Четыре дороги

Дороги разные во мне
Пересекаются, как в точке.
Одна стремится к тишине,
Другая тишины не хочет.

А третья, словно нить тонка.
То вдруг блеснет, то исчезает.
И бьется жилка у виска,
Покуда я по ней шагаю.

Четвертая туда ведет,
Где нет ни финиша, ни старта.
Её пунктиром нанесет
Господь на контурную карту.







Я быстро устаю от жизни в городе. Хотя многое в городской жизни мне нравится. Я нередко думаю, чем же так не хороша городская жизнь? Думаю, но сам себе не могу ответить.
   А вчера вечером сообразил. Городской жизни не хватает атмосферы( в переносном, конечно, смысле), запаха.
Как есть искусственные цветы. Красивые и более яркие, чем настоящие. Но бз запаха.. Совсем не пахнут.
Так не пахнет и городская жизнь.
А вот сравнение еще лучше.Городская жизнь- как искусственный мед. Такой мед слаще натурального. Но запаха у него нет никакого.
  А у настоящего меда- не такого сладкого- главное- запах.
Однажды на ярмарке меда В Коломенском я купил банку северного липового меда.
Запах у меда был не сильный, но тонкий и напоминающий детство и что-то еще глубоко внутри запрятанное.
   Когда мед съели, я банку то помыл и поставил в стол. Прошло время. Надо было перелить остаток молока, я вспомнил про банку(она так и стояла в самом дальнем углу стола). Уже наклонив молоко, я, вдруг, ощутил отчетливый запах липового меда.
"Ну и ну!"- воскликнул я про себя.
И не стал переливать молоко, а банку вернул на место.
Два года банка не теряла своего необыкновенного аромата. А потом я уже и забыл про нее. А она, может и сейчас еще пахнет липой. Запахом детства и цветов.



Петров в юности был очень недоволен собой. Он, прямо-таки ел себя поедом.
И, конечно же, хотел исправиться, хотел измениться. Много раз начинал он новую жизнь. С воодушевлением и запалом. Вкладываясь в это дело до конца.
Но- тщетно. Ничегошеньки у него не получалось. Прямо ничего! И Новые жизни проваливались одна за другой, что действовало на Петрова удручающе и подрывало и без того незначительную веру в собственные силы.
Прямо-таки измучился Петров со своими начинаниями. Но и смириться с собственными недостатками и слабостями никак не мог.
   Долго  искал он выхода. Долго и мучительно размышлял о жизни и о человеке.
И стал он задаваться вопросом: а может ли человек вообще измениться?
 Этот вопрос показался странным ему, он никогда ни в жизни, ни в книгах не слыхал о таком вопросе.
 Не сразу ответил он решительным "нет". Уж слишком не лез его ответ ни в какие рамки.
 И он снова и снова пробовал, и снова и снова терпел в своих начинаниях неудачу. И когда ему исполнилось двадцать два и он уже был вполне самостоятельный человек немало в жизни и повидавший, он решился ответить честно : "Нет!". Не может человек измениться. Это был его вывод. И он имел на него право за все свои многолетние страдания.
Прошло время. Петров закончил институт. Он повзрослел. Стал работать. Он был старателен, внимателен, а, главное, самостоятелен. И проявлял характер. Хотя всегда считал себя слабохарактерным человеком.
Он иногда вспоминал юношеский свой вопрос, который уже не так занимал его(не было времени). но отвечал он на него по-прежнему решительным "нет! Нет не меняется человек.
  В один из поздних зимних вечеров Петров возвращался с работы домой. Точнее даже не с работы, а с предновогоднего сабантуя. Где он ел цыпленка табака и пил Киндзмараули в обществе своих новых разодетых в пух и прах коллег.
Молодость и красота девушек совместно с Киндзмараули так подняли ему настроение, что он почти пел. Во всяком случае, если и не пел, то беззвучно витал в облаках.
Электричка была почти пуста( Петров жил в ближнем загороде), его приятно покачивало и он сам не заметил, как задремал.(хорошо бы придумать для Петрова сон).
"Следующая остановка "Снегири" - разбудил Петрова голос из громкоговорителя.
Петров вздрогнул. Его станция осталась позади и взглянув на часы, он с тревогой покачал головой. Надо было выходить и ждать встречного поезда.
 Платформа была пуста. Касса для продажи билетов закрыта. Одинокий фонарь освещал затерянную в декабрьских снегах станцию. Петров взглянул на расписание. Последний встречный поезд ушел пять минут назад. И не только встречный. Но и по направлению на Новоиерусалим поезда не ожидались.
 Снег опд ногами скрипел каким-то сухим громких скрипом. И Петров скорее догадался, чем уже ощутил: мороз был жуткий.
Он сошел с платформы вниз к дороге, которая шла параллельно железнодорожным путям. А за дорогой чернел сплошной черный лес. А на веверху светили огромные первобытные звезды.
Петров двинул влево. Размышлять было недосуг. Быстрым шагом он прошел  вдоль платформы. Дорога была прибита, видно недавно проезжала машина. Но дорога, войдя в лес тут же и закончилась. Тут был разворот. Круг. И ничего более. Никаких следов человека.
 "Ничего,-подбадривал себя Петров,- ничего. Он повернул назад, дорога вскоре ушла в лес. И шла, и шла все глубже и глубже.
Высоченные сосны смотрели строго и холодно. Петров бы, пожалуй и испугался бы, но надо было идти быстрее, и он шел быстрее, не успевая испугаться, так быстро, как только мог. Дорога пошла вниз. И шла вниз все дальше. Он как будто спускался в колодец. И понимал без всякого страха, что обратного пути у него нету. И что надо идти вперед, не останавливаясь.
Он оказался на дне огромного котлована. Перед ним открылось свободное пространство, а впереди и чуть выше чернел длинный бетонный забор.
Забор видно огораживал немалую территорию. Возможно, здесь был санаторий. Или предприятие. Петрову было наплевать. Он отыскал ворота. Но ворота оказались закрыты. Он тряс цепь, которая скрепляла ушки. Затем он стал кричать. И кричал громче и громче. Затем он опытался было перелезть через забор и стал отыскивать самое высокое место. Но ничего не отыскал и нигде не смог подтянуться. Пешеходная дорожка шла вдоль забора. И он пошел, рассчитывая найти, быть может другие ворота. И то и дело кричал : "Ау-у-у!"
  В темноте он вдруг увидел маленькую тропку, идущую от забора И НА НЕЙ СОВСЕМ НЕДАВНИЕ СЛЕДЫ. Впереди показался жиденький огонек. И снова забор. Только дощатый и поменьше. А в заборе маленькая дверь сокошечком. Но, главное в окошке горел свет. Петров из последних сил стал стучать. В окошке появилось старушечье лицо. Челесть замерзла и потому Петров говорил непонятно, как пьяный и старушка вполне могла бы и не открыть дверь, но она открыла и впустила Петрова.


Петров слушал по радио, что мороз прошлой ночью з агородом доходил до сорока. Неслыханный был мороз. Мороз зимы тысяча девятьсот семьдесят седьмого года. Мороз, в который десятки людей замерзли насмерть. Но о том не писалось в газетаз и не говрилось по телевидению. И потому, как будто и не было того мороза вовсе. Петров знал, он спокойно знал, что сам он не только мог замерзнуть прошлой ночью, но, что должен был непременно замерзнуть. Неотвратимо.
И все таки он не замерз. Он остался жить. Так Петров думал. И вовсе не испытывал радости не прыгал от нее. он сидел спокойно, как деревянный и думал спокойно, как будто бы и не он.
Он собрался, оделся как следует и поехал в город сам не зная зачем он едет.
Он поехал в город,вышел из пригородного автобуса и тут с ним стало происходить что-то необычное. Удивительное. Он смотрел на уставшую женщину, на маленького ребенка, на молодого парнишку деревенского, как будто первый раз. Как будто он никогда никого не видел, а теперь вдруг глаза его открылись, и он смотрел ими и не мог насмотреться. что-то подобное происходило с ним несколько лет назад, когда он бросил курить. И впервые стал чувствовать запахи. запахи всего. Грязных носок, человеческого пота, дешевого пива, старой одежды, маленького ребенка. Он никуда не мог спрятаться от запахов. А сегодня он никуда не мог спрятаться от людей. Он как будто видел их насквозь. Их мелкие тайны, их тайные желания, их молодость, растерянность, недоумение, наивную хитрость, простодушие, усталость, натруженность, высокомерие и подавленность.
 Он видел разные глаза. И глаза говорили ему больше, чем могли бы сказать всякие слова и разумные доводы. Он видел в них жизнь, и он видел в них отстуствие жизни или столь малый ее ручеек, что вот-вот пересохнет. И как человек цеплялся внутри себя за соломинку, не желая погибать. И как он вдруг пересыхал и уже не ощущал боли- плохой знак- и шел дальше, как деревянный.
Он закрыл глаза, чтобы не видеть и шел куда глаза глядят. И глаза привели его к Лизке. Старой подруге Лизке, перед которой он был так виноват, поскольку не видел ее, сделанную из чистого золота и бриллиантов. И он увидел в дверном проеме ее испуганные глаза, полные доброты и участия и повалился на колени и умолял простить его, дурака. Непонятливого. И он говорил ей нежные бессмысленные слова, но она как будто хорошо понимала его. И жалела и любила.
...Петров оказался неправ. Человек меняется. Он может измениться. И изменения эти непредсказуемы чудесны. И именно они возрождают в нас уснувшую под косным обыденным существованием веру.

После той декабрьской морозной ночи Петров сильно изменился. Он поумнел. На работе к старательности всегдашний добавилась сообразительность и оригинальности и начальник лаборатории Помазанов не мог нарадоваться на свое новое приобретение, на своего нового сотрудника. Напрочь прошла стеснительность в той или иной мере сопровождавшая Петрова всю его жизнь.
Петров стал замено свободнее и общительнее,изего жизни ушел едва заметный, нопочти постоянныйбезотчетный страх, который сковывал, подавлял и ум его и чувства и волю.
 У него как будто открылись глаза и он, находясь среди людей уже не был так погружен в себя, как прежде, а смотрел вовне, на людей. Смотрел с интересом,сочувствием, готовностью в любую минуту придти на помощь. Незнакомые женщины и приезжие стали спрашивать у него, как пройти к нужной и улице. Перед тем как спросить, они секунду смотрели на него, как бы изучая и смело подходили. И Петров с готовностью и подробно объяснял им. Кроме того, его стали замечать маленькие дети. Один полутарогодовалый малыш в загородном парке смотрел на-него, как на диво дивное. Во все глаза. И указывал молодой матери маленькой ручкой- "Дядя!". И мать с ним соглашалась: да, дядя. Как будто это был орден знак почета. И Петров довольный и обласканный шел дальше.
А еще Петров влюбился. И не в кого-то, а в свою старую приятельницу Лизку.Старую подругу Лизку, перед которой он был так виноват, сделанную из чистого золота и бриллиантов. Прежде он ценил в девушках таинственность, а теперь не понимал,что хорошего, тчто замечательного в этой самой таинственности. Лизка была простая и ясная, как летний день. Она была сделана из чистого золота и бриллиантов и Петров был очень виноват перед ней. И он увидел в дверном проеме ее испуганные глаза, полные доброты и участия и повалился на колени и умолял простить его, дурака. Непонятливого. И он говорил ей нежные бессмысленные слова, но она как будто хорошо понимала его. И жалела и любила. Он как-будто впервые увидел ее. Увидел ее мягкость, сердечность, доброту, готовность к любви и пониманию. И он просил у нее прощения и обнимал ее ноги. А она утешала его и прижимала к себе его голову.
И Петров перестал упорно разыскивать своих дальних родственников, которым он по жизни не был нужен. Он вспоминал о них очень нечасто и со спокойным теплым чувством. Он вспоминал о них, как о прошедшей своей жизни, как о своем детстве. И он не думал о том, какими они стали.
 Так Петров сам опроверг себя. Ведь он полагал, что человек в жизни по большому счету не меняется. Но трудно было придумать перемены столь очевидные и разительные, чем те, которые произошли с ним в ночь на тридцатое декабря одна тысяча девятьсот семьдесят восьмого года.

Прежде он ценил в девушках таинственность, а теперь не понимал,что хорошего, тчто замечательного в этой самой таинственности. Лизка была простая и ясная, как летний день. Она была сделана из чистого золота и бриллиантов и Петров был очень виноват перед ней