и нажала на педаль газа. «Лексус» ударил стоящий сзади «Нисан», который взвыл сиреной аварийной сигнализации. Актриса упала на руль и зарыдала от нахлынувших  чувств досады, замешанных на отчаянии от того, что не взяла дачу при разводе.  Слезы душили, а в ушах бил набат: «Антон миллионер, а я конченная дура, дура!»  - Из оцепенения ее вывел охранник стоянки, который предупредил, что вызывает сотрудника полиции из-за аварии, устроенной госпожой Старых. Увидев вздернутый капот японского автомобиля, его разбитую фару и покореженный бампер своего авто, Людмила Прокопьевна в истерике начала хохотать, испугав охранника: «Похоже, и скорую еще этой крутой дамочке вызывать надо!» - С такими мыслями он и побежал к голубому домику сторожки, приютившемуся у ворот платной автостоянки.
Закончив формальности по европротоколу о ДТП и направив тут же деньги молодому человеку за поврежденный автомобиль, а его хозяин прибежал из дома, когда увидел нанизанный зад черного «Лексуса» на его старенький «Ниссан», Людмила уехала в театр на читку новой пьесы.
За большим круглым столом, во главе которого скромно сидел  красивый режиссер в очках, из-под которых на актеров внимательно падал поочередно взгляд пронзительных его глаз. Перед прочтением пьесы он попросил коллег поделиться соображениями о любви, как основной лейтмотив будущего спектакля, который будет стремительно развиваться через череду конфликтов, пронизывающих знатное семейство на сломе эпох. Когда очередь дошла до актрисы Старых, которой отводилась роль старшей дочери, самой несчастной из всех, Людмила Прокопьевна, погруженная в свои мысли сказала тихо,  отчетливо, обозначая  каждым словом смысл этого всесильного и одновременно опошленного сегодня  понятия  - Любовь. Говорила она так,  что даже развеселившаяся молодежь притихла и с интересом смотрела на новую, но провинциальную, по их убеждениям, актрису: «Настоящая,  самодостаточна и не имеет никакой другой цели, кроме самой любви. Сегодня это редкость, потому в жизни встречаются крайние виды любви: либо абсолютно свободная любовь, не знающая преданности и верности, либо абсолютно ограниченная любовь, замыкающая людей в жёсткие рамки семьи. Эти виды любви лишь мешают человеку и не делают его счастливым».
Режиссер сделал быстрые пометки в развернутом перед ним блокноте и, выдержав мхатовскую паузу, сообщил, что он чертовски доволен, потому что спектакль обязательно получится, особенно после спича Людмилы Старых, а посему на сегодня достаточно. -  «А вас, дорогая Людмила Прокопьевна, прошу задержаться на одну минуту».
Артисты с шумом покинули кабинет главного режиссера. Он тепло попрощался с каждым и отошел к окну, за которым неслась столичная жизнь в потоке машин и людей, лишь шум улицы монотонным гулом рушил повисшую тишину. Её первым прервала Старых: «Так о чем вы со мной хотели поговорить?»
- Хотя я и ваш ровесник, а для режиссера это значит -  еще молод, но поверьте на слово, я знаю, как играть страдание и как его выстроить на сцене сегодня, чтобы это цепляло зрителя! Страдание сигнализирует: что-то идёт не так, нужно что-то исправить. В той или иной форме оно продолжается, пока проблема не решится. Когда вы говорили, я почувствовал, что вы страдаете! Для будущей вашей роли это замечательно, но в жизни. – Режиссер быстро отошел от окна и сел прямо напротив Людмилы Прокопьевны, уставившись своим пронзительным взглядом, который она поняла по -  своему: «Продолжать не стоит. Вы хотите предложить сейчас иное. Скажу со всей прямотой, пусть даже мне это и будет стоить интересной роли. Для вас  удовольствие — противоположность страданию, которое воспринимается как награда. Но когда вы получаете всё, что хочется, это приводит к скуке. По сути, мы застряли  с вами оба  между двумя этими явлениями. Избавившись от одного, мы приближаемся к другому. Стоит ли это нашей близости?» - Ответила, как обрезала, смотря в красивые и внимательные глаза  под дорогой и модной  оправой мужских очков «Беккавоу».  Режиссер отвел взгляд и спокойно ответил: «Простите, но провинция накладывает отпечаток на актрису, даже такую талантливую и обаятельную, как вы! Отвечу тоже с предельной откровенностью, вы нужны, не как любовница, а как человек, которому хочу открыть все свои замыслы предстоящей совместной работы, чтобы наши спектакли всегда были в «топе» лучших, поэтому чувствую, что-то  нужно сделать для вас, чтобы уменьшить этот потенциал боли, которая терзает сердце».
 - Отпустите меня в Светлогорск к мужу, бывшему мужу, всего на пару дней! – Слова, которые дались ей с огромным трудом, в смятении чувств и мыслей, вылились слезами, и она упала режиссеру на грудь, всхлипывая и рыдая. Затем резко отстранилась, извинившись,  выбежала из кабинета, услышав вслед: «Непременно, по возвращению позвоните!»
Закрывшись в гримерке, привела себя в порядок и поехала домой на Лиговку собираться в дорогу.  Припарковавшись на свободное место во дворе, обнесенного каменными изваяниями девятнадцатого века, неподалеку от гостиницы «Октябрьская», Людмила Прокопьевна позвонила бывшему мужу.
Антон Павлович следуя наставлениям  оператора, смотрел в зеленый глазок телекамеры  и улыбался, когда в кармане виброзвонком загудел сотовый. Звонили настойчиво, не прекращая вызова.
«Стоп! Ответьте, пожалуйста, только быстро, мы начинаем!» - В студии появилась очаровательная ведущая  местного телевизионного вещания Светлогорска. Увидев номер, с которого его так требовательно вызывают, Старых вскочил из-за стола и бросился в коридор, зацепив провод штатива, который с грохотом рухнул на пол.
- Да, Люда! Здравствуй, немного занят,  - интервью раздаю налево и направо после одного случая.  Наслышана? Благодарю. Конечно, приезжай, только деньги я вложил в клинику для детей, больных раком, как моя героиня Дарья, помнишь? Зачем?!  Чтобы ответить на главный вопрос, как не чувствовать себя кому задолжавшим, а точнее тебе  - за фальшивку, имя которой любовь.
- Нет, Антон любовь была, но ее вытеснила нелюбовь, так бывает! Прощай! – Гудки пульсировали в голове названием новой пьесы «Нелюбовь». – Нет, теперь это будет киносценарий! – Уверенной походкой Антон Павлович  вернулся в студию, выключив телефон.








 

В рассказе использованы цитаты из одноименной статьи Анны Кирьяновой.