дар откровения и прозрения. древнерусская книжност

Литература
Казин А. Л. Философия искусства в русской и европейской духовной традиции. – СПб., 2000.
Карасев Л. В. Онтологический взгляд на русскую литературу. –  М., 1995.
Кожуховская Н. В. Литературный процесс и эволюция картины мира. – Сыктывкар. Изд-во Сывтывкартского ун-та, 2002.
Лихачев Д. С. Великий путь. Становление русской литературы Х1 - ХУП веков. М., 1987.
Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. – Таллинн: Александра, 1992.
Матхаузерова С. Древнерусские теории искусства слова. – Praha, 1976.
Синергетическая парадигма. Нелинейное мышление в науке и искусстве. – М.,  2002.
Михайлов О. Н. Литература русского зарубежья. От Мережковского до
Бродского.М., 2001.
Рассадин С. Русская литература: От Фонвизина до Бродского.М., 2001.

         История русского и европейского стиха

    Стихи– не только смысл слов, но и то, что подсказано формой, метром, ритмами, рифмами, строфикой и архитектоникой.  4-х стопный ямб  вызывает в памяти стихи Пушкина, терцины – «Божественную комедию» Данте. Стихотворная форма  несет на себе многослойные напластования смысловых ассоциаций, накопившихся за годы  и века ее употребления прежними поэтами. Одни размеры торжественны и высоки, другие  легки и игривы. Все  национальные стихосложения  народов Европы  развиваются из общих источников. Они взаимодействуют и развиваются, варьируются в соответствии с фонологическими особенностями языков. Генетически  стихи, их размеры и общие принципы стихосложения восходят к гипотетическим  древнейшим  индоевропейским образцам.
   Стих – это  текст, ощущаемый как речь повышенной важности, рассчитанный на повторение и запоминание. Стихотворный текст делит речь на определенные, легко охватываемые сознанием  части. Кроме общеязыкового деления (предложение, словосочетания и т. д.) в стихотворении присутствует  деление на  соотносимые и соизмеримые отрезки, деление на стихи – равные строке.  Слово «стих»  по гречески означает «ряд» его латинский синоним – versus, отсюда  -  версификация.  Versus означает поворот, возвращение к началу ряда, а «проза» по латыни означает речь, которая ведется прямо вперед, без поворотов. Границы рядов заданы внеязыковыми средствами – графикой, разбивкой на отрезки,  в устной речи – единообразной интонацией. При восприятии текста сознание отчетливо  различает границы стиха, подтверждение или неподтверждение предчувствия границы  осознается как художественный эффект. Каждый стих связан с предыдущими строками, если прозу  мы воспринимает в одном измерении, то стихотворение в нескольких, так как смысловые связи устроены как по горизонтали, так и по вертикали благодаря ритму и рифме.

     Системы  стихосложения многоразличны, но отчетливо выделяются несколько  ведущих принципов. Если счет ведется слогами, то перед нами  силлабическая система. От греческого syllab;   - слог, если счет ведется словами – то перед нами тоническая система стихосложения (от греч.  tonos – ударение). В стихе столько фонетических слов, сколько и ударений. Ритмическое ожидание не требует равносложных или равноударных  строк, всегда возможны нарушения. Группы  «сильных мест»  и «слабых», то есть не ударяемых образуют стопы.

     Урегулированное  расположение ударений дает силлабо-тоническое стихосложение, как  в русской поэзии Х1Х века. Урегулированное расположение долгот дает силлабо-метрическое стихосложение. Его еще называют  метрическим или квантитативным – как в античной поэзии. Урегулированное  расположение  повышений голоса на тоны и полутоны  дает силлабо-мелодическое стихосложение – как в классической китайской поэзии.

     Силлабо-метрическое стихосложение возможно лишь в тех языках, где долгота звуков  фонологична, смыслоразличительна и улавливается сознанием.  Силлабо-мелодичная  система – в тех языках, где фонологична высота звуков.
В ходе истории культур  системы стихосложения меняются. В народном русском стихе  господствовала тоника, на  раннем литературном этапе  - силлабика, в зрелом – силлаботоника.

       Все системы стихосложения начиная с эпохи Возрождения ориентировались на античную  латинскую квантитативную метрику.
      Отрасль науки, которая изучает историю стиха  называется сравнительно-историческим стиховедением.  Она возникла в Х1Х век, вслед за сравнительным языкознанием. Основоположники – немецкие филологи Т. Бергк, Р. Вестфаль. Ими делался акцент на на значение античной метрики, или долготную метрику, индийская поэзия сравнивалась с греческой, общими были понятия долгот и краткости.
      В ХХ веке француз А. Мейе – индоевропеист в работе «Индоевропейские  истоки греческих метров» (1923 г.)  выявил принцип равносложности стихов в греческой и индийской метрике.
      Таким образом он выявил общий генезис стиха как общеиндоевропейский силлабический  стих. Р. Якобсон  в 1952 году реконструировал общеславянский стих и показал его связь с общеиндоевропейским.

     Гипотетический индоевропейский стих  предполагает своей основной единицей   слог, а не слово. Долгий и короткий  размеры могли варьироваться, но не смешиваться. Определяющим был  предпоследний слог стиха. Эта позиция могла  заполниться или только долгим слогом – это так называемое женское окончание стиха, или кратким. Слабое место  на предпоследнем слоге – мужское или дактилическое окончание стиха.
   
      Художественный эффект  квантитативной концовки  заключался  в сигнале окончания строки. Отсюда развивается внутренний ритм стиха.
      Общеславянская и южнославянская  речетативная  силлабика  связана со славянской народной поэзией. Различаются песенные жанры -  лирика, и говорные – эпика.
      В лирике напев преобладает над словесным ритмом, во втором  они находятся в относительном равновесии. Речитативный стих  унаследовал от общеиндоевропейского стиха два основных размера – короткий 8-сложный и долгий. Он мог быть 10- и 12-сложным. Ы лирике употреблялась цезура симметричная, делящая стих на равные части: восьмисложник 4+4, 10-сложник 5+5, 12 сложник 6+6. В эпике  была цезура  ассиметричная, делящая стих на неравные части. Эти правила общи для сербской и болгарской древней поэзии.

      Общими были и тенденции к тонизации стиха, к упорядочению ударений. Рифм не было. Но со временем появляются созвучия, аллитерации, повторения начальных согласных.
     Пример «род свой без радости, а женушка без жалости».
     В Х-Х1 вв. в славянских языках происходит «падение еров», редукция и  исчезновение кратких гласных в определенных позициях и соответственно и слогов с ними. 
      Стихотворные тексты, которые до исчезновения еров были равносложными, после   их радения  оказались неравносложными, исчезло ощущение размера.
     Южнославянские системы стихосложения  восстановили равносложность  стиха при помощи высоты ударений на каждом слоге.
       Сохранение высот стало границей слога. Западнославянские системы (чешская,  польская) утратила эту традицию.  Восточнославянские системы (русский, украинский, белорусский)  традицию равносложных размеров развили на основе и силлабики, и тоники.
     В древнерусском, русском языках общеславянское наследие было переработано так. Отсутствие  в языках долгот и краткостей при наличии фонологически сильном ударении, место которого не было привязано ни к начальному слогу слова, как в чешском языке, ни к предпоследнему, как в польском, а было свободно и смыслоразличительно, как и в болгарском, стало активно использоваться.
     Квантитавная концовка  (за отсутствием долгот и краткостей) исчезла,   она заменилась тонической концовкой. Последняя сильная позиция была ударной, чтобы усилить впечатление возможно было удлинение окончания с 1 до 2 слогов (из них  первый безударный, второй с ударением). Отпала надобность в цезуре, так как  возникло четкое ритмическое деление.
     Речитативный стих в русской народной поэзии, потеряв  равносложность после падения еров, стал тоническим, и нащупывая  свой новый ритм, ищет его в области  тактовика и силлабо-тонического хорея. Возвращение к чистой силлабике не произошло.
     В песенном стихе иная тенденция. Здесь побеждает напев. На развалинах силлабики после падения еров идет развитие и в сторону тонического ритма, и в сторону силлабики. Эти две линии оспаривают друг друга.

     В Западной Европе поэзия зависима от католической латиноязычной культуры, в которой господствует  четкая хореизированная  силлабика латинского типа. В то время как на Руси  кроме речитативной и песенной форм народного стиха, складывается говорной стих.
      Это пословицы, заговоры, заклинания и т.д.
      Примеры: Алтыном торгуют, алтыном воюют, а без алтына горюют.
       На море окияне, на острове Буяне девица красным шелком шила, шить не
       стала, пить не стала, руда перестала (заговор от кровотечения).

      Это чисто тонические тексты, притом рифмованные. 
      Это первая встреча с рифмой. Эпос и песня до этого обходились без нее. Им достаточно было ритма. В малой форме (пословицы, заговоры и т.п.) уловить стихотворную форму  невозможно, текст, едва начавшись, обрывается. Ритмическое ожидание не реализуется, и чтобы показать важность текста, его неслучайность, прибегают к рифме, созвучиям, повторам. Возникает прием анаграммы («медведь»),  на фоне запрета, табу не имена Бога или другой сущности.  В некотором смысле рифмованная проза появилась раньше, чем стихи.

     Итак, уже на ранних этапах восточнославянской культуры мы видим  наличие нескольких типов стиха: силлабический и нерифмованный, песенный, речитативнй,  говорной.
     Живые традиции  напева,  приемы параллелизма и рифма, система тропов и фигур  стали тем общенациональным универсальным фондом и источником, из которого черпает и современная поэзия.

    Слово и искусство слова
 
      Слово само по себе, как уникальное явление  общения людей и сообщения знаний во временной перспективе, духовное и магическое средство коммуникации и сохранения  культурных и иных смыслов бытия, а также как искусство слова привлекали особое внимание  христианских мыслителей. Христианство изначально   основывалось на сакральном знании о Слове, Логосе.

    Кирилл и Мефодий  с самого начала своей посланнической миссии  перевели  на славянский язык  великие и возвышенные первые слова Евангелия от Иоанна: " В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога:  все чрез Него начало быть, и без Него ничто  не начало быть, что начало быть. В нем  была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его". (Иоан 1, 1-5).

Первый просветитель славян, создатель славянской письменности Константин -Кирилл Философ в "Прогласе святого Евангелия" с пафосом писал о письменном слове как о целителе всех болезней души. "Слово буквенное" доступно даже глухим. Теперь оно пришло  к славянам и приобщило их к Истине. Слово священных книг, имея божественное происхождение, питает душу, укрепляет сердце, просвещает ум.  Как глаз  без света не радуется  красоте сотворенного мира, так и душа "без буковъ" не видит ясно божественного закона, "душа безбуковна мертва". ( Цит. по:  Лавров П. А. Материалы по истории возникновения  древней славянской письменности. Л., 1930. С. 196 -197.) 

    О начале  славянской письменности повествует  небольшое сочинение Черноризца Храбра "О письменах".
     Это древнейший памятник, созданный в Болгарии в конце 1Х — начале Х в., уже после жизни Кирилла (826 — 869) и Мефодия (820-885).
      Оно дошло до нас в 73 списках, из них 63 — русского извода, болгарский список Х1У в.
       Иван Федоров включил  в издание "Азбуки".  Приведем этот памятник***
   "ПрЪжде убо словене неймЪху писмен, ну чертами и рЪзанми гадааху погани сущи. Крестивше же ся римсками и гречьскыми писмены, нуждаахуся писати словеску речь безъ устроя. Ну како можется писати добрЪ гречьсками писмены богъ или животъ или зЪло. Аще ли въпросиши словенскыя букваря, глаголя: кто писмена сътворилъ есть, или кто книгы прЪложилъ? ВЪси вЪдять и отвЪ щавъ речеть: святый Константинъ философ, напицаемый Кирилъ, тъ писмена сътвори и книгы прЪложи, и Мефодии, братъ его. Сут бо еще живи, иже суть видЪли их. Аще въпросиши: въ кое время ? ВЪдять и рекуть: яко въ врЪмена Михаила царя греческа и Бориса князя болгарска и Растица князя моравсьска и Коцля князя блатьска. А лЪто же от създаниа всего мира 6363 ...Так разумъ братие, богъ есть далъ словЪномъ. Ему же слава и честь и дръжава и поклонение нынЪ и присно и въ бесконечныя вЪкы вЪкомъ. Аминь."****

    Один из учеников Кирилла и Мефодия  известный Климент Охридский через Болгарию  дал образцы слов и поучений.

***
 *
На начальном этапе  духовной и художественной культуры восточных славян, породившем русскую  средневековую культуру, словесное искусство которой принято обозначать как "древнерусская литература",  большое значение имели антично-византийско-южнославянские влияния.
    Классиками христианского красноречия  были на греческом Востоке  Василий Великий, Григорий Назианзин (Григорий Богослов) и особенно Иоанн Златоуст.
     На становление ораторской прозы на Руси повлияло и  словесное искусство Болгарии — Климент Охридский, Иоанн Экзарх.




       Средневековый период русской литературы с точки зрения искусства слова и поэтики – один из самых сложных и многоуровневых  периодов.
     Разрабатывается множество жанров: слово учительное и похвальное, церковная торжественная проповедь, послания, грамоты и челобитные, эпистолярный жанр и шире – древнерусская  проза и поэзия.
      При итоговых выводах о  сути поэтики древнейшего периода русской литературы, особенно это касается периода Киевской Руси,  необходимо прибегнуть к формуле  А. С. Хомякова, введшего категорию соборности применительно к древнерусскому эстетическому сознанию, которая   позволяет очертить глубинное своеобразие  русской культуры Древней Руси. 
     Художественное  сознание древнерусских книжников соборно, то есть имеет некий внеличностный и даже вневременной характер.
      Это сознание  собора  родственных по духу людей, достигших в процессе  совместной литургической деятельности внутреннего единства как  друг с другом, так и с самой высокой духовной   сущностью – Богом. 
      Соборное сознание  в православном понимании – «духовное делание» вместе, в идеале – всей православной Церковью, получающую благодатную помощь свыше. В атмосфере собора  и соборности создавались и звучали проповеди митрополита Илариона и Кирилла Туровского,  многие послания и поучения.
      Автор считал себя призванным не творить (сочинять), а воплощать  евангельские идеалы Добра, Красоты и Истины, свидетельствовать о Жизни и Пути к ней.
           Схема жанров древнерусской литературы Х-- ХП вв.

                Церковные      —        Светские
                ]
исключительно богослужебные  /    предназначенные для чтения или произнесения ( в том числе и вне храма)

                }                }

песнопения (гимнография)                + проповеди
молитвословия                беседы, поучения ,
проложные (краткие) жития                слова,
                }                { послания
          агиография                ораторское проза красноречие



                сказания, притчи, дидактическая
    литература

Рукописные книги:

Толковая псалтирь   Толковое Евангелие  Толковый Апостол

                }
Священное Писание   богослужебные книги                Прологи
(книги Библии)            Типикон, Требник,      сборник Триодь

Сборники житий,
  молитвословия,
 проповедей,  поучений

 Летописи и хронографы. Летописные своды
                {
                летописные погодные записи
                повести ( военные, бытовые  и т.д.)

                естественно-научная литература


               
                Переводная литература
               
                экзегетические книги


Древнейшая система тропов и фигур
риторики

                Георгий Хуровьска о ОбразЪх

      
В "Изборник Святослава 1073 года" включено теоретико-литературное сочинение  византийского писателя  Георгия Херобска  "О образех", жившего не позднее  1Х в.
       "Изборник"  был переведен в Х в. с греческого языка для болгарского царя Симеона, а затем переписан с неизвестного списка  в 1073 г. дьяком Иоанном для черниговского князя Святослава Ярославича.
       В сборник входят церковные, философские, риторические и другие сочинения.  Особый интерес представляет  теоретико-литературный трактат  "О ОбразЪх".
     В нем рассмотрены 27 словесно-стилистических приемов создания  образности — риторических фигур и тропов:
    аллегория — "инословие",
    четыре разновидности метафор — "преводов",
      два типа  инверсии — "преступное" и "возврат", 
      гипербола — "лихновьное",
       четыре вида осмеяния — ирония, или "поругание", сарказм, или "похухнание", шутка, или "поиграние" и насмешка, или "посмеяние",
      а также сравнение — "сотворение", олицетворение — "лицетворение".
(Цит. по: Прокофьев. Древняя русская литература. М., 1980,  с. 65 -69).
  "Творьчьстии образи суть 27:
      
1. инословие.
2. прЪвод.
3. напотрЪбие.
4. приятие.
 5. прЪходьное.
6. възврат.
7. съприятие.
 8. сънятие.
9. именотворие.
10. сътворение.
11. въимменомЪстьво.
12. отъимение.
13. въспятословие.
14. округословие.
15. нестатъкъ.
16. изрядие.
17. лихорЪчие.
18. притьча.
19. прикладъ.
20. отъдание.
21. лицетворье.
23. сълогъ.
24. поругание.
 25. видъ.
26. послесловие.               

1. Инословие  убо есть ино нЪчто глаголюшти, а инъ разумъ указуюштиЮ яко же еже с речено отъ бога къ змии: "проклята ты и отъ всЪх зверии". Слово бо акы змии есть, на диявола же инорЪчьнЪ змьемь нарицаема разумЪваемъ.

      2. ПрЪводь же есть слово отъ инога на ино прЪводимо. Имать же образы четыре: или бо отъ сьдушьныихъ на несъдушьная прЪводиться, или  отъ несъдушьныихъ на съдушная. Отъ съдушныихъ убо на съдушная, яко же кто цесаря пастуха наричеть людьмъ: пастухъ бо истовое овьчии есть, оба же есть сьдушьна, и цесарь и овьчий пастухъ. Отъ бездуьныихъ же на бездушьная, яко же се кто угль съкрывъ въ пепелЪ, глаголе: сЪмя огньное сънабдЪвъся; или речеть: многъ изливаеться изъ дрЪва пламы, еже бо лиятичя мокриимъ сълучяеться. Отъ съдушьныихъ на бездушьная, егда кто высоту горьную връхъ или главу сущу нарицае: врьхъ бо и главу о съдушныихъ истовое нарицаетъ. Отъ бездушныихъ же на съдушьная, яко же се речено е: море видЪ и бЪжа, еже бо видЪти о съдушьныихъ истовое глаголеться.

     5. ПрЪступное же  есть слово прЪступая от прьвааго, еже е по неиь яко же се егда е решти призываю господа речеть къ господу зовомъ есмь.

     7. Съприятие же есть слово раздрЪляя, а другое съсобу являя, яко же миру сушту въ него же е мЪста решти "нЪ рати" речемы "нЪсть оружия ратьнааго" или "праздьно есть оружие нынЪ".

     10. Сътвореное же  сть слово глаголемо нЪ почесому отъ него же глаголеть ся подобию, яко же се егда кто съ гнЪвомъ м съ яростию на ны възираеть, глаголемы акы львъ възирае на мя онь сица.

    16. Изобилие же есть егда избыва рЪчь отъ рЪчи ничесо же боле не назнаменуюште, яко же есть противьникъ и супротивьникъ. Поречение  же есть слово подъемлемо продлъжения ради, яко се егда о вЪдомЪемь намъ дЪлЪ вЪдЪние извЪштая кто речеть вЪдЪ дЪло то, дъвашьды вЪдЪ рекы или грЪху продлъжание назнаменуя речеть: "зъль грЪхъ зълъ есть".

    18. Лихновьное же есть речь лишиши истины въздраштения ради. Яко же се кто скоро риштуштааго рече: яко риштьтъ акы вЪтръ.

    20. Притьча же есть речь подобьныими и вЪдомыими  на прЪдъ очи приводяшти разумЪваемое яко же  е господьня притьча о блудьнЪем сыну. Въ нейже показаеть многую божию благыну, ти како  приходить к каюштиимъся.

     21. Въздание же есть указание въ притъчи лежяштиихъ вештии, яко же се быхомъ рекли, яко ею же рЪчью бесЪдова отець блудьнааго, тако же и богъ человекомъ прилагаеть. Тъ да укажемъ сълагаюште  вешти притьчьное подобие.

    22. Лицетворение же есть егда кто къ бездушныимъ акы  къ тЪлеси  другоици и словеса стрина прилагаеть, яко же се небеса исповЪдають славу божию.

   24. Поругание  же е слово лицемЪрно отъ  суппротивьнааго супротивьное явление являя. Поругание же образи 4: поругание,  похухнание, поиграние, посмьяние. И поругание есть слов съ укором глаголемо, Яко  же се бы кто бЪгуни, смЪяся речеть:  добли и храбъръ есть. Похухнание  же есть слово потяжьбьно сыныимъ похухнани. Яко же се бы зълЪ увязъща речемъ похухнвъше носъмь: добро дЪло издрядно сътворилъ еси, друже, и мудра мужя.

   25. Поиграние  же есть слово акы добры словесы бечьстье указая. Яко же се вътворимЪ и чьсти кого сушта  и въ зЪло въпадъша и тЪми  укаряема смЪюща ся речемъ: въ велику ся еси славу и чьсть въвелъ, друже.

26. Посмьяние же есть слово особь потяжьбьно. Яко же грубу уму речемъ: ты, друже, словесьмъ еси слава, образъ же есть се ликъ змии отъими. Яко же решти: господь Иоанн его же помилуи добръ человекъ есть.

                Объяснительный перевод

Поэтических образов 27: 1) аллегория (инословие), 2) метафора (превод), 3) катахрезис (напотребие, "неправильное" употребление метафор типа "громкие слезы"), 4) металепсис (приятие, т. е.  замена предшествующего последующим, например, вместо слова "смерть" — "гроб"), 5) хипербатон (переходное или преступное, разновидность инверсии, когда переставляются части фразы), 6) инверсия (возврат), 7) синекдоха (соприятие), 8) силлепсис (снятие), 9) ономатопея (именотворение), 10) сравнение, уподобление (сотворение), 11)  антономазия (воименоство, замена собственного  имени другим несобственным, например: дочь Зевса, плешивый, хромой), 12) метонимия, или метономазия (отоимение), 13) антифразис (воспятословие, т. е.  Отступление), 14) перифразис (округлословие, или совратословие),  15) эллипсис (нестаток), 16) плеоназм (изрядие, или изобилие, повторение однозначных слов), 17) гипербола (лихоречье), 18) притча (уподобление), 19) иносказание (приклад), 20) антаподосис (ожидание), 23) ирония (поругание), 21) олицетворение (лицетворье), 22) парадигма (солог или прилог, пример), 23) ирония (поругание), 24) сарказм (поиграние), 26) асизмом (посмеяние, шутка), 27) гистерология (послесловие).

1. Инословие (аллегория) — это когда говорят нечто одно, а иное  разумеют. Например, сказано богом змее: " Проклята ты от всех зверей". Слово "змей" иносказательно обозначает дьявола, а не змею.

2. Перевод (метафора) — это слово от одного на другое переносимо. Метафора имеет четыре вида: переносы от одушевленных предметов на неодушевленные, от неодушевленных предметов на одушевленные, от неодушевленных на неодушевленные и от одушевленных на одушевленные.
Например, царя пастухом называют, царь действительно  является овечьим пастухом, оба предмета (царь и овечий пастух) одушевленные.
Перенос от неодушевленных предметов на неодушевленные: о скрытом угле в пепле  говорят: "Семя огненное сохранилось" или: "Сильно изливается из дров пламя", литься же может только жидкое.
От одушевленных предметов на неодушевленные: высоту горную называют теменем или главою, темя и глава действительно одушевленные.
Перенос от неодушевленных на одушевленное: море видит и бежит, видеть может одушевленный предмет. 
5. Преступное (инверсия) — это переставленное от начала идущего к последующему. Например, вместо "Призываю господа" — говорим "К господу взываю".

7. Соприятие (синекдоха) — это слово дробное (обозначающее часть целого) и заменяет другое (обозначающее целое), какое в жизни существует.
Например, вместо "нет рати" — говорим "Нет оружия ратного" или "Свободно ныне оружие".

10. Сотворение (пепименон, сравнение) — это слово, употребляемое  по подобию. Когда кто с гневом и яростью на нас взирает,  то говорим: "Как лев он так взирает на меня".

16. Изобилие, или изрядие (плеоназм), — это употребление  в речи однозначных слов. Например, противник и враг.

17. Поречение (повторение) — это повторение слова с целью  усиления его значения. Когда об известном  нам деле говорим: " Знаем, знаем это дело", то дважды слово "знаем" произносим  или для  усиления значения содеянного греха говорим: "Злой грех, злой!.

18. Лихновное, или лихоречие (гипербола) == это речь, лишенная  точности ради увеличения. Если кто быстро передвигается, то  говорят "Как ветер несется".

20. Притча (парабола) — это речь, приводящая подобное, известное и наглядное для вразумления.
Например, притча о блудном сыне, в ней  показывается  божия благодать, которая приходит к кающимся.

21. Воздание (мораль, поучение) — это указание в притче на лежащую в ней мудрость. Как уже говорили, беседа отца с  блудным  подобна беседе  бога с человеком.

22. Лицетворение (олицетворение) — это когда кто  к неодушевленным  предметам как к живым странные слова употребляет. Например, небеса исповедуют славу божию.

24. Поругание (ирония) — это слово, которое лицемерно  в противоположном  противное выявляет. Поругание имеет  четыре вида: 1)   поругание ( собственно ирония), 2) похухнание (сарказм),  3) поиграние (шутка) и 4) посмеяние (исизмос, насмешка). Поругание — это слово,  произносимое с укором. Например, о трусе (дезертире), смеяся  скажем:  мужественный (воинственный) и храбрый. Похухнание — это слово  спорно с другим осмеянием.
Например, о человеке, увязшем во зле, говорим, смеясь: "Доброе дело превосходно сотворил, друг и мудрый муж". Поиграние  — это обозначение добрым словом бесчестья.
Например, сотворившего в честь и впавшего в зло укоряем, смеясь: "В великую славу и честь себя, друг".
26. Посмеяние — это слово особенно осмеивающее. Например, необразованному (грубому) уму говорим: "Ты, друг, словами славен, а видом (делом) облик змеи заимел" или "Господин Иоанн, помилуй его, он человек добрый". 
Эта система тропов была положена в  основу древнерусской риторики, красноречия. Все они в том или ином виде сохранились как художетсвенные тропы и в современной литературе.


     В период русского средневековья были выработаны основные художественные формы и средства передачи духовного смысла  стройной и глубокой системы  восточнославянского  православного мировосприятия.
      Древнерусское искусство  в целом и словесное искусство как его часть принципиально отличалось от  античного (греко-римского), от западноевропейского ренессансного искусства, но находило и укрепляло внутренние связи с искусством Византии.
      Изображение, тождественное подражанию внешнего материального мира, заменялось в культуре Древней Руси  созданием особой реальности,  уникально-духовной среды,  которая приобщала  человека к миру высшей духовности и высшей реальности.   
     Это была богатейшая почва создания и функционирования особых «реальных символов», которые являли  «невидимый» мир сущностей, Бога, святых, ад и рай.
      Искусству этого периода присущи обостренно-нравственный  максимализм,  нравственно-этическая ориентация.
      Древнерусские книжники (высокообразованный монах–переписчик и переводчик, проповедник и пастырь, монах–аскет и подвижник) использовали широкую систему изобразительных и выразительных средств для передачи  сложного комплекса христианских знаний о мире и человеке, смысле бытия в целом.
      В зависимости от жанра  создаваемого  памятника  использовались и  прямое назидание, и похвала святому, мученику, подвижнику и идеальному князю, объяснение основ православной жизни  и  толкование сложных мест Святого Писания,  создание  идеальных образов  героев.
      Духовно-нравственная проблематика стояла  в центре всех памятников, она влияла  на характер, форму, образный строй и средства художественного выражения.
Древнерусский книжник воспевал и культивировал внутреннюю красоту, красоту духовную,  не претворяя ее в абстрактно-отвлеченной форме, а придавая пластическую конкретность и зримость Лика.
      Феодосий Печерский, Сергий Радонежский, Нил Сорский и их ближайшие ученики, а также иконописцы Феофан Грек, Андрей Рублев, Дионисий Ферапонтовский   сумели воплотить древнерусские представления о софийности, идеальной премудрости и красоте, которые лежали в основе древнерусской эстетики.
      Чинность, порядок, устроенность, канон соответствовали космическому устроению Творцом Вселенной. Святость, благочестие, почитание родителей, выполнение заповедей, восхождение, часто через  муку и добровольную смерть, в красоте духовной к невыразимой и неизреченной красоте Творца, Святой Троицы, Христа – почиталось в Древней Руси как идеальное устроение души и тела, было основой идеального героя житий и похвал.
     Наряду с этим древнерусские книжники знали, что внешнее безобразие могло быть лицом красоты, как в случае с юродивыми.
     Чувство возвышенного, ощущение  соприкосновения с мистической тайной божественно устроенного бытия всего видимого и невидимого  характерно для древнерусской литературы. Никогда  до конца не спадает покров слова, оно скрывает свою  последнюю тайну Логоса, и потому как бы   «упрятано»  в видимую простоту синтаксиса и композиции текста.
      Опыт мистических духовных откровений мог передаваться весьма скупыми и тщательно взвешенными художественно-изобразительными средствами:  нельзя профанировать высокое, снижать торжество откровения.
      Поэтика древнерусской литературы тяготеет к лапидарности и строгости, даже скупости средств, но при этом   ее семантический,  смысловой уровни насыщены и сконцентрированы.
     Этот эффект достигается путем символизации и рядом прямых и перифрастических отсылок к Св. Писанию и церковному преданию.  Читатель встречается  с повышенной духовностью, книжники Древней Руси стремятся подвигнуть  воспринимающее сознание к  особому прорыву через материальные  предметности к их первообразу, первооснове.
     Одно из качеств поэтики  ХI – ХII веков – анагогическое (от греч. – возведение), «возводительное» свойство образа к первообразу (в современной терминологии –  к архетипу).
     В движении от дольнего к горнему, снизу вверх, в запредельную высоту  слово (как и иконографический образ) приобретало новые качества, впитывало особые энергии благодати,  святости, помогало другим совершить этот же путь.
    Направленность искусства на выражение высших духовных ценностей, ориентированных на умонепостигаемую Божественную сущность, привела к повышению уровня абстрагирования  художественного языка, повышению степени условности,  художественному символизму, проявлявшемуся во всех сферах древнерусского искусства — литературе, иконописи, зодчестве.
     Система художественно-изобразительных средств для каждого жанра вырабатывала свой канон, который,  достигая художественной зрелости и расцвета, начинал постепенно трансформироваться и перерождаться в иную жанрово-стилистическую форму.
     Для древнерусского искусства важно понимание прототипа, прообраза и первообраза. И в иконописи, и в  жанрах  жития, похвалы, гимнографии   «идеи», «лики» изображались  как идеальные визуальные и словесные  выражения сущности изображаемого феномена.   
    «Как» сказать и «что» сказать не были разведенными или полярными понятиями. Изменение одного влекло к изменению другого уровня.
     Памятники древнерусской литературы, рассматриваемые в этом аспекте, представляют собой единое целое. Их общий массив, с множеством авторов-книжников, представляется не однообразным, а подвижно-текучим, но с сохранением единства идей, лежащих как в плоскости духовной жизни, так и в сфере живой конкретной действительности.
       Традиционным на многие века осталось древнерусское отношение к искусству как носителю абсолютного и непреходящего.
     Благоговение перед словом Логосом отличало эпоху Епифания Премудрого (конец ХIV – начало ХV века)  и Андрея Рублева.
      В поисках средств выражения божественной гармонии мира книжники  и иконописцы Древней Руси  открыли новую смысловую перспективу – вечность. 
      Епифаний Премудрый просил у Бога дара откровения и  прозрения, дара  «слова плетущи и слова плодящи» .
      На вере в божественность творческого вдохновения («обожен бывааша умомь») основывалась  средневековая эстетика слова,  древнерусская  философия искусства.
    В «Житии о Стефане Пермском» Епифаний Премудрый  уподобляет свое творчество  «плетению словес». 
     Духовные сущности, святость выражаются не столько самими словами, сколько их организацией в некоем «плетеном» рисунке.
     Епифаний Премудрый заботится об «устроении» текста, стремится «неустроенная построити, и неухыщреная ухитрити».
      Д. С. Лихачев  писал, что «плетение словес»    «основано на внимательнейшем отношении к слову – к его звуковой стороне (аллитерации, ассонансы и т.п.), к этимологии слова (сочетания  однокоренных слов, этимологически одинаковые  окончания и т.п.), к тонкостям его семантики (сочетания синонимические, тавтологические и проч.). 
      Для этого стиля характерны  сложный синтаксис, ритмизация речи, «нагнетание однородных сравнений и эпитетов», «плетение» словесной ткани из искусно подобранных и перетекающих одна в другую библейских  цитат .
     Авторы «плетения словес» открывают одну из загадочных способностей языка: если текст открыт для  ассоциаций и интуиции, он порождает новые значения, нереализуемые в обычных формально-логических конструкциях языка. Древние книжники хорошо прочувствовали эти свойства «изукрашенной» речи  и осмысляли ее как средство выражения вечных, непреходящих ценностей. 
     В литературе ХIV – ХV веков «плетение словес» было не единственным художественным  стилем,  но в нем  отчетливо был выражен традиционный для древнерусской культуры  художественный символизм .
    Онтология  древнерусской литературной традиции  заключалась в центральной идее – над миром видимым и изменчивым во времени есть мир  Сущего, Абсолюта. 

      Явленный мир  в своей совокупности  служит образом и символом второго мира, сверхопытного, невидимого. 

    «Символизм и иерархизм – такова формула средневекового мировоззрения», – доказательно утверждает П. Бицилли .

 Устойчивость и общезначимость символов для средневековой культуры означали  стабильность ее культурного и даже социального космоса.

Для символического мышления Древней Руси свойственно  видеть, как велик контраст между  всеобщим, универсальным и ограниченным временем и пространством.

     Система художественных средств древнерусской литературы выстраивалась на сопряжении – через символы – временного и вечного. 
    В основе лежит идея  самососредоточения  и самоограничения как  истинной природы творческого акта, в котором личность обретает свое истинное «Я» путем отказа  от «я» суетного и скоропреходящего во времени.
Единство мира, центром и порождающим началом которого является Бог, рождает  в  художественной системе древнерусской литературы  наряду с символизмом реализм изображения .


      Славянская  книжная силлабика. Старославянский молитвенный стих

    Две стадии развития стиха на славянской почве. Стадия устного народного творчества и стадия книжного слова.
      Напевный нерифмованный стих на чисто силлабической основе  трансформируется в рифмованный и тонический стих. Но это условная модель.
      Видим множество вариаций и метаморфоз.
      Формирование  книжной культуры ввело в поэзию множество новшеств, заимствований из иных, иногда весьма  отдаленных культур.
      Особое значение имеет для восточных славян культура Византии.

      Кирилл и Мефодий   для литургии на старославянском языке  использовали византийские образцы и  напевы. Воспроизводилась слоговая структура византийских текстов. Болгарская поэзия  имитировала византийскую антифонную литургическую силлабику.
     Р. Якобсон реконструировал  самую раннюю кирилло-мефодиевскую стадию развития старославянской поэзии.
      Молитва св.  Клименту из Киевских листков состоит молитва с точки зрения стихотворной формы из 11-сложника. В чистом нереконструированном виде молитвословный силлабический стих не сохранился.
     Однако  эта традиция жива до сих пор.

 Гимнография, акафисты и другие формы молитвословий сохраняются, но в их основе лежит не силлабический, а свободный, неравносложный стих. Эти образцы были закреплены в культуре Руси в ХУ – ХУШ вв.

Русские стихи умиленные, например «Покаянное на осмь гласов»  - глас 7:

Аще бы ведала душа
Суету мира сего,
То взошла бы на гору высоку,
И узрела бы гроб свой.
И, вздохнув, рекла бы,
«Гробе, гробе!  Прими мя,
Аки матерь своего младенца.

     Религиозная духовная словесность имела большое влияние и на светскую поэзию.
      Молитвенный стих в эпоху Смутного времени   использовался в анонимной  политической медитации. (С. 207 у Гаспарова)
Мы видим  развитие жанра молитвы в поэзии  Пушкина и Лермонтова.   

          Древние теории искусства слова
          и эстетические споры на Руси

  Литературные теории древнерусской письменности — вопрос малоизученный. Сама форма преемственности и устойчивости основных жанров красноречия — Слова, проповеди, поучения — есть определенная форма обобщения  имеющегося художественного опыта.
Эстетическая традиция, сохраняющая  основной запас изобразительных средств и образов, что в целом рождает и художественный язык древнерусской книжной культуры,  являлась и в логике построения произведений, и в их идейном пафосе. Историческая подвижность, влияя на содержание, не меняла корневых, уже выработанных на раннем этапе, ценностей.
       В ХУ1 в. возникают и отдельные трактаты по проблемам стиля и эстетики. Висковатый Иван Михайлович (ум. 1670 г.) , политический деятель и дипломат, был одним из первых знакомых нам авторов эстетического трактата  о принципах иконописи. 
      Он  три года  публично "вопиявши" против  тех икон и росписей, которые были созданы по указаниям Сильвестра после пожара  1547 г. для  кремлевского Благовещенского  собора и золотой палаты Кремлевского дворца.
   По его инициативе был собран  церковный собор, разбиравший этот вопрос, который  закончился осуждением Висковатого.   
     На него была наложена трехгодичная эпитемья. 

Сущность  эстетического по формальным признакам, но сугубо богословского по смыслу спора Висковатого в 1553--1554 гг.  заключалась в неприятии  им нового  абстрактно-символического направления в иконописи  середины ХУ1 в. 

     Иконы, считал он, должны быть  наглядны, и должны передавать содержание Библии тем, кто "не ведят книг", неграмотных.
     Он возражал против  изображения Бога Отца, считал, что изображаться может только Христос. Он опирался на древнюю греко-православную традицию, стремился к ее последовательному сохранению, возражал против "латинства" и таких изображений евангельских лиц и событий, который в своей  живописной эстетике свойственны  католическим композициям.

Догматические споры, новые переводы имеющих хождение книг, их канонизация или исправление вносили актуальность в теорию перевода, что являлось и теоретическим обобщением теории стилей.

Реформы патриарха Никона ХУП в., обострившие догматические споры, обозначили противоречия между новыми подходами и старыми образцами толкования образов и символов.

"Непостижимость красоты, определяемой  идеальными константами качества и воспринимаемой чувством в постоянстве символа (аллегории), субстанциональность текста, то есть ориентация  на синтагматические цепи с одновременным отрицанием грамматики как организующей силы языка и вместе с тем с абсолютизацией некоторых грамматических категорий (вечносущие — аористные и мимошедшие — перфектные формы), истовая вера в букву как знак, воплощающий Бога  посредством канонического текста, пренебрежение излишним украшательством в стилистической форме изложения — у Аввакума и его сторонников", — вот те основные координаты, в которых развивалась эстетико-литературоведческая мысль русского средневековья. ( Л. С. Ковтун, В. В. Колесов. Новый труд о древних  теориях искусства слова на Руси // Труды отдела древнерусской литературы. Т. ХХХУП. Л.: Наука, 1983. ИРЛИ (Пушкинский Дом).

Познание как одна из форм прекрасного, которая доступна измерению  и постигается в ее развитии, пропорциональность и соразмерность вещей, возможность их познания; поэзия разума, а не чувства; интерес к изменчивому символу и многозначность этого символа; сопоставимая ценность текста в его отношении к грамматической системе, а следовательно, и выработка "парадигматического" миросозерцания; свобода субъекта по отношению к каноническому тексту (правда, текста не в его незыблемой вечности, а в постоянном столкновении с познавательными способностями читателя и в связи с развитием знания); предпочтение  звону (звуку, звучанию), а не букве, то есть в представлениях того времени — мирскому, а не священному; любование  тонкими извивами стилистически вычурной формы — у Симеона Полоцкого и его сторонников.

На исходе средневековья поляризуются взгляды на книжную культуру и ее роль в обществе. Все теории перевода, стиля, образных систем имеют в русском средневековье  мировоззренческий характер.
Сам тип образованности — образ книжника изменяется в связи с воздействием и никоновской реформы и Киево-могилянской академии, в которой преподавалась риторика как отдельная дисциплина, а также  проникнувших на русскую почву идей ренессанса и схоластики.
Со второй половины ХУ1 в. начал складываться и активно развиваться особый тип  словарей — азбуковники (или алфавиты) иностранных речей, который образовали со временем особый  раздел древнерусской литературы. Созданные в этот период  азбучные своды лексики содержат не только  переводы иноязычных слов, но и истолкование понятий, в том числе и символики, описание реалий, сведения об именах и лицах, хотя  источником  в основном оставались "Книги благодатного закона". Азбуковники могли возникнуть лишь на базе экзегетики и переводческой  культуры шести предшествовавших веков. 
Необходимо отметить высокий уровень литературной мысли позднего русского  средневековья. В "Азбуковнике" ХУП в. На вопрос: "В колико частей  грамматика делится?" следовал ответ: "В четыре части: во орфографию, во етимологию, в просодею, в синтаксис".
В ХУ1-ХУП вв. авторы стремятся к упорядочению синтаксиса. Сохранилась статья  некого Анфима "О силе книжной, яже над коеждо речию пишется", в которой говорится о правилах  употребления надстрочных знаков, титла,  и пунктуационных знаков — "уподиостомии", или точки с запятой, красной точки, запятой, точки и красных инициалов.  О писцах, незнакомых с правилами, Анфим говорит: "или от добре навыкшах да учатся, или преводов добрых не взыщут,  или писати престанут".
Теории стиля в древней Руси подготовили почву для взрыва теоретических исследований русских писателей новой литературы ХУШ в.




           Знак и символ в эпоху средневековья:   

обозначаемый  предмет

знаки

естественные          условные

визуальные      вербальные         предметные

буквальные        переносные

миметические изображения               язык

аллегорические изображения

религиозные видения, чудеса, знамения

художественные: загадки, притчи,
аллегория, разнообразные тропы
(метафоры, гиперболы и т.д.)


          Средневековое символическое миропонимание

Современный читатель древнерусской литературы периода Киевской Руси не сразу вникает в систему образов, которые повторяются из  памятника в памятник, не  понимает сути художественной системы и изобразительных средств.
Для  древнерусской литературы характерно особое, традиционное для Средневековья отношения к миру и слову. Все Средневековья раннего и классического периодов пронизывает чувство  единства мира,  книжник использует одни и те же приемы,  одни и те же формы, принимающие отчетливые жанровые границы (летописание, житие, молитвословие, похвала, проповедь),в основе которых лежит  тяготение к универсальности, всеединству*. Только универсальное знание и универсальный ответ на все вопросы устраивал средневекового человека и художника как истина. Это знание он черпал и находил в Св. Писании.
Поэтому погодному рассказу о местнозначимых событиях  предпосылается космическая картина  сотворения мира из ничего, или, если не от сотворения мира, то от потопа и Ноя. Это одна и та же история, одного единого универсального мира, и он будет вечным.
Над миром видимым и изменчивым во времени есть мир  Сущего, Абсолюта.  Мир  явлений и предметов  в своей совокупности  служит образом и символом второго мира, сверхопытного, невидимого.  Совершеннейшая реальность — Бог, он источник всех других реальностей. Только он ничего не символизирует, обладает бытием в себе, но отражается в бесконечных символах. Всякая вещь,  втой или иной степени  нося на себе отпечаток Божий, тем самым  служит Богу и родом своей "службы", степенью и важностью ее определяется  ее местов в мире.
"Символизм и иерархизм —  такова формула средневекового мировоззрения", — доказательно утверждает П. Бицилли ( П. М. Бицилли. Элементы  средневековой культуры.СПб., 1995. С. 14.)
Весь видимый мир истолковывается в символах. Вещи не просто могут быть символами, но они суть символы и задача познающего мир сводится к раскрытию их истинного значения.
Символически прочитывается главная Книга, Книга Книг — Библия.  Толкователи подчеркивают общезначимость и обязательность  "значений" тех или иных символов. Надо было уметь  открывать истинынй  смысл образов, возникает аллегорическая школа  толклвания Писания. Для каждого толкования находится строго определенное обоснование. 
Нельзя  "примышлять" по собственному усмотрению  значения для  символов Св. Писания, нельзя  заменять одни символы другими.
Устойчивость и общезначимость символов для средневековой культуры означали  стабильность ее культурного и даже социального космоса. Символ позволял  прорвать материальную оболочку, окутывающую духовное начало, "указать" на истину, "препроводить" к ней. Мир материальный обладает меньшей самодостаточностью и ценностью, чем мир духовный. Он — "только тень истины, но не сама истина" ( См. Жития Бориса и Глеба. Их аргументация права на добровольную смерть. Позже они станут сами символами и парадоксия христианства — жертвы — предводители воинства )
Для символического мышления свойственно  видеть, как велик контраст между  всеобщим, универсальным и ограниченным временем и пространством, принадлежащего к "истории" и к "вечной жизни".
Система художественных средств древнерусской литературы выстраивалась на сопряжении — через символы — временного и вечного. 

Средневековый символизм
как основная черта поэтики древнерусской литературы
Х1 -- ХШ вв.

Вырабатывается "лестница символов" — от низших к высшим.
В основе лежит идея  самососредоточения  и самоограничения как  истинной природы творческого акта, в котором личность обретает свое истинное "Я" путем отказа  от "я" суетного и скоропреходящего во времени.
Вырабатывается особый условный язык, и то, что все авторы используют одни и те же символы ( иногда в разных градациях, но всегда в одном значении)  эту условность подчеркивают.
Для современного читателя древнерусских памятников  возникает эффект отстранения, он чувствует фантастичность, неподлинность,  фактическую недостоверность описания. Даже тогда, когда речь не идет о чудесах.  Некотрые вещи кажутся лишенными всякого разумного смысла.  До тех пор, пока он не освоится  и не примет на веру весь воссоздаваемый  древними авторами-книжниками мир. Для них — древнерусских авторов  важнее не буквальный или рациональный смысл, а тот духовный  смысл, который дан в словах-символах, или поступках, символизирующие некие духовные акты, которые закреплены в  и приняты в экзегетической литературе.
В средневековой литературе стирается все случайное, воплощается  идеал  святости. Святые, в свою очередь, становятся  символами Истины и посредством их стараются постичь Истину другие.
Устанавливается тонко уловимая связь между собственно "литературой" (в современном понимании) и богословием, богомыслием. Но для древнерусского писателя задачей было создать такое Слово, чтобы в нем сразу   и непосредственно был дан смысл. Причем  символ был безразличен  к обозначению социальной или индивидуальной сферы. Искалось и находилось типическое, а неповторимое своеобразие отбрасывалось как лишнее.
Это сказалось на  формировании жанров, устойчивых повторах в рамках жанра, устойчивых приемах словесного изображения героя
Мир не изображался символически: его таким воспринимали. Мир есть целое  лишь постольку, поскольку он весь зависит от Бога,   поскольку он является его творением  и его отображением. Взятый сам по себе мир распадается. Единство мира, центром и порождающим началом которого является Бог, рождает  в  художественной системе древнерусской литературы  наряду с символизмом реализм изображения.



 
      «Удержание» принципов средневековой культуры было возможным лишь до определенного времени. К ХУП веку эти традиции были расшатаны секуляризацией и обращением к новым идеалам общественного и частного бытия. Но ценности древнерусской книжности и культуры остались непреходящими по своей всеохватности и обращенности к вечности, они и  в течение последующих веков  были притягательны для русского культурного художественно-философского сознания.
В XVII веке возникает трагическая ситуация раскола , которая была внутренне мотивирована восстановлением  традиции в  первозданной чистоте. Возвращение к старым греческим источникам виделось как единственный путь  к Москве как третьему Риму, Москве  –  хранительнице  истинного наследия. Внутрикультурный раскол, вызванный переоценкой церковнославянского перевода Священного писания и корпуса догматических текстов, изменением элементов религиозного обряда, охватил все уровни и иерархии русской культуры и привел к старообрядчеству, мученической судьбе Аввакума,  отказавшегося принять «книжную справу», подчеркивая: «Аз же некнижен сын» .
        Аввакум создает новую традицию, противостоящую официальной  культуре, становится прецедентом автора, принципиально несогласного с литературными тенденциями и новыми  канонами. Он изменяет жанр жития, становясь родоначальником романической прозы  русской литературы.

      При Петре I Русь была переименована в Россию, царский титул  заменен на императорский. Русская литература получает новый статус общегосударственного «дела», претерпевая сильнейшее напряжение между традициями, выработанными древнерусской литературой, и западноевропейскими традициями, проекция на которые диктовалась эпохой Просвещения. Русская литература претерпевает кризис, плодотворный  для секуляризованного духа рационализма  и чреватый для  духа христианской традиции.
   
     Концептуализация западноевропейской традиции и ее внедрение – через латинский и французский языки – в русское патриархальное и, прежде всего, православное  сознание, имела еще один проводник –  риторику польского барокко. Мацей Сарбевский поставил проблему художественных тропов и фигур в трактате «De acuto et arguto», поместив эту проблему в контекст итальянского кончеттизма  как преобладающей художественной традиции.  И хотя присутствие барочных  тенденций очевидно в  поэзии Симеона Полоцкого и частично у М. В. Ломоносова, русское барокко – предмет научных дискуссий до сих пор . Симеон Полоцкий вводит ряд принципиальных новшеств: создает стихотворную систему по аналогу с польской, расширяет Псалтырь, переводя его силлабическими стихами с использованием рифм, тем самым сакральная традиция   превращается в светскую. Будучи автором риторического трактата, Полоцкий «разводит» поэтический и повседневный языки, концептуализирует иерархию стилей и жанров.
        Мир  культуры в системе барокко выступает как огромный арсенал знаков и эмблем, частично эзотеричных, что позволяет Симеону Полоцкому  в чрезмерной степени использовать приемы сравнения и метафоры, прием фигурных стихотворений, произведений с шифром и акростихи.
       Р. Лахманн считает, что поэзия Симеона Полоцкого образует «первый светский литературный канон в России» .
      Риторике и схоластике XVIII века,  связанной с западноевропейскими традициями, противостояла неофициальная культура, ушедшая  на периферийный уровень.
       Оппозиция барокко – классицизм эпохи Просвещения – не была актуальной для культурных деятелей XVIII века. Актуальными были оппозиции:  православный – языческий (католический) , наука – мудрость (причастность к давней традиции, наследию Святых Отцов), образование (латинско-иезуитское) – простота (народная), Запад – Восток. В это время в России организуется  морально и религиозно мотивированная оппозиция по отношению к импортированному европеизму, латинской риторике, «возведенной в ранг инстанции, регулирующую коммуникацию» .

         Русская силлабика ХУП – ХУШ вв.

Песенный стих, наследие народной эпической  поэзии  развивается  в лирической поэзии («Повесть о Горе и Злочастиии» по образцу духовных стихов. В «Плаче царевны Ксении» - по образцу исторической песни.
      Господствующей стала тенденция  синтеза и говорного, с рифмами, стиха и тонического песенного ( послание Савватию князю Алипию», 1640). В нем использован и прием акростиха (пример Гаспаров, с. 208).
      Симеон Полоцкий привнес в русский стих элементы польского барокко и силлабику. Польша была каналом заимствований. Петр 1 контактировал с Германией, где процветала силлабо-тоническая система стихосложения  уже сто лет. Поиск  новизны, контакты с культурой Европы привели к реформе русского стиха и переходу от силлабики по реформе Тредиаковского-Ломоносова к силлабо-тонической системе.
      В 1735 г. Тредиаковский  предложил  умеренный вариант реформы  в трактате «Новый и краткий способ сложению российских стихов» с образцами новых стихов в приложении.
      В 1739 г. М. Ломоносов предложил радикальный вариант реформы – введение новых не существовавших еще в русском стихе силлабо-тонических размеров, прежде всего ямбов, вне которых нельзя теперь представить русскую поэзию. Ломоносов  прислал из Германии «Письмо о правилах русского стихотворства с приложением  ямбической оды на взятие Хотина.
       Совместная работа Ломоносова и Тредиаковского над «Тремя одами парафрастическими» в 1742-1743 гг.  подвели двух авторов к решению проблемы.  Тредиаковский в 1752 г. пишет трактат «Способ к сложению российских стихов». Появились упорядоченность и четкость. Рекомендовано было чередовать ударения через слог друг от друга, различать ямб и хорей, а также внедрять трехсложные стопы. (подробнее, Гаспаров, с. 212). Русский силлабо-тонический стих  стал не исключением, а нормой.
      Трехсложные размеры осваиваются лишь в Х1Х веке (Жуковский)