Из воспоминаний об участии в Великой войне

Исидор Штокингер
Из воспоминаний об участии в Великой войне
Эта спокойная жизнь была прервана освидетельствованием. После короткой проверки комиссия сочла меня годным к военной службе. Осенью 1909 года меня призвали в пехотный полк ландвера № 21 в Санкт-Пёльтене. Там снова было освидетельствование и тех, кто мог предъявить здоровую грудь, признали годными к службе в горах. Среди них находился и я. Все были отправлены в Южный Тироль. Я попал в 11-ю роту полка земельных стрелков № I. Подготовка рекрутов протекала без особых происшествий и в конце первого года службы я был произведён в патруленфюреры. В начале третьего года я был произведён в унтер-егери, а через три недели – в цугсфюреры. По увольнении с действительной службы устроился в венскую полицию (до середины августа 1914 года).
Т.к. я был переведён в пехотный полк ландвера № 1, Вена была моим гарнизонным городом. Ещё в течение 1-го августа я пошёл в казарму ландвера на Хюттельдорфер-штрассе и навёл там справки. Поскольку призыву подлежали тысячи, всё было переполнено и смешано. Вечером объявили, что мы можем идти домой. Только 8-го августа я надел мундир. Время с 10-го по 18-е августа прошло в учениях и строевой подготовке на лугу близ казармы (около Штайнхофа). 17-го нам объявили, что утром 18-го маршевый батальон будет построен для выступления из Вены. 18-го в 8 часов утра батальон выстроился. Появились офицеры и все были вновь распределены. Я получил назначение в 1-ю роту, 4-й взвод, которым командовал фенрих Вобиш. Когда распределение завершилось, один из старших офицеров держал речь с троекратным ура императору и мы под музыку покинули Вену. Баон шёл маршем в Юденау, куда мы прибыли поздно вечером. Роту разместили в мызе. На следующий день чистили мундир и ружьё. В 5 часов вечера зачитка приказа и объявление, что баон останется здесь долгое время. Ежедневно имели место большие и малые полевые учения. Так настало 19-е сентября.
Ротным был обер-лейтенант резерва по имени Верчицкий [все бухают, дежурные не в состоянии унять дерущихся солдат и т.п.]. В полуденное время мы выступили маршем из Юденау в Тульн и погрузились в эшелоны. Поезд идёт через Вену. Около 11 часов наш поезд двинулся в сторону Венгрии и мы думали, что едем в Сербию. Но утром 20-го мы ехали через Карпаты в Галицию. Во время поездки между двумя пьяными солдатами произошла драка. Я пошёл в офицерский вагон с докладом об инциденте. Во время моего отсутствия один из драчунов со словами «Цугсфюрер больше ни о ком не доложит» зарядил ружьё. Потом он на коленях молил меня о снисхождении.
В 9 часов утра 21-го сентября бы выгрузились в Новы-Сонче и пешком пошли в Тарнув. Полк, который при выступлении из Вены насчитывал более 3000 человек, теперь состоял всего из 765, включая офицеров. В баоне было около 900 человек и из этих двух подразделений полк был сформирован вновь. Я получил назначение в 1-ю полевую роту и тут же должен был идти на полевой караул. Ночь прошла тихо и утром караул был снят. До полудня мы рыли окопы и ходы сообщения, т.к. ожидалась атака русских. Когда и на третий день их атака не последовала, полк получил приказ наступать. В первый день продвижения мы не наткнулись на врага, так что пришлось заночевать, чтобы как-то отдохнуть. На другой день, после примерно трёхчасового марша пришло донесение, что поблизости казачий арьергард. Ротный тотчас же отправил меня как командира боевого дозора. С тремя пехотинцами я должен был идти на казаков, чтобы обнаружить их. После прочёсывания леска я вышел на холмик, где тут же был обстрелян. Первые пули, которые просвистели в двух метрах надо мной, произвели на меня мало впечатления. Приданные мне пехотинцы, которые уже участвовали во многих боях, кинулись на землю и вырыли себе ямы, что мне показалось трусостью. Скоро оказалось, что они правы, русские стреляли ближе, а укрытия проявили себя отлично. Я тоже открыл огонь и главный отряд рассыпался цепью в мою сторону. Скоро я заметил, что казаки отступили и хотел прекратить огонь, что удалось через долгое время. Едва огонь был прекращён, я со своими людьми пошёл дальше согласно задаче.
Дорога вела меня через позиции, которые удерживали казаки. Там я думал встретить как минимум несколько раненых, но ни следа их не было видно, что меня очень огорчило.
К вечеру мы сделали привал и после того как я ещё раз обстрелял казаков, я отошёл за линию форпостов и расположился на постой. На другой день я соединился с ротой и днём оставался при ней. Справа от нас после полудня разгорелся сильный бой и вечером мы должны были идти туда на подкрепление. В час ночи я был отослан с донесением в примыкающую бригаду. Я смог выполнить свою задачу лишь когда снова наступил день и после того вернулся в роту, которая тем временем ушла. Я пошёл со своими двумя спутниками в направлении, где я предполагал встретить её. Весь день я шёл вперёд с разными полками и когда с наступлением темноты не настиг роту, заночевал с артиллеристами. Утром 28.9.14 я ждал роту на выходе из деревни и через пару часов выяснилось, что она перешла в атаку как левофланговое прикрытие главных сил. При этом движении мы прошли через деревню, из которой приносили продукты питания для голодных солдат. Это вызвало некоторый беспорядок в рядах солдат, прекращённый оплеухами и ударами хлыста со стороны офицеров. Едва мы прошагали несколько сотен метров из деревни, как были обстреляны из маленького леса. Рота рассыпалась в цепь и мой взвод снова был внешним охранением. В ходе боя мы перешли мелкую речку, что было очень трудно, т.к. все мосты горели. Я случайно вовремя обнаружил на своём участке переправу, которая только начала гореть. Чтобы предотвратить это, я двинулся к ней и нам удалось потушить огонь. Сначала я отправил на тот берег боевой патруль, и когда он открыл огонь, я со всем взводом последовал за ними. Один из отправленных на досмотр командиров отделения привёл из находившихся там домов дюжину пленных, которых тотчас отправили назад. С остальными тремя отделениями я снова пошёл вперёд, так что я уже вышел в тыл русской позиции, но из-за огня нашей пехоты остановился и укрылся. Тем временем появились части главных сил и русские бросили оружие и сдались. С поднятыми руками они выходили со своей позиции в лесу прямо к находящимся перед ними войскам нашей армии. Это были остатки нашей, 2-й и 3-й рот полка. Из нашей роты все унтер-офицеры без исключения были награждены и повышены, лишь я и мои шаржи не были приняты во внимание, хотя нам полагалась львиная доля. В бою был тяжело ранен офицер моего взвода и несколько пехотинцев. Т.к. после пленения примерно роты русских я снова вёл преследование, мне без отдыха и перекуса вечером пришлось идти в охранение ночного покоя других войск. Лишь к утру 29-го я со своими людьми был сменён. Едва мы пришли в роту, выпить кофе, как снова нас погнали вперёд. Продвижение длилось четыре дня с малым числом происшествий. На четвёртый день мы вступили в бой близ реки Сан. С учётом того, что я и мои люди постоянно дежурили, я попросил ротного освободить от этого моих людей и добился этого. 3-го октября в течение первой половины дня мы вступили в бой на берегу Сана, причём рота потеряла троих убитыми и несколько человек ранеными. В течение дня мы рыли окопы, где и заночевали. Два дня мы оставались на этой позиции, а на третий, т.е. 6-го октября, пришёл ротный и велел нам реорганизовать её. Через час он снова пришёл и ещё раз изменил фронт. Весь день прошёл в рытье окопов. В ночь с 6-го на 7-е октября ко мне с поста подслушивания пришёл пехотинец Киршбергер, на гражданке инженер, и доложил, что слышал стук, вызванный вбиванием столбов. На это я тут же пошёл к батальонному командиру и доложил там о происшествии. Инженер тоже подробно обрисовал услышанное и был вознаграждён за свою внимательность тем, что его подняли на смех и оставили сведения без внимания. Это скоро и ужасно отомстило. На другой день мы для разнообразия ещё раз вырыли новые окопы и заняли ещё худший фронт, чем вчера, что побудило меня доложить ротному, что фронт совсем плох. Это привело хозяина в ярость и в гневе он повторял: «Срал я на тех унтеров, которые хотят быть умней меня. Ваш долг повиноваться и ничего больше». Через час показала себя моя правота, русские с несколькими пулемётами атаковали нас и ударили прямо во фланг, так что было невозможно оказывать им сопротивление. Два взвода рот были взяты в плен, т.к. им вышли во фланг и обстреливали почти в упор, но я сумел отойти, т.к. был чуть дальше от пулемётного огня. Под огнём пулемётов шло моё первое отступление, оно было для меня жутко тяжёлым, поскольку я считал позором идти назад. Когда мы были в паре километров в тылу, то встретили нашего ротного, который хвастал, что бежал быстрее, чем на забеге в Венгрии, где он взял 1-е место. Вышеупомянутым командиром собраны и сформированы остатки нашей роты и соседних. На приказ одного командира батареи остаться со своими людьми для прикрытия орудий, наш обер-лейтенант реагировал только пока присутствовал артиллерист. Когда он удалился, наш командир сделал то же самое и произвёл с нами спешный марш в тыл. Когда мы отступали, навстречу шёл на подкрепление баон 24-го стрелкового и тут же атаковал. Долгом командира роты было принять участие со своими людьми в атаке, вместо чего он скомандовал: «За мной марш». Баон 24-го с большими потерями штурмовал сданную нами позицию и освободил несколько человек из 1-го и 2-го взводов, захваченных русскими. При атаке на занятую русскими позицию один взвод 24-го стрелкового штатной численности попал в конус разлёта русского пулемёта и весь как один остался лежать на месте, где они легли, чтобы отдохнуть. Это мы могли наблюдать на обратном пути и т.к. я не был согласен с нашим отходом, я думал отбиться от роты и вернуться на линию. По этой причине я отстал, но ротный скоро заметил это. Он спросил, где я и узнав от солдат, что я остался позади, пошёл назад, ко мне. К счастью, я заметил его и подошёл. Когда я был достаточно близко, он вытащил револьвер и спросил, действительно ли я не хочу идти с ним. Понимая грозящую мне опасность, я соврал, что не могу маршировать так быстро, т.к. мне плохо, чему он после некоторого размышления поверил и убрал револьвер. Мне ничего не оставалось, кроме как делать хорошую мину при плохой игре и пойти с ним. К вечеру мы достигли города Пшеворск, где получили в достаточной мере пищу и квартиры, а также консервы и сигареты, что снова более или менее примирило меня с ситуацией. На другой день ближе к обеду мы снова шли в направлении нашей старой позиции, отчего я очень радовался. Вечером 9-го октября мы пришли в село Ягелла, где был расквартирован штаб дивизии, и разместились в сараях. Ротный командир обер-лейтенант Верчицки взял в деревне крестьянина с лошадью и телегой и поехал на ней назад в Пшеворск. Перед отъездом он передал команду присутствовавшему командиру 2-й роты фенриху Скробанеку, заметив, что утром, т.е. 10-го октября в 8 часов утра снова будет в роте. После расстановки необходимых охранных постов я лёг и крепко уснул. Когда я просунулся, было уже светло, я встал, чтобы приготовить людей к выступлению. Было 9 часов утра и обер-лейтенант всё ещё не появился, проходил час за часом. В час дня я больше не мог сдерживаться и пошёл к фенриху, чтобы добиться выступления, что удалось в два часа. В это время мы наконец пошли, без обер-лейтенанта, к полку, который должен был стоять в ближайшем селе и на позиции перед ним. Т.к. мы должны были пройти открытую местность, и боялись быть обстрелянными русским, мы подождали в лесу темноты, чтобы без потерь прибыть в полк. Когда начало темнеть, мимо прошёл полковой обоз с кухнями и хлебовозками, отчего мы очень обрадовались. Командир обоза был обер-лейтенант, который, едва появившись, начал кричать, и потребовал у наших командиров, чтобы они со своими людьми присоединились к обозу и позаботились о том, чтобы ни одна свинья не осталась в тылу. Примерно через 1,5 часа марша мы достигли села, где был расквартирован полк, точнее его штаб. Придя туда, мы были отведены на рыночную площадь, окружены другими солдатами и в таком положении должны были ждать появления командира полка. Тогдашний командир, полковник Дини, явился примерно через полчаса и велел нам выстроиться в линию. Когда это свершилось, добрый человек громовым голосом начал ругать нас и обещать всё возможное и невозможное, т.к. мы в его глазах не солдаты, а предатели. Фенрих Скробанек, наш командир, не сказал ни слова для нашего извинения, он оставил нас под бранью. Когда полковник дал выход своему гневу через слова, что длилось 30 минут, мы были размещены на постой. Утром 12-го октября до зари все присутствующие 80 человек получили хлеб для находящихся на позиции солдат. После этого командир батальона, майор Питтерлих, вывел нас за село, велел занять строй и разделил людей на четыре взвода, подчинённых цугсфюреру, чтобы отвести солдат на передовую. До того майор держал речь, в которой подчеркнул, что мы пару дней хитростью избегали боёв и должны компенсировать это удвоенной храбростью. От этого повторного оскорбления я так заволновался, что не мог больше держаться и двинул на него со словами: «Господин майор, но мы отсутствовали не по своей вине, а…», дальше он перебил меня и сказал: «Успокойтесь, я уже всё знаю». Тем временем посерело и после выдачи направления каждому взводу мы двинулись вперёд, в соответствии с приказом майора. Едва мы прошли пару сотен шагов, как нас заметили русские и ужасно обстреляли. Невзирая на это мы смело шли к заданной цели и скоро достигли её. К моему изумлению, из 20 человек налицо были один капрал и один пехотинец, судьба других мне неизвестна, т.к. в ливне пуль я не мог высматривать их. В пункте назначения уже были дойчмайстер и бошняки, позади убогие укрытия. Я тут же принял несколько перестрельщиков слева и справа от меня и велел им вырыть укрытие, что сделал и для себя. После этого я и оставшийся капрал Франц Штангль засели в убежище и съели вместе пару бутербродов, которые после нагрузки были очень вкусны. Пока мы уписывали бутерброды, русские обрабатывали тяжёлой артиллерией село и позицию, на которой находились мы, однако не навредив нам. Это толкнуло моего спутника к наблюдению, какой эффект имеют снаряды. Заметив, что он высунулся из укрытия, я сказал ему: «Эй, Франц, если ты схлопочешь, я тебе мёртвому оплеуху отвешу». Но он сказал: «Не ссы, ничего не мне будет. Берегись, сейчас опять прилетит тяжёлый». Чтобы мочь наблюдать точно, он ещё приподнялся. Грянул выстрел и мой бедный друг поплатился жизнью за своё любопытство. Вражеская пуля пробила верхний край укрепления и поразила Штангля в затылок, пробив голову и оторвав ему половину верхней губы и челюсти. Беззвучно рухнул бедняга и у меня едва было время его поймать. Залитый его кровью, я тряс его, чтобы ощутить признаки жизни, но всё было зря. Раздавленный, я встал на колени у трупа и ещё надеялся, что он шевельнётся. Поскольку этого не произошло, я медленно взял себя в руки, взял часы, деньги и письма погибшего, чтобы отправить его родне и т.к. ничего иного не сделать, я вытолкал труп храбреца из укрытия и оставил так. По завершении этой печальной работы я очистил от крови укрытие, а затем свою одежду, насколько было возможно. Вечером 12-го октября я взял остальных пехотинцев и одного бошняка и пошёл с ними получать провизию для других чинов. Для этой цели мы должны были пройти примерно 3 километра в тыл, чтобы достичь кухни. Придя туда, я поучил желаемое и хотел разделить вещи между собой и другими, чтобы мочь отнести их. К своему изумлению я нигде не нашёл пехотинцев и вернулся на позицию без них. К счастью к нам подошёл дойчмайстер, которому нужно было на нашу позицию и помог нам транспортировать добро. Т.к. мы должны были пройти нисходящую местность, которую русские засыпали пулями, когда была перестрелка, мы спешили проскочить, пока она не началась. К сожалению, мы были на середине склона, когда и впрямь разразилась пальба и должны были залечь и ждать безо всякого укрытия, пока снова станет тихо. Стрельба длилась около двух часов, после чего мы снова могли идти дальше и в целости пришли в укрытия. Там запас был разделён по передовой и после чего спокойно схарчён. Так шло примерно восемь дней и только когда бошняков сменили, ситуация снова изменилась. От последнего пехотинца моей роты я узнал, что он в тот же вечер сказался раненым и был отправлен в тыл для обработки раны. Но т.к. я был убеждён, что он самострел, я попал на него жалобу по этому поводу, поскольку названный взял с собой оружие и всё имущество из укрытия и оставил лишь казённые вещи, в придачу я привёл его в село, где он вскоре после этого доложил о ранении. Мы привыкли друг к другу, когда вдруг 20-го октября боснийцев сняли с фронта и наша позиция стала слабее на две роты. Из моей роты я отовсюду собрал в течение дня несколько человек, которые должны были заменить бошняков. Но и это средство недолго сохранилось, т.к. уже 28-го выяснилось, что дойчмайстер тоже будет сменён. Так я остался с пятью пехотинцами на позиции, где были полтора баона. Т.к. это казалось мне нелепым и нецелесообразным, я пошёл к командиру баона дойчмайстера и попросил разрешения примкнуть к баону, т.к. при мне всего 5 человек. Когда тот убедился, что я говорю правду, он разрешил мне с моими людьми присоединиться к баону и дал мне при этом подтверждение с указанием доложить на след день командиру моего полка, который находился неподалёку. Рано утром я выступил с моими стрелками и маршем пошёл к командиру моего полка. Когда я предоставил там донесение и передал выданное мне подтверждение, я был подвергнут обстоятельному допросу, но затем ужасно обруган, т.к. присоединение к дойчмайстеру было расценено как самоуправство. Полковник бушевал, что я не занимал позицию со своими пятью людьми и хотел ещё в первой половине дня снова отправить меня на позицию, чему помешал командир бригады.
Так приближался вечер 30-го октября 1914 года, самый памятный день моей жизни. Во второй половине дня нам раздали подарки [от населения], а затем фенрих Скробанек получил приказ сформировать из присутствующих солдат взвод и приготовить его к маршу. Тот передал приказ мне и я его выполнил. Когда начало темнеть, фенрих выступил с нами маршем. Во время марша я осведомился о нашем задании и узнал, что мы должны идти на старые позиции и усилить находящиеся там войска. Село по названию Воля Роховска было большей частью подожжено русским обстрелом и полыхало ярким пламенем. Наконец оно осталось позади и мы были рады скоро оказаться на позиции, где долгое время отдыхали. Т.к. фенрих якобы плохо видел, он передал команду мне и отдал приказ идти вперёд. Он сам надел белые перчатки и сказал, что догонит, когда мы чуть уйдём вперёд. Число пехотинцев было около 40 человек, необстрелянные, мы прибыли на линию резервов. Там я сделал короткий отдых, а затем двинулся на передовую. Примечательно, что большая часть резерва крепко спала, что очень меня успокоило, т.к. я думал, что если резерв может спать, то и на передовой не очень опасно. Придя туда, мне явилась не особо успокаивающая картина. Глубокие окопы были совсем безлюдны, лишь ружья и провиант показывали нам австрийское происхождение. Но где солдаты? Хлеб, сухари, мясные и кофейные консервы и табак был еще в брезенте, значит их только что выдали. Недолго думая, я отправил капрала с пехотинцем  налево, одному цугсфюреру дал поручение выставить охранение вперёд, а сам со своими людьми пошёл направо, т.к. оттуда в наше укрытие били пули и потому мне казалось самым важным. Вдоль всей позиции в каждом «стойле» находились 3-4 ружья, но ни одного человека, что меня беспокоило. Я не нашёл примыкания к другим частям и повернул, чтобы посоветоваться, не должны ли мы снова отступить. Когда я подошёл к моей разбросанной команде числом двадцать два человека, остальные остались при резерве, фенрих тоже, я заметил несколько человек, бегающих за укрытиями, из-за чего очень разозлился и дал волю гневу тем, что обругал людей. Едва солдаты узнали мой голос, они крикнули мне: «Цугсфюрер, не стрелять, мы все уже пленные». Поражённый этим сообщением, я пока не знал, что делать, но русские тотчас помогли мне преодолеть ступор. Когда я хотел начать ругаться, они заметили и меня и я ещё не пришёл в себя, как сверху на меня направили штыки и стволы винтовок. Поняв бесполезность сопротивления, я не сопротивлялся и удары прикладом скоро объяснили мне, что я должен положить оружие и бежать следом за другими пленными. Нас повели по нашей позиции налево, причём я имел возможность увидеть, сколько собственно русских было на ней. По моим оценкам прямо на позиции были две роты русских и несколько рот недалеко в тылу как резерв. Едва в километре за резервами были командные пункты в хороших укрытиях, к которым нас вели. Один находившийся там командир сказал нам на хорошем немецком, что у них нам будет лучше, чем у австрийцев. Никто не может из ваших вещей отобрать и если такое случится, тут же доложите об этом офицеру. Вскоре появился русский конвой и повёл нас в тыл. Т.к. в пункте лежало несколько тяжелораненых русских, мы должны были отнести их к санитарам, что было весьма утомительно. Придя туда, нас передали казакам, которые отвели нас на свободное место, где уже находились разные австрийцы и забрали у нас большую часть наших пожитков. После этого мы заняли место вокруг большого костра и должны были в такой ситуации ждать утра. Пленение произошло в половине второго ночи 31-го октября 1914 года и когда настал день, казаки повели нас дальше в тыл. Преодолев 37 километров, мы вечером оказались в Цевкуве, где заночевали в амбаре. Т.к. некоторые из нас не могли идти от напряжения, русские позволили нам спать до полудня, а потом мы снова пошли в Любачув, где были размещены в школе. Смертельно усталые и голодные, мы по преодолении 20 километров уснули на грязном полу школы, безо всякой подстилки, очень хорошо. На другой день, 2-го ноября, мы впервые получили утром суп, из-за голода он казался очень вкусным. Когда приём пищи был окончен, мы снова пошли – 25 километров в Хорынец, куда пришли вечером и получили квартиры в конюшне. Мы были голодны из-за марша, но, к сожалению, должны были идти спать без питательного супа, с надеждой получить возмещение на другой день. Но это оказалось заблуждением, поскольку утром нам с пустым животом пришлось идти дальше. Через 20 километров мы прибыли в Раву Русскую, где нас расквартировали в близлежащем монастыре. Туда мы собрались с другими пленными австрийцами, которые принадлежали к славянской национальности и требовали для себя комнаты, а нам уступили коридоры. Не забыть, что нам выдали суп. И на другой день утром мы снова получили суп и вскоре после этого пошли на Жолкев, куда прибыли, одолев 20 километров, в 3 часа после полудня и были расквартированы в тамошней школе верховой езды. 5-го ноября мы без завтрака протопали 28 километров и к вечеру пришли в Лемберг, где были размещены в казарме, но только ничего не получили еды. У кого были деньги, тот мог купить у евреев дорогую выпечку, но ничего больше, а кто был без денег, страдал от голода. Следующий день начался благоприятно для нас, ведь утром мы получили суп, мясо и чуток каши. Когда трапеза закончилась, пятьдесят человек из нас были отобраны на работу, а остальные отведены на вокзал, где погрузились в вагоны и были отправлены в Сибирь. Я находился среди тех пятидесяти, которых назначили на работу и радовался, что не еду в Сибирь. Скоро нас вывели из казармы на бывший австрийский учебный плац, где нам сунули в руки лопаты и указали сровнять имевшийся там холмик и наполнить тем самым окопы. Это имело целью сделать плац пригодным для русских лётчиков. Это задание мы выполняли следующие дни, пока он не стал ровным. И захваченные русскими грузовики служили при этом хорошую службу. 13-го ноября мы должны были чистить сортиры и казарму. Эта работы была мне не по душе, но несколько ударов прикладом по спине быстро сделали меня желающим работать. За это время в Лемберг ежедневно прибывало несколько сотен пленных австрийцев, отчего у меня сердце кровью обливалось. До 17-го ноября я лично видел 4760 пленных, которых гнали на вокзал. Среди них я встретил несколько знакомых из роты, но не мог остаться с ними, т.к. их вели дальше. Лишь к 17-му ноября пришла моя очередь на отправку. Около 11 часов мы получили приказ взять пищу и в 2 часа дня выехали из Лемберга. Поезд шёл через Киев. Местность и дома производили на меня впечатление гнетущей нужды. К вечеру на каждые 10 человек выдали по миске супа, который несмотря на плохую готовку и качество казался вкусным.