Часть вторая. Звезда пленительного счастья

    - Говорят, ты змей не боишься!?  Димка даже не разделся, вошел к сестре в комнату в куртке и недоуменно и недоверчиво смотрел на нее. -  Не может быть! Это как? А этих?  У него в руке появились две деревянные  гадины, и Дию словно ветром сдуло.
      С тех пор, как кто-то подарил Димке этих дурацких змей, ярко-зеленую и грязно-бурую, конфликты между братом и сестрой стали разрешаться по одному и тому же сценарию. Димка хватал змею за хвост, и она начинала извиваться совершенно как живая (деревянная конструкция действительно была придумана здорово и выполнена мастерски). Дия сломя голову летела в ванную и запиралась на задвижку. Потом из-за запертой двери приходилось вести унизительные переговоры, которые в абсолютном большинстве случаев завершались не в ее пользу. Даже если деревянная гадость просто валялась брошенной в кресле или на письменном столе, она не могла решиться взять змею в руки.  Брала огромные щипцы  от стиральной машины и, подцепив ими гада, преодолевая отвращение, уволакивала куда-нибудь с глаз подальше.
      А сегодня они подбросили ей на стол живую гадюку. Или ужа, она не рассмотрела. Точнее, приказала себе не рассматривать. И не заорать, и остаться сидеть где сидела. А в пионерской стало тихо-тихо, и надо было не сфальшивить,постараться совершенно равнодушно сказать «ох, какая красивая» и сделавть вид, что продолжает писать что-то в  десяти сантиметрах от скользкого извивающегося тела. Еще несколько секунд покрутившись на разложенных на столе бумагах, змея исчезла, быстро схваченная чьими-то – она так и не поняла чьими – руками. Неинтересно пугать, когда не пугаются. Конечно, потом они целый день разносили по школе сенсационные результаты  устроенной проверки: вожатая змей не боится.
       Они – это ее дети: маленькие, большие и средние, плаксы и циники, отпетые хулиганы и тихони, открытые и замкнутые, добрые и вредные. И все – ее. Потому что она - старшая пионервожатая огромной школы.
      

      В жизни все случайно и все неслучайно. Получив аттестат зрелости, Дия отнесла документы  в МГУ на факультет журналистики. В аттестате были почти одни пятерки, но  чувствовала она себя неуверенно. Конкурс – тридцать человек на место. На трехнедельных подготовительных курсах Дия изумленно наблюдала слушателей. Большинство были или выглядели гораздо старше нее, в перерывах курили, а на занятиях задавали вопросы, суть которых она не всегда сразу и понимала, также как и некоторые слова. Например, что такое чувственность? Сидя в огромной, но с трудом вмещавшей всех аудитории, Дия пыталась угадать, кто же займет вожделенное, одно  на тридцать, место. И чем дальше, тем меньше верила, что это будет она.
        За сочинение ей поставили тройку, но в жизни не получившая ни одной такой оценки по литературе она не удивилась. Она выбрала тему про «светлый  мир Пушкина», но, наверное от волнения, так и не смогла составить приличной композиции из бури эмоций и нагромождения мыслей.  «Не надо, папа, - сказала она отцу, порывавшемуся подать апелляцию, - я действительно написала чушь». Ответ на билет по русскому устному она знала, но найти общего языка с издерганной и злой экзаменаторшей  так и не смогла. Ощущение было такое, будто она, Дия, вообще не училась в школе. В результате опять тройка. Сдавать следующие два экзамена было бессмысленно.
        Из разговоров, которые вели между собой поступающие, Дия знала, что для потерпевшего фиаско будущего журналиста большой удачей считалось устроиться курьером  в какую-нибудь редакцию или издательство. «Курьер» звучало очень
значительно, хотя Дия с трудом представляла, что это за должность. Ей мечталось о работе в каком-нибудь молодежном журнале, но, несмотря на все задействованные отцом знакомства, единственным вариантом оказалась газета со скромным названием «Лесная промышленность». Но зато редактор предложил поработать не курьером, а внештатным корреспондентом. Дие следовало бы скакать от радости, а она шла на аудиенцию с редактором  отчего-то без всякого желания.
        Выслушав ее пылкое признание  в любви к журналистике, редактор, добродушный лысый толстяк, вдруг спросил:
- А ,может быть, у вас, милая девушка , альтернатива есть? Ну, может, вы еще куда-нибудь поступать хотели?
Дия непонимающе уставилась на него. Она же только что все ему объяснила.
- Я ведь вот к чему. Журналистика для женщины…   Редактор долго рассказывал  о разных сложностях и тяготах профессии, из чего Дия сделала вывод: брать он ее на работу не хочет. Кроме редактора в кабинете сидела какая-то женщина. Она все время внимательно смотрела на Дию и,  кажется, хотела тоже что-то сказать, но молчала.
-  Ну, вы подумайте,-прервал свою речь редактор,- а пока напишите-ка заметочку  о завершении полевого сезона лесоводов. Дия растерянно кивнула.
-  Порасспросите батюшку. Он ведь у вас в «Леспроекте» работает? Дия опять молча кивнула. Он написал что-то на листке и подал ей.
-  Вот к этому сроку постарайтесь. Желаю успеха.
 Машинально поблагодарив, Дия вышла за дверь и остановилась.  От волнения и растерянности она не сразу сообразила, где выход. Через минуту из кабинета редактора вышла женщина.
- Ну, страшилками вас не запугали,- подошла она к Дие. – А вы уверены, что…
- Что?- с вызовом спросила Дия.
-  Да нет,- засмеялась женщина,- конечно, вы справитесь с заданием. Но вы уверены, что в будущем вы сможете писать о том, о чем хотите? Я вот когда училась, мечтала, как своими статьями буду спасать мир от зла и грязи. А сейчас знаете, о чем пишу? О соревновании лесорубов.
Дия смотрела на  журналистку во все  глаза: так с ней еще никто никогда не разговаривал.
-  И еще. Мы часто лишены возможности не только писать то, что хотим, но и как хотим. Вам трудно еще это понять, но знать надо. Вы ведь выбираете любимое дело на всю жизнь. Разве не так? И потом, если у человека есть желание  писать и способности, это никуда не денется и обязательно реализуется, кем бы он ни был. Журналистка кивнула Дие и пошла по коридору. 
    Дома Дия постаралась как можно радостнее рассказать о задании   редакции, а потом заперлась в своей комнате. Ее охватила тоска. Ей не давали покоя слова, брошенные журналисткой. Любимое дело на всю жизнь. А ей уже сейчас не хочется писать про этот несчастный полевой сезон. Конечно, чтобы доказать себе или редактору, она напишет и даже сделает  это интересно, а что дальше? Не через неделю или месяц, а потом, в будущем, в жизни, в ее жизни. Промучившись неделю и даже не начав статьи, она рассказала маме о разговоре в редакции и своих сомнениях.  Мама поняла, но что ей сказать на это явно не знала, зато на следующий день предложила: «Ты знаешь, у нас вакансия старшей вожатой. Может попробуешь? Думаю, там и твои способности пригодятся. – и добавила. – Школа – такое место: или убежишь оттуда сразу или останешься на всю жизнь». Mама знала, что говорит.  Учительствовала она уже двадцать лет, преподавала математику. А теперь перешла завучем в новую недавно открытую школу
         Так Дия и попала туда, где чувствовала себя сейчас самым счастливым человеком на свете.  Ей ничто и никто не были нужны: ни развлечения, ни подруги, ни кавалеры. Только они, ее дети, только школа, куда она летела со всех ног и откуда не хотела уходить. А уж сколько любви на нее обрушивалось, сколько восхищения и  преданности. Она умела с ними разговаривать, слушать их, успокаивать, уговаривать. Они доверяли ей, они ей верили. И ей ни с кем не было так интересно, как с ними. Каждый из них был для нее отдельным островком сокровищ. Только где-то было достаточно слова-ключика, чтобы сундучок раскрылся и засиял, а где-то надо было копать, упорно и терпеливо, чтоб хоть в щелочку проглянуло заветное.
       Вчера она почти силой затащила к себе Женьку Сидякина. Женька был совершенно неуправляемой личностью, никого не признавал и не боялся. Учителя уже и не пытались хоть как-то на него воздействовать, скорее даже испытывали облегчение, когда он, естественно, не спрашивая разрешения, поднимался и уходил из класса, в замкнутом пространстве которого  не умещался. Терроризировать всего одну училку и группу ребят ему быстро надоедало, и он переключался на масштабы всей школы. Это было значительно интереснее, а, главное, условия  были прямо-таки идеальные.
         Архитектор, спроектировавший здание новой школы, был либо шутник, ненавидящий школьную рутину, либо ненормальный утопист, представляющий детей тихими аквариумными рыбками, по звонку колокольчика заплывающими в отведенное им пространство или выплывающими оттуда. Причем, только стаей. Двери и стены классов, выходящие в  длинный коридор, были… стеклянными. Таким образом, обычный выход в туалет во время урока ( архитектор, наверное, и не ведал, что такое возможно) превращался в дeфиле  на радость всем умирающим в это время со скуки в стеклянных застенках. Конструктор, видимо, был также человеком справедливым и демократичным, так как сделал аквариум и из учительской, пощадив, правда, директорский кабинет.
        Вот почему, вырывавшийся на свободу Женька превращался в настоящее бедствие, так как отрывался по полной программе, корча всей школе рожи, расплющивая нос в каждой стеклянной секции, изображая эпилептика,  смертельно раненого и поочередно осла, собаку и петуха.
       Услышав, как Женька горланит в коридоре песню, состоящую в основном из слов, о происхождении которых  до сих пор спорят лингвисты, Дия открыла дверь и, дождавшись, когда солист поравняется с ней, схватила его за плечи и втащила в пионерскую. Прием был рискованный: Женька мог запросто двинуть ногой или кулаком. Дия быстро закрыла дверь и, не давая мальчишке опомниться, приложила палец к губам.
- Тихо.  Женька настороженно и удивленно смотрел на нее.
- Завуч по школе ходит.
- Боялся я,- расслабился Женька,- да меня сам директор боится. Знала?
- Тебя? Глупый ты,- усмехнулась Дия.- Наш директор такое видел. Ему теперь ничего не страшно.
- Сама ты…- Женька почему-то сдержался. – А что он видел- то?
- Приходи после уроков – расскажу. Сейчас некогда, а история длинная.   
- Была охота…- завел было Женька.- А че, приду. Он прошелся по комнате, схватил барабанные палочки. – Да у тебя тут всегда народу полно.
- Так и ты приходи.
- Да надо очень, базарить тут…
- Ну, когда хочешь, приходи. И не болтайся ты по школе, не ори, как Змей Горыныч, людей не пугай. Лучше здесь посиди.
-Ну, - Сидякин довольно ухмыльнулся, видно, сравнение со сказочным страшилищем ему польстило. – Гляди, у тебя кровь на руке. Дия тут же вспомнила острую боль, полоснувшую по пальцу, когда она втаскивала Женьку в комнату. Так и есть – сломала ноготь. Палец сразу заныл. Она вытащила из сумки флакончик духов, брызнула на палец. Женька поморщился.
- Ну и когти у тебя. Зачем тебе такие?
- Во-первых, ногти, а во-вторых, самооборона.
- Это как? -  он заинтересованно посмотрел на маникюр.
- В случае чего по глазам могу полоснуть, не обрадуешься.
- Ну да, - с уважением подтвердил Горыныч, - завертишься. И с сожалением посмотрел на свои грязные лапы с обкусанными черными ногтями.
- Руки мой чаще, и у тебя такие вырастут, - посоветовала Дия, и они оба рассмеялись.
На перемене в пионерскую как всегда ввалилась куча народу. Женька по-хозяйски расположился у стола, покрикивал на ребят, отобрал  у кого-то блестящий горн, водрузил на место и вразвалку направился к выходу. Выйдя за дверь, снова приоткрыл ее и заглянул.
- Так я зайду, - значительно напомнил он Дие и, победно оглядев присутствующих, скрылся. Сегодня он снова появился и, судя по подброшенной на стол змее, не один. Ну, что ж, джина не загонишь в бутылку, лучше постараться с ним договориться. 
- Тебя к телефону, - просунул  голову в дверь Димка. - Мальчик.
« Слава Богу, не Гарик и не Пашка», - подумала Дия, услышав в трубке Вовкин немного насмешливый и будто нарочно приглушенный голос. Последнее время ей совсем не хотелось общаться с  бывшими одноклассниками. Им было неинтересно и непонятно то, что занимало ее, а их разговоры, намеки и шуточки  просто бесили. Они не могли взять в толк, как можно опять вернуться в школу, и, кажется, слегка презирали ее за это. Впрочем, ей было безразлично. Она как-то сразу и резко отделила свою теперешнюю жизнь от прежней и не хотела никого в нее пускать. Единственной компанией, в которой она иногда ходила в кино или погулять, были восьмиклассники Мишка, Риф и Вовка. Они были завсегдатаями пионерской, ее помощниками, друзьями, ее рыцарями. С ними ей было просто и весело.
- В кино пойдем? Риф на всех билеты обещал. На «Ивана Васильевича». Классная комедия.
- Не могу, Вов. Мне к репетитору завтра, а я еще не подготовилась. Вы идите без меня, раз билеты.
- Ну, тогда завтра после занятия.
- Поздно будет.
- Так мы проводим. Идем?
- Я подумаю. А лучше идите сегодня одни, не страдайте из-за меня.
- Мы без тебя страдаем, - мрачно сообщил Вовка. – А ты очень испугалась?
- Чего? – не поняла перехода Дия.
- Ну, гадюки.
Ах, все-таки гадюка. Медаль тебе надо, Диечка. «За отвагу»
- Ты не беспокойся, он больше не будет хулиганить.
- Били. - Дие стало досадно. Она так старалась приручить этого дикого Горыныча, а они…
- Предупредили. Слегка. Ты же знаешь, мне драться нельзя.
- Слава Богу, что ты об этом помнишь, Первая перчатка. А вообще я и сама справлюсь. Я все-таки…
- Товарищ старшая пионервожатая, - докончил Вовка. – Знаем, не злись.
Дия положила трубку и улыбнулась. Она вообще была человеком довольно сдержанным и улыбалась нечасто, но, вот странно, никогда не могла сдержать улыбки при виде этой троицы. Мишка Либерман, тихий, скромный, необидчивый. Он  обычно молчал, но, если Дие удавалось его разговорить, беседа могла растянуться на часы. Рассказывал он всегда ярко и увлекательно, а рассуждал совсем  по- взрослому. Ребята тогда дразнли его академиком. Он не обижался, но сразу замолкал.
     Валька Гусев или Риф получил свое прозвище нечаянно, после памятного КВНа. Впрочем,  вполне ему соответствовал. Высоченный и широкоплечий он  к тому же был жутко упрямым, и переубедить его в чем-то было невозможно.
      Каким был Вовка, она и не задумывалась. Он просто был. Всегда,  понятный и привычный.  Хотя было у него одно загадочное свойство. Дию  часто удивляло, как он умел читать ее мысли, знал, что она хочет сказать и иногда даже доканчивал начатую ею фразу. Временами ей бывало не по себе, но чаще  это ее смешило. Вот как сейчас.
      Услышала бы их разговор завуч Людмила Ивановна.  Она считала, что вожатой следует держать дистанцию, требовать к себе уважения, а дети должны относиться к ней как к учителю. Все было не так. Дия точно знала, ребята расслабляются с ней. Ей можно было говорить ты, не называть по имени-отчеству. Она позволяла им быть самими собой, они знали, что такими-то только и принимаются и любимы. И еще она не изображала взрослую, не старалась быть старше своих семнадцати.  Наверное, они тоже считали ее   островом сокровищ, который  не просто любили – оберегали. Вероятно, потому, что немного боялись: вдруг завтра она уже будет не такой, как сегодня. А ей никогда не хотелось стать другой. А уважение… Дия искренне считала, что не делает ничего, за что ее можно было бы не уважать.
      


-  Клавдия Викторовна,- завуч стояла в дверях, держа за руку крошку-первоклашку. Маленькие  любопытные глазки стреляли во все стороны, но явно не могли охватить незнакомое пространство. – Можно вас на минуточку. Официальность завуча должна была подействовать на публику, как всегда оккупировавшую подоконники в пионерской, но публика даже сразу и не поняла, к кому здесь обращаются.
-  Дия, - продолжила за дверью Людмила Ивановна. – Нине Аркадьевне плохо стало, а ее малышей отпустить нельзя, за ними родители только в полпервого придут. Посиди с ними этот урок. Дия вспыхнула, ей еще ни разу не доверяли класса.  – Беги в кабинет, - велела малышке завуч. – Скажи, чтоб все сидели тихо, ручки на парты. Сейчас новая учительница придет.  Маленькие глазки выпустили в Дию целую обойму хитрости и исчезли.
         Класс и правда встретил ее тишиной и… пустотой. «Сбежали», - в ужасе подумала Дия и, уже взявшись за ручку двери, вдруг услышала писк, потом слабое похрюкивание, и только тогда рассмотрела бантики, ботиночки и коленки, шевелящиеся под партами. -  Ку-ку, - сказала Дия, - я вас вижу.  Хрюканье размножилось, но на поверхности никто не показался. Ну, что же… Дия взяла со стола классный журнал и, призвав на помощь всю свою гибкость бывшей спортсменки, залезла под учительский стол. «Меня зовут Клавдия Викторовна, - поудобнее устроившись, начала она. – Сейчас у вас будет урок  родного слова, а вначале я с вами познакомлюсь».  Дия медленно читала фамилии, получая в ответ то похрюкивание, то попискивание, а то и мычание, сопровождаемые смехом. И вдруг раздался грохот. Дия вылетела из-под стола и увидела упавший стул, ранец и над всем этим красного, взлохмаченного толстячка. «У меня шея заболела», - недовольно сообщил он, обращаясь явно не к Дие, а к сидящим под столами заговорщикам. Из-под соседней парты высунулся кулак, но в это время загремело на другом конце класса. «А у меня колготок порвался», - хлопнулась на стул уже знакомая хитрая мышка. Под партами зашевелилось и завздыхало. В общем ,через пять минут все  заговорщики оказались на поверхности. Кроме троих, самых  упорных.  Можно было бы не обращать внимания, но Дие стало жаль этих скрюченных в три погибели вредин. Она снова присела на корточки.
-  Так, добры молодцы. Будем биться  честно. Загадываю три загадки. Отгадал – сидишь, нет – вылезаешь.
Малышня зашумела.
-  Давай, пацаны, по-честному, - стукнул кулаком в стол толстячок.
-  Загадка первая, - Дия подошла к одной из пустующих парт. -  Остальные – не подсказывать.Но подсказки и  не понадобились. С русским фольклором и соображалкой у этой троицы все было в порядке.
- Задание второе, - не моргнув глазом, голосом Василисы Премудрой объявила Дия. – Скороговорки.
     Быстренько прикинув в уме, она выбрала три самые трудные, точно зная, что  ни Прокоп с укропом, ни переколпачивание  колпака, ни тридцать три  лавирующих корабля с первого раза не поддадутся. А уж когда язык чуть ли не к животу прижат… Словом, нелегкая победа оказалась все-таки за ней, но дальше прозвенел звонок. Малышня радостно рванула к выходу, оставив Дию размышлять, можно ли  назвать все происходившее уроком  родного слова. Успокоив себя, что и загадки, и скороговорки к родному слову имеют прямое отношение, она  вышла из класса со странным чувством сожаления. Ей вдруг ужасно захотелось провести еще один урок. Настоящий.


… Все знают, какой месяц в году самый короткий. А самый длинный? Да ноябрь, конечно. Ожидание мороза, как ожидание неотвратимого удара, затянувшееся, будто кто-то невидимый прицеливается, чтобы ударить побольнее.    И мороз  без снега,  лютым зверем кусающий землю в компании со  злобным ветром, рыскающим по улицам, воровато срывающим последние листья. И бесконечно жаль измученную природу, униженную долгой пыткой поздней осени, втоптанную в грязь, иссеченную хлесткими плетьми холодных дождей, безжалостно и  цинично обнаженную, с почерневшим, скрюченным, заскорузлым телом. И все вздыхают «скорей бы зима», хотя еще три месяца назад ее никто не хотел и не ждал.
        Дия открыла калитку, и  ветер в досаде шлепнул ею за  ее спиной, поняв, что упустил девчонку, что она сейчас скроется  за тяжелой дверью и окажется в тепле.
 Лидия Александровна, репетитор по истории, жила в той части города, которая почему-то называлась частный сектор,  в собственном доме. Дия очень любила приходить сюда. В теплом деревянном доме пахло яблоками, старыми книгами и еще  чем-то непонятным. Дие казалось, так пахнет что-то нематериальное. Может быть, время.
    -  Замерзла? Раздевайся скорее. -  Лидия Александровна как обычно повела ее на кухню. Она  всегда сначала усаживала Дию и поила чаем. В первый раз Дия стала испуганно отказываться, она вообще страшно стеснялась незнакомых людей и обстановки. Но Лидия Александровна просто отказалась начинать занятие, и пришлось слушаться.
      Так и повелось. Вначале чашка чая с пирогом, печеньем или просто бутербродом, а потом… Дия терпеть не могла историю в школе. Для нее это был не предмет, не живая наука, также как и мумия-историчка, которую вообще никто никогда не слушал. Обладая прекрасной памятью, Дия умело обманывала ее знанием хронологии событий. Но начав серьезно готовиться к вступительным экзаменам, поняла, что обманывала себя.
     Так в ее жизни и появился чудо-человек Лидия Александровна, научившая ее размышлять над фактами, а событие видеть глазами человека, находящегося в его эпицентре. Как это было интересно! Лидия Александровна ничего не диктовала, почти не рассказывала. Это был всегда диалог, причем спрашивала не только учительница. У Дии возникала куча вопросов, на которые она никогда не получала прямого ответа. Ответ находился сам собой. И с некоторых пор к Дие стало приходить смутное и восторженное  ощущение, что учится она здесь не только истории .
        Сегодня они говорили о декабристах.  Теперь бывало, переосмысливание  известных событий озадачивало. Слишком часто в истории родной страны встречались страницы, за которые было больно и стыдно. Дия как-то поделилась своими сомнениями, но Лидия Александровна  спокойно сказала, что история любого государства имеет позорные, грязные и кровавые пятна. Потому живая история народа и не должна  выглядеть как гладкая лубочная картинка. Но период  Отечественной войны 1812 года и последующие события, связанные с декабристами, был у Дии любимым. Лидия Александровна только улыбалась, слушая, как, перебивая саму себя, она рассказывала о самоотверженности и благородстве русского дворянства. Потом заметила, что Дия слишком абстрагируется от политической канвы. «14 декабря 1825 года на Сенатской площади…-продолжала Дия. – Подождите, так ведь в этом году 150 лет со дня восстания». «Так, - подтвердила учительница. – Что тебя удивляет?» «Не удивляет – радует», - в раздумье сказала Дия, глядя в окно и не  видя, что наконец-то пошел снег.


       -  Юрочка,… - Дия смотрела на разложенные перед ней фотографии и мучительно искала нужные слова.
Юра Курочкин учился в 7 «Б» вместе с ее братом Димкой. Мальчишка был интересный, яркий блондин, на вид чуть старше своих лет, очень способный к рисованию, правда, слегка заносчивый. Он мечтал стать художником и иногда заигрывался, изображая человека искусства перед мало что смыслящими в художестве одноклассниками. Замечания его бывали очень обидными, и тогда Дие хотелось осадить его, но не придумывалось, как это сделать поделикатнее.
     -…компания на даче. Классные девочки, без комплексов, - небрежно рассказывал Юрка, потом вскочил со стула и, обойдя стол, встал у нее за спиной. – Ну как тебе?
     На снимках две обнаженные девицы позировали на песчаном пятачке на фоне какого-то водоема. Возраст девиц явно зашкаливал за двадцать. Откровенность поз не удивляла, удивляло то, как в этой компании оказался четырнадцатилетний парень. Дия представила Димку, и ее затошнило.
-  Кто это снимал?
-  Да друзья. Ну как?
-   Юрочка, это пошло.-  Дие очень хотелось взглянуть ему в лицо. Зачем-то же он притащил ей эти фотографии. Очередная проверка на вшивость? Или похвастаться решил?
-  Почему это пошло? - Он вернулся на прежнее место, и Дия с облегчением не увидела во взгляде ни наглого вызова, ни бахвальства. А вот обида, пожалуй, есть. Совсем детская.
- Ты ничего не понимаешь. Я изучаю красоту женского тела. Все художники рисовали обнаженных женщин.
Так, решай, Диечка, очередную задачку. Это тебе не змея на столе.
-  Знаешь что, Юр, - она решительно собрала снимки и подала ему, - Ты приходи завтра, мы обязательно договорим. А сейчас помоги мне, пожалуйста. Срочное дело. Возьми, - она подала ему листок бумаги, - побегай по школе, собери мне этих ребят, пожалуйста.
  Уже неделю, ходя по коридорам, Дия как бы заново вглядывалась в знакомые лица. Дома лежал почти законченный сценарий спектакля о декабристах. Сегодня она составила окончательный список кандидатов на роли и хотела с ними поговорить.
…-  Днем шел сильный снег, к ночи запуржило сильнее, - начала она, глядя  через окно на заснеженный школьный двор. – Мне хотелось увидеть мужа, рассказать, что я чувствую…   Ребята недоуменно притихли.
-  Вы сможете все это сыграть? – с блестящими от возбуждения и слез глазами спросила она, закончив.   Ребята переглянулись. Такого им никто еще не предлагал.
     Дома Дия залезла в книжный шкаф и вытащила с нижней полки огромный альбом в глянцевой суперобложке. Этот альбом «Статуи Кановы» отец купил в Эрмитаже, когда был в командировке в Ленинграде. Дия знала: альбом очень дорогой, и если отец заметит его исчезновение, скандала не избежать.
      Назавтра будущий художник  заглянул к ней с самого утра.
-  Изучать красоту женского тела по порнографическим открыткам глупо, Юрочка, - сказала она и протянула ему альбом. – Держи, изучай.
Так, теперь к директору.
-  Здравствуйте, Николай Федорович, - Дия открыла дверь и смело вошла в кабинет.
     Отношения между директором и вожатой можно было назвать любовью. Не симпатией, а именно любовью, столько в них было тепла.  А вообще директора обожала вся школа. Сухощавый, подтянутый, с молодыми проницательными глазами он никогда не повышал голоса, хотя не подчиниться ему не рискнул бы никто. Потрясающим образом  сочетались в нем обаяние и строгость, мягкость и исключительная требовательность. Даже мало что знающие и понимающие малыши замирали вслед за старшими, когда он проходил  школьными коридорами, и их смешные мордочки отражали всеобщее восхищение.  Старшеклассникам, которым он преподавал историю, завидовала вся школа.  И не только потому, что его уроки  были похожи на спектакли, зависть вызывала возможность  тесного общения с этим человеком. Николай Федорович Кольцов был живой легендой. Все знали, что он – один из тех, кто отражал первый страшный своей внезапностью удар фашистского полчища в  Брестской крепости. Что прошел через ужас самого страшного коцентрационного лагеря Бухенвальд, был членом интернационального лагерного комитета и принимал участие в подготовке восстания заключенных. А еще и в фашистском аду оставался учителем , приходил по ночам в детский барак и в пятидесяти метрах от газовых камер и в пяти минутах от собственной смерти рассказывал  полуживым от голода и истязаний детям об Александре Невском и Дмитрии Донском, о героях войны 1812, о декабристах, зажигая в их потухших глазах огонек жизни. Так в тайной лагерной школе постигал он основы педагогического мастерства.
       Но если для большинства директор был героем, то  Дия видела в нем прежде всего образец человечности, чести и мужества. И если для большинства факты его биографии были только фактами, для нее это были глаза Кольцова, порой, наверное помимо его воли, наполнявшиеся нечеловеческим страданием и скорбью.
-  Я к вам как к историку, Николай Федорович, - начала Дия и положила перед ним сценарий. – Прочтите, пожалуйста.
- Да я уже кое-что слышал от ребят. Ну, давай. Почерк вот у тебя…
- Корявый, - согласилась Дия, - Что непонятно -  спрашивайте.
-  Ну что же, по истории пять, - директор задумчиво похлопал ладонью по листам. – А ведь ты не журналист, а беллетрист, Клавочка.
- Ни то, ни другое: я теперь ваша, - засмеялась Дия.
- Ну- ну, - улыбнулся директор. – Это которое же поколение учителей будет?
- Третье, - с гордостью сказала Дия. – Так разрешаете спектакль?
- Не забудь позвать, режиссер, - порадовали спокойным теплом глаза директора.
  … Дия разъясняла очередные где, как и в чем, связанные со спектаклем, когда в комнате появился собственной персоной Курочкин. Она как-то успела забыть о его  своеобразных творческих поисках и вопросительно взглянула на него. -   Спасибо тебе за альбом. Я рисунки сделаю и верну, - негромко, так, чтоб слышала только она, заговорил  Юрка. -  Я понял, ты права. Фотографии я порвал, - он закусил губу и посмотрел в сторону.
 У Дии защипало в носу. Послушался! « Ах ты мое чудо в перьях», - чувствуя прилив необъяснимой нежности, сказала она. Ребята, из всего разговора расслышавшие только последнюю фразу, засмеялись. «Стой, - схватила она попытавшееся ретироваться «чудо» за рукав, - ты нам с оформлением спектакля-то помоги».
     Спектакль состоялся 15 декабря. Актовый зал школы был полон. Дия только встретила и усадила в первый ряд Лидию Александровну и убежала за кулисы. Она страшно волновалась и больше всего боялась, что ее волнение и страх передадутся ребятам.
     В перерыве между действиями к ней подошли Кольцов и Людмила Ивановна.
- Ну, спасибо, - директор пожал ей руку.
- Николай Федорович,  вы только ребятам потом хоть несколько слов скажите. Они так старались, - попросила Дия.
- И как это ты додумалась взять  Киселеву. А какая княгиня  Муравьева получилась. С ума сойти, - покачала головой  завуч.
    Танька Киселева, известная всей школе как девица легкого поведения, попросилась в спектакль сама. Роли для нее не было, и Дия специально дописала небольшой эпизод, а потом ревела на репетициях, глядя, как девчонка с горящими глазами читает послание Пушкина. «Взойдет она, звезда пленительного счастья..»
«Только бы хватило твоего огня на премьеру», - думала Дия. Огня хватило. Из глаз опустившейся на колени Таньки катились настоящие слезы.
      После спектакля актеры еще долго возбужденно обменивались впечатлениями. Наконец пионерская опустела. Дия стояла у темного окна, смотрела, как они сходят с крыльца и машут ей.
-  Вот и все, - подумала Дия.- Или не все?  Может быть, вы, мои милые, даже став взрослыми, не забудете, как были Пестелями и Рылеевыми, Волконскими и Трубецкими, как горели свечи, и блестели на ваших плечах сделанные из золотой елочной мишуры эполеты. Может быть, когда-нибудь это воспоминание удержит вас на краю или не позволит сделать подлость.
     На крыльце показалась еще одна фигура с задранной кверху головой и еще две. Ну, угадайте, кто проводит домой главного режиссера, у которого, кстати, завтра день рождения, - подумала Дия и легонько побарабанила пальцами по стеклу.



-  Восемнадцать роз! В декабре! С ума сошли! И где вы их достали?
-  Из собственных оранжерей, - смешно раскланялся Юрка Курочкин. Девчонки и ребята довольно засмеялись.
-  Дия, - заглянула в пионерскую мама. В коридоре она сунула ей в руки большой бумажный пакет. – Угощай свою братию. Видишь, как они тебя любят.
- Спасибо вам, - Дия высыпала на стол гору конфет. – Я вас всех люблю.
-  Когда любят всех, достается понемножку, - философски заметил Риф, нацеливаясь на «Красную шапочку», - а вот если бы ты меня одного любила, мне б все досталось.
… «Мороз и солнце. День чудесный». И восемнадцать не каждый день бывает, и директор разрешил уйти пораньше. Вечером семейное торжество, а вот что бы сейчас придумать. Может, в лес махнуть с мальчишками. Лес Дия любила любой и в любое время года. Ей почему-то всегда казалось, что это такое место, где с ней ничего не может случиться плохого.
      Уговаривать мальчишек не пришлось, но когда, выйдя из школы, они прошли пару десятков метров, Риф и Мишка как-то странно затоптались на месте. Мишка промямлил что-то про бабушку, пылесос и мастерскую, Риф, глядя в сторону, вспомнил про отца, назначившего ему домашний арест за неприглядность дневника.
- Ну нет, так нет, - глядя им в след, пожала плечами Дия.
- А я что, не человек? – обиделся Вовка.
- Человек, - засмеялась она. – Снежный.
- Будет, - согласился он, - дай до леса дойти.
      А лес вот он, только перейти железнодорожную линию. И сразу дорога, она ведет к санаторию. Там очень красивые места, но это далеко. А рядом овраг, по дну речушка течет, лесной ручей. Сейчас под снегом. А по оврагу много-много молодых сосенок. Сейчас не пушистых: лапы белой тяжестью поприжимало.
      Дия и Вовка пошли вдоль оврага. Но далеко не ушли, в снегу завязли. На лыжах  бы сюда. Постояли, послушали тишину. Такая тишина только зимой в лесу бывает. Кажется, даже журчание ручейка на дне оврага слышно.
-  Сейчас будет снежный человек, - сказал Вовка. – Два. И изо всех сил дернул ветку сосны. Снег обрушился на них лавиной, запорошил ей глаза, горячо скользнул по щеке, по губам.
   Дия открыла глаза, сняла шапку, встряхнула.
-  Пойдем домой, - сказала, не глядя на Вовку, и, не оборачиваясь, зашагала по глубоким следам к дороге.
-  Ты что, обиделась? – он догнал ее, когда она остановилась на дороге, стряхивая снег с шубки.
-  На что? – без улыбки переспросила Дия. – Да нет, просто сапоги промокли.
До железной дороги шли молча. Говорят, у каждого есть второе «я». Диино «я»  было занудливой девицей с именем Клавдия и вредной привычкой лезть не в свое дело. Она очень любила поучать, хотя Дия всегда и ставила ее на место, ведь она была «я» первое.
 -   Ну, - завелась Клавдия, - доигралась. С шестиклассником связалась.
-  Дура. Он в восьмом, и поумней тебя, - разозлилась Дия.
-  Нам, между прочим, - продолжала занудствовать Клавдия, - сегодня восемнадцать исполнилось. А ему?
-  В июле шестнадцать будет. И вообще, - Дия сделала то, что делала всегда, когда зануда ее сильно доставала. Она тряхнула головой и внушительно приказала: «За-мол-чи».
Обычно дублерша беспрекословно подчинялась, но сегодня, оттолкнув Дию и повернувшись к Вовке, будто и впрямь обращаясь к шестикласснику, сухо и свысока произнесла: «Ну, пока. Уши не отморозь». От неожиданности Дия поскользнулась и чуть не шлепнулась, но Вовка, словно не замечая стоящей между ними Клавдии, успел подхватить ее и упасть не позволил.



     Дия тупо разглядывала крошечный росток в цветочном горшке. Апельсиновая косточка проросла. Весна. Она никак не могла понять, что же произошло. От напряженных мыслей разболелась голова.
    Когда из школы вернулась мама, Дия по ее лицу сразу поняла: все так и есть, как она думала, все плохо.
-  Мама, я сделала что-то не так, - она не выдержала и разрыдалась. – Я не знаю что, но знаю, что не так. Николай Федорович не захотел со мной говорить, сказал, что занят. Но он был один…  А я только хотела спросить… - она задохнулась в плаче.
Мама устало присела.
-  Ну, твоя вина во всем  этом минимальная. Называется благие намерения. В общем, перестарались вы со своим «Поиском»
    Все началось еще осенью, когда Людмила Ивановна предложила Дие собрать группу заинтересованных ребят, чтобы собрать материал о судьбе 44 стрелкового полка, защищавшего 22 июня 1941 года Брестскую крепость, и в котором служил их директор.  «Представим материалы, и  у нашей дружины имя будет», - сказала завуч.
        Идея Дие понравилась. Ребята собрались, нашли и прочитали несколько книг, газетные и журнальные статьи, сделали огромный стенд об истории полка, о павших в первом же бою и о погибших позже. Потом как-то сразу охладели. Из семи человек группы «Поиск» остался один семиклассник Сережка Акимов, самый азартный и упорный.
     - Теперь осталось самое интересное и трудное, - убеждал он Дию. – Надо найти оставшихся в живых и пригласить к нам.
Дия  отправила его к Кольцову, но от директора Сережка вернулся разочарованный. Ничего о своих бывших однополчанах он не знал и высказал предположение, что вряд ли кто из них жив.
-  Работай, - сказала тогда Сережке Дия. – Если настоящий поисковик – найдешь.
Мальчишка развернул бурную деятельность, добрался до комитета ветеранов войны, и там, в секции бывших военнопленных, ему дали адрес Серова Павла Петровича.
-  Он тоже в плену был, и Кольцова знает, - радостный Сережка потрясал полученным от ветерана письмом. – Он пишет: то, что Николай Федорович директор школы, узнал только из моего письма. Они вообще не виделись. «…Потеряли его из виду», - зачитал он с листа выдержку  и сощурил глаза. – А знаешь что…
  Так родилась идея пригласить Серова в школу втайне от директора и устроить встречу однополчан прямо на торжественной линейке.
       Встречу подгадали к 11 апреля, годовщине восстания и самоосвобождения узников Бухенвальда. Накануне Дия зашла к директору и попросила сказать несколько слов на линейке, посвященной памяти жертв фашизма. В год тридцатилетия  Победы таких мероприятий проводилось много, и  Кольцов только  согласно покивал  и как всегда ласково улыбнулся вожатой.
       На следующий день, встретив Павла Петровича, Сережка поведал ему о разработанном плане, и гость был препровожден  прямо в пионерскую.
 Уже перед самой линейкой, на секунду забежав  предупредить директора о том, что его пригласят, она увидела Николая Федоровича сидящим за столом. В лице и взгляде, устремленном за окно, была какая-то  отрешенность, усталость, будто он враз обессилел.  На ее торопливую тираду он  опять молча кивнул, не отрывая глаз от окна. Что-то подсказало Дие, что он  знает о присутствии гостя, но обдумывать догадку было некогда.
          Линейка началась. Встречи с ветеранами войны в школе не были редкостью, но ребята внимательно слушали и возбужденно расшумелись лишь тогда, когда гость наконец раскрыл цель своего визита.
         Дия подала знак Сережке, и тот скрылся за дверью. Через несколько минут в зал вошел директор. Ребята затихли. Дия смотрела на них, потом перевела взгляд на гостя и  лишь в последнюю очередь увидела лицо директора. Она  часто представляла себе, каким оно будет в этот момент , и мысленно видела какое угодно лицо, но только не такое, какое оно было сейчас. Неживое.
       Директор шел по проходу, чуть ссутулившись, глядя перед собой. Брови  сдвинуты, как будто его мучил  какой-то неразрешимый вопрос. Потом, как в  съемке замедленного действия, Дия увидела, как Кольцов на ходу выпрямился и пошел вперед, уже  протягивая навстречу гостю руку. Но лицо. Лицо оставалось прежним.
       Мужчины обнялись. Ребята радостно аплодировали. Коренастый круглолицый Серов широко улыбался, что-то говорил. На лице директора появилось жалкое подобие улыбки.
       Потом были дежурные слова, благодарности, Сережка всех фотографировал. Потом ветераны скрылись в кабинете директора. Сережка, что-то радостно протарахтев, умчался проявлять пленку. Дия осталась одна. Школа затихла.
       Дия всегда любила редкую тишину опустевшей школы.  Ей нравилось пройтись  по коридорам , слушая стук своих каблучков. Школа будто отзывалась ей, радовалась ее присутствию. «Мое царство», - думала тогда Дия.
Сегодня тишина была плохой, тяжелой, напряженной. Дия сидела у себя. Она решила во что бы то ни стало дождаться и увидеть, как будет уходить гость.
       Павел Петрович вышел один, задержался на крыльце, надевая шляпу, прошел школьный двор и свернул за угол. Надо было идти домой, но на Дию  отчего-то напало странное оцепенение. Она продолжала сидеть и слушать тишину. Потом оделась и стала спускаться по лестнице.
       Кабинет директора находился на первом этаже. И зачем ее понесло туда, дуру.
Она приоткрыла дверь и вот тут и услышала это резкое и чужое «я занят».
-  Тебя разве не удивило то, что Серов назвал Николая Федоровича потерявшимся? – спросила мама. – А ведь он тоже член комитета ветеранов.
-  Ну да, - подняла Дия зареванное лицо. – А почему?
-  Да не хочет он  видеть никого, вспоминать все это не хочет, весь этот  кошмар войны, а потом еще послевоенный.
- Что значит послевоенный?
-  Ты думаешь, таким, как Кольцов памятники ставили, ордена давали? После фашистского ада попал в руки своих, гебистов… Плен ведь тогда приравнивался к предательству. И неважно было, при каких обстоятельствах люди  туда попадали. В общем, хлебнул он. Свои не хуже фашистов измывались. Только, ты же понимаешь, это было гораздо больнее. Потом выпустили. Без зубов, с отбитыми  внутренностями. Преподавать категорически запретили.
-  Мама, этого же никто не знает. А ты откуда…?
-  Да мы земляки с Кольцовым, оба из Вязьмы. Ну  вот он со мной и разоткровенничался. И не скрывал ничего, и не скрывает.
- А дальше, - попросила Дия, - дальше что?
-   Есть такой писатель Сергей Смирнов. Так вот он их всех разыскал, книгу о них написал. Благодаря ему, и секция бывших военнопленных появилась. Не так и давно.
- Так все хорошо? – сглотнула комок в горле Дия.
-   Ты пойми, не забывается это все. Да и нервы не у всех одинаковые. Ведь человека в грязь втоптали. Рубцы-то не только на теле остаются. И пьет он поэтому…
- Как пьет?
-  Да вот так… Когда накатит, и…  Жена тогда умоляет только из дому не выходить. Сама за бутылкой ходит, чтоб не узнал кто. Только скрыть это невозможно. Просто народ у нас понимающий, мало кто осуждает. Вот и сегодня они с Серовым-то этим посидели, выпили, повспоминали. Ну и все… Так вот, - мама встала. – А на тебя он, конечно, не сердится. Ну, при чем тут ты.
     Ночь Дия провертелась на постели почти без сна. Ну да, она учила историю, и с Лидией Александровной они много говорили и о Сталине, и о Берии, и об «охоте на ведьм». И поэму Твардовского она читала. «Сын за отца не отвечает» и так далее. Все это было из тех, позорных и страшных, страниц. Но то, что она услышала от мамы, было не просто страшно – чудовищно. И потом, это была не чужая боль – близкая, своя.
           Утром Дия не смогла подняться с постели. «Температура, грипп, наверное», - сказала мама, а Дия в первый раз за  этот год порадовалась тому, что не сможет пойти в школу.
        Промаявшись день, она не выдержала и  на следующее утро набрала номер директорского кабинета. Николай Федорович обычно сам брал трубку, если был на месте. «Школа», - услышала она  мамин голос и  отсоединилась. Все ясно, мама замещает Кольцова. Так бывало всегда, когда он отсутствовал.
         И все-таки у этой истории оказался счастливый конец. Павел Петрович Серов прислал в школу письмо, в котором приглашал  Николая Федоровича и ее, Дию, на празднование 30- летия Победы в Брест вместе с группой ветеранов.
Директор сразу отказался. Дия в Бресте не была, нопосле всего случившегося отчего-то испугалась и ехать не решилась. И тогда она дозвонилась до Серова и упросила его взять Сережку.
         Дия провожала его на Белорусском вокзале. Она была ужасно рада за него. В семье Акимовых  было трое детей, мать и отец вкалывали в депо. Сережка кроме своего подмосковного городка да бабкиной деревни ничего не видел, и такая поездка ему в ближайшем  будущем, конечно, и не снилась. Стоя с ним у вагона голубого фирменного состава,  Дия   наблюдала, как  он изо всех сил старается быть серьезным и  никак не может собрать губы, которые все время  растягивались в улыбке совершенно счастливого человека.
         С вокзала Дия поехала в центр. Ей все-таки стало грустно. Было безумно жаль директора. Как он  живет с этой болью? И сколько ее там,  в глубине его души, если так часто она выплескивается наружу и застилает его глаза черной гарью. И еще было жаль Павла Петровича и ветеранов, уехавших к своим тяжелым воспоминаниям, и еще почему-то Сережку и Вовку, и Рифа и Таньку. Почему?
        Она вышла в Александровский сад и медленно пошла по дорожке. Она любила это место.  Несмотря на обилие туристов,  здесь присутствовало спокойное достоинство старины и отчуждение от утомительной и мелочной столичной суеты. Но сегодня она пришла сюда не просто так. Ей надо было кое-что понять в себе. Почему, например, она всегда плачет, читая наизусть Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины» и чувствует самую настоящую боль и отчаяние бессилия. Кто и по какому телеграфу передал ей эту боль? И почему завтрашний  праздник, 9 мая, для нее, родившейся через 11 лет после окончания войны,  самый святой день? Kто приказал ей хранить память тех лет?  И кто наказал ее этой памятью, тяжелой, как гранитный камень? Или просто  11 лет не так уж много?
       Дия встала у буро-красной плиты с золотыми  буквами. Может быть, кто-то из лежащих здесь отдал ей, уходя, свою душу? А, может, их было несколько, и все отдавали по капле? Она повернулась и пошла к высоким чугунным воротам. «Наверное, неважно, как и почему, главное,  что это есть во мне», - думала она. А еще  важно,  что где-то в синих майских сумерках через леса, поля и туманные болота мчится сейчас голубой поезд, и в нем едет самый счастливый человек Сережка Акимов.   

            
                ***

                Этот день мог промчаться
                Кануть в омуте дней.
                Ты вошла так случайно,
                Ты вошла в этот день…
Эту гибкую голубую пластинку ей принес сегодня Вовка.
- Новая группа «Верные друзья». Моя любимая песня на второй стороне.
- Какая?
- Послушаешь- поймешь.
С ее дня рождения и неудачного похода в зимний лес их компания распалась. Ребята охотно помогали ей в разных школьных делах, особенно если надо было  что-нибудь перетащить, подключить или забить, но в кино они больше не ходили. И гулять тоже.
                Ты со мною все время,
                Пусть тебя даже нет…
Ближе к весне все засели за учебу. Мальчишки готовились к своим экзаменам, Дия - к вступительным. Поступила на заочные подготовительные курсы, писала контрольные, после уроков часто оставалась с молоденькой англичанкой Ирочкой, реанимировала забытый язык.
                Ты вошла осторожно,
                Как дыханье само.
                Стало очень тревожно….
- Что ты такое придумала по поводу института? Да сделай потише.
Дия щелкнула кнопкой. Отец уселся в кресло напротив.
-  Буду поступать на вечернее отделение, - спокойно ответила она и вздохнула. Она знала, что за этим последует.
- Ты что, боишься? Опять плохо подготовилась?
-  Да нет же, папа. Посмотри, у меня по всем контрольным пятерки. Я готова поступать на дневное, но я не хочу уходить из школы, я не могу бросить работу. Я не могу без них…
-  Да оставь ее в покое, - вмешалась мама. – Она, действительно, нашла свое дело. Пусть поступает, как хочет.
-  Нет, - отец был настроен решительно, - пусть докажет, на что способна, а потом посмотрим.
-  Пожалуйста, но результаты отнесу  в приемную вечернего. Дия снова ткнула пальцем в клавиш.
                Объяснить не сумею,
                Как ты нравишься мне…
      Назавтра Вовки в школе не было. «Не знаю, вроде диспансеризацию проходит, - неопределенно пояснил Риф. – Тренер срочно отправил». «Передай ему пластинку», - попросила Дия. Настроение почему-то испортилось. А тут еще эта телефонограмма. Двухдневный семинар старших вожатых.
       Дия терпеть не могла ежемесячные семинары в городском Доме пионеров. Ей не нравилась инструкторша, крашеная блондинка с писклявым голосом. Дия звала ее про себя Мямлей. Во-первых, она безграмотно говорила, во- вторых, вокруг нее всегда толклась кучка приближенных, которых она постоянно ставила в пример, как вожатых правофланговых дружин, и которые все время притаскивали какие-то альбомчики, папочки и бумажечки. Их надо было листать и переписывать, и это называлось «делиться опытом». Иногда эти тетки – некоторые были в возрасте   «под тридцать» - пытались делиться опытом в устной форме и тогда несли такой бред, что это, кажется, понимала и сама Мямля.
        И еще Дия ненавидела слово «рапортовать». «Мы рапортуем горкому комсомола», - начинали свои речи «правофланговые». Горком был высшей инстанцией, там утверждали, снимали, давали директивы, объявляли выговоры и благодарности. «Зарекомендовать» себя в горкоме считалось пределом мечтаний. Вожатые рассказывали друг другу страшилки об инструкторах, приезжавших с проверками, а имя первого секретаря Аллы Телегиной произносилось полушепотом.
       От всего этого Дию тошнило. Бумажки из папочек она не переписывала: ей скучно было повторять то, что уже  делали другие, интересно было придумывать самой. Зарекомендовываться она не собиралась, а горкомовские благодарности уж точно были не тем,  ради чего она работала. Смысл своей работы она видела в живом  общении с детьми, наградой была их любовь, а что касается достижений…. Вот Горыныч, например, не горланит теперь матерные песни. Отучила.
И  еще Дия решительно не понимала, зачем, каждый день делая любимое дело, надо себя рекламировать.
        Поэтому, умирая от скуки, она отсиживала положенные часы и убегала. Общалась она только с несколькими такими же молодыми девчонками. Особенно ей нравилась  скромная, добродушная Ниночка. Девушка училась на первом курсе  филфака в том же вузе, куда собиралась поступать Дия, и им всегда было о чем поговорить.
             Хмурый день наконец прояснился.
-  Завтра на втором 8 «А» беспризорничает. У них литература. Пойдешь? – мама стояла у расписания уроков.
- Ну что ты спрашиваешь! Дия подскочила к полке с журналами.  8 «А». Литература. Гоголь  «Мертвые души». Отлично.
     Дия решила подготовиться к уроку по-настоящему. Она представила, как бы провела его Лидия Александровна, и  целый вечер просидела, делая закладки в книге и придумывая хитрые вопросы. Она и не подозревала, что весь ее тщательно обдуманный план рухнет.
- Ура! Дия! Урока не будет! – завопил Риф, первым разглядевший, кто стоит за стеклянной дверью.
- Будет урок, - сказала, входя,  Дия. -  Как и должно быть – литература. «Мертвые души»
- С такой фигурой и про  мертвые души, - схамил с задней парты Санька Шилов.
К нему повернулись сразу двое.
- Ты заткнись, - посоветовал Риф.
- А то деформируем, - закончил Вовка.
-   Да ну их, эти души, Диечка, - подала голос Танька Киселева, сосредоточенно подпиливавшая ногти на первой парте. Она вытянула руку, полюбовалась растопыренными пальцами и добавила, - не читал же никто.
-  Не врите. Мария Михайловна уже пять уроков по Гоголю провела. – Дия показала журнал.
Судя по выражению лиц, связать записи в журнале, Марию Михайловну, «Мертвые души» и себя у них никак не получалось. Видимо, какое-то звено выпадало. Еще через пять минут, выяснив, что ни Чичиков, ни, тем более, остальные герои поэмы в знакомых ни у кого не числятся, Дия слегка растерялась.
- Тогда давайте что-нибудь из программы вспомним. Вам ведь экзамен скоро сдавать, - предложила она. – Поговорим, о чем хотите.
- Мы про любовь хотим, - заявил Шилов, развалившись на стуле. – И, желательно, не из программы.
На размышление были секунды.
«Мне грустно потому, что я тебя люблю», - обращаясь к задней парте и глядя  Шилову прямо в глаза, произнесла Дия.
От неожиданности Санька сел прямо, а Дия после секундной паузы продолжала:
                И знаю, молодость цветущую твою
                Не пощадит молвы коварное гоненье…
-Знаете, кто и кому? – спросила она, дочитав стихотворение до конца.
Класс молчал. И Дия стала рассказывать им печальную историю случайной и неслучайной встречи обреченного Лермонтова с  замужней княгиней Щербацкой.
- Вот такая бывает любовь. Печальная. Еще?
- Еще, - вздохнули девчонки.
- Ну, Пушкина «Я вас любил» знаете, конечно.
- Пушкин был ловелас, Дон Жуан, - перебил разговорчивый Шилов. -  Нам Мария Михайловна говорила. Женщин менял, как перчатки.
Дия помолчала.
- Ветреный Дон Жуан вряд ли  написал бы стихи   умершей женщине. Да еще такие.
                «…Твоя краса, твои страданья
                Исчезли в урне гробовой,
                А с ними поцелуй свиданья,
                Но жду его, он за тобой», – дочитала Дия и испугалась - «не поняли». Но их глаза сказали другое. Они смотрели очень серьезно и даже строго.
Дия улыбнулась.
-  И все-таки «Я вас любил». Вы знаете, что с помощью этого стихотворения можно проверить, по-настоящему любишь или нет.
Ух, как заинтересовались! Танька даже вся подалась вперед и впилась глазами Дие в лицо.
- Я напомню, - сказала Дия. – «Я вас любил…»
Ребята выжидательно молчали.
- И что? – спросил кто-то. – В чем секрет?
-  В последней строчке, - ответила Дия. – Проверьте себя. Если  считаете, что смогли бы сказать любимому человеку то же самое, значит, и вправду любите.
- Повтори строчку, Диечка, -  умоляюще попросила Танька.
 «Как дай вам Бог любимой быть другим», - медленно сказала Дия и, невольно задумавшись сама, помолчала. – Ведь если любишь человека, хочешь, чтобы он был счастлив.
А теперь по глазам видно,  что думают, мыслят. А ведь видеть это – и  есть счастье, - пронеслось у нее в голове.
-  А еще любовь бывает такая…Сейчас ей нужна была опора, и она сделала шаг назад, к доске.
                Жди меня, и я вернусь….
Слез она, конечно, сдержать не смогла и последнюю строчку прочитала почти шепотом.
Тишина стояла такая… Они даже не шевелились. «Пятнадцать лет, - подумала Дия. – Кто и как говорил с ними о любви?»
-  Еще, - услышала она чей-то полувздох. Она прошла по классу и встала в конце. Ей не хотелось, чтобы они видели ее лицо сейчас. Она читала им Симонова «Я пил за тебя», свое самое любимое. Она дарила им эти стихи, отдавала их и себя.
     Звонок никого не поднял с места. Только когда в стеклянную стенку кабинета стукнули, они зашевелились и стали выходить. Дия присела к столу. В классе оставались несколько человек. К ней подошел Мишка.
 - Вот если ты… вы…   Дия улыбнулась. – Вот если бы ты нам литературу преподавала. «Я вас любил» ведь наизусть учили, а  ту строчку я как будто в первый раз услышал.
-  Нет уж, литературе вас будет Мария Михайловна учить. А я вам, боюсь, наговорила лишнего.
-  И ничего не лишнего, - вмешалась Танька, собравшая наконец со стола  все свои пилочки, щипчики и расчесочки. – Ты мне, Диечка, можешь дать все эти стишки? Я их   в тетрадочку  к себе запишу.
- Стишки! Ну, дура, - не выдержал обычно вежливый Мишка и пошел к двери.
-  А ты вообще хам ,– решила обидеться Танька, - потому что  в любви ничего не понимаешь. Да, Володечка? – она скосила глаза на сидящего за второй партой Вовку. – А вот я…
-  Поберегись! – здоровый Риф навис над Танькой, подхватил ее под локти и, не обращая внимания на ее протестующие дрыганье и писк, вынес из класса.
     Почти весь урок Вовка  не поднимал головы, и сейчас  неподвижно сидел, опустив глаза в стол.
- Иди, Володь, - мягко сказала Дия. – Мне кабинет  надо запереть.
Он не шевельнулся. В окно-стену уже не раз заглядывали любопытные. Хотя все происходящее в классе и так было видно всему коридору, как на ладони. Хуже всего было то, что именно с этим кабинетом соседствовала учительская.
- Ну иди же, - уже с досадой  повторила Дия. – Сейчас здесь соберется вся школа.
Впрочем, было уже поздно. В кабинет входила классная  8-го «А» Светлана Ивановна. Она была хорошим, добрым и чутким  человеком, но, как все классные руководители, болела вездесущностью.
- Дия, у тебя урок здесь был?  Все в порядке? Как они себя вели? 
Было похоже, что она сама чувствует себя не в своей тарелке.
- Владимир, - обратилась она к Вовке, - а ты что здесь сидишь?
Вовка встал.
- Ну, и-иди  теперь, - растерянно сказала она и, взяв его за плечо, вышла за ним следом, забыв закрыть дверь.

… - Зачем ты это делаешь? Он, может, после тебя ни одну девчонку полюбить не сможет.
Дия молчала, она сама уже не понимала, что происходит.
- Мам, - осенило ее, - это ты попросила Светлану увести его из кабинета.
- И поговорить тоже.
- О чем? – тупо спросила Дия.
- Ну, ты что, хочешь, чтобы о тебе вся  школа Бог знает что говорила.
Мама не на шутку рассердилась. Дия знала это ее особенное холодно-презрительное выражение лица.  Она решила не спорить. К тому же ее занимало сейчас другое.
-  Мам, - она вошла в кухню к матери через некоторое время, решив, что та уже поостыла, - у меня план урока сорвался. А если не по плану, это урок?
Мама не сразу ответила, должно быть, еще  сердилась.
- Если уверена, что  они что-то вынесли с него, можешь считать -  урок, - наконец сказала она.
- Вынесли, - вспомнив глаза ребят, сказала Дия, - думаю, вынесли.
- Вынесли, - усмехнулась мама. – А донесут ли? Не сильно нагрузила?
     И все-таки Дия засыпала счастливой. «Вы ничего не понимаете в жизни, - думала она, обращаясь к каким-то невидимым собеседникам, -  и не знаете, что такое счастье. Потому, что вы не слышали божественной тишины класса и не видели глаз, которые безраздельно принадлежат вам.





     Двухдневный семинар, как оказалось,  организовывал не дом пионеров, а горком  комсомола. Он должен был проходить на территории пустуюшего пока пионерлагеря в пятнадцати километрах от города. Это означало, что там они будут и ночевать, чего Дия категорически не собиралась делать. Одна мысль о грязных подушках, запущенных умывалках и других прелестях лагерного быта в не самой приятной компании  вызывала у нее брезгливый ужас. «Говорят, сама Алла Валентиновна приедет, - сообщила Дие по телефону Ниночка, - Телегина».
    «Не можешь изменить ситуацию – измени  отношение к ней», - внушала себе Дия, трясясь в автобусе, а потом шагая лесной тропинкой к лагерю.
      Для начала вожатым раздали анкеты и велели заполнить. Потом все расселись вокруг танцплощадки. Первый день семинара был посвящен массовым развлечениям. Тщедушный мужичок с сальными волосами до плеч, представленный им как опытнейший массовик- затейник, начал с анекдотов, мерзко подхихикивая и заигрывая с теми, кто его хихиканью вторил. Затем, дабы не ограничиваться теорией, заставил их играть в дурацкие игры. И наконец продиктовал текст песенки про волшебника-недоучку, уверяя, что это последний хит Аллы Пугачевой, который он получил чуть ли не из  рук самой певицы.
     В разгар веселья, вызванного  массовым исполнением этой песенки, на площадке появилась молодая женщина лет двадцати пяти. Она поздоровалась с массовиком, изобразивщим поклон в виде вопросительного знака, затем сказала несколько приветственных слов вожатым. «Телегина», - шепнула сидящая рядом с Дией Ниночка. Алла Валентиновна была одета в сильно открытый сарафан, видимо, обстановку считала неофициальной. Она старалась быть приветливой, но в ее лице странным образом отсутствовала мимика, и это производило отталкивающее впечатление.
      Наконец упражнения в клоунаде закончились. Так и не поняв, где она сможет применить все эти ценные навыки, Дия поднялась со скамьи. На этом рабочая программа дня заканчивалась. Вожатым было предложено устраиваться в комнатах, а вечером, как объявила Мямля, должны были приехать гости и состояться костер и развлекательная часть семинара.
 -  Горком комсомола решил устроить вам сюрприз. Мы хотим, чтобы вы отдохнули здесь после напряженного учебного года, - растянула губы в улыбке Телегина.
     Обрадованная, что на сегодня все так быстро закончилось, Дия подошла к инструкторше и сообщила, что на вечер и ночь остаться не может.  Мямля отчего-то запаниковала.
 -   Я не знаю, надо спросить у Аллы Валентиновны…
- Почему вы не хотите остаться? – холодно глядя на Дию, спросила Телегина.
- Я понимаю так, что мое присутствие необходимо на занятиях, - спокойно ответила Дия. – Завтра утром я приеду ровно к девяти часам.
- Но почему вы не хотите остаться? - повторила Телегина. – Я хочу, чтобы вы объяснили.
- По семейным обстоятельствам, - не меняя спокойного тона, ответила Дия.
- По семейным обстоятельствам? – скривила губы Алла Валентиновна. – Вы замужем?
- Нет, но как раз сегодня подаем заявление, - неожиданно для себя выпалила Дия. – Мое присутствие обязательно.
Лицо-маска дернулось, но Телегина промолчала. Дия перевела взгляд на инструкторшу, извинилась и вежливо попрощавшись, пошла к воротам.
        На следующее утро без десяти девять она уже входила на знакомую территорию. Лагерь встретил ее тишиной. Дия недоуменно огляделась, потом присела на скамейку и решила подождать. Минут через десять в ворота въехала кремовая «Волга». Из нее вышли две молоденькие девчонки-вожатые. Машина дала задний ход и скрылась. Увидев Дию, девчонки потоптались, потом подошли, поздоровались и сели рядом. Дия раскрыла было рот, но тут же и закрыла, потому что одна из них вдруг грязно выругалась, встала и быстро пошла к умывалке.
      Внимание Дии отвлекла заскрипевшая дверь одного из деревянных домиков, потом стукнуло в другом. Заспанные вожатые в халатиках заходили между корпусами.
-  Привет, - услышала Дия, и мягкие волосы защекотали ей  щеку. Ниночка подошла сзади и , наклонившись к ее уху, прошептала:
- Пойдем на танцплощадку, пока все соберутся.
- Ты знала? – припухшие глаза всегда приветливой Ниночки  сузились, смотрели зло и как-то устало. – Почему мне ничего не сказала?
- О чем знала?
- Ну, ты же уехала. Почему?
- Нин, я же тебе говорила. Мне противно…
- Что противно? Ты хоть представляешь, что здесь вчера было?
Дия испугалась: Ниночка выглядела совсем больной.
-  Мерзость, Дия, помойная яма, - Ниночка сжала обеими руками виски. Потом, понизив голос и поминутно оглядываясь, она стала рассказывать:
-  Вечером приехали инструктора горкома. Я не знаю, какие они комсомольцы. Мне показалось, некоторым столько лет, сколько моему отцу. Правда, уже темно было. Ну, костер горел. Мы пели. Они сказали, мы скучно сидим. Принесли вино, водку. Ящиками, Дия! Ты бы видела, как они жрали и пили. Я теперь никогда не назову человека свиньей, это чистейшее животное. Потом от костра стали утаскивать девчонок, то одну, то другую… Визг, гогот, матерщина…
- Погоди, - Дия резко повернулась, - А Телегина?
-  Да ты слушай, - оглянувшись, почти зашептала Ниночка. Ко мне подползло одно животное, стало за ноги хватать. Я ему двинула ногой в рыло и убежала в свою комнату. Заперла дверь, сижу, дрожу так, что кровать звенит. Я тогда на пол сползла, сижу в темноте и колочусь. Через некоторое время слышу: у двери кто-то остановился, потом еще подошли, несколько. Я думала умру от ужаса, это все на самый страшный кошмарный сон было похоже.
- Эта?-  мужской голос спрашивает. И слышу – Телегина:
- Эта. А другая где?
- Та сама пошла, а эта совсем в отключке.
- Ну, так несите ее, - говорит Телегина, - счастливицу.
- Красивая девка, - это другой уже сказал. – Не зря Сам  твоему вкусу доверяет.
- А куда ему деваться, - зевнула Телегина, - самому некогда, и возможности не те. А у меня всегда товар свежий.  И, главное, все довольны. Он ведь не обижает никого, сами знаете. Эта вот тоже завтра прочухается – была никем, а станет всем… Ладно, идите.
Слышу: завозились, уходят. А Телегина о дверь мою оперлась, стоит. Вдруг слышу, один громко так шепчет:
- Алла, так ты себе так никого и не выбрала?
- Да ну их, - отвечает та , - уродины все. Спать пойду.
Ниночка замолчала, почему-то вопросительно глядя на  подругу.
- Страшнее всего, - медленно сказала Дия,  - то, что мы все знаем…
     Если бы можно было последующие часы провести с закрытыми глазами. Дия не слышала ничего из того, что говорила Мямля, потом еще кто-то. Ее мутило от вида Телегиной, которая уселась сегодня среди вожатых, изображала внимание и интерес, но Дия видела, как ее глаза впивались то в одно, то в другое лицо, ощупывали, проверяли, гипнотизировали. Вот они равнодушно скользнули мимо ее лица и вдруг остановились, вернулись и  вцепились в него. Дия чувствовала этот взгляд, но не видела его. Перед глазами стояла бледная испуганная Ниночка.
        Наконец пытка закончилась. Вожатые стали  выходить из зала. Но Телегина с видом радушной хозяйки  встала на выходе, лично прощаясь с каждой. И обойти ее было никак нельзя, разве что выпрыгнуть в окно. Поняв, что бессмысленно в десятый раз проверять содержимое сумки, Дия быстро пошла вперед.
-  До свидания, - глядя в пол, проговорила она, торопясь пройти мимо, но  Телегина остановила ее.
-  Я смотрела анкеты. На вопрос «что вы считаете главным в работе вожатой» вы ответили  «не врать». Что это значит?
-  Не врать, - Дия  все-таки  смогла поднять голову и посмотреть ей прямо в лицо, -  может значить только одно  - не лицемерить.




     Наверное потому, что за нее болела и переживала вся школа, Дия сдала экзамены отлично, была зачислена на первый курс филфака и  через неделю отнесла документы на вечернее отделение. Она знала, чего хочет,  и не сомневалась, что поступает правильно.
     Лето перевалило за середину. Через две недели они всей семьей поедут к морю в Прибалтику, где отдыхают каждый год.  А сейчас она наслаждалась беззаботностью и легкостью: читала, иногда бегала в лес. Для нее стало игрой пытаться поймать ту звенящую тишину,  которая была здесь зимой. Но это никогда не удавалось. Даже если не стрекотали сороки, не куковала кукушка, и ветер не ерошил кроны деревьев, все равно тишины не было. Лес жил и будто дышал. И всегда в овраге насмешливо журчал ручеек, будто поддразнивал.
      С того памятного урока литературы они с Вовкой виделись только мельком и ни  разу не разговаривали. Как будто поссорились.
     Вот  уже третий день Дия дома одна. Совсем одна. Отец в командировке, вернется только завтра. Мама с Димкой уехали в Вязьму навестить бабушку.
Одна… Можно перепеть все любимые романсы, держа в руках гитару (играть так и не научилась), по сто раз крутить «Песняров» и питаться любимой едой – бутербродами с копченой колбасой.
         Она и вправду сидела на одном хлебе с колбасой, поэтому на третий день к вечеру обнаружила, что хлебница пуста.  В доме не оказалось ни крошки. Самой можно было бы и перебиться, но если отец приедет утром, не с чем будет даже чаю  выпить. Дия решила отправиться на другой конец города, в булочную, которая принадлежала хлебозаводу. Там хлеб был всегда мягким и свежим, и выбор побогаче, чем в их продуктовом. А еще там, где-то на Театральной улице, жил Володька, но об этом она, честное слово, не думала.
           Возвращалась она, когда уже почти  стемнело. Руку приятно оттягивал пакет с теплым хлебом и батонами. Она еще и пряников заодно прихватила. Впереди, на повороте к дому, замаячила мужская фигура. Дия нахмурилась, но шага не замедлила, а подойдя чуть ближе, узнала Вовку. Кусок асфальтированной  дорожки здесь очень хорошо просматривался от ее подъезда, где в это время на скамеечке всегда сидели в неприкрытой засаде горячо любимые всей молодежью их дома бабушки. По вечерам они увлеченно собирали информацию, которую и тиражировали весь следующий день. Торчать у них на виду Дия категорически не хотела, к тому же, увидев Вовку, она неожиданно растерялась. Не сбавляя скорости, она  прошла мимо и, поравнявшись с ним, сама не зная почему,  быстро сказала: «Не ходи за мной. Через десять минут поднимайся. Тридцать первая квартира».
         Войдя в прихожую и захлопнув дверь, она недоуменно взглянула на себя в зеркало и покрутила пальцем у виска. Она была уверена, что Володька ничего не понял, но через несколько минут раздался звонок в дверь.
          Они сидели в ее комнате и  хохотали над сценой «шпионские страсти» в ее исполнении.
- А что ты вообще тут делал? – отсмеявшись, спросила она.
- Я же тебя не видел больше месяца. Я не могу так долго без тебя. Оказывается…
Что-то было не так, как раньше. Он совсем не отводил взгляда, не опускал, как обычно, головы. Смотрел и смотрел на ее лицо, в глаза.
- А почему сегодня? – зачем-то спросила она.
-  А у меня сегодня день рождения, - не очень понятно ответил он. Он все смотрел и смотрел на нее, и она уплыла куда-то под этим  взглядом, и все предметы потеряли очертания, и что-то ярко вспыхнуло, будто ночь кинула в окно звезду…
     На соседнем балконе с грохотом закрыли дверь. Дия очнулась. Володька все так же сидел напротив нее. День рождения… Она совсем забыла…
-  Поздравляю, - через силу улыбнулась Дия. Потом сделала еще одно усилие и встала. – По этому поводу будем пить чай. С пряниками, - сказала она уже с обычной ироничной интонацией и  ушла в кухню.
     Все так же сидя друг напротив друга , они пили чай, болтали, слушали ту самую пластинку «Верные друзья». Даже немного поспорили: Дие мелодии казались примитивными, а Вовка сказал, что она не улавливает необычный ритм, и стал показывать, хлопая в ладоши. Они и вправду не виделись вечность.
    Закрыв за ним дверь, Дия взглянула на часы. Половина первого. Ого! И еще она некстати подумала, что освещенная лестничная клетка очень хорошо просматривается со скамейки во дворе.
 

     Теперь ей было все равно. Они встречались каждый день, и  Дия не боялась говорить маме, что едет с Володькой  на озеро или за черникой. Они облазили весь Царицинский парк с его развалинами, ездили в Останкино, гуляли по центру и часто застревали в теплой ночной Москве, еле успевая на последнюю электричку.
 Сегодня, когда они  возвращались с озера, он в первый раз решился ее обнять. Рука была холодной, но почему-то обжигала плечо.
        А назавтра она уезжала. Как же ей не хотелось. Она попыталась сказать об этом родителям и нарвалась на скандал. Отец кричал редко, но, когда это случалось, Дие бывало по-настоящему страшно. Она молча слушала, как отец называет ее эгоисткой, которая ни с кем не хочет считаться. Дыма без огня не бывает, и огонь этот, хорошенько разогнав дым, всегда можно увидеть. Если постараться. На сей раз и стараться не надо было. Бабушки-старушки свое дело сделали.
      Конечно, все кончилось тем, что она разревелась и ушла к себе. Димка пришел ее утешать. Они не очень ладили, но когда получали взбучки от родителей, всегда заступались друг за друга и жалели. «Ну не реви, чего ты, - говорил он. – Приедешь – опять увидитесь». С одной стороны Дия была ему благодарна, а с другой -  число людей, которых интересовали их с Вовкой отношения, начало раздражать.
- Пока меня не будет, открой необитаемый остров, - попросила она.
- Хорошо, - его рука чуть сильнее сжала ее плечо.
- Я за это привезу тебе янтарик.
-  Хорошо, - он уже раз десять произнес сегодня это проклятое послушное слово, и Дие очень не нравились ни его тон, ни это  «хорошо», в котором ничего хорошего не было.

                ***

    «Господи, помоги мне. Или не помогай». Дия снова мучилась бессонницей. На краю кровати сидела Клавдия. Сегодня она совсем не вредничала,  а сочувственно уговаривала:
- Спи. Завтра день трудный. Два зачета.
- Не могу, - Дия села в кровати. – Слушай, а ведь я его не люблю.
- Чокнулась? Вы же заявление подали. Он тебе что же, противен?
- С ума сошла! Нет, конечно. Но мне кажется…
- Крестись тогда. Меньше думай - больше спи. Ни себе покоя не даешь, ни мне.
Клавдия зевнула и исчезла. Дия укрылась одеялом. Кажется, несколько лет прошло, а всего-то пять месяцев.
         Уехав в  Прибалтику, Дия отчаянно скучала. Не радовали ни привычный, уютный и по-европейски  элегантный курортный городок, ни море, ни даже жаркие дни, настоящая удача в этих краях.  Она сразу же написала и отправила Вовке письмо. В конце стояло «целую». Она знала, что поцелует его при встрече. Сама.
А потом на пляже она познакомилась с Андреем. Высокий, потрясающе красиво сложенный, Аполлон, да и только. Он почти всю жизнь прожил в Прибалтике, даже по-русски говорил с чуть заметным акцентом.
          Двадцативосьмилетний  инженер  автосервиса повел себя очень уверенно. Он быстро познакомился с Дииными родителями и с их разрешения  каждый вечер уводил ее то в ресторан, то на концерт. Возвращалась она ночью. С высокого августовского неба срывались звезды. Дия, теряя голову, летела  вместе с ними. Андрей целовал ей руки, глаза, губы, и взгляд его теплых карих глаз притягивал и не отпускал. Перед самым отъездом он сделал ей предложение. Родители были заметно довольны, хотя и слегка удивлены.
        По приезде домой  Дия, больше всего на свете ненавидящая вранье и фальшь, сразу же все рассказала Вовке. Помня о своем обещании, она перед отъездом купила ему пару запонок из темного, прозрачного янтаря. Ей очень нравилось, когда он надевал костюм-двойку  с ее любимой сорочкой коричневого цвета. Костюм делал его совсем взрослым и мужественным. Он и был в этой сорочке, когда примчался в назначенное ею в письме время на  их последнее свидание. Она сама вдела ему в манжеты янтарь и оставила наедине со своим дурацким «прости».
Андрей регулярно приезжал к ней, они переписывались, а неделю назад подали заявление в ЗАГС.
         Расчесывая утром перед зеркалом волосы и вглядываясь в несимпатичные синяки под глазами, она вдруг сказала матери:
- Какие нелепые мысли иногда приходят в голову по ночам.
- Какие? – мама настороженно взглянула на нее.
-  Да так, ерунда, - Дия тряхнула головой. – Просто ночь  - время такое, для размышлений нехорошее.
Мама промолчала, но Дие показалось, что она точно знает, о чем говорила дочь.
         В школу в тот день она шла с нехорошим предчувствием, которое ее не обмануло. Около двенадцати секретарша Раечка открыла дверь в пионерскую, пропуская впереди себя … Аллу Валентиновну Телегину.
       Сердце стукнуло: о проверке никто не предупреждал, а даже если проверка, то не     много ли чести, не инструктор, а сама первый секретарь.
        Беседа началась спокойно. Дия рассказывала о работе «Поиска», показывала альбом со всеми сделанными Сережкой снимками, стенды с фотографиями из разных спектаклей, сборов, предложила поговорить с активом дружины. Телегина слушала невнимательно, оглядывала пионерскую, на снимки поморщилась. Потом потребовала разную бумажную дрянь, которая в идеальном порядке у Дии не была. 
-  Плохо, - заметно удовлетворенная произнесла Телегина. – Я вижу, у вас совсем слабо поставлено военно-патриотическое воспитание. Дия  собралась было повторить про «Поиск» и указала на стенд, висящий прямо перед  ними, но Алла Валентиновна не дала ей сказать ни слова. -  Это все чистейшая ерунда, чем вы занимаетесь. Почему до сих пор не организовали военно-спортивную  игру «Зарница»?
Дия считала, что ребятам ни к чему игра в войну, кстати, небезопасная, когда в азарте лупят друг друга прикладами и по-взаправдашнему заламывают «пленным» руки. Но вслух она сказала:
-  «Зарница» требует специального снаряжения, формы, иначе это будут дворовые «казаки-разбойники». Наша школа не располагает такими средствами.
-  Но у вас такие богатые шефы, - нахмурила брови Телегина. – Вы что, у них не можете попросить. Кстати, и пионерскую комнату давно пора переоборудовать. Каменный век какой-то, -  кивком она указала на угол с атрибутикой. Дия знала, что шефы недавно помогли закупить дорогую аппаратуру для кинозала,  проигрыватели, диапроекторы, поэтому просить деньги на свои нужды к директору не ходила. Но сейчас она понимала, что оправдываться нет смысла, не очень-то и хотелось.
-  Я полагаю, мы закончим разговор в кабинете вашего директора, - заявила  Алла Валентиновна. – Прошу, - указала она на дверь.
   Николай Федорович усадил Телегину и сел к столу. Дия осталась стоять. Она не могла сидеть, когда волновалась.
-  Ваша вожатая недопонимает значение идеологического воспитания и явно занимается не тем, - начала свою обличительную речь Телегина. Дию поразило, что с директором школы она разговаривала таким же тоном, что и с  ней.
Выслушав секретаря, Николай Федорович откинулся  на спинку стула и выпрямился, положив руки на стол. Он помолчал, будто собираясь с мыслями, потом взглянул на Дию.
-  Я думаю, что вы преувеличиваете, Алла Валентиновна. Ребята любят вожатую. Она  творческий, требовательный к себе  человек и знает свое дело.
-  Вы напрасно, - повысила голос Телегина, - напрасно защищаете свою протеже. Oчень может быть, что вам самому скоро понадобится защита.
«Как ты смеешь! Ты, развратная, фальшивая дрянь, смеешь так разговаривать с человеком, который уже только за то, что выжил в лагерном аду, достоин уважения», -   лихорадочно думала Дия. Она стояла, прижав к груди сжатые кулаки, и чувствовала, как ее охватывает мерзкая нервная дрожь, как будто в привычный уютный кабинет вползла отвратительная подвальная сырость, серыми клоками развесила здесь свою плесень и не давала дышать полной грудью.
В глазах директора поднялась знакомая черная гарь, а Телегина продолжала:
 -  Ваша, мягко говоря, слабость хорошо известна…
-  Дрянь! –  одновременно с этим ее выкриком  Кольцов вскочил   и с силой отшвырнул стул в стену за спиной, но и за этим грохотом Телегина не могла не услышать прозвучавшего, как выстрел, слова.  Она встала.
-  Алла Валентиновна, -  стараясь быть спокойным, директор обращался к Телегиной, но смотрел на Дию. – Я думаю, мы отпустим вожатую и поговорим вдвоем. Иди, Дия, - приказал он.
-  Что с тобой? – кинулась к ней Раечка, когда белая, как мел, она выползла в приемную.
«Дрянь! Сейчас я вернусь туда и доскажу». Она нащупала ручку двери,  и вдруг все завертелось перед глазами…
… - Вера  Александровна, это просто обморок, - услышала Дия и увидела медсестру, сидящую на корточках перед ней,  а потом маму со стаканом в руке.  Ее опять затрясло. В кабинет вошла Раечка.  ¬ - Выпей , Диечка, чай горячий и сладкий. Все пройдет. Все уже прошло. Она уехала.
    Дия взяла стакан, зубы стукнули о край.
-  Дрянь!    Она вспомнила мгновенную реакцию Кольцова. Он же прикрывал ее собой. Как от врага. Только почему «как».


     В марте на экраны вышел фильм «Звезда пленительного счастья». Дия  собиралась посмотреть. Ребята, игравшие  в их первом спектакле, звали ее с собой, но ей не хотелось идти шумной компанией. Через неделю приедет Андрей, но он не поймет, почему этот фильм  так близок ей, ему, наверное,будет  даже скучно.   Нужен был человек, который понимает и чувствует если не то же, то почти то же, что и она.
            Дия поймала Володьку в коридоре на перемене.
- Вов, ты на «Звезде» был?
- Нет, -  односложно ответил он и оглянулся, будто спешил куда-то.
- Как хорошо, - она постаралась улыбнуться. – Пойдем…. – она запнулась, - вместе.
- Послушай, - он резко повернулся к ней. – Ты – чужая невеста… или жена там… я не знаю. Я здесь при чем?
- Я тебя  просто в кино зову, - тихо сказала Дия. – Это же… наш фильм…
      Народу в зале было немного, и Дию это порадовало. А фильм не обманул ожиданий. В середине второй серии Вовка вдруг поднялся со своего места, но Дия едва обратила на это внимание. Просто она была там, с ними, уносимыми в небытие порывом собственного благородства, обреченными любить и счастливыми в несчастии. Когда  в зале зажегся свет, она увидела, что Володька сидел в том же ряду, только на другом конце.
По дороге домой она осторожно спросила:
-  Ты почему убежал?
 И тут он взорвался.
-  Ты что, совсем глупая? Ничего не понимаешь? Посадила меня рядом, думаешь, я манекен. А я живой, понимаешь? Живой! Ну зачем ты это делаешь? И цацки эти твои, они мне не нужны.
 Он вынул руку из кармана пальто. На ладони лежали две янтарные запонки. Размахнувшись, он забросил их в гущу кустов и, резко развернувшись, пошел прочь.
-  Володя!    Он остановился, но не повернулся. Дия подбежала  и, заглянув ему в лицо, отступила: оно было совершенно мокрым от слез, а глаза… «У мальчишек не бывает таких глаз, - подумала она. –  Он будто стал старше  на двадцать лет».
- Не надо так, - она уже плакала сама, уткнувшись лбом ему в плечо.
Он осторожно отстранился.
- Да я помню. Если любишь человека, должен желать ему счастья.



   Очередной нудный  семинар закончился. К Дие подошла инструкторша.
-  Я должна вас  информировать, что на 18 апреля назначено бюро горкома. На повестке  работа вашей дружины и ваша лично.
- Это значит…
- Это значит, что вы должны присутствовать. Мямля поспешно отошла.
-  Если только выговор, не смертельно, - хмуро сказала Ниночка. – Ну, могут снять – тоже переживешь. А вот если исключат из комсомола, сообщат в институт.
-  Не за что, - сказала Дия, а сама подумала «найдут за что». И тогда… «Преподавать категорически запретили», - вспомнила она рассказ мамы о Кольцове.
- А вот если до этого дойдет, я молчать не буду, - решительно и зло сказала она.
- А если спросят, откуда ты это узнала?
- Боишься?
-  Знаешь что, - вдруг улыбнулась Ниночка, - я с тобой на бюро поеду. Посижу в коридоре на всякий случай.
         Дия решила никому ничего не говорить. До восемнадцатого еще было полторы недели, но она не могла не думать о предстоящем . Приказывала себе и не могла. Ни в ателье на примерке свадебного платья, ни на лекциях, ни в транспорте, ни дома, ни на улице ее не оставляли мысли о том, что ее ждет. И надо было, чтобы не догадалась мама, и делать веселый голос,  разговаривая по телефону с Андреем. А с директором она  вообще старалась не сталкиваться, он был слишком проницателен.
       Сегодня она задержалась дома, надо было закончить черновик курсовой работы. Едва она вошла в вестибюль школы, к ней  подошла дежурная старшеклассница.  – Тебя ждут, - она показала на парня в расстегнутой куртке, изучавшего доску объявлений. «Очередной инструктор? Хотя тот вряд ли топтался бы  в вестибюле».
- Здравствуйте, - подошла к нему Дия. – Если вы  ищете старшую вожатую…
- Именно, - неожиданно улыбнулся парень. – Меня зовут  Олег Высоцкий. Я корреспондент  «Комсомольской правды».
- Дия, - ошарашенно представилась она, - то есть Клавдия Викторовна.
- Ну, Викторовна, поговорить нам есть где?
В пионерской гость разделся. Можно было не спрашивать удостоверение:                журналистскую братию Дия распознавала сразу.
-  Видишь, какое дело.  К нам в редакцию письмо пришло. Подписано Гридневым  Анатолием Игнатьевичем, -  он достал конверт. – Ваш местный. Ветеран труда, кавалер ордена Красной Звезды и прочее. Хорошее письмо, Викторовна. Просит рассказать о вожатой вот этой самой школы и о ребятах. Мы хотели вначале в «Пионерку» переслать, а потом подумали и не отдали. Пожадничали, понимаешь?
- Понимаю, - с облегчением засмеялась Дия. Теперь она вспомнила.
      Это было еще осенью. Они собрались во внутреннем дворе школы. В знак протеста против фашистского террора в Чили. Кажется, это надо было назвать митингом, но  дело  не в названии. Кровавые расправы и разгул хунты не мог не вызвать протеста у нормальных живых людей, но она собрала детей еще и потому, что считала: их надо учить чувствовать чужую боль. И не имеет значения то, что эта боль очень далеко от тебя. Она была глубоко убеждена в том, что человек, не способный сочувствовать и сострадать, несчастен.
        Они  тогда просто принесли гитару  и пели вместе песни Виктора Хары. Кто как умел: со словами или с закрытым ртом. Потом помолчали в память о зверски убитом певце и всех погибших на стадионе Сантьяго. И плакали искренне,  даже мальчишки, отозвавшись на ее дрогнувший голос, объявивший минуту молчания.  После митинга  к ней подошел пожилой человек, видимо, случайный прохожий.
-  Как это хорошо у тебя получилось, дочка,  по- настоящему, за сердце берет, - сказал он ей, взяв ее руку в свои ладони и вглядываясь ей в лицо. – Про вас надо в газету написать. Дия ему тогда улыбнулась только. Мало ли чудаков по улице ходит.
- Ну, давай, рассказывай, - Олег достал блокнот, диктофон, - только сильно не ври.
«Вот как», - Дия взглянула на часы.
-  Знаете что. Сейчас будет большая перемена, двадцать минут. Вы лучше по школе походите. Без меня. С ребятами пообщайтесь. А потом мы поговорим.
-   Идет, - легко согласился  корреспондент.  Он появился только минут через сорок, фотографировал. Школу с таким обилием ЦЕЛОГО! стекла он видел впервые.
-  Так, - он мотнул головой, - понял: живете дружно, и любят они тебя не за красивые глаза. Хотя скажи, что и за это тоже, - он подмигнул ей и быстро пролистал блокнот. Потом задумчиво посмотрел на нее. – Я в коридоре толпу собрал, спрашиваю «ну, кто для вас вожатая?», так кто-то знаешь, что сказал?
«Звезда пленительного счастья».
   Мгновенно и больно сдавило сердце.
-  Пошутили, - вдруг пересохшими непослушными губами выдавила  Дия. – И, пожалуйста, про меня поменьше. Пишите о ребятах.  И она стала рассказывать.
Олег оказался славным парнем. Она и не заметила, как перешла с ним на ты. Он то хохотал, то ужасался, переспрашивал и качал головой. Видно было, что ему интересно.
-  Я смотрю, все у вас тут настоящее: слезы, радость. Дела живые, не показушничаете, не играете. Как  это у тебя получается?
-  Очень просто, - пожала плечами Дия. – Главное – не врать, не прятать себя, за слова не прятаться.
- И все?
-  Все, - подтвердила Дия.  И тут ей мучительно захотелось рассказать Олегу про бюро, визит Телегиной, про то, что услышала от Ниночки. «А вы уверены, что вам будет позволено писать то, что вы хотите?» - вспомнила она слова журналистки, сказанные ей полтора года назад.
-  А что если проверить, - с забившимся сердцем подумала она, - рассказать и посмотреть, напишет или нет.
Олег уже собрал свое хозяйство и надевал куртку.
- Нет, - решила Дия, - получится, будто я жалуюсь. Справлюсь сама.
     Материал  Олега довольно быстро был напечатан. И снимки удачные, даже ее фотография совсем ничего. А заголовком  Олег поставил ее слова, и за это она была ему благодарна больше всего.
      Бурные восторги долго сотрясали стены пионерской. А еще через два дня  секретарша Раечка передала ей телефонограмму: бюро, назначенное на  восемнадцатое число, отменяется. 
- Ну, спасибо,  Олежка, - подумала Дия. Она, правда, еще какое-то время жила в напряженном ожидании, потом поняла: трогать ее не будут.




      Когда в пионерскую ввалилась толпа старшеклассников,  Дия сразу догадалась, о чем пойдет  разговор. Во второй половине мая девятиклассников отпускали в поход за счет двух учебных дней. Это была их привилегия и традиция еще из старой школы. Дия и сама в такой поход ходила. Водил их сам директор. В те места, где в сорок  первом проходила линия фронта. Там он и рассказывал им об обороне Москвы. Надо ли говорить, как запоминалась эта тема и этот урок истории  с откопанными своими руками проржавевшими  солдатскими касками или уцелевшими частями  боевого оружия.
       Но в этом году директор неожиданно поход  отменил.  Сослался на статью в какой-то газете, где рассказывалось о несчастном случае, происшедшем в одной из  школ во время такого похода с ночевкой. Ребята упрашивали, убеждали и клялись, что все будет в порядке, но он сказал, что все дело в том, что сам пойти с ними не может из-за срочных  и важных дел.
   -  И чем я вам могу помочь?  - спросила Дия. – Сама вас повести не могу, я права не имею.
-  А ты сделай вид, что согласилась, - перебивая друг друга, они стали объяснять ей свой план.
-  Мы завтра в школу не пойдем,  соберемся на станции, на платформе, и ты с нами. А потом пойдешь и скажешь, что мы ждем, и ему деваться будет некуда. С нами тоже несправедливо поступают. Это наше право, а у нас его отбирают.
-  Ну, молодцы, - Дия насмешливо  оглядела их всех. – Вы соображаете, что мне предлагаете? Вместе с вами предъявить директору ультиматум, загнать его в угол и в конце концов подставить.
- Ну почему сразу подставить-то?
-   Может не сразу, потом. Но получит он из-за вас по первое число. Когда разбираться станут, почему вы полдня на платформе торчите. Болваны.
    Дия разозлилась. Но в то же время ей было и жалко их, растерянно топтавшихся  вокруг нее. Они же пришли к ней за помошью, а не за нотацией.
- Сидите здесь, - коротко бросила она и вышла.
На ходу сочиняя вступление к разговору, она подошла к кабинету директора.
- Николай Федорович, я понимаю, что есть определенные обстоятельства, которые заставляют вас…   
Директор рассмеялся:
- Ну вот и адвокат явился. Долго ждать не пришлось.
-     Николай Федорович! – забыв всю свою официальность, взмолилась Дия. – Ребята же не виноваты. И те, что там, в лесах и полях,  лежат, тоже не виноваты. Ведь кто-то же должен будет их помнить. Вы подумайте, куда мы сейчас наших ребят не пускаем.
Кольцов молчал.
- Ну давайте я пойду, я ведь там была. Военрука можно попросить.
- А ты дипломат, - покачал головой директор.  Я уже  и сам собирался с Алексеем Сергеевичем поговорить. Я, ты понимаешь, действительно очень занят, не вырваться. Давай так. Вы идите с военруком, а я на рассвете приеду и урок с ребятами все-таки проведу.
    С  Алексеем Сергеевичем, преподавателем начальной военной подготовки, отношения у  Дии были хорошие.  Они  одновременно пришли работать в эту  школу. Комиссовавшийся по состоянию здоровья майор Шульгин был еще довольно молод, энергичен и без солдафонских закидонов. Ребята с ним ладили.   


        Маршрут  был  несложным: электричка, автобус, потом пешком до деревни Сухарево и через лес. Самый неприятный отрезок пути – деревенская улица. Местные городских школьников не любили, это Дия помнила Вот и сейчас успели далеко не светскими любезностями обменяться и чуть не подрались. Хорошо, Алексей Сергеевич удержал.
      На  знакомой поляне кострище. - Надо воду поискать, - подошел к Дие  военрук.
      -  Где-то ключ должен быть. Вода чистейшая. Я сейчас вспомню.   Она пошла по  тропинке.
       -  Ребят возьми, - крикнул Алексей Сергеевич. Дия только  махнула рукой. Это же лес, стихия, которая к ней всегда добра. На родник она набрела сразу, не забыла. Небольшой бочажок, а на песчаном дне упруго толкутся-пробиваются сразу несколько ключей. Родничок был похож на живое существо, отчего-то очень беззащитное. Дия осторожно опустила ладони в прозрачную воду «ну, здравствуй», погладила нежную травку вокруг бочажка, потом позвала ребят.
- С родничком осторожно, не топчите, бережок не нарушьте. Увижу, что намусорили – не знаю, что сделаю.
       Поставили палатки, разожгли костер. Дие делать ничего не разрешили, и она уселась на поваленной березе на краю поляны. Мысли, которые она старательно гнала от себя весь последний месяц,  обрадовались ее бездействию и навалились серой толпой. Следующий учебный год они начнут уже без нее. Она смотрела на них , не отрываясь, до боли в глазах, сосредоточенно стараясь запомнить каждый голос, каждое движение. Вон Риф, поигрывает топориком. Шилов на бревне изображает дрессированного медведя. Мишка с Танькой опять ругаются. Виталька Тимофеев, которого все зовут Тимкой, со своей любимой гитарой. Володька…
А еще все пяти, шести, семиклассники, классницы и клашки. А малыши с их хитростями… Наверное, там, куда она уедет, у нее будут какие-то другие дети. Но эти, первые, какими бы они ни были, все равно останутся самыми лучшими и любимыми. Будут ли они помнить ее?          Дия  встала с березы и, обойдя поляну, прошла до опушки леса, которая выходила к полю. Здесь она остановилась, огляделась и вдруг вздрогнула от неожиданности. Совсем рядом, метрах в десяти, уходили полем,  быстро удаляясь, трое.  Наверное, местные, - подумала Дия. Три года назад, когда девятиклассницей была она, около них тоже крутились  деревенские парни. Кажется, даже был какой-то конфликт. Она помнила это очень смутно, ей тогда совсем не было страшно. А теперь отчего-то стало не по себе.  Ну да, тогда она была ученицей, а  сейчас  вместе с Алексеем Сергеевичем   отвечает за этих ребят. Дия еще постояла, глядя вдаль и думая о своем.  Везде здесь шли бои. До сих пор ребята, копаясь в земле в поисках трофеев, находят человеческие кости. Она плотно обхватила себя руками. А что если бы сейчас здесь появился тот, кто отдал ей свою бессмертную душу…
        Вернувшись на поляну, она нашла майора.
-  Предупредите, Алексей Сергеевич, ребят, чтобы были повнимательнее. Местные наверняка наведаются. Пусть не разбрасывают топорики, ножи, - попросила она и пошла к девчонкам.
- Постарайтесь, девочки, по одной не ходить, в лесу особенно.
- Да, да, - как всегда не утерпела Танька, - я знаю, украсть могут.
-  Кого украсть? -  всунулся между ними Риф. – Караул! – заорал он на всю поляну. – Туземцы  Киселька украли! Он перекинул Таньку через плечо и потащил к костру, приговаривая: «Не бойся, мы тебя не больно съедим».


        Гитарист Тимка был очень маленького роста и, наверное, поэтому комплексовал,  хотя старался не показывать этого. Он мало говорил, молча улыбался, никогда не дурачился и вообще был бы незаметен, если бы не гитара. Где бы он ни появлялся с ней, его сразу окружали и слушать могли часами. И еще его любили за спокойную  доброжелательность и безотказность.
-  Так ты и не научил меня играть, Тимка, - сказала  Дия, устраиваясь рядом с гитаристом. Тимка, как всегда молча, улыбнулся. За его немыми улыбками всегда скрывались слова, и Дия уже давно научилась их разгадывать. Сейчас Тимка  снисходительно сказал: «Терпения у тебя мало, и ногти бы состричь».
- Ну, давай будем петь.
- Д-да-ра, - отозвалась гитара.
     Уже наигрались в волейбол, наелись пригоревшей каши, напекли в золе картошки. И теперь разожгли новый костер, которому  назначалось гореть всю, еще не короткую, майскую ночь.
       Так уж повелось, что ночь у костра в этих походах всегда начиналась одной и той же песней. Не было девятиклассника, который  бы ее не знал. И так же все знали, что начинает ее петь всегда директор. Но сегодня его не было.
-  Тим, ты помоги мне, - тихонько  попросила Дия гитариста., и гитара отозвалась глухим сдержанным аккордом.

           Мне кажется порою, что солдаты,
           С кровавых не пришедшие полей,
           Не в землю нашу полегли когда-то,
           А превратились в белых журавлей…

       Дия старалась подстроиться под  аккомпанемент, да еще ком в горле никак не проходил, но пели уже все. Лес и поле, привыкшие к мертвой тишине ночей, слушали их, затаившись, не прерывая ни звуком.
     Потом они  то хохотали, то опять пели.  Дию поразил  майор , подпевавший ребятам неожиданно глубоким, красивым баритоном. Дие опять захотелось взглянуть на них со стороны, снять эту живую картинку своей внутренней камерой души и сердца.  Навсегда, на всю оставшуюся жизнь. Она тихо отошла и села на свою березу.
    Костер взрывался искрами, как смехом. «Смотри, не смотри, – подумала Дия, -все равно это уже не моя жизнь. Она так глубоко задумалась, что рывком сдернутая с бревна и подхваченная под руки позволила протащить себя несколько метров и, только оказавшись за деревьями, скрывшими поляну, попыталась вырваться. Все произошло очень быстро, она не успела испугаться, а в следующую минуту  еще подумала, что это шутка.
    Двое, державшие ее, остановились, ее резко посадили, почти бросили  то ли на пень, то ли на бревно. Один крепко держал за плечи, другой присел напротив. Лиц она не могла разглядеть, слишком темно было вокруг. В первый момент она растерялась и не закричала, а теперь, понимая, что надо позвать на помощь, отчего-то сидела молча. Хотя у костра, где смеялись, и звенела гитара, ее все равно бы не услышали.
- Правильно молчишь.  Кричать без толку, - заговорил тот, что сидел перед ней. – Красть у вас там больше нечего, ну, мы и решили тебя. Не  скучно тебе с ними? Играться.
Парень разговаривал вполне мирно, и Дия подумала, что у нее есть время.
- С нами не хочешь поиграть?
У нее бухнуло сердце, но она знала, что нельзя показать, как боится.
- Рискуете, - сказала она как можно спокойнее, - я знаю, из какой вы деревни.
Парни заржали:
- Так ты деревню знаешь, а не нас. Ну, и куда ты побежишь? Жаловаться? На кого?
- Ты, может, сама, а? - наклонился над ней второй. – Тебе понравится.
    Дию заколотило.  Они, действительно, забавлялись, играли с ней, как кошка с мышью.
- Да ты не трясись, - первый взял ее за руки, - Мы, может, ничего не сделаем. Просто посмотрим на тебя, какая ты красивая, городская.
Он придвинулся ближе и стал нащупывать пуговки на ее ковбойке.
-  Убери руки, мразь!, - она даже не представляла, что может так страшно кричать, но жесткая широкая ладонь сейчас же закрыла ей рот. Уже ничего не соображая от ужаса, она только услышала страшный треск, и ее отбросило от парня, вцепившегося ей в рубашку. Или это его отбросило? Или отбросил? Кто-то, кто швырнул его на землю и теперь держал, как ей показалось, на весу. Потом послышался треск рвущейся материи,  потом опять затрещали кусты.
- Дия! Ты где? - услышала она крик Алексея Сергеевича.
- Здесь она, - ответил из темноты Вовкин голос. – Ну, падла, сейчас тебе мало не покажется.
Парня, державшего Дию, уже не было. Второй полулежал на земле. Вовка, стоя над ним, держал  его за ворот. Дия не столько услышала, сколько почувствовала, как он задыхается от накатившей злобы.
-  Не смей! – она бросилась к нему. Она будто сама ощутила страшный удар профессионального боксера,  дробящий челюсть. – Нельзя!
   Подскочил наконец прорвавшийся сквозь кусты военрук.
-  Ну ка, дай мне его, - он отстранил  Вовку.- А ну,  пойдем, поговорим.
    Не совсем опомнившаяся, Дия все еще стояла, вцепившись Володьке в рукав и дрожа как в лихорадке.
-  Не дрожи, - ровно и как-то бесцветно сказал он. Он, наверное, тоже приходил в себя, медленно осознавая, что только что мог сотворить. В его волосах застрял сучок. Дия подняла руку и нечаянно коснулась его лица.
-  Ой, кровь…
-  О ветку,  - он отвел голову, но Дия крепче прижала ладонь к его щеке. Под пальцами сильно-сильно билась жилка.
…Ночи уже давно пора было уходить, но она медлила. Она знала, что делает, черноглазая цыганка,  читающая людские тайны, разгадывающая желания.
-  Ты поспи. Только здесь. Я боюсь тебя отпустить, - он обхватил ее обеими руками, прижал к себе. Только с ним ей бывало так спокойно, только с ним так надежно и тепло. Ей захотелось обнять его самой, и она это сделала, не думая ни о чем и ни о ком.  «Никого не надо сегодня, - решила  она, - никого нет, только я, он и костер».
    Костер, как и ночь, играл в свою игру: подшептывал, подмигивал, остывал и снова разгорался. Они то разговаривали, как раньше, обо всем, не обдумывая слов, не прикидывая и не прикидываясь, то молчали, и оба знали о чем. Ей очень хотелось, чтобы он ее поцеловал, но она знала, что он этого не сделает. И еще она знала, что ничего не станет делать сама для того, чтобы это случилось.
- Володь, - спросила она, - а ты почему стал заниматься боксом?
- Из-за отца, вернее, из-за матери.
- Ты говорил, мама у тебя немка. Она из Германии?
- Нет, с Поволжья. Гоняли их, ты знаешь. Потом она с отцом познакомилась в Мордовии.
- А отец у тебя кто?
- Сволочь, - Дия вздрогнула,- и пьяница. Он мать все время бил. Теперь уже не бьет, конечно.
   Они надолго замолчали.
-  Когда ты уезжаешь? – спросил он и, наклонившись к костру, помешал угли.
- Наверное, в конце июля… Ты…
   Он, как всегда, понял с полуслова.
-  Нет, проводить не приду, не жди…
      Небо едва заметно светлело.  Цыганка-ночь обиженно уходила, так и не сумев заставить их ей поверить…
      Когда утром из рассветного тумана на поляну вышел директор, они уже разбудили мальчишек, и Дия растолкала почти всех ночных хохотушек, которые теперь никак не могли разлепить глаза.
-  Встали, встали, - тормошила она их, - Николай Федорович торопится.
Посреди поляны босиком и в камуфляже стоял военрук.
-  Все в порядке? – пожимая ему руку, спросил Кольцов.
Дия напряглась.
- Так точно, - кивнул майор, -все в порядке.
-  Поторапливай ребят, Дия, через двадцать минут выходим. – Директор озабоченно глянул на часы и  присел к костру, где Вовка с Мишкой уже вскипятили воду для чая.
- Совсем не спала? - вглядываясь Дие в лицо, спросил Алексей Сергеевич. -
-   Почему меня не разбудила?
-  А вы будто спали, -недоверчиво покачала она головой.
 Напившись чаю, ребята с Кольцовым ушли. Дия и майор остались у палаток.
-  Алексей Сергеевич, -  попросила Дия, - не рассказывайте никому о том, что было.
 Он обнял ее за плечи.
- Да забудь, не было ничего.
  Они постояли, глядя в редеющий туман туда, куда  Николай Федорович увел свой    маленький  отряд.
- А хорошие у нас мальчишки растут,  - раздумчиво произнес майор.
- Хорошие, - согласилась Дия, - только вот что их ждет. Алексей Сергеевич? Войны не будет?
Майор помолчал.
-    «Хотят ли русские войны…» - негромко, будто про себя, пропел он.
- Здорово вы поете, - улыбнулась ему Дия. – А чего вы в жизни не умеете делать?
- Вот картошку печь не умею, - он хитро прищурился и зашагал к костру. - Давай -ка поучи, вожатая.



         Следующие недели закружились, заспешили, торопливо подталкивая дни.
Дия сдала сессию, почти сразу после экзаменов играли свадьбу. Еше полмесяца она оформляла разные документы, упаковывала вещи.  Андрей уехал в срочную командировку, но ее приезда ждали его родители.  Он вернется, и они поедут вдвоем на юг.
         Накануне отъезда она не выдержала и  пошла в школу. Она уже со всеми попрощалась. «Ты - человек, - сказал ей директор. -  Как бы ни было в жизни трудно, не теряй себя». Что было потом,  лучше не вспоминать. Она вышла из его кабинета, почти ничего не видя перед собой. На дне чемодана лежал толстый конверт с адресами и фотографиями с наивным детским «на память».
        Школа была насквозь прогрета солнцем, которое, не встречая никакой преграды, гуляло по стеклам, свободно проникая, куда ему хотелось.
 Архитектор все-таки  был не так уж глуп. Даже пустая и гулкая, школа была полна тепла и движения. Повсюду скакали солнечные  блики, позвякивали неплотно запертые двери, потрескивали нагретые солнцем деревянные столы.
      В этом здании не было места грусти. И правда, к чему грустить, ведь она была здесь так счастлива. Чуть улыбаясь своим мыслям и царящему здесь радостному свету, Дия медленно ходила с этажа на этаж, трогая двери классов, которые тихо позванивали, отзываясь на прикосновение знакомой руки.

… Провожали ее родные. Дия заставила себя не всматриваться в толпу на перроне. Он ведь сказал «нет». Значит, не должен приходить. Как настоящий мужчина. Хотя почему «как». Он и есть настоящий мужчина. Настоящее не бывает.
«Все, забыли. Я еду к любимому мужу», - приказала себе Дия и тут же услышала эту самую фразу, сказанную вслух мамой, которая пристально смотрела на дочь влажными глазами.
         В купе было невыносимо  жарко. Дия вышла в коридор и встала у открытого окна. В перестуке колес ей послышалось «забудь- не забудь, забудь- не забудь». Промелькнула Москва-река, окраинные новостройки. Нет, она не плакала, просто  пыль и соринки залетели в глаза. Она резко подняла стекло, будто захлопнула окно в прошлое. Поезд набирал ход, колеса застучали быстрее:
      -  Не забудь, не забудь, нe забудь…