Би-жутерия свободы 298

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 298
 
Озвученные Мурочкой Спичкой страдания Даника Шницеля расходились концентрическими кругами. В них муссировались слухи о том, что Садюга в растяжимом прошлом был литературно-творческим тварюгой, писавшим в паспортный стол в НСДКМ – «Нацмин по Сомнительным Делам Крохотных Меньшинств» в аполитичной Триполитании. Интриган выхрист-идальго Садюга вымаливал индульгенцию у инквизиции. Но в желанном покое ему всё равно отказали. Вскоре его навестили мрачные люди в ратиновых пальто, из-под которых виднелись кожаные куртки с торчащими ненасытными дулами чёрных маузеров. Целью их визита было убедить Даника, что не все дворники пьяницы, встречаются и таджики.
Становилось ясным, что доверчивая художница-реставратор Мура Спичка попала в лапы искусного манипулятора Садюги – грамотея, говорившего «Улепётывать за обе щеки» вместо «уплетать». Бескомпромиссный ростовщик подпольно-домашнего производства собирался засадить Муру за роспись яиц Фаберже, в свободное от их занятий любовью время в будуаре с Фрумой П.
Не вызывало сомнений, что использовав несчастную, Садюга, отличавшийся косностью, выбросит её на улицу без средств к существованию, не заплатив ни пфеннига. Так случалось со всеми, кто попадал от него в зависимость. Более того, Мурочка ассигнует алчному поэту-эроту энную сумму, о величине которой никто кроме него даже не догадывается, а сам он не удосужится её сообщить, пока хазарами не набегут на неё чудовищные проценты. На этом парабола шаблонного порабощения не заканчивалась.
Нерадостная перспектива комплекса знаний о неотвратимо назревающих манипуляциях Садюги убивала Шницеля, разделывала на части и скармливала критикам – приверженцам спорной теории «Вселенской мастерской гарантийного лимона оголившихся чувств». Что делать, думал Даник, ведь он так любит Муру, да и она ответила ему взаимностью, когда попробовала Шницеля в первый раз, хотя до этого у неё был Гастон, а перед ним в её послужном списке значилось 30 бурных лет внебрачных связей.
Чемпион по дренажированию чужих зелёненьких, Даник не разменивался на допуск мысли о потере незаконно прикарманенных им деньжат. Если один из таллеров терялся в чьих-то внутренних или наружных карманах, он отправлялся на поиск, так как ещё не спал с чистой совестью, просыпаясь с забрызганной простынёй, усвоив, что такое вновь обретённая полусвобода – он давал волю рукам, преодолевая блокатор самого себя на пути к успеху непогрешимости. Шницель готов был на внутреннюю перестройку,
на поломку встречных механизмов сдерживающей морали,
на притупление чувства города без супермаркетов, поэтому стремился приобрести покой и властями сносный кондоминиум за пределами кольцевой дороги среди Недосягаемых правосудием.
Мерилом добра и зла для Даника являлся никем не отменённый атрибут сексуальной власти, спрятанный за змеистой ширинкой. То, что Фрумочка носила юбку, не делало её автоматически в его глазах 100 процентной женщиной. В сущности, в его отношении к ней одежда ничего не меняла. Шотландцы тоже в юбках и уж точно (по средневековым и последним данным) шастают напропалую по Эдинбургу, сняв с себя всякую трусыливую ответственность, оптимистически рассуждал  Даник в собственное оправдание.
Предельно осторожный, он не первый год скрывался под хитоном самовнушения. Как любой начинающий парапсихолог, Шницель предпочитал тишину, интуитивно понимая, что понижение калорийности звуков приводит к стройности в разных октавах, и наглядным примером тому была Мура Спичка, ничего не весящая, но значимая в сфере прикладного искусства покраски яиц.
Борьба за Муру (специалистку по отравлению мирного сосуществования, умудрявшаяся набегу переводить дух назад, как стрелки часов) составляла в данный период единственную цель, которой Даник готов был подчинить свои титанические усилия. Гуманная и щадящая методика возврата Муры в родные пенаты не годится, пространно и незаурядно мыслил он. Нужны опытные, лишённые сантиментов люди, владеющие навыками приведения в исполнение и к знаменателю с умеренно заломленной  за спину ценой и вывернутыми в том же направлении руками. Перед Даником всё ярче вырисовывался образ сиамских братьев Евдокима и Мони Жалюзи. А если эта парочка питается не из одной летающей тарелки, значит они разнопланетяне, и тогда даже страшно подумать, что может произойти. Недаром мой двоюродный дядя, принадлежавший к породе людей, не надолго задерживающихся в подлунном мире, избегал условностей и считал шлифовку фальшивых бриллиантов карательной операцией. Не удивительно, что он сбежал в тропики, где без помех занимается филантропией, вспомнил Шницель, потирая провалившееся люэсное место, где полагалось быть переносице. Вот тогда-то и произошёл перелом со СМУщением по фазе, в котором не нашлось места ни малейшему смущению. Даник во всеуслышание высказал своему созерцательному отражению в зеркале бытующее среднеарифметическое мнение на предъявленный ему жизненными требованиями пространный счёт. Уверен, что разговор с собственными хромосомами никогда не мешал психологам. И что бы произошло, если бы отец Ченгиза Рувим Ловчила не запатентовал сдвоенный унитаз для патологически влюблённых с автоматически поднимающимся разделительным стеклом? Сделал это старик не из корыстных целей, а чтобы доказать обществу, что цель жизни – половая щель, и небритый мужик в статусе кактуса бьёт на жалость, правильно полагая, что не все женщины детонируют, некоторые остаются пустоцветами. В комнате раздался трельчатый телефонный звонок. Даник Шницель поборол колики в пульсирующей простате, не претендуя на олимпийскую медаль, и с видом океанографа, третий год бьющегося над вычислением акватория Сахары, нащупал потайную трубку в нише ванной комнаты среди обмылков, мечтая об открытии пункта конвертируемой валюты. Раздвоенный реверберирующий голос инкогнито произнёс как  из преисподни, – Перестаньте хрустеть ветками пальцев. Примите безмятежный вид. Тесёмочек нет, так запонки на рот! Все мы теперича марципаны. Не забудьте, что сегодня в квартире Энтерлинка проходит «Вечер вальса надувных кукол», где расстояние от горлышка до горла измеряется в один глоток. Это не гульбище морских котиков! Одежда парадная не по Фаренгейту, а по Реомюру. И не вздумайте браконьерствовать с шашкой тринитротолуола, чтобы добиться оглушительного успеха у надувных девчонок!
Голос увял, как будто его и не было. Лицо – зеркало души – пропало, и только в страшном сне можно было представить, что у неё в зазеркалье. Раздались короткие, беззаботно частые гудки, наполненные лопающимися пузырьками веселящего газа. Знакомые тембры, подумал завтуротдела по женским достопримечательностям Даник, похоже, сиамские братья – эти допотопные животные, эти инвалиды на голову, настойчиво напоминают о себе, видимо, по криминальной работе стосковались или просто руки зачесались.
Ну что ж, пока братьев-убийц не упекли в тюрьму за то, что они мясо от костей отмывали, надо их использовать по назначению. Дай этим кротам возможность, они и в шахматах найдут подземные ходы. Кроты на земляных работах подрывают устои капиталистического общества тем, что больше всего их возмущает положение ботинок выставленных у дверей номеров в отелях.  Для начала вышлю-ка я им «Тинактин» от чесотки в межпальцевых пространствах ног и «Детский тальк» для присыпки в других неподобающих местах –  пусть знают, что настоящие друзья ещё не перевелись.
На ловца и зверь брюзжит. А время – это смирительная волна, плюющаяся пеной и смывающая следы на безбрежном песке криминального сознания, заломившего себе цену и при этом загнувшего. Кто сказал, что Процесс не движется в преисподнюю, тот продолжает хлебать баланду из помутившегося рассудка! Ну, конечно же, это не я, аккуратно заводящий башенные в черепной коробке, и поэтому не упускающий время в мои присутственные часы.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #299)