Папа

Подполковник Сенкевич был переведен на должность начальника штаба эскадрильи в бекетовский полк из котельниковского, где он был начальником воздушно-огневой и тактической подготовки, и в одна тысяча девятьсот шестьдесят девятом году во время его руководства полетами погиб курсант третьего курса. Я как раз тем летом поступал в Качинское высшее военное авиационное училище летчиков, когда произошла катастрофа. Парень этот упал во время захода на посадку при выполнении третьего разворота, упустив контроль за скоростью. Такое бывает. Как не бывает и без наказаний по результатам расследований авиационных происшествий. Во времена тоталитарного государства, коим сейчас представляют СССР, зачастую наказывали кого попало, а не того, кто виновен.

Курсант был родом из Волгограда, поэтому прощание с ним, вернее, с тем, что от него оставалось в закрытом гробу, состоялось в клубе училища. Процесс этот был организован с исключительной оригинальностью. В том смысле, что к прощанию были привлечены и мы, пацаны, которые пыхтели в это время над сдачей вступительных экзаменов, ухищрялись пройти медицинскую комиссию с первого захода, и вообще практически видели себя в ближайшем будущем непревзойденными ассами.

Не могу за давностью лет воспроизвести в памяти, о чем я думал, когда проходил мимо гроба. На нем, горько рыдая, распласталась молоденькая вдова покойника, который успел жениться уже после окончания второго курса. Но точно помню, что было очень жаль девчушку. Красивая была. Я написал, что прощание с покойным было организовано оригинально, пытаясь придать этому слову негативный оттенок, но потом вдруг подумал, а почему бы и нет? Командование училища решило напомнить таким вот необычным способом нам, мальчишкам, на какой непростой профессии мы остановили свой выбор. И, насколько я знаю, после такого морально-психологического испытания никто из нас не засомневался в правильности избранного жизненного пути.

Но я отвлекся. Уже на втором курсе, весной, перед началом полетов состоялась встреча и знакомство с упомянутым в начале рассказа подполковником Сенкевичем, начальником штаба второй авиационной эскадрильи. Нельзя сказать, чтобы знакомство это нас чрезвычайно обрадовало. Во-первых, в силу приличной разницы в возрасте. Во-вторых, внешность подполковника нельзя было назвать привлекательной – выше среднего роста, худощавый аскет, неулыбчивый, малоразговорчивый… В общем, мрачный тип. А во-вторых, после перевода с прежнего места службы он жил все еще без семьи, и этот факт в биографии начштаба и определил отношение к нему курсантов. Поясню, что это означало. А все дело в том, что жил он в полковой гостинице буквально в двух шагах от служебной территории военного городка, и, таким образом, в любое время дня и ночи мог нагрянуть с внезапной проверкой в расположение казармы. Что Сенкевич и практиковал, не давая расслабиться личному составу, и за эту его постоянную опеку к нему прочно приклеилось прозвище, в современной интерпретации – погоняло, – Папа.

Короче говоря, любовь с первого взгляда к начальнику штаба эскадрильи подполковнику Сенкевичу со стороны курсантов не вспыхнула. Но, забегая вперед, скажу, что в скором времени наше отношение к Папе изменилось коренным образом, поскольку он обладал бесценным, с точки зрения курсантов, качеством: никогда не докладывал старшим начальникам о тех или иных прегрешениях, совершаемых нами. Наказывал своей властью, не вынося, так сказать, сор из избы. За это же качество он заслуженно пользовался авторитетом у летно-инструкторского состава и командира эскадрильи, которые могли всецело посвящать свою деятельность летной подготовке, не отвлекаясь на такие мелочи, как самоволки курсантов или употребление ими спиртных напитков. В общем, Папа поднялся в наших глазах на недосягаемую высоту. Как оказалось, и внешность у него была не такой уж мрачной. И с каждым из нас мог поговорить по душам, что называется, за жизнь. И. хотя в гневе он был все же страшноватым, это прощалось. Поскольку Папа не только не закладывал нас вышестоящему начальству, но при необходимости выгораживал того или иного обормота, проступок которого мог обернуться отчислением из училища.

И вот незаметно подошло время основного нашего праздника – Дня авиации, который в те годы отмечался восемнадцатого августа. Надо сказать, подошли мы к подготовке празднования творчески и с соблюдением всех, возможных в условиях казарменного положения, правил конспирации. Конечно, в масштабе эскадрильи мы не могли организовать мероприятие в силу объективных обстоятельств – ведь речь шла об употреблении спиртных напитков, и не спалиться в таком случае было нельзя при повышенном внимании командиров к своим подчиненным в торжественные дни. Не открою большого секрета, если скажу, что большой коллектив, каким бы дружным он ни был, разбит на мелкие компании или, как сейчас принято говорить, группировки, обусловленные более тесными, дружескими привязанностями и даже настоящей дружбой между отдельными членами коллектива. Вот в таких небольших компаниях и происходила подготовка к празднику, на которой я хочу немного остановиться.

А что, собственно, есть подготовка? Это элементарная во все времена процедура. В нашем случае – на сэкономленное за пару месяцев скудное курсантское денежное содержание – закупка горячительных напитков и нехитрой закуски в виде, скажем, кильки в томатном соусе или минтая в масле. Кое-что можно было перехватить у девчонок, работавших в летной столовой официантками. В общем – ничего нового. Но не все обстояло так просто. Дело в том, что наш авиационный городок находился на некотором удалении от Кировского района Волгограда, на возвышенности с перепадом высот, пожалуй, более ста метров, а только там можно было приобрести искомые, так сказать, материалы. На рейсовом автобусе не поехать – далековато со многими остановками, да и не вариант для самоволки. А вот, незаметно выскользнув за пределы городка, и спуститься с горы по лесистой, изрезанной неглубокими оврагами и балками местности, преодолев расстояние не более трех километров – в самый раз. За много лет в этом направлении курсанты протоптали две тропы: одна называлась Ленинской, другая – тропой Хо Ши Мина. Каким острякам пришла в голову идея так назвать тропинки, по которым многие поколения курсантов бегали в самоволку, история умалчивает. Но факт их былого существования общеизвестен в определенных авиационных кругах. Обе тропы не имели больших различий и вели в одно и то же место в Волгограде – к автобусным остановкам и железнодорожной станции, откуда можно было быстро добраться до центра города-героя, вытянувшегося вдоль Волги километров на восемьдесят. На какую из этих тропинок выйти, зависело от того, в каком месте перелезть через забор.

Все нужное к «столу» мы закупили за пару дней до праздника, но, соблюдая конспирацию, прятать в казарме даже в самом укромном месте не стали, опасаясь предпраздничного шмона, который могли устроить наиболее ретивые летчики-инструктора, в общем-то – вчерашние курсанты, которым были известны все места, предназначенные для заначек. Просто прикопали в лесочке за тем же забором. Не буду утомлять терпеливых читателей подробностями, как все происходило, тем более, я и сам их смутно помню. А вот течение дальнейших событий врезались в память на всю оставшуюся жизнь. Короче говоря, к концу праздничного дня, после всех официальных церемоний и мероприятий полкового масштаба мы, – я имею в виду курсантский состав эскадрильи, – неожиданно остались без всякого присмотра со стороны офицеров. Командир эскадрильи даже ответственного по казарме из летчиков-инструкторов, как это было принято в остальные праздники, не назначил. С одной стороны, не желая портить своим подчиненным офицерам праздник, с другой – прекрасно зная, что начальник штаба эскадрильи жил рядом, и никуда мы от его всевидящего ока не денемся.

Но случилось необъяснимое – Папа куда-то тоже исчез, и интуиция подсказывала нам, что надолго. В общем, отметили мы праздник славно, никто не помешал. Хотя, как позже выяснилось, было бы лучше наоборот – не оставили бы тормоза на конец полосы. Под воздействием коньяка – а мы были не так богаты, чтобы в День авиации пить дешевые напитки, – сон не шел, хотя время было уже далеко после отбоя, и любители поговорить за жизнь и покурить собрались в умывальном помещении, из которого был еще вход в туалет. Не все, конечно. Кое-кто видел уже вторые сны. И вдруг, как говорится, в разгар веселья в курилку заглядывает дневальный и сдавленным шепотом произносит: «Пацаны, Папа!». Мы поняли, что оказались в ловушке. Во-первых, второй этаж. Во-вторых, здание имело следующую конструкцию: разделено было на две половины лестничным пролетом; по одну сторону лестницы находилось спальное помещение, по другую – все остальное, то есть, ленинская комната, бытовка, каптерка, умывальник с туалетом и оружейная комната. Вот в этой половине мы и оказались в ловушке, потому как дневальный увидел Сенкевича, который поднимался по лестнице, в последний момент, и мимо него проскочить в спальное помещение незамеченными не представлялось возможным.

Мы замерли, но наиболее сообразительные шмыгнули в туалет, поспешно заняв все плацкартные места, надеясь, что пронесет. Не пронесло. Вслед за исчезнувшим дневальным в дверях появился Папа. Увидев дым коромыслом и почуяв пары спиртного, он скривился, но ничего не сказал. Так же молча заглянул в туалет, вызвал дежурного и тихо произнес: «Всех этих засранцев запереть, и без моего приказания не выпускать». Затем так же неожиданно, как и появился, покинул казарму. Видать, какие-то срочные дела были. Естественно, мы не стали требовать от дежурного, нашего же курсанта, чтобы он нас выпустил, поскольку понимали, что страшный гнев Папы в этом случае обрушится на него одного. Оставаясь в неведении о замыслах начштаба, некоторое время мы находились практически в ступоре, пока кто-то не обратил внимание на поливочный резиновый шланг, лежавший под окном. Этот шланг периодически использовался для полива цветов, растущих во множестве под окнами казармы. Каким-то образом один конец шланга оказался у меня в руках, перекинутый через трубу водяного отопления для прочности, а другой был выброшен за окно. В течение нескольких мгновений вся толпа оказалась на улице, спустившись по шлангу, вслед за ними шагнул с подоконника и я. Вот только некому было уже держать этот чертов шланг, и скорость моего приземления была на порядок выше, чем у остальных. По сей день остается загадкой, почему я не переломал ноги.

Ну, а дальше все было просто до гениальности. С торца казармы той половины, где находилось спальное помещение, на второй этаж вела пожарная лестница к аварийному выходу. Правда, выход этот был заслонен шкафом с хранившимися в нем нашими шлемофонами и противоперегрузочными костюмами, но не заперт. Не составило большого труда поднажать на дверь и сдвинуть шкаф, после чего оказаться в своих койках. Почему не вошли в казарму обычным путем? Опять-таки, чтобы не подставлять наряд – дежурного с дневальными. Появится, к примеру, Папа, заглянет в туалет, а там – голяк. А дежурный разведет руками, типа, ничего не знаю, приказано было запереть – я запер…

И Папа не замедлил появиться. Что за разговор произошел у него с дежурным, я не в курсе. Но вскоре он вошел в спальное помещение и начал медленно прохаживаться вдоль рядов с кроватями, периодически останавливаясь и, наклонившись, практически в упор разглядывал лица спящих и тех из нас, кто не успел еще заснуть, но старательно изображал спящего. Думаю, что он просто не успел запомнить всех, кто бодрствовал после отбоя в туалете, и теперь по запаху пытался нас вычислить. Эта картина длилась в течение довольно продолжительного времени. И, когда Папа направился к выходу, а мы, внимательно за ним следившие одним глазом, облегченно потихоньку вздохнули, произошло непоправимое. Не выдержал испытания временем один паренек из нашей компании. Звали его Сашка, – фамилию называть не буду, но, благодаря примечательному сочетанию имени и отчества – Федорович, ему намертво была приклеена лучшим другом Жорой кличка Керенский.
Так вот, этого Керенского, когда он принял горизонтальное положение, начало мутить, а тут нарисовался Папа. Сколько мог, Сашка держался из последних сил, еще бы чуток и все бы закончилось благополучно, но… не судьба. Услышав внезапно раздавшийся топот ног, Папа оглянулся и увидел Керенского, который, зажав рот обеими руками, спотыкаясь, приближался к раскрытому окну. В то же мгновение, перевалившись через подоконник, Александр Федорович, классически издавая характерные звуки, начал освобождать свой желудок. Ну, это был подарок судьбы для нашего Папы. Он наизусть знал состав всех наших группировок и, когда Сашка, наконец, угомонился и улегся в койку, бережно накрыл его одеялом. На следующий день после праздника полеты, как обычно, не планировались. И вся наша компания занималась тем, что перемыла туалеты, начиная с учебно-летного отдела и заканчивая штабом полка.

Заброшен сегодня бекетовский аэродром, заросла Ленинская тропа, как и тропа Хо Ши Мина, нет нашей казармы. Да что там – казарма! Качинское летное училище приказало долго жить. Но это уже совсем другая история.